Текст книги "Егор Гайдар"

Сама «Правда» – огромный советский завод по производству информации, дезинформации, руководящих мнений и указаний. Завод по производству смыслов советской жизни. Передовицы «Правды» – особое искусство, которым владеют только настоящие мастера, способные интерпретировать по специальным правилам партийные идеологемы. СССР – «логократия», страна, управляемая словами. Самые главные слова публикуются именно здесь.

Вот тут Егору действительно предстоит задуматься о том, что такое партийная номенклатура и ее привилегии.

Ведущие перья и редакторы сидят на тех же пайках, что и чиновники центрального аппарата КПСС, за ними приезжают черные «Волги». Буфет «Правды» хорош. Кабинеты обиты темными панелями, не то что в «Известиях» – светло-коричневыми. В каждом кабинете – один сотрудник, не больше. Распашонки (кабинет направо, кабинет налево) с приемной – для ответственного редакторского начальства.

Казалось бы, Гайдар – отпрыск советской «аристократии», сын собкора, заведующего военным отделом «Правды», внук писателя, в этой газете печатавшегося, – самым естественным образом должен стать потомственным «правдистом». Но в этом огромном здании с длиннющими коридорами он ощущает два настроения по отношению к себе: или равнодушие, или глухое неприятие. Эпоха ломается пополам, по позвоночнику, прямо на глазах, темно-коричневые деревянные панели, конечно, незыблемы, но что несут новые времена? Уж не вселятся ли сюда варвары?

И что означает появление этого нового любимчика главного редактора, умника и интроверта, либерала и радикала? Не скрывается ли под его формальной вежливостью и интеллигентскими манерами глубокое презрение к партийной журналистике? Не есть ли это еще один знак ускорения распада – страны, газеты, привычного уклада? На него смотрят косо, с подозрением. Как-то не вовремя Гайдар там появился. И очень не ко двору.

И ему самому в «Правде» неуютно. Одно дело братская атмосфера журнала, жестко ориентированного на реформы. Все – свои. Большинство – единомышленники. Здесь же, в большой официозной газете, даже нерядовой сотрудник сильно отчужден от конечного продукта. Она, газета, в отличие от журнала, для Гайдара – чужая. На улице Маркса – Энгельса остались свои ребята. Алексей Улюкаев возглавил отдел, он талантлив, хорошо пишет, пытается со страниц партийной прессы перекочевать в прессу демократическую, показывает свои заготовки Игорю Дедкову, ища его одобрения, публикуется в популярнейших «Московских новостях». Там жизнь, а не в «Правде», в которой по-прежнему, согласно старой советской поговорке, нет правды, как ни пытается ее реформировать Иван Фролов.

Все его коллеги время от времени мотаются в «Волынское», привычное место для спичрайтеров, начиная со времен Брежнева: сочиняют речи генсека, а теперь – президента Горбачева. Только уже без особой надежды на успех и прорыв. Сергей Колесников (он стал помощником Фролова, секретаря ЦК) сидит чернее тучи в своем «правдинском» кабинете: опять сопровождал своего босса в зарубежной поездке и в основном занимался тем, что работал переводчиком его жены в магазинах одежды. А еще недавно делал настоящий хороший журнал. Тут и выпить-то не с кем и некого послать, как в редакции «Коммуниста», в соседний магазин за вином. Фролов вроде бы идеологически ближе, но работалось Колесникову когда-то в «Правде» при Викторе Афанасьеве, моднике-воднолыжнике, который ушел из газеты осенью 1989 года, тот хотя бы присутствовал в газете как автор и редактор.

Времена новые, а воздух в гигантском кабинете главного редактора словно застыл. Не говоря уже о зале заседаний редколлегии, где прямо над головой председательствующего – белый Ленин с обрубленными руками, как у Венеры Милосской.

Этот застывший воздух ощущается Егором буквально физически. Он задыхается.

Выход один – писать другие, не «правдинские» статьи. Ломать их привычный язык.

И вот «в московские особняки врывается весна нахрапом». Гайдар отвечает за экономику в «Правде». В апреле появляется статья под заголовком «Прыжок к рынку» с использованием выражения «мужество отчаяния» – именно это качество, считает Гайдар, очень скоро понадобится реформаторам. Шоковая терапия, поясняет автор, это не только и не столько отпуск цен на волю: «Размораживать цены при нынешних темпах роста денежной массы страшно. Но это можно сделать разовым решением. Надо лишь крепко зажмуриться и прыгнуть в неизвестность. А вот то, что сократить дефицит государственного бюджета, затормозить работу печатного станка в условиях растущих притязаний социальных групп, отраслей, регионов отнюдь не просто, что здесь необходимы политическая воля и широкая общественная поддержка, уже становится понятным».

Воля, да, нужна воля, это сформулировано уже совсем прозрачно, совсем ясно – и дурак поймет, что у нынешнего руководства воли не хватает… И Гайдар задумывается – а откуда же ее взять, эту волю к действию?

Избежать радикализации реформы невозможно, время для этого упущено: «В экономике за все надо платить. И на сегодняшний день плата за колебания, нерешительность, финансовую безответственность набежала немалая. Время, когда экономику можно было стабилизировать без тяжелых, непопулярных мер, ушло».

Гайдар нарисовал впечатляющую картину. Для тех, кто будет жить в стране в 1992–1994 годах, она окажется знакомой: «Свободные рыночные цены, балансирующие спрос и предложение, – прекрасный регулятор хозяйственных процессов. Лишь используя их, можно сократить ряды армии управленцев, занятых по всей стране распределением дефицитных ресурсов, сделать рубль – полновесным, а прилавки – полными. Но достоинство таких цен проявляется при одном непременном условии – финансовой стабильности. Когда же в стране бушует инфляция, общий уровень цен быстро растет, резко и непредсказуемо изменяется соотношение цен различных товаров, вся система рыночного экономического регулирования приходит в расстройство. Доходы каждой социальной группы оказываются в прямой зависимости от того, насколько действенно она может нажать на правительство, банки, в какой мере способна подкрепить свои требования реальными угрозами. Тот, кто отстает в этой гонке, проигрывает. Попытки затормозить рост цен административными методами приводят к крайне неблагоприятному сочетанию высокой открытой инфляции и дефицита. Возникает ситуация экономической нестабильности. Энергия предпринимателей переключается на спекулятивные операции».

В сущности, эта статья, опубликованная в апреле 1990-го, стала частью поддержки программного документа. Документ этот был подготовлен сотрудниками академика Леонида Абалкина, назначенного зампредом Совмина Союза, – Евгением Ясиным и Григорием Явлинским.

…В чужом для него воздухе «Правды» Егор впервые задумался о том, какова же его собственная роль в этом движении чудовищной махины вперед, к катастрофе. А то, что катастрофа неизбежна, было ему очевидно.

В том же 1990 году один из его учителей, академик Станислав Шаталин, предложит Гайдару присоединиться к разработчикам программы «400 дней» (которая вскоре будет объявлена Ельциным как программа «500 дней»).

Он, подумав, отказался. Это ему припомнят «яблочники» Явлинский, Задорнов и Михайлов, когда он со своей командой придет на их место в российское правительство. Отказался – но почему?

Начиная с 1983 года – еще со времен ВНИИСИ – он вместе с коллегами принимал участие в составлении справок, «материалов», «концепций» для разнообразных правительственных комиссий. Перед его глазами прошли три, если не четыре попытки этой самой «экономической реформы».

Помимо собственных научных работ, книг, статей, он написал сотни страниц – туда, в этот бездонный колодец. Эти страницы должны были помочь руководству страны в проведении реформ, о которой теперь писали и говорили все вокруг.

Однако за все эти семь лет главные руководители страны (а их за эти семь лет было трое) не приблизились к цели ни на шаг. А ситуация постоянно ухудшалась.

…В дальнейшем мы расскажем, с какими мучениями рождалась итоговая программа экономической революции, какую роль играли в этом Гайдар и другие экономисты.

Однако именно в том, 1990 году (как бы предваряющем все главные события) ему впервые пришлось задуматься – так откуда же возьмется эта самая воля?

Политическая воля, как необходимое условие вывода страны из тупика. И самое главное – кто именно будет все это делать? Кто совершит эти давно назревшие поступки?

Кстати, из «Правды» он ушел. В самом конце 1990-го Гайдар возглавил Институт экономической политики (впоследствии Институт экономики переходного периода) – экспертный коллектив, который хотя формально и был подчинен Академии народного хозяйства и одновременно Академии наук, но был хозрасчетным и собирался брать заказы не только у правительства, но и у «частного сектора». Предложил Гайдару возглавить Институт академик Абел Аганбегян, которого он хорошо знал по совместной работе в самых разных рабочих группах, готовивших так и не состоявшуюся горбачевскую «экономическую реформу».

Мы уже писали, что в Егоре Гайдаре пересеклись две наследственные линии, два типа личности – Аркадия Гайдара и Павла Бажова.

Если не считать нескольких юношеских эпизодов, линия Бажова, то есть «мамины гены», в судьбе Егора долгое время была определяющей. Это была линия человека кабинетного, который выстраивает свой мир вокруг письменного стола, в работе над рукописями, в благодатной тиши библиотеки. Это был тип человека книги, погруженного в свои идеи и ученые занятия. Мир чистого интеллектуала, отнюдь не практика.

Да и сама жизненная стезя, выбранная Егором еще в юности, ничего другого не предполагала. По российской традиции (да и не только российской) экономикой и политикой в стране руководили именно «практики», крепкие хозяйственники – при царе бывшие губернаторы, полицейские министры, после царя – секретари обкомов, партийные работники. Эти самые российские «практики», то есть люди грубоватые, решительные, умевшие говорить с народом, хитрые и всегда тонко чувствующие конъюнктуру, целую типологию которых вывел Салтыков-Щедрин в «Истории одного города», – именно они-то всегда, во все века и брали на себя ответственность за принимаемые решения, за страну. Тип начальника в российских условиях (и, повторимся, не только российских) – это совершенно особый, уникальный тип человека, с огромной жизненной силой, волей, с огромным запасом выживаемости в любых условиях, умеющего идти напролом и через многие человеческие жертвы. Исключений было немного, и, может быть, лучше бы их и не было вовсе: последний царь с его ужасной судьбой, замкнутый в психологическом коконе своих семейных проблем, и его антипод Ленин – фанатик, лишь приблизительно способный называться интеллектуалом, в результате кровавого переворота оказавшийся у власти.

Словом, Гайдар никогда даже не думал о том, что сможет обнаружить себя внутри коридоров власти. Не рядом с ней, в качестве «умного еврея при губернаторе», советника, эксперта – а именно внутри.

Однако в его эпоху «губернаторы» – один за другим – оказывались поверженными, раздавленными турбулентностью истории, этим мощным стихийным потоком событий, который возник и окончательно оформился в начале 1990 года.

Премьер Рыжков, премьер Павлов, российский премьер Силаев, сам Горбачев.

Стало понятно, что в известной российской традиции что-то не работает, что-то происходит не так. Опытные прагматики, крепкие хозяйственники, циничные администраторы – все они сметаются с доски, все они не имеют политической воли, для того чтобы принять, как считал Гайдар, единственно возможные решения. А значит…

Вот в этот момент, возможно, в нем возобладала другая «линия» – гайдаровская. Собственно, в чем она состоит? Человек оказывается внутри события и не может выйти из него в более безопасное место. Этого не позволяет ему само устройство личности. Он берет на себя ответственность за развитие событий – будь то бой с врагом, будь то экономическая катастрофа.

Впрочем, и тут все не так однозначно. Обе наследственные линии в случае Егора не были столь уж противоречивы, диаметрально противоположны, больше того, они образовали в какой-то момент некое гармоничное единство.

Если мы снова внимательно вглядимся в биографию Павла Бажова, то увидим – до своих «Уральских сказов», чем только он не занимался: писал эсеровскую крестьянскую программу, учил детей, избирался на всевозможные съезды советов, выполнял задания райкома, редактировал, писал «историю фабрик и заводов», набирал огромное количество фольклорных материалов.

А затем… когда жизнь его почти висела на волоске, начал писать свои «сказы». И это определило всю его дальнейшую судьбу. 12 коротких текстов.

Возможно, и Егор Гайдар всю предыдущую жизнь готовился к написанию главных своих текстов – указов, которые стали важнейшими свершениями в его судьбе.

Но тогда, в 1990-м, он задумался о том, что в истории могут возникать ситуации, когда отнюдь не «начальник» становится политиком, а обычный интеллектуал. Человек, призванный историей из своего кабинета. Человек книги.

Для этого, правда, необходим ряд условий.

Первое. Такой политик должен опираться на исторический вызов, на огромный запрос общества.

Второе. У него должны быть сильные союзники.

И, главное, третье. У него должна быть ясная прозрачная программа.

Глава пятая. Человек ниоткуда

Когда Горбачев в 1985 году возглавил КПСС и провозгласил перестройку, студенту из Барнаула Володе Рыжкову исполнилось всего 19 лет. Это был высокий парень в круглых очках, с веснушками и большими ушами. Он учился на историческом факультете, и его очень интересовала современная история, «белые пятна», как тогда говорили. Он до дыр зачитывал журнал «Огонек» с новыми публикациями, жадно проглатывал Солженицына, читал толстые журналы, словом, все, что мог достать. «Вы не представляете себе, что тогда творилось, журнал “Новый мир” с “Колымскими рассказами”, “Дети Арбата” в “Дружбе народов” – не хватало уже полуторамиллионных тиражей!»

«…А мы, историки, мы создали такую неформальную группу под названием “Устная история”. Чем мы занимались? Мы брали катушечный магнитофон, ездили по алтайским деревням, находили древних старушек, и древние старушки нам рассказывали, как проходила коллективизация, как проходили сталинские репрессии, как забирали мужиков на войну. Это был такой проект “Устная история”, где записывались реальные воспоминания людей».

«…И поразительным образом, – рассказывает Рыжков, – мы провели первый массовый митинг в Барнауле. Это был 87-й год. Еще при Горбачеве, при советской власти. Нам выделили на окраине Барнаула хоккейный стадион “Мотор”. И вот на этом стадионе собралось тысячи полторы народу и, знаете, какой был главный лозунг? “За свободную подписку на журналы!” Вот с этого все началось, и потом из этого “Политцентра” выросло “Общество содействия перестройки”. А потом, в 91-м году, после путча, когда Ельцин пришел к власти и стал назначать губернаторов, один из наших кандидатов, депутатов Верховного Совета России – стал губернатором Алтайского края и пригласил меня… 91-й год – мне было 25 лет. И вот он пригласил меня первым вице-губернатором, отвечающим за внутреннюю политику Алтайского края. Таким образом в 25 лет из неформала и одного из лидеров демократической оппозиции я стал вице-губернатором Алтайского края, ответственным за всю внутреннюю политику, а через 2 года принял участие в выборах в Госдуму».

…О перестройке и 90-х существует немало легенд. Одна из них: партийная «номенклатура» (чиновники и бюрократы) осталась у власти, захватила собственность, дальше понятно. О том, как это было на самом деле – говорят нам биографии политических деятелей той эпохи.

Рыжков был избран в Госдуму в 1995 году и стал ее первым вице-спикером. Рыжков вел в федеральном парламенте сессии, организовывал согласительные комиссии и парламентские расследования, составлял регламент, принимал бюджеты, в общем, как ни крути, «социальный лифт» у него оказался куда круче, чем у многих партийных бюрократов 80-х.

Владимир Рыжков упоминает первого алтайского губернатора В. Ф. Райфикешта, который вначале стал депутатом, а потом возглавил свой край в 1991 году (он был председателем совхоза). Тоже пример огромного прыжка через все иерархические лестницы.

Но, наверное, наиболее ярким молодым губернатором в России был в то время Борис Немцов.

«…Я учился на отлично и шел на золотую медаль, – пишет Немцов в книге «Исповедь бунтаря». – Однако медаль мне давать не хотели, потому что учителя просекли, что я политически неблагонадежен. Это сегодня звучит смешно, а я оканчивал школу на пике социалистического застоя, в 1976 году. И в характеристике, которую я должен был предоставить при поступлении в университет, директор написала: “политически не устойчив”. В те годы с подобной характеристикой поступить в университет было невозможно, потому началось долгое выяснение отношений между университетом и моей школой. Наконец, директор смягчила приговор на “позволяет себе политически непродуманные высказывания”. Это уже давало мне шанс стать физиком.

…Я начал свою политическую деятельность во второй половине 1980-х, причем начал не с политики, а с экологии. В Нижнем Новгороде коммунисты затеяли строительство атомной котельной – “атомной станции теплоснабжения” (ACT). Они предлагали нагревать воду в атомных реакторах и потом через систему теплообменников эту воду под высоким давлением закачивать в нижегородские дома. Поскольку страна на тот момент была безмолвна, никто никого ни о чем даже не собирался спрашивать – стали строить. Однако Нижний – по сути своей город не рабский, у нас появилась общественная организация “За ядерную безопасность”, главной задачей которой было не допустить строительства этой самой котельной. Даже моя мама стала собирать на площади имени Горького подписи против этого проекта. Собственно, благодаря матери я и пришел в политику. Она все время мне твердила одно и то же: “Вот ты занимаешься никому не нужной наукой, а у нас тут собираются ядерную котельную строить. У тебя совесть есть?”».

…Вот так – с митингов и сбора подписей – началась карьера Немцова – депутата, губернатора, первого вице-премьера и практически официального «преемника» президента Ельцина в 1997–1998 годах.

С таких же экологических требований начал свою предвыборную кампанию профессор Анатолий Собчак в тогда еще Ленинграде.

Он достал мегафон и стоял по утрам у станции метро, когда на работу валом валил трудовой народ – агитировал сам за себя. Раздавал листовки и приглашал на предвыборные митинги (Собчак выставил свою кандидатуру на первый Cъезд народных депутатов). Не раз и не два на него пытались давить – и друзья, и хорошие знакомые, и начальство: брось, прекрати, зачем тебе неприятности, ты же все равно проиграешь. Но он упрямо «лез на рожон» и стал одним из первых демократически избранных мэров в стране.

Сегодняшние яркие оппозиционеры ХХI века склонны забывать все эти истории, рассуждая о «партийной номенклатуре», которая воспользовалась итогами перестройки. Между тем практически вся политическая элита 90-х пришла во власть именно таким путем. Без всякого «разрешения» и без всякой помощи со стороны горбачевской КПСС. Компартия активно и дружно ненавидела всех этих выскочек, готова была сожрать их с потрохами, использовала все традиционные ресурсы в борьбе с демократами – от слежки и прослушки до черного пиара, от пропагандистских листовок до тотальной мобилизации советской «общественности».

…Не помогало.

Разбуженное общество само двигало наверх своих лидеров, неформалов и бунтарей.

Демократы в 90-е занимали порой такие должности, которые даже в условиях революции, по идее, должны были бы достаться лояльным новой власти опытным управленцам и профессионалам прежней школы.

…Так, например, первым главой администрации президента Ельцина стал вначале Юрий Петров, бывший первый секретарь Свердловского обкома партии, опытный бюрократ, которого Борис Николаевич поставил на тот пост, где требовались его прежние навыки и умения – способность «организовать процесс», хладнокровие и здравый смысл.

Однако Петров на своей должности просидел чуть менее года. Его место занял Сергей Филатов.

Вот как сам Филатов описывает начало своей политической карьеры. Он работал в научно-исследовательском институте, который назывался ВНИИметмаш (Институт металлургического машиностроения), возглавляемом академиком А. И. Целиковым. Зная его общественный темперамент, коллеги по институту предложили ему баллотироваться в депутаты на российский съезд, который тогда, в 1990 году, избирался впервые.

«Хорошо помню всех, кто хотел избираться по нашему избирательному округу, но их по разным причинам не зарегистрировали. Значительно позже я понял, что этот округ берегли для секретаря горкома партии В. К. Белянинова. Он был генеральным директором нашего института… И мне было бы морально труднее с ним бороться, если бы он представлял себя в личном качестве, а не партийную систему, которая пыталась сохранить свое правящее господство. Тем не менее это был единственный, по-моему, округ, где было зарегистрировано всего два кандидата. В остальных – по шесть, восемь, двенадцать кандидатов…»

И Филатову, рядовому научному сотруднику, удалось победить. Причем победить своего бывшего начальника, который занимал в огромной Москве один из ключевых постов в системе партийной власти.

Сергей Станкевич – тоже депутат, кандидат наук, юрист, никогда до того не работавший чиновником – в то время инструктировал Филатова и других демократических кандидатов в Москве, как вести избирательную кампанию. Сам он вскоре станет вице-мэром, заместителем Гавриила Попова.

Примеров такой удивительной карьеры в 90-е было множество: десятки, сотни и тысячи.

«Тогда уже существовал Ленинградский народный фронт, – писал позднее Сергей Васильев, экономист, соратник Гайдара, баллотировавшийся в Ленсовет. – Мне выделили округ недалеко от места жительства в Ульянке. Кампания обошлась в тысячу рублей. Я мобилизовал студентов, которые стояли с транспарантами. А район тяжелый, потому что там дома Кировского завода, и моим главным противником оказался рабочий с завода. Он был уверен, что победа у него в кармане, однако в первом туре исключительно за счет консолидации протестного электората я его обошел: у меня 27 процентов, у него 23. Во втором туре было все серьезнее. Миша Киселев (сотрудник ФИНЭКа, был избран народным депутатом РСФСР. – А. К., Б. М.) предложил использовать технику шелкографии: делался трафарет, и можно было прокатать неограниченное количество листовок, причем ощущение такое, что они написаны фломастером, от руки… Лозунги были не слишком замысловатые: “Народный фронт поддерживает”; “научный работник знает, что делать с экономикой». В результате я выиграл: 53 на 39. В последний день технология была такая: листовки вешались на раскрывающиеся двери лифта. Конкуренты, когда ходят и сдирают листовки в подъездах, их не видят. А человек сел в лифт – и вот она здесь!

В то время в Моссовете было 450 депутатов, а в Ленсовете – 400. Ленсовет вообще стал “филиалом” Народного фронта – от него прошли 90 процентов депутатов. От коммунистов в Ленсовет попали считанные депутаты, только самые пробивные и ловкие».

Тогда же депутатом Ленсовета стал Петр Филиппов, основатель клуба «Перестройка», а депутатом Верховного Совета РСФСР – Михаил Дмитриев из клуба «Синтез».

…«11 июля 1989 года в Междуреченске (Кемеровская область) началась первая забастовка шахтеров, – рассказывает Игорь Кожуховский, впоследствии замминистра топлива и энергетики, – 14–15 июля она перекинулась на другие города. Я в тот момент работал на шахте, хотя я был инженер, молодой ученый, но так сложилась жизнь: за мои изобретения, за мои научные разработки мне на заводе не платили, и я ушел на шахту. Но в 1989 году началась забастовка на нашей шахте, и в нашем Орджоникидзевском районе, в Осинниках и Междуреченске. Народ вышел на улицы и с улиц уже не уходил. Забастовка на жаре, прямо на улице (там стояли, сидели, лежали сотни, тысячи людей), и в ее процессе выявились лидеры, которые управляли массами. Шахтеры стали требовать вполне конкретных вещей. Требовали, например, мыла. Для шахтеров это важная вещь, а его банально не было, не завозили – все было в дефиците в советское время. Но потом это быстро переросло в общее требование: самостоятельности шахт. Передать шахты трудовым коллективам, потребовать либерализации цен на уголь. Чтобы шахтеры могли получать за свой тяжелый труд адекватное вознаграждение.

…Ну, я вышел со смены, иду на автобус, чтобы ехать домой. Ничего не ходит, площадь заполнена людьми. “Игорь, иди сюда, надо помогать”. Вот так я и вошел в это движение. Я, как грамотный человек, стал работать с забастовочными комитетами по оформлению их требований, уточнял формулировки, вел переговоры, составлял протоколы, организовывал комиссии. Шахтерские забастовки – мощная штука, очень напугавшая тогда власти и сильно повлиявшая на всю ситуацию в стране. Кто нами тогда занимался? Щадов Михаил Иванович, наш “угольный” министр. Слюньков Николай Иванович, член Политбюро, секретарь ЦК КПСС по промышленности.

Они прилетели прямо в Новокузнецк – вышли на площадь с шахтерами, долго говорили… Забастовка же моментально перекинулась в другие регионы – в Воркуту, в Донбасс, в российское Приморье, в Казахстан, тогда все это был Советский Союз. Был создан вначале совет рабочих комитетов Кузбасса, потом на уровне Союза – координационный комитет. Затем наступило определенное затишье в конце 1989-го – забастовочный режим перерос в режим переговоров с правительством. Наступил 1991 год. Из всех наших протоколов практически ничего не было выполнено. Шахтеры требовали простых вещей: обеспечение шахтерских поселков продуктами, обеспечение уровня зарплат и социальных льгот. Тогда группа шахтеров во главе с Анатолием Малыхиным устроила голодовку в гостинице “Россия”. Прямо во время съезда народных депутатов СССР. Ночью мне в Кузбасс звонит Малыхин. “Игорь, все, что мы просим, они готовы сделать, но мы не знаем, что просить. Вылетай”. В общем, вот так я стал работать с правительством, с депутатами, с научным сообществом, со специалистами по угольной отрасли. Был создан в рамках переговоров с правительством межрегиональный совет по поставкам топлива. Уголь металлургическим предприятиям, в том числе крупнейшим, отпускали по бумаге, которую я подписывал. Это был такой переломный момент…

В своем рабочем кабинете я встретил август 1991 года. Из окна можно было выходить на площадку перед Белым домом. Я был в правительстве представителем рабочего движения».

Места опытных чиновников и бюрократов заняли те, кто никогда даже и не мечтал о том, что пройдет по коридорам власти. Это были типичные советские интеллигенты, кандидаты наук, младшие научные сотрудники, мэнээсы, как тогда говорили, потолком карьеры для которых было написать диссертацию и заведовать лабораторией или кафедрой, да и то через много лет, если сильно повезет.

Но дело не только в их удивительных карьерах и неожиданных взлетах.

Изменился сам тип российского государственного человека.

А ведь тип этот – при всех изменениях общественного строя – оставался прежним сотни, а может быть, и тысячи лет. Этот тип основывался прежде всего на принадлежности к правящему сословию. На негласном договоре лояльности. Индивидуального должно было быть в «государственном человеке» ровно столько, чтобы оно не мешало проявлению общего – то есть свойств, подчиненных исключительно корпоративным, государственным целям и задачам.

«Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм, – писал Салтыков-Щедрин в «Истории одного города». – Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.

Скоро, однако ж, обыватели убедились, что ликования и надежды их были, по малой мере, преждевременны и преувеличенны. Произошел обычный прием, и тут в первый раз в жизни пришлось глуповцам на деле изведать, каким горьким испытаниям может быть подвергнуто самое упорное начальстволюбие. Все на этом приеме совершилось как-то загадочно. Градоначальник безмолвно обошел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес: “Не потерплю!” – и скрылся в кабинет. Чиновники остолбенели; за ними остолбенели и обыватели».

Изображение чиновничества в русской литературе – как правило, черная сатира, всегда доходящая до абсурда.

Вот, например, как писал о чиновниках главный редактор журнала «Огонек» Виталий Коротич, через сто с лишним лет после Щедрина: «…Закройте депутатские столовые, где кормят за бесценок, ликвидируйте гараж спецавтомобилей, а сами автомобили продайте. Перестаньте предоставлять господам депутатам спецдачи и спецквартиры в специальных домах… Дайте слугам народа погрузиться в реальное бытие!.. По моему мнению, наше чиновничество совершенно безыдейно. Оно служит за свою похлебку с приправами и готово за нее служить кому угодно. Оно уникальное и во всемирном масштабе, единственная непобедимая и легендарная сила, вызревшая в стране…

Весной 1999 года я разговорился с Александром Николаевичем Яковлевым на одну из любимых своих тем: о всемогуществе и неистребимости чиновничьего племени.

– Вы неправы, – сказал Яковлев. – Чиновничество еще и как истребимо. Только на нашей памяти проходила не одна чистка. И с партийной знатью разбирались, и с хозяйственниками, и с научной или военной бюрократией. Это саморегулирующаяся машина, если одна ее часть избыточно разрастается и начинает грозить другой, происходит саморегулирование».

В изображении Щедрина, в изображении Герцена, в изображении Коротича, в знаменитой книге Михаила Восленского «Номенклатура» наше чиновничество (советское или российское, не важно) выглядит действительно устрашающе. Это безличная темная сила, подминающая под себя любые общественные процессы, некая корпорация монстров, справиться с которой не под силу никаким отдельным людям.

На самом же деле сила этой корпорации состоит лишь в том, что кроме нее управлять в России больше некому. Никто за этот труд больше не берется, интеллигенты от него бегут. Чиновники от обычных людей отличаются именно тем, что любят и умеют управлять, говорить с «массой», принимать решения, устранять препятствия, произносить нужные слова в нужный момент. Это особое искусство, и овладеть им удается не сразу. Недаром и в советское время, и сейчас нужно было пройти все ступеньки управленческой карьеры, чтобы подняться наверх. Поработать на заводе для строчки в автобиографии, затем вступить в партию, стать сначала мелким начальником, потом покрупнее. Приобрести важного и влиятельного босса – это обязательно. Затем назубок выучить сословную этику, сословные правила и постепенно стать частью корпорации.