Текст книги "Московский городовой, или Очерки уличной жизни"

– А по какому вы делу? – спросил его Палтусов.

– Я литограф… Привлечен… по подозрению насчет билетов, оказавшихся подложными.

И он сейчас же протянул Палтусову руку и сказал:

– Позвольте быть знакомым.

Надо было пожать руку. Литограф вызвался заботиться о том, чтобы Палтусову служил получше солдат, вовремя носил самовар и еду. Пришлось еще раз пожать руку товарищу-арестанту».

Вернемся, однако, в Пятницкую часть. Остальные ее постройки предназначались для хозяйственных нужд (артельная кухня, погреба-ледники для хранения провизии, туалеты-ретирады), содержания лошадей частного пристава, полицейского доктора, пожарной команды (конюшни, каретные и сенные сараи, кузня) и хранения пожарного инвентаря. В одном из флигелей располагалась больница, но из-за ветхости здания она была закрыта.

К концу XIX в. во всех частных домах действовали пункты оказания медицинской помощи, так называемые «приемные покои», куда доставляли больных, подобранных на улицах. Именно при частных домах – Сущевском и Сретенском – 28 апреля 1898 г. были открыты две первые станции скорой помощи. Год спустя еще три станции были созданы при Лефортовской, Таганской и Якиманской частях.

А вот в Тверскую часть, судя по описанию Гиляровского, доставляли тех бедолаг, кому медицинская помощь уже не требовалась:

«Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это – морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертв преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах, на кладбище».

В том же рассказе о Тверской части мемуарист отметил такую деталь (полагаем, типичную, так как все частные дома Москвы по устройству почти не отличались один от другого):

«Огромный пожарный двор был завален кучами навоза, выбрасываемого ежедневно из конюшен. Из-под навоза, особенно после дождей, текла ручьями бурая, зловонная жидкость прямо через весь двор под запертые ворота, выходящие в переулок, и сбегала по мостовой к Петровке».

После преобразования московской полиции в 1881 г., когда была ликвидирована должность частного пристава, заведовать обширным хозяйством частных домов назначили специальных смотрителей. Подчинялись они Городскому полицейскому управлению.

В период реформ, последовавших за отменой крепостного права, частные приставы оказались в сложном положении. Новое законодательство практически лишило их привычных способов воздействия на обывателей – площадной руганью и кулаком. Пришлось полицейским забыть и о таком безотказном методе, как порка. Высочайшим указом от 17 апреля 1863 г. применение телесных наказаний было столь сильно ограничено, что горожанам (и в первую очередь женщинам) они нисколько не грозили. А с введением новой судебной системы приставам все чаще приходилось за свои действия отвечать перед законом, к защите которого стали прибегать москвичи.

Пятницкий частный дом. План участка (1862 г.).

Например, приставу Пречистенской части майору Гольму пришлось участвовать в нескольких процессах. На одном из них Гольм держал ответ за грубое обращение с дворником Михайловым. По объяснению пристава, проезжая по Ушаковскому переулку, он заметил, что дворник дома надворного советника Шиллера сбрасывал снег на середину улицы, хотя положено сгребать его в кучи, а затем вывозить за город. На вопрос майора, почему дворник нарушает порядок, Михайлов отвечал, что об этом нужно спросить у барина. Гольм не стал беспокоить домовладельца, а просто отправил дворника в частный дом, а потом передал его для разбирательства мировому судье.

Домовладелец Шиллер поведал суду свое виденье событий. Он сидел в гостиной с дамами, когда пристав, подъехав, схватил Михайлова за ворот, толкнул его и начал бранить выражениями, не употребляемыми в печати. Происходило это перед окном с открытой форточкой, поэтому сидевшие в гостиной дамы все слышали и сильно сконфузились. По твердому убеждению Шиллера, майор Гольм не имел никакого права действовать столь грубо, а также арестовывать дворника и отправлять его к мировому. Однако домовладелец не учел, что, выполняя его распоряжение, дворник полностью нарушил распоряжение обер-полицмейстера о порядке уборки снега в Москве. Пришлось Шиллеру заплатить 15 руб. штрафа, а на грубость Гольма, оставшуюся безнаказанной, он пообещал: «дела так не оставить».

В другой раз уже пристав Гольм оказался оскорбленной стороной. Случилось это после того, как он исполнил решение мирового судьи об обязательном очищении берега Москвы-реки от наваленных на нем бревен. Самочинно устроенный склад лесного материала загромождал большую территорию и создавал угрозу пожара, но его владелец купец 1-й гильдии И.П. Бутиков не спешил с вывозом. Тогда приставу пришлось нанять стороннего подрядчика, а счет за проделанную работу (которая длилась полторы недели и обошлась в 3 тыс. руб.) представить купцу для принудительной оплаты. Когда квартальный вручил Бутикову официальные бумаги, купец сделал в них от себя приписку, адресованную Гольму.

На суде, состоявшемся весной 1868 г., было установлено, что послание Бутикова «не может не быть признано за деяние прямо оскорбительное для того частного пристава». По сообщению журнала «Современная летопись», ответчик сам дал доказательства своей вины «собственноручным приписанием упреков, рассказа и сравнения из оного». Оказывается, купец поведал Гольму историю «из быта деревни Бакуниной» о неблагодарном быке, который, привыкнув, что пастух постоянно угощает его хлебом, при первом же отказе убил своего благодетеля. Далее шло сравнение «рассказа этого с неблагодарностью пристава за угощение его и доставление ему Бутиковым на дом наливки, а затем с придирчивостью пристава за прекращение снабжения его наливкой по ее недостатку».

– Что же ты сор-то не убрал?

– Для чего убирать? Ужотка ветер поднимется – все разнесет.

(кар. из журн. «Развлечение». 1866 г.)

Свой поступок подсудимый объяснил как ответ на постоянные преследования его майором Гольмом, причиной которых стала «неисправность Бутикова перед приставом на праздник Пасхи». Проще говоря, богатый купец почему-то не выразил «начальнику части» свою благодарность (товаром или деньгами) за то, что живет в покое и достатке на его «земле». При скудном жаловании для полицейского офицера подношения по случаю Рождества и Пасхи, а также других праздников являлись основой его материального благополучия. Любой же нарушитель этой традиции ударял не только по кошельку, но и по личному престижу пристава. Ходило даже такое понятие – «строптивость домовладельца», как пояснял А. Милюков в книге «Доброе старое время», «…выражавшаяся манкировкой праздничных визитов и непамятованием дней рождения и тезоименитства частного пристава». В этом отношении парадоксом звучит приказ обер-полицмейстера Власовского, изданный в канун Рождества 1895 г.: о «не приятии от жителей каких-либо подарков по службе, под опасением немедленного удаления от занимаемых должностей».

Подношение приставу праздничных подарков

(кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.).

Во время суда несколько свидетелей показали, что отношение майора Гольма к купцу Бутикову отличалось «азартностью и неучтивостью пристава сего с подсудимыми, тогда как помимо общеобязательного для достоинства всякой власти учтивого обхождения». Тем не менее тему преследования за строптивость решили не развивать. Факт оскорбления был доказан, Бутиков был признан виновным, но наказание в качестве компромисса было назначено минимальное – неделя ареста в тюрьме.

Той же весной 1868 г. в Московском окружном суде слушалось дело пристава Рогожской части Постовского. Этот процесс окончательно свидетельствовал, что для приставов настали новые времена. Если раньше покровительство вышестоящего начальства могло избавить их от скамьи подсудимых, то теперь судьба полицейских офицеров, совершивших преступления, находилась в руках судебных властей.

Пристава Постовского судили не за что-нибудь, а за мошенничество. Как выяснилось, он уговорил некую госпожу Лик обратить ее имущество в капитал, в течение полугода перевел его на себя и потратил на погашение долгов, оставив женщину совершенно разоренной. Во-вторых, при продаже имения, принадлежавшего Лик, пристав устроил махинации с векселями. Суд приговорил бывшего пристава к лишению всех прав и ссылке на 4 года в отдаленные губернии, кроме сибирских. Интересно замечание репортера, освещавшего процесс: «раскольники этой части почему-то рады были этому приговору». Здесь явный намек на то, что в Рогожской части жило много староверов (среди них богатейшие купцы), права которых были ограничены действующим законодательством. Именно от частного пристава зависело, будет ли местная полиция скрупулезно выполнять требования закона или сквозь пальцы смотреть на некоторые его нарушения. Видимо, Постовский позволил себе жить настолько широко, что даже столь доходная часть не удовлетворяла всех его потребностей.

В 1881 г. вместе с ликвидацией управы благочиния была упразднена должность частного пристава. Прежние части были разделены на участки (от двух до четырех), которые возглавили участковые приставы. Они полностью отвечали за всю организацию полицейской службы на участке: расстановку постов, графики дежурств, проведение занятий с городовыми, первичный розыск по совершенным преступлениям, арест преступников, допрос их по горячим следам. В их обязанности входили надзор за поведением публики в общественных местах и прежде всего – «пресечение праздных разговоров о высоких особах». Именно приставам подчинялись околоточные надзиратели, им они докладывали о результатах обходов, а также немедленно сообщали (в любое время дня и ночи – «можно по телефону») о случившихся происшествиях и замечаниях со стороны высшего начальства.

В январе 1899 г. обер-полицмейстер Е.К. Юрковский особым предписанием дополнил служебные обязанности приставов:

«При обычных моих объездах по городу мною замечено, что между 2 часами дня и 6 часами вечера, т. е. в то время, когда занятия в участковых управлениях прекращаются, участковые приставы и другие чины полиции в некоторых участках постоянно находятся на улице, регулируя езду экипажей или наблюдая за правильной уборкой улиц и проч., между тем как в то же время в других участках, из которых некоторые даже сравнительно менее обременены служебными занятиями, я не встречаю почти никогда ни одного из полицейских чинов.

Принимая во внимание, что во время от 2 часов дня и до 6 часов вечера происходит усиленное уличное движение и что в эти часы во всех участках прерываются занятия в канцелярии, я предлагаю всем офицерским и классным чинам наружной полиции, свободным от каких-либо специальных служебных занятий, непременно находиться в эти часы на улице для необходимых распоряжений по наружному порядку».

В том же году обер-полицмейстеру стало известно, что некоторые приставы, выходя за пределы своих полномочий, переложили на околоточных надзирателей тяжесть ночных обходов квартир для выявления непрописанных жителей. Приказом по полиции проверки домов по ночам были возложены лично на приставов или их помощников. Попутно Юровский велел сделать околоточным надзирателям строгое внушение: «…никто из них без особой служебной надобности и разрешения пристава не должен отлучаться от района своих околотков».

Управление 2-го участка Пречистенской части.

На должность пристава мог быть назначен офицер, прослуживший в армии не менее трех лет, имевший образование не ниже четырех классов среднего учебного заведения (городского училища) или сдавший соответствующий экзамен. Портрет участкового пристава, выходца из военной среды, нарисовал популярный в начале XX в. писатель Марк Криницкий в романе «Молодые годы Долецкого»:

«Пристав облизал кончики усов. Одет он был с тою особою грубою щеголеватостью, с которой умеют одеваться одни только выслужившиеся полицейские, и выговаривал «г», как «х», что ясно указывало на получение им предварительного образования в военной казарме. Пальцы его правой руки были совершенно унизаны перстнями, а на голове до голой кожи расчесан прямой пробор. От всей его фигуры пахло не то духами, не то апельсинными корками.

Пристав, как был, вошел в пальто и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину и поочередно с заботливым видом поглядывая на свои лакированные сапоги, для чего выворачивал ступни ног наружу».

По свидетельству В.А. Гиляровского, лично знавшего многих офицеров московской полиции, среди приставов были люди самого разного происхождения. Так, в мемуарных очерках «Москва и москвичи» упомянут пристав, дежуривший во время бала в генерал-губернаторском доме – бывший гвардейский офицер. В другой раз писатель рассказал о приставе 1-го участка Сретенской части, выходце из самых низов:

«К десяти часам утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства».

Согласно Табели о рангах, участковый пристав московской полиции относился к VII классу, что делало его равным армейскому подполковнику. В начале ХХ в. жалованья ему полагалось 1400 руб. в год плюс 700 руб. «столовых». «Квартирной табелью» приставу отводилась квартира из шести комнат «общего квадратного содержания в 30 саженей при норме высоты 5 арш.»[55]55
  136,5 кв. м с высотой потолков примерно 3,5 м. Такую же квартиру отводили начальнику сыскной полиции. А вот полицмейстера город должен был обеспечить 8-комнатной квартирой площадью 182 кв. м, конюшней на 6 стойл и сараем.


[Закрыть].

Однако, получая ежемесячно 175 рублей, пристав не мог отнести себя к «достаточному классу». Содержание семьи, сама жизнь в Москве с ее соблазнами, вращение в обществе требовали гораздо больших расходов. «Обращая внимание на состав и быт приставов и их помощников, – описывал генерал Рейнбот положение московских полицейских сенатору Гарину, – пришлось прийти к заключению, что за редким исключением большим подспорьем им служат подарки от обывателей».

Градоначальник разделял такие подношения «на сделки с совестью и сделки с самолюбием». Первые имели явные признаки «лихоимства», поскольку налицо была причинно-следственная связь между получением мзды и действиями должностного лица. Во втором случае такой связи не было. С чисто юридической точки зрения «праздничные деньги», поднесенные офицеру полиции, взяткой не являлись, а считались начальством «глубоко укоренившимся в Москве злом», с которым волей-неволей приходилось мириться.

Интересно, что свежий взгляд на деятельность московских приставов приводил начальство к неожиданным выводам. Так, принимая дела, генерал Рейнбот получил от помощника градоначальника Будберга сведения о полицейских офицерах, возглавлявших участки, а спустя некоторое время внес в них свои коррективы:

«Из этой характеристики приведу несколько аттестаций: по мнению барона Будберга 1) пристав Арефьев – «опытен, обывателями любим, но не всегда достаточно распорядителен и энергичен», оценен 10 баллами. На самом же деле оказалось, что в нем выражены были особенно сильно «сделки с совестью», а любовь обывателей, вероятно, приобрел тем, что «брал» и шелком, и часами Омега, и мужскими статскими галстуками, и фруктами, и чем угодно, что и было по жалобам неблагодарных обывателей удостоверено дознанием моего секретаря Яковлева; 2) пристав Воронец – «опытен, довольно распорядителен, добрый начальник», 9 баллов. Оказалось, что он продавал конфискованные револьверы, широко допуская «сделки с совестью», о чем даже меня уведомил Департамент полиции; 3) пристав Ползиков – «достаточно опытен и распорядителен». Оказалось, опытность выразилась в растрате жалованья ночных сторожей, а распорядительность – во многих указаниях на его «сделки с совестью»; 4) пристав Львович – «довольно опытен, распорядителен». Оказалось, что в его участке появились без всякого разрешения разные торговые заведения, которые не могли быть вовсе разрешены градоначальником.

Визит обывателя к приставу

– Это ужасно! Верхние жильцы безобразничают – выливают всякую дрянь на голову!.. Пойду пожалуюсь полиции!.. Надо исполнить долг честного гражданина!..

– Господин пристав, я к вам с жалобой – жильцы верхнего этажа.

– Где вы живете?

– Глухарная улица. Дом номер 21.

– Ваш паспорт?..

– Паспорт? Я не ношу его с собой – меня и так все знают!..

– А я не знаю и знать вас не хочу!.. У меня и без вас есть много о чем знать!..

– Но позвольте, я только хотел заявить!.. Это ваша обязанность!..

– Обязанность?! Я не хуже вас знаю свои обязанности!

– Каждый порядочный гражданин имеет право.

– Хорошо! Докажите, что вы порядочный гражданин – покажите ваши документы!..

– У меня их нет с собой, но я могу…

– Никаких «но» не принимаю!.. Вы не можете доказать, что вы не бродяга, не хулиган, не революционер!

– Это уже слишком!.. При таком обращении я знать не хочу полицию!..

– А, вот как! Вы знать не хотите полицию?! Оскорбляете должностных лиц?! Городовой, посадите этого господина под замок!.. Это опасный преступник!..

– Вот тебе и исполнение «гражданского долга»!.. Не думал, не гадал и в «узники» попал!..

(кар. из журн. «Будильник». 1906 г.)

Все эти «опытные» в глазах барона Будберга служащие были мною признаны негодными для службы в московской полиции и уволены».

А вот примером наказания за «сделки с самолюбием» послужило дело пристава 2-го участка Хамовнической части П.Ф. Бояновского, в 1910 г. угодившего под суд. Его вина состояла в том, что на Пасху и Рождество он принимал подношения от владельцев ресторанов, трактиров и торговых заведений – в общей сложности 600 рублей.

– Сам никогда не просил, – в один голос утверждали свидетели. – Давали по традиции, как наши отцы давали и как после нас будут давать… Но лучшего человека не знали: он все равно, когда нужно было, и протокол составлял, и привлекал к ответственности.

Убеленный сединами подполковник плакал, переживая позор. За 34 года службы в полиции его всегда назначали в те места, где требовалось навести порядок. Во время вооруженного восстания ему удалось отстоять свой участок от осадивших его революционеров.

– Считался образцовым приставом, строгим исполнителем закона, – говорил на суде полицмейстер Севенард, – и имел на этой почве массу врагов, как среди сослуживцев, так и обывателей.

Пытаясь оправдаться, Бояновский пояснил, что расходовал полученные деньги на оплату сверхурочного труда подчиненных, поскольку ассигнованных казной средств не хватало. Приставу постоянно приходилось тратить на служебные нужды из своего «не бог весь как великого жалованья».

Суд учел служебное рвение подполковника, но, вынужденный придерживаться буквы закона, оправдать его не смог. Приговор был мягким: «…взыскание в размере 10 рублей с заменой арестом на гауптвахте на 1 день», но и это означало для честного служаки полный крах – увольнение из полиции без права на пенсию. Сенат отклонил апелляцию бывшего пристава.

Впрочем, офицеры полиции подвергались взысканиям не только за «сделки с совестью». Например, помощник пристава 3-й Мещанской части П.А. Самарин был приговорен к месяцу ареста при полицейском доме за то, что осенней ночью 1908 г., будучи пьяным, без всяких причин избил ночного сторожа, а случайных свидетелей этого безобразия приказал забрать в участок. Характерно, что до суда, состоявшегося только в январе 1910 г., Самарин был отстранен от должности.

В 1913 г., после пятилетнего обсуждения в Государственной Думе необходимости преобразования полиции в соответствии с требованиями времени, МВД опубликовало «Проект учреждения полиции с постатейными объяснениями». Согласно намеченным планам, государство наконец-то собиралось взять полицию на полное содержание. Для приставов столичных городов это означало существенное повышение денежных окладов. Участковый пристав первого разряда в год должен был получать: жалованья – 1400 руб., столовых – 1400 руб., квартирных – 700 руб. и 420 руб. на разъезды.

Однако, как это не раз бывало в России, подготовка реформы затянулась, а затем и вовсе замерла – началась Первая мировая война. Правительство спохватилось, когда выяснилось, что дефицит кадров сотрудников полиции достиг катастрофического предела. И без того невысокое денежное содержание полицейских из-за громадной инфляции фактически уменьшилось в несколько раз, поэтому найти достаточное количество желающих охранять правопорядок оказалось просто невозможно. А среди тех, кто остался в полиции, как выяснилось, слишком многие превратили службу в источник личного обогащения.

Нарушителя заводят в участок

(кар. из журн. «Развлечение». 1904 г.).

Так, в череде многих обращений в адрес градоначальника Шебеко достаточно типичным является письмо о делишках пристава Диевского:

«Просим Вас обратить должное внимание на первый участок Мясницкой части. Новый пристав господин Диевский ужасный взяточник. Он получает взятки на только лично, но и через подчиненных, которые львиную долю уделяют своему начальнику. Как только господин Диевский был назначен в наш участок, то немедленно вызвал всех рестораторов и владельцев гостиниц и получил с каждого незаконный побор. В этих случаях он не боялся. А вот освобождение находившихся на складе Российского транспортного общества реквизированных грузов он выполнял не лично, а чрез своего помощника капитана Миртиманова. А чтобы быть в стороне, господин Диевский в течение одного месяца дважды отлучался в отпуск: первый раз на неделю на дачу, а второй раз на курорт. Стоит только проверить книги Российского общества транспортирования клада и все будет достаточно ясно. Многие также показать администраторы этого общества могут.

Весьма прискорбно, что заместителем полковника Керстича, человека вполне корректного и на редкость порядочного, явился безнравственный и непорядочный человек. Очевидно, в видах свободы своих преступных действий он и устранил прежних помощников-универсантов, вполне порядочных людей.

Все те, которые имели или имеют дело с участком господина Диевского, имеют в виду достаточный материал по сей деятельности довести до сведения Министерства внутренних дел»[56]56
  ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 12. Д. 66. Л. 9–9 об.


[Закрыть].

На фоне стяжателей еще большее уважение вызывают полицейские, сохранившие верность долгу. Одни отправились добровольцами на фронт – первым из них был старший помощник пристава 3-го участка Тверской части капитан С.Н. Черкашин. Другие, проявляя инициативу и умелую распорядительность, делали, казалось, невозможное по поддержанию порядка в городе.

Отряд солдат арестовывает пристава, скрывавшегося в квартире (1917 г.).

Когда разразился хлебный кризис и москвичам пришлось часами томиться в «хвостах» перед дверями булочных, только жители Алексеевского участка (за Крестовской заставой) оказались избавлены от стояния в очередях. Местный пристав Ф.В. Гребенников стал распределять хлеб по собственной системе. Зная официальную цифру количества муки, выделенной для пекарен на территории его участка, он разделил ее на количество жителей, получавших сахар по карточкам. Получилось по 1 фунту ржаного и 1/2 фунта пшеничного хлеба на человека. Домовладелец или его посланец приходили в булочную, предъявляли заверенный в полиции список жильцов и получали хлеб сразу на всех. «Хвосты» сразу же исчезли, а пекари лишились возможности продавать муку с черного хода.

Во время Февральской революции полиция в Москве практически бездействовала. По сообщениям газет, случаев применения оружия против демонстрантов почти не было. Только на Яузском мосту оставшийся безымянным помощник пристава попытался остановить толпу выстрелами из револьвера и убил двух рабочих. Полицейского офицера тут же схватили, бросили в реку и забросали камнями.

Отряды восставших устроили на сотрудников полиции охоту по всему городу и очень скоро все участковые приставы вместе со своими подчиненными оказались под строгим караулом.