Текст книги "Орден для поводыря"

Дорога тяжело ему далась. Старый судья похудел, осунулся, и седые бакенбарды стали как-то особенно сильно выделяться на лице. Словно застывшая мыльная пена… Что поделать, у меня было мало времени и множество дел. И так ради телеграммы для будущего компаньона пришлось сделать крюк – поехать из Барнаула через Колывань, а не более коротким маршрутом от Медведской на Легостаево и далее на Томск. К чести пожилого чиновника сказать, он не медлил и дня. Телеграфировал в губернскую столицу о том, что согласен с моими планами, и уже следующий день встретил в пути.

Я планировал побыть в Томске хотя бы неделю. Не вышло. Целые сутки просидел в Колывани в ожидании льда. Много общался с местным купечеством. Наблюдал за отправлением обоза в Каинск с разобранной паровой тридцатисильной машиной. Ерофеевы все-таки решились механизировать свои фабрики. Я был за них искренне рад, но время утекало, как песок сквозь пальцы. К Рождеству мне нужно оказаться в Санкт-Петербурге, очень важно заехать прежде в Томск, и ожидание на берегу Оби оказалось настоящим испытанием для нервов.

Всегда уважал пунктуальных людей. Мне кажется, умение приходить к назначенному сроку – признак некоей дисциплины разума. Ну или, если хотите, показатель их к вам отношения. Явиться раньше или, что еще хуже, опоздать – это ли не разгильдяйство? И Герочка в этом со мной полностью согласен.

Люблю, когда все по расписанию. Это позволяет как-то планировать деятельность. Не зря, ох не зря среди чиновников в империи так много этнических немцев. Не будь их, и вся система немедленно рассыпалась бы, утонула в болоте опоздавших документов и проведенных раньше, чем нужно, мероприятиях. Есть все-таки в немцах какая-то… какой-то внутренний порядок. Что-то толкающее делать так, а не иначе. И приходить тогда, когда нужно, а не когда получится.

Это уже новое, так сказать, местное наблюдение. Там-то, в другом мире и в другое время, такого засилья нерусских фамилий не наблюдалось. Тоже, конечно, попадались, но существенно меньше и все какие-то… куперштохи… И лишь здесь, во второй половине девятнадцатого века, появилась возможность сравнивать и делать выводы.

Это я к тому, что бал по случаю обручения его императорского высочества, наследника, великого князя Николая Александровича с датской принцессой Дагмарой был назначен на вечер тринадцатого октября. «Виднейшим», как говаривал сотник Безсонов, людям были разосланы приглашения. Залы горного правления украшены имперскими флагами. Повара готовили закуски, музыканты меняли струны, а конвойные солдаты щеголяли в парадных мундирах.

Бал бы не состоялся без генерал-губернатора, но ни единый человек отчего-то не сомневался – Дюгамель изволил оповестить туземное начальство о своем прибытии двенадцатого, значит, непременно прибудет. С самого утра на юго-западной заставе дежурил один из мелких чиновников местной администрации, который должен был проводить кортеж генерал-лейтенанта к дому горного начальника. Ну и мой казак, чтобы я тоже был в курсе. Подозревал я, что зловредный Фрезе может и «позабыть» сообщить о столь знаменательном событии.

Осенью темнеет рано. В полшестого-шесть уже густые сумерки, и на экипажах зажигают фонари. А учитывая то, что в караване Дюгамеля было по меньшей мере с дюжину карет, – зрелище вышло феерическое. Добавьте сюда полсотни – черт его знает, драгун ли, гусар ли, понятия не имею, как их друг от друга отличать, – кавалеристов конвоя, так и вообще чуть ли не парад получился. Зеваки вдоль улиц тысячами выстроились. Государева наместника чуть ли не как члена императорской фамилии встречали. И «ура» кричали, и флагами размахивали, и букетики бросали. Даже завидно стало. Меня-то, вернувшегося из долгого и трудного похода на китайскую границу, вообще никак не приветили. Можно сказать, просочился в горную столицу, как вор…

Так получилось, что эпохальный въезд генерал-лейтенанта в Барнаул я наблюдал из-за не слишком чистых окон портняжного ателье. Мундир-то у меня с собой один был. Второй заказал, но пошить его обещали только к завтрашнему балу. А вот немного поправить имеющийся могли достаточно оперативно. Предложили подождать в специально устроенной гостиной, чаем себя с печеньем побаловать.

Сидел, ждал, с Варежкой о фотографии болтал. Супруга его из Первопрестольной вернулась, где окончила соответствующие курсы. А вот на сам аппарат с реактивами средств у нее не хватило. Вот он мне и расписывал, какое это чудо расчудесное и как было бы славно присовокуплять фотографические отпечатки злостных преступников к их полицейским делам. Пестянов думал, что хитрит, а мне было весело. Его потуги выглядели презабавнейше.

– Знаешь что, Ириней свет Михайлович, – хихикнул я, когда кортеж генерал-губернатора скрылся за поворотом, – что ты все, аки заяц, петлями кружишь? Деньги хочешь попросить на аппарат? Так я разве против? Только скажи мне, милый друг, вот что. Вопрос первый: какова цена одной фотографии и кто, по-твоему, должен за нее платить? И вопрос второй: много ли в Томске сыщется богатеев, желающих запечатлеть свою, так сказать, физиономию для потомков?

– Это вы к чему, Герман Густавович?

– Это я к тому, господин чиновник по особым поручениям, что нет у нас пока таких лиходеев, на фотографии которых стоило бы казенные средства тратить. А вот потребность в фотоателье – есть. Так что давай поступим вот как. Супруга твоя пусть помещение ищет подходящее и приборы заказывает. Я оплачу. Вот пойдут к ней в ателье купчики и прочие негоцианты фотографии заказывать, так пусть она по два оттиска и делает. Одну карточку в дело у Миши Карбышева вставлять станем, другую – в руки заказчикам отдавать. Только за химию платить не нам с тобой и не казне нужно будет, а тем, кто фото возжелает.

– Ого.

– Что?

– Прошу прощения. Ого, ваше превосходительство.

– То-то же! – Приятно, черт возьми, делать людям добро. Особенно здорово делать это за чужой счет. Варежка, судя по широченной улыбке, оценил. – Ну и вам с семьей какой-никакой дополнительный доход будет…

Кстати, неплохо бы и мне обзавестись каким-нибудь дополнительным доходным делом. Как говорится, на шпильки со шляпками. А то когда мне туземный портной цену на парадный мундир действительного статского советника, с шитьем и позументами озвучил, у меня чуть инфаркт не случился. На эти деньги можно среднюю сибирскую деревеньку год содержать. И еще сдача останется. А этот мастер кройки и шитья в ответ на мои удивленные междометия только руками разводит. Зато, дескать, в полукафтане том и при дворе не стыдно появиться будет.

Я сам-то как-то это утверждение мимо ушей пропустил. Бывал я при дворе… тьфу… в Кремле на приеме, и ничего подобного надевать не пришлось. Обычный качественный итальянский костюм… А вот Гера прямо-таки заставил и сукно руками помять, и образец золотого шитья вывернуть – потом только разрешил платить. Скупердяй, блин.

Что бы этакого еще запатентовать, чтобы пара десятков тысяч тихонечко раз в месяц серебром в карман звякала? С канцелярскими принадлежностями вон как хорошо получилось. Лерхе-старший только успевает доходы подсчитывать. На свою долю от его трудов я намерен банк в Томске открыть, но что-то глубоко личное и не столь масштабное мне давно было пора выдумать.

С банком, кстати, тоже не все так просто. Асташев, конечно, приготовил необходимые документы, получил нужные справки – оставалось только дольщикам в присутствии поверенного и свидетелей подписать договор товарищества на вере. Только в нашем губернском Томском казначействе зарегистрировать кредитно-финансовый институт оказалось невозможно. Согласно высочайшему манифесту, разрешающему, кроме всего прочего, появление в империи частных кредитных учреждений, начиная с прошлого, 1863 года, новые игроки на финансовом рынке обязаны были получить дозволение лично министра финансов. Думаю, для Ивана Дмитриевича это не представляло особых затруднений, однако требовало его персонального участия. И соответственно, присутствия в Петербурге. Пришлось ему на старости лет собираться в дальний путь.

Так что до Каинска ехали весело. Целым караваном экипажей чуть ли не в десять. Четыре моих – я полтора десятка вооруженных казаков с собой взял, плюс Апанас с Артемкой. Один – Нестеровского. Остальные – асташевские. Что уж там золотопромышленник вез, знать не знаю, ведать не ведаю, но сани были доверху груженные какими-то ящиками и сундуками. И тащили их маленькие, больше похожие на собак-переростков, сибирские лошадки с большим трудом.

С «выкупленными» старым судьей крестьянами, прибытия которых он как раз к Рождеству в округе у себя ожидал, мы быстро разобрались. Все достаточно просто оказалось. Как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно! Так-то земледельцы теперь все поголовно свободные люди, только на них столько платежей понавешали, что из барской кабалы выйдя, они, сами того не заметив, в долговую попали. Причем величину выкупных расчетов определяли «по бородам» – то есть по количеству способных обрабатывать землю взрослых мужиков, но рассчитываться должна была вся деревенская община целиком. Получалось, что если у крестьянина родилось десять дочерей и ни одного сына, то как бы он ни трепыхался, что бы он ни делал, быть ему вечным нищим. Потому как община выделит ему только одну норму земельного надела.

По сути, такие мужички общине и вовсе не нужны были. Одна беда и суета от них. Вот хороший знакомец старого, чернобурого уже лиса в одной из европейских губерний за небольшую мзду не поленился объехать десяток деревенек, где имел долгие и взаимовыгодные беседы со старостами. В казну общины вносилась определенная сумма, а отягощенный дочерьми мужичок или еще какой-нибудь, неугодный общине, начинал готовиться к переезду в далекую Сибирь.

В итоге Петр Данилович убивал даже не два, а целых три зайца! Во-первых, конечно же приобретал рабочую силу для угольных шахт. Мало у нас пока людей. Можно годами зазывать работников, и то нужного количества не наберешь. На золотые прииски гораздо проще артельщиков собирать. На зов «золотого тельца» и сами люди идут. А тут дело относительно новое.

Во-вторых, под этих переселенцев судья намеревался взять земельные наделы в Барабинской степи и передать их в аренду Ерофеевым. Что самое удивительное – под плантации сахарной свеклы. Первые опыты с вываркой патоки настолько впечатлили ушлых купцов, что они принялись скупать или брать внаем участки вокруг Каинска.

И в-третьих, Нестеровский очень рассчитывал на многочисленных дочерей незадачливых российских дядек. В губернии ощущалась жуткая нехватка невест. Даже в Томске на каждую тысячу мужчин приходилось едва ли семьсот женщин. Вот и уезжали успешные золотоискатели обратно за Урал, вместо того чтобы оставаться в Сибири, обзаводиться хозяйством и детей растить.

Вот так вот. Порадовал меня старик. Мало того что уже к весне люди доберутся до будущих угольных копей, начнут обустраиваться и потихоньку рыть дыры в горах, так его стараниями в моем краю еще и производство дефицитного пока еще и очень дорогого сахара окрепнет.

Правда, у меня тоже было чем удивить Петра Даниловича. Поначалу-то он, едва услышав, скривился весь, будто лимон разжевал. Потом только осознал всю выгоду от использования сверхдешевой рабочей силы. Практически узаконенных рабов, хоть и временных.

А началось все, как в театре, с вешалки.

Вернее, с ее отсутствия.

Наше с Варежкой обсуждение будущего фотоателье прервал совершенно запыхавшийся Артемка. И пока он не отдышался и не стал способен говорить что-то членораздельное, Пестянов развлекался отгадыванием слов по обрывкам маловразумительных звуков. А я впервые в жизни наблюдал за тем, как работает гений дедукции. Куда там какому-то Шерлоку Холмсу! Выбрать из рванья, междометий и ругательств фразы, провести их анализ и выдать результат и все это за считаные минуты – само по себе достойно пера писателя. И когда казачок жестами подтвердил догадку Варежки – так сыщику и сказал:

– Вам, батенька, нужно книги писать! Увлекательнейшее должно получиться чтиво!

– Ну что вы, ваше превосходительство, – засмущался прежде совершенно не стеснительный Ириней Михайлович. – Куда уж мне…

– И обязательно приносите посмотреть, – дедуктивным методом догадавшись, что Варежка уже наверняка марает бумагу вечерами, поставил точку я. – Возможно, получится свести вас с издателем.

К сожалению, времени, чтобы обсудить литературные опыты моего незаменимого сыщика, больше не было. Артемка обежал половину города, прежде чем смог, хоть и таким экзотическим способом, доставить мне сообщение от генерал-губернатора:

– Их высокопревосходительство велели отыскать вас, Герман Густавович, немедля. Даже из-под земли вырыть, коли надобно станет. И в дом к горному генералу привезти.

Я чуть ли не спинным мозгом почувствовал, как время начинает ускоряться. Как шелестят песчинки утекающих в вечность секунд…

– Эй, как тебя там… Мундир мой где?! – рявкнул я.

– Нясу-нясу, вашество. Бягу-бягу…

Спустя несколько минут в дверном проеме показалась необычайных габаритов – башня главного калибра с броненосца – тетка, на вытянутых руках тащившая тяжеленный, набитый конским волосом манекен с моим полукафтаном на нем. А сбоку щупленький, едва-едва достававший бабище до подмышки, отыскался прислонившийся «бегун»-портной, настоящее «русское чудо». Будучи пьяным, как говорится, до состояния нестояния, он каким-то фантастическим образом тем не менее переставлял ноги и вполне связно и разумно разговаривал.

– Ты что ж это, ско-о-отина…

– Не извольте беспокоиться, вашепревсосотво. Все готово в лучшем виде. – Баба давно остановилась, но мужичок продолжал перебирать ногами. Как говаривал мой командир в армии, будучи в изрядном подпитии: «Пьяному идти трудно. Лучше бежать». Вот и этот…

– Что ж не на вешалке-то? – разглядывая себя в большое зеркало, пожалел я тетку. – Чучело-то, поди, тяжелое…

– Так ить, барин, помнется кафтан-то, – неожиданно тонким, девичьим голосом заявила бабища. И махнула в сторону приделанной у входной двери доски с искусно вырезанными крючками-вешалками.

– Я имею в виду плечики…

– Што не так с плечиками? – всплыл портной.

На улице у входа в мастерскую зафыркали лошади – прибыла коляска. Пора было являться пред очи генерал-губернатора. Так что тему вешалок, которые плечики, я обдумывал уже в экипаже.

Выходит, самых обычных для моего времени приспособлений, чтобы развешивать одежду по шкафам, сейчас еще нет! Хотя странно, что тут сложного? Простейшая конструкция: всего лишь выгнутая палка с перекладиной и металлическим, проволочным крючком. А я-то все удивлялся – отчего, имея огромные платяные шкафы, приходится отдавать вечно мятую одежду слугам на повторную глажку…

Плотников в любом селении полно. Проволока – тоже не дефицит. Как быстро украдут идею? И удастся ли на ней успеть заработать? В любом случае нужно писать в Петербург отцу. Пусть получает привилегию и начинает производство. А себе, для своих шкафов, я в Томске могу заказать. Заодно договориться об их массовом производстве и продаже. Такие вещи в особенной рекламе не нуждаются…

Только мелко это как-то. Ну сколько с одной штуки можно заработать? Десять копеек? Пять? Чтобы выручить какие-то серьезные деньги, их нужно миллионами производить! Вот пусть Лерхе-старший патент американцам продаст. Те-то уж точно сумеют с каждого жителя планеты по центу за плечики содрать.

Мне бы здесь, в Сибири, что-нибудь попроще… Чтобы деньги делали другие деньги. Что-то простенькое и сердитое, не требующее особого присмотра и существенных денежных вливаний. Страховое общество, что ли, организовать? Кого бы спросить, нужно это кому-нибудь или нет? При нынешних ценах на недвижимость тысяч десяти серебром должно хватить. Хотя бы вот от пожаров страховать. Юристов… этих, блин, присяжных поверенных, грамотных нанять, чтобы суды выигрывали и мошенников отсеивали…

На встречу с Дюгамелем меня проводили в ту самую комнату, которая в прошлое мое посещение дома горных начальников служила курительной. Универсальное помещение. Теперь его отвели под кабинет нагрянувшего в город генерал-губернатора.

Он сидел за столом, в неопрятном, расстегнутом до середины груди потрепанном мундире, а сразу несколько адъютантов стояли рядом с бумагами. На меня генерал покосился, совсем чуть-чуть кивнул, но не поприветствовал и сесть не предложил, хотя стульев было предостаточно.

Александр Осипович выглядел устало и как-то нездорово. Яркий румянец на бледном лице, оплывшие, свесившиеся, как у дога, щеки, лихорадочный блеск глаз. Герочка, представлявшийся наместнику на пути в Томск, помнил его совсем другим.

– Довольно, – выдохнул он наконец. – Остальное потом. Оставьте нас.

И вдруг резко, куда быстрее, чем я от него ожидал, выскочил из кресла и в один миг оказался передо мной.

– Что это такое, милостивый государь?! – потрясая зажатой в кулаке бумагой, зашипел он мне в лицо. – Что это такое, я вас спрашиваю?!

Такие вопросы никогда не требовали ответов, поэтому я и промолчал, ожидая продолжения.

– Я понимаю, вы путешествуете! Инспектируете вверенную вашему попечению губернию. Но что?! Нельзя было оставить в Томске кого-то толкового? Мне это нужно? Зачем же, чтоб Панов моим же любимцем мне пенял? Вы ведь знаете, как я к вам отношусь?

– Подозреваю, так же, как и я к вам, ваше высокопревосходительство, – бодро отрапортовал я.

– Вот именно что! Вот именно! И посмотрите, милостивый государь, что мне отписал генерал Панов! Дескать, разврат и грабежи в губернии. Молодой-то начальник по киргизам ездит, а в Томске людишки опасаются из-за заборов лишний раз выйти! Да барон еще… сказался больным, а сам прошение мне прислал о переводе в Самарскую губернию…

– Что ж он так, ваше превосходительство? – огорчился я. Не самое подходящее время для поисков нового томского полицмейстера.

– Вот-вот. Расстроил старика… Так что скажете? Генерал-то и в Санкт-Петербург отпишет, рука не дрогнет. Нужно бы его упредить как-то… Да бросьте вы это, присядьте вот здесь, Герман Густавович. Вот так, чтобы мне вас лучше видеть…

– Пусть пишет, Александр Осипович.

– Ну-ка, ну-ка. И что?

– Я, Александр Осипович, на ваше имя прошение составил о разрешении строительства новой пересыльной тюрьмы. Из бюджета экспедиции о ссыльных. Проект готов, потребные материалы заготовлены, артель мастеровых призвана. Вашего только дозволения ждем. А злодеев с улиц я казакам приказал имать и в замок садить. Коли это из ссыльных кто – так быстрый суд и каторга. С оказией первый этап в Нерчинск…

– Тюрьму строй, – тряхнул щеками наместник и поморщился. – А Нерчинск… Не примут они у нас лишних людей. Тех, что есть, не ведают, как применить. Погоди пока с отправкой…

– Так это же хорошо, – искренне обрадовался я. – Я могу и у себя каторжные работы организовать. Дел много…

– Да уж знаю я ваши дела, – отшатнулся генерал-губернатор. – Что это за история с полячкой? Нешто из приличных девок себе… не мог выбрать? Бросьте вы это… Такие люди, эти ссыльные поляки… знаете ли… ненадежные. А впрочем, и вы у нас господин таков… Неспокойный. Все-то у вас не слава богу. Крепость на Чуе поставил – хвалю. И зона эта твоя… свободная… тоже кстати пришлась. Мастеровых от мора спас – молодец. А тут поляки! Горные-то начальники их гонят, а ты принимаешь. Девка эта опять же…

– Александр Осипович, при штурме крепости солдаты из Польши родом насмерть стояли, но флаг русский на бастионе не спустили!

– Да знаю уже, – отмахнулся Дюгамель. – Андрей Густавович докладывал. Есть чем Панову нос утереть… Ну да ладно. Вы еще молоды, и многое вам покамест счислить можно. Однако же запомните, Герман Густавович, писать про нас станут не за то, что мы доброго сделаем, а за то, где оступились. Сие понятно ли?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Вот то-то же. А пока наука сия боком не вышла, стану я вам помогать… Давно в Томске начальника не было, которого горные убить готовы. Уже за одно это… И полицмейстера вам присмотрел. Вам, мыслю, ко двору придется. Тоже этакий, – генерал-губернатор тряхнул расслабленной рукой, – неуемный. Где бы ни служил, все правду ищет. Ныне в Кузнецке исправником при суде служит. Коллежский асессор Стоцкий. Не слыхали? Фелициан Игнатьевич… Наведите справки. Вы, я знаю, с жандармами на короткой ноге…

Я улыбнулся.

– И вот еще что. – Дюгамель сделал вид, будто не заметил моей улыбочки. – Есть у меня дельный господин. Из казаков. В столичном университете обучался. С географическим обществом дружит, нынче в экспедицию со Струве ездил. В Генштабе им довольны… Потанин Григорий Николаевич. Он у меня в поручиках пока. С инородческих языков переводит. Я его к вам в Томск отправлю. Коли Чуйскую степь горные прохиндеи под гражданскую власть отдадут, такой человек пригодится…

– Я слышал о Потанине, Александр Осипович, – кивнул я. – Идеи у него… странные.

– Вы это про университет в Тобольске, что ли? Так блажь это. Пустые фантазии. Кто же этакие деньжищи в дикость и тьму пошлет?

– Для престижа было бы неплохо.

– Может, и так. Это не нам судить… Пока с лиходеями томскими разберитесь. Я вот приказ приготовил. Покаместь… Временно… Назначаю вас, Герман Густавович, командиром Одиннадцатого томского батальона и шефом Двенадцатого казачьего полка.

– Благодарю.

– Ну да, ну да… – и тут же совершенно неожиданно гаркнул во всю силу командирского голоса: – Эй, Прошка! Неси там… Ну ты знаешь…

Через минуту генерал-лейтенант положил мне на колени сверток, в котором я с удивлением нашел маленькую парадную шпагу с уже вделанным в навершие рукояти маленьким крестиком «клюквы» – знаком ордена Святой Анны четвертой степени – и ярко-алым, с тонкими желтыми полосками по краям, орденским темляком.

– О! – выдохнул я.

– Носите. Завтра вот на бал наденьте непременно. Рескрипт подписан. Остальное тоже завтра получите. Идите сейчас. Что-то мне нехорошо…

Так я и вышел со шпагой в руках. Чудно было. Всегда казалось, что орден должен висеть на пузе, а не на золоченой рукояти парадного подобия оружия. Впрочем, Гера прав. Главное – начать. Подавляющее большинство чиновников за всю жизнь так и не удостаиваются хоть каких-нибудь наград. Так что, можно сказать, мне еще повезло. Генерал-губернатор решил взять меня, скажем так, под крыло и усиленно подлизывался с помощью таких вот… наград. А я разве против? Пока нам с Дюгамелем по пути…

Жаль, конечно, что он мне своих людей подпихивал. Но, с другой стороны, как бы я сам полицмейстера искал?

Кстати, этот Стоцкий интереснейшим типом оказался. Варежка и так о нем слышал, но не поленился еще уточнить. Родился наш Фелициан Игнатьевич в Польше в 1816 году. Стоцкие – старый и довольно известный шляхетский род. Наверняка и Дюгамель об этом знал – все-то его на титулованных особ тянет. Один – барон, второй из магнатов…

Служить будущий томский полицмейстер начал в 1834 году в Подольском губернском правлении. За год до рождения моего Герочки! А уже в следующем, тридцать пятом, попросил о переводе в Иркутскую губернию. В апреле 1845 года сдал жандармам целую группу своих коллег, обвинил Киренского городничего и еще нескольких полицейских в растрате казенных средств.

Тихонечко рос в чинах, но на одном месте долго не держался. То в Томске при губернском правлении, то в Иркутске, то в Красноярске. И всюду находил, кого бы прижучить. За ним, как за маньяком, тянулся длиннющий шлейф разоблаченных взяточников и казнокрадов.

С 1861 года окончательно перебрался в мою губернию. Сначала в Мариинск – горным исправником. Потом в Томск – чиновником по особым поручениям. Уже при моем предшественнике, генерал-майоре Озерском, отправил на каторгу в Восточную Сибирь с десяток проворовавшихся чинуш. Пока не добрался до горных начальников.

С начальником алтайских горных заводов и по совместительству томским гражданским губернатором Александром Дмитриевичем Озерским Стоцкий характерами не сошелся. Я в смысле того, что по разные стороны баррикад они были. Один с превеликим удовольствием запускал руки в карман государя императора, а второй этого очень не любил. Только сделать друг с другом ни тот ни другой ничего не могли. Генерал обладал всеми ресурсами государственной машины, а Стоцкий нашел в Дюгамеле фанатичного читателя своих опусов о злоупотреблениях. В итоге Озерский отправился жить и работать в столицу, а Фелициан Игнатьевич – в Кузнецк, исправником при земском суде.

В общем, наш товарищ. Господа Карбышев с Пестяновым были такой кандидатурой на место томского начальника полиции вполне удовлетворены. Как, впрочем, и я. Еще один союзник в борьбе с распоясавшимися горными чародеями мне не помешает.

О Потанине Варежка нарыл совсем мало. Карбышев по жандармским каналам – немного больше, но тоже не слишком. Их потуги разузнать об этом человеке меня только забавляли. Я бы им рассказал…

Я окончил Новосибирскую высшую партийную школу в тот самый год, когда она стала называться Сибирским социально-политическим институтом. Так что и одну сторону жизни областника Потанина мне проповедовали, и о другой – времен Сибирской Республики – наслышан. Сам могу порассказать… Уж не знаю, за что Григория Николаевича Ленин ценил, только его едва-едва красные не расстреляли. За деятельное участие в колчаковском правительстве. Очень уж нашему члену Русского географического общества идея отделения Сибири от России по нраву была. О том и молодежь подговаривал, кружки какие-то и землячества организовывал. А на Ломоносова ему начхать было. Он искренне полагал, что богатства Сибири не обязаны приращивать могущество империи, а напротив – должны оставаться у сибиряков.

Нужно сказать, довольно вкусная идея. Не зря один из сибирских губернаторов уже в мое время поговаривал о проведении референдума. Грустно ему было наблюдать, как нефтяные гигабаксы по трубе мимо кассы в Москву утекают. А как из соседней области уголь эшелонами пошел, так и вовсе расстраиваться начал. Забыл, что не любит у нас народ расстроенных или задумчивых, и нечаянно выборы проиграл.

А может быть, ему и помогли проиграть. В те времена такие вещи еще легко проделывались. Пришло указание по вертикали правящей партии, и все. До свидания, наш ласковый… Как же его звали-то? Да не важно. Тогда околокремлевские олигархи только-только начали свое величие богатствами Сибири приращивать, им такой сепаратист на губернаторском посту совершенно не нравился…

Потом, при другом уже Хозяине, об отделении Сибири никто и не заикался. На нефтедолларах бюджет страны держался. Или, если переводить в термины самого начала двадцать первого века, – российская экономическая и энергетическая безопасность. А кто с госбезопасностью шутит, тот у нас спокойно и счастливо не живет.

Видно, сейчас, во второй половине девятнадцатого века, забавляться всякими экзотическими идеями еще можно. Если без экстремизма, конечно. Кружки там всякие собирать, обмениваться мыслями. А вот прокламации сочинять не стоит. Во-первых, их мало кто прочитает – грамотных один из шести. А во-вторых, жандармы сразу оживляются. Листовка с всякими воззваниями – это у нас что?! Правильно! Документ! А к документообороту в империи отношение трогательное. Можно сказать, нежное. И неуставные призывы оскорбляют чувствительные души чиновников Третьего отделения.

Вот и Потанин, в той, другой, уже безвозвратно мной перекореженной истории обжегся как раз на прокламации. Что-то написал и кому-то дал почитать. Тот другому, другой третьему… Так куда надо послание и дошло. Бывший министр юстиции, граф Панин, как услышал – аж затрясся весь. У него доля малая есть в Восточно-Сибирских золотых приисках, а тут отобрать и переделить призывают. Вот и поехали господа областники – Потанин, его первый апостол Ядринцев и некто Колосов, выпускник кадетского училища, – сначала в омскую гауптвахту, потом на суд в столицу. Всего было арестовано и каким-либо образом наказано более сорока человек. Сенатские слушания по этому делу закончились только в 1876 году… Поехали революционеры к берегам студеного Белого моря, в Архангельск, в ссылку.

Правда, ненадолго. Потанин даже книгу в тюрьме дописать не успел. Никто этакие-то забавные обвинения всерьез не воспринимал. Подумаешь, отделиться призывал. Делов-то. Кого он тут отделять будет? Три деревни в шесть рядов, миллион квадратных верст непроходимых болот и тайги и два улуса киргизов с татарами? Так одного казачьего полка хватит, чтобы обратно вернуть. Полковник Черняев вон двумя тысячами солдат все Кокандское ханство на уши поставил…

В общем, простить не простили, но на заметку взяли. Очень уж штаб-офицерам Генерального штаба нужен был господин Потанин. В правильные места умел попасть и, как отставной офицер, самое важное высмотреть. А что не увидит – у туземцев в состоянии выспросить, ибо языки знает. Да и вообще. Исследовать закоулки Сибири и Средней Азии кто-то же должен. Чай, господ гвардейских офицеров за Урал и калачом не заманишь. Им и в Санкт-Петербурге хорошо.

А уже много позже, в 1919 году, Григория Николаевича Потанина колчаковское правительство награждает титулом «Почетный житель Сибири» с пенсией в три раза большей, чем жалованье министра. И он снова взялся за прокламации. Только теперь уже правильные: «К оружию, граждане!!! Банды большевиков у ворот!!!» «Если проекты Ленина осуществятся, – писал этот член географического общества, – русская жизнь снова очутится в железных тисках. В ней не найдется места ни для самостоятельности отдельных личностей, ни для самостоятельности общественных организаций…» А ведь вождь мирового пролетариата за что-то Потанина ценил, чем и спас ему жизнь, когда Сибирская республика приказала долго жить…

И теперь мне втюхивают этого исследователя, что здорово похоже на мину замедленного действия. Бабахнет обязательно, только когда – неизвестно. Так же как неизвестно, что мне с таким подарком делать. Отправить на смену князю Кострову в Чуйскую степь и молиться, чтобы он и там не натворил чего-нибудь этакого?

Ну да ладно. Пристрою, поди, куда-нибудь. Тем более что, если правильно помню, ближайший сподвижник этого Потанина, господин Ядринцев, был… ой, что это я, есть – яростный защитник идеи Сибирского университета. Значит, энергию этого-то я смогу в мирное русло направить.

Остается последний вопрос: зачем Дюгамелю это надо? Генерал-губернатор не выглядит глупым человеком и наверняка знает и о петербургских «приключениях» Потанина, и о его идеях. И как я должен это воспринимать? Как попытку этакой-то «свиньей» получить рычаг воздействия на молодого, шустрого и малопонятного дружбой с жандармами чиновника? Так тут палка о двух концах. Я-то всегда могу сослаться на начальство, навязавшее мне заговорщика, а вот как из этой ситуации станет выходить Александр свет Осипович?