Текст книги "5 судьбоносных вопросов. Мифы большого города"

Тоска по величию

– Меня не удовлетворяет объяснение причин всех наших страстей одним только комплексом неполноценности, комплексом нации-подростка в историческом контексте. Все равно очень хочется чувствовать, что живешь в великой стране, великой державе. Вот давайте сейчас на улицу выйдем и спросим десять прохожих, есть у них такое желание?

– Это в нас просто говорит иерархический инстинкт. Есть собаки, а есть кошки. У собак есть иерархический инстинкт, у кошек он практически отсутствует, не явлен. Что такое иерархический инстинкт? Это когда нужно, чтобы и «сверху», и «снизу» у тебя кто-то был. «Внизу» – тот, на кого ты можешь рявкнуть, кто тебя слушается, а «наверху» – тот, кто на тебя может рявкнуть и кого ты слушаешься. Поэтому собаки стаями бегают, а кошки – сами по себе. И в зависимости от того, насколько силен в представителях той или иной культуры этот – иерархический – инстинкт, они – эти культуры – так себя и ведут. Та культура, в которой у ее представителей потребность в «верхе» больше, разумеется, изобилует мечтами о «великом».

Если мы возьмем исламский мир, где иерархический инстинкт развит до предела, то мы увидим, что… там Бог даже никогда не являлся! Им и в голову такое не могло прийти, что Бог снизошел на Землю. Он же – Бог! Только Пророк Его приходил. И то – это счастье огромное! Эта культура нуждается в том, чтобы Высшее начало было таким высоким, что как рявкнет – ух, мало никому не покажется. Если Пророк рявкнет, то все умрут сразу от ужаса, а что же тут говорить про самого Господа Бога?.. А у нас другая история: у нас Бог пришел, объяснил, что к чему, а Его взяли и распяли. Совершенно так легко все это случилось… А вот в исламе и не могут понять, как такое может быть. Поэтому говорят: «Да, был такой божий человек – Иисус. Добрый человек, не спорим. Но не Бог!» – и считают христианство ересью. Прямо так и говорят: христианство – ересь чистой воды.

В общем, чем сильнее развит иерархический инстинкт у представителей той или иной культуры, тем больше в ней потребность в некой довлеющей сверху силе, в некой жесткой идеологии, неких принципах и установлениях. В исламском мире все «сверху» довлеет, все предписано. Если возьмем нашу культуру, то у нас, конечно, что-то сверху предписано, но при этом иерархический инстинкт менее развит. Впрочем, менее – это только в сравнении. А так он хорошо на самом деле развит. Крепенько. В наших жилах и монгольская кровь течет, и южной крови намешалось значительное количество, так что мы значительно больше европейцев нуждаемся, чтобы нас объединили под каким-нибудь знаменем, определили нам место в некой общей пирамиде, а мы уж встанем в ряды, встроимся, можете не сомневаться. И будет нам хорошо, это по нашему типу.

В этом смысле европейцы – они значительно более «кошки», чем россияне. Нет у них нашей страстной тяги встать в какие-нибудь ряды и восторженно смотреть на трибуну Мавзолея. Не увлекает их подобная перспектива – шагать колоннами да с песнями. Ни трепета они не испытывают от этого дела, ни восторга. С недоумением смотрят. Для них это в каком-то смысле даже дико. Но мне кажется, что это в большей степени связано не с уровнем развития культуры, а с присущими нам национальными особенностями. Что, у китайцев или корейцев недоразвитая культура, что ли? Нет, намного старше нашей. Но как они зато маршируют! Загляденье! А какие у них там празднества устраиваются в честь разных Мао и Кимов? Закачаешься! Даже нам такое не снилось.

И я, кстати, не собираюсь утверждать, что в этом смысле позиция европейцев лучше, чем наша, – отнюдь. Она просто другая. Поэтому я не стал бы удивляться нашему желанию чувствовать свою принадлежность к чему-то «великому». Здесь вопрос инстинкта – не плохого и не хорошего. Нравится нам, когда есть порядок – эти «сверху», эти «снизу». Главное, кроме инстинктов еще и голову на плечах иметь, и будет все нормально. То есть предлагается с легкой критикой к себе относиться и с самоиронией, а дальше – все что душе угодно!

Авторитеты. Откуда им взяться?

Что-то не замечала я за собой такой мечты – стать кирпичом в пирамиде Хеопса. И к начальникам в своей рабочей биографии относилась, мягко скажем, не очень лояльно, постоянно спорила с ними. В общем, мне всегда было неуютно под чьей-то «крышей». А вот быть частью великого народа – хочу. Просто хочу – и все, мне это важно. Может, это во мне те самые «кошка» с «собакой» сцепились? А может, просто не понимаю, что имеет в виду Андрей, когда говорит про это «сверху»? Но он, кажется, как раз и собирается это прояснить.

– Вы знаете, что в седьмом поколении все жители территории бывшего СССР, Российской империи, находятся друг с другом в родственных связях? Это, конечно, парадоксальная штука, но так и есть. Просто, как правило, мы знаем своих родных лишь до третьего колена. Но вот взять меня для примера, во мне половина русского (и то – один русский из Сибири, а другой – со Псковщины), четверть бурята и четверть белоруса. А уже в моих кузенах и троюродных братьях течет (только не пугайтесь) – помимо этого, и чеченская, и немецкая, и армянская, и азербайджанская, и еще бог знает какая кровь. А у жены моей – и корейцы в роду есть, и китайцы, и немцы с итальянцами. Что уж говорить про мою дочку… Но так у нас у всех значится в документах – «русские».

Так что не все так просто у россиян с иерархическим инстинктом, поскольку намешались в нас и западные крови, и южные, и восточные. Мы такая адская помесь – «собак» с «кошками». Может быть, поэтому мы тех, кто совсем «сверху», всегда любим немилосердно, а тех, что «сверху», но не очень высоко, мягко говоря, на дух не переносим. Поэтому вечные у нас проблемы с начальниками да с чиновниками средней руки. Но стоит в пространстве появиться губернатору или, не дай бог, самому президенту, сразу же благоговейный трепет и всяческое восхищение. Уж как Михаила Сергеевича ругали в конце 80-х – начале 90-х… Но стоило ему появиться на улице, в массе народной – и тут же восторги и тихие обмороки. Только что чепчики в воздух не летели. А если жаловаться, так мы же не кому-нибудь, мы же прямо президенту пишем – мол, рассуди, отец родной. И так всегда было. Вспомните «Капитанскую дочку» – правду только у царственной особы найти можно. Причем это ведь почти декабрист писал, надо заметить.

В общем, есть у нас свои особенности «национального характера». И есть свои проблемы. Вот раньше у нас «сверху» всегда было что-то определенное – то цари были, то генсеки. Серьезное дело! А сейчас президент. Он, во-первых, выборный, то есть получается, что не «верх», а «верх» через «низ». Во-вторых, мы выбираем его на ограниченный срок. В-третьих, сам по себе – он не олицетворяет собой какую-то масштабную идеологию. И мне кажется, что это хорошо – и первое, и второе, и даже третье. Но к этому нам надо привыкнуть. Нам надо понять, что это хорошо.

Впрочем, с идеологией, точнее, с ее отсутствием возникают сейчас серьезные проблемы. Мы ведь всегда жили в идеологическом обществе – то ли православного толка, то ли коммунистического. И образ вождя всегда у нас сопрягался с этой идеологией. Царь был богопомазан на царство, генсек – при жизни овеян вечной славой КПСС, а после смерти захоронен у Кремлевской стены рядом с главным саркофагом страны. А сейчас? Сейчас – нет. И понятно, что мы по этому поводу испытываем дискомфорт.

Сама же эта идеология – это «сверху» – ниоткуда не возьмется. Мы должны пережить психологически очень тяжелый период разочарований в авторитетах как таковых. Период, надо признать, более чем травматичный для нашей психики. И только после этого появится нечто, во что мы не то чтобы уверуем… Нечто, что станет для нас авторитетом – воплощением священной для нас идеологии. Просто же авторитетов – не в криминальном и не в идеологическом, а просто в общечеловеческом смысле – в России не было уже я даже не знаю сколько времени. Общих, национальных, народных. Вот Дмитрий Сергеевич Лихачев… И на нем у меня список как-то закончился.

Да, мы не только идеологию потеряли. Мы потеряли веру в авторитеты, которые раньше у нас с идеологией были всегда неизменно связаны. При этом потребность иметь некую авторитетную фигуру в национальном сознании никуда не делась, имеется, так сказать, в наличии. Но проблема в том, что ее – авторитетной фигуры – в этом сознании не появится еще очень долго, потому что мы сами пока к этому не готовы. Оскомина разочарования не прошла. Мы боимся снова обжечься. А поэтому не верим никому. Мы всех, кто на это, святое для нас место, будет претендовать, станем обязательно проверять, испытывать и экзаменовать самым отчаянным образом. Под микроскопом будем рассматривать! И теперь представьте себе: авторитет – и под микроскопом… Нонсенс!

Авторитет ведь прекрасен не тем, что он безукоризнен, идеален, безгрешен. Нет, он прекрасен тем, что ему верят. Понимаете? А мы в связи с идеологическим крахом коммунизма потеряли способность верить. Потеряли и испытываем в связи с этим постоянный дискомфорт. Мы неизбежно будем проверять всякий авторитет на ценность, на качественность, на состоятельность. Мы будем ожидать, что каждый новый – ложный, «подстава», что король-то голый. Да, ближайшее время (не знаю, правда, какое) мы будем с параноидальной настойчивостью разрушать собственные авторитеты, при этом остро в них нуждаясь. Вот такой парадокс вырисовывается.

И это тоже связано с нашей психологической структурой: нам равный не так интересен, как тот, кто сверху.

Так, я снова не понимаю Андрея. И на всякий случай не соглашаюсь. Потому что, на мой взгляд, это одна из проблем, с которыми мы столкнулись после развала Союза Республик свободных – стало не очень понятно, кто теперь «свои». Как определяет Андрей – «проблемы с самоидентификацией». Мне кажется, обострилась именно эта потребность в определении своих, близких, то есть как раз равных.

– Андрей, а мне кажется, что все как раз наоборот. Теперь перестало быть ясным, кто такие «свои», и это иногда мучительно. Как сказал один из персонажей фильма «Мне не больно», «главное в жизни – найти своих и успокоиться».

– Татьяна, одна из главных наших проблем заключается в том, что мы не государство потеряли, мы общество потеряли! Это очень существенное уточнение, потому что для человека необыкновенно важно – принадлежать к какому-то обществу, сообществу, группе. Изоляция – смерти подобна. В фактической изоляции люди сходят с ума, а в культурной, идеологической – просто на глазах деградируют. А мы ведь действительно потеряли общество как социальную структуру. Раньше у нас был и ближний круг, и дальний круг. Все было в целом понятно – где брат, где сват, были понятны и критерии, которые наш круг определяли. А сейчас вот профессор, например, это кто?

– Ну, смотря какой профессор…

– Правильно, вы пожали плечами. А в сформировавшемся, зрелом, устоявшемся обществе, в обществе с отработанной внутренней структурой то, кто такой профессор, понятно сразу, без оговорок. Это человек, стоящий на определенном уровне социальной лестницы, имеющий определенный уровень доходов, занимающийся определенным родом деятельности. В общем, сказали: «профессор» – и с ним сразу все понятно. Мы знаем о его финансовом достатке, каким уровнем знаний он обладает, чем он занимается, как отдыхает, какое к нему отношение в обществе. Конечно, в каждом отдельном случае есть «нюансы», но мы знаем их диапазон.

Когда же мы с вами, будучи на российской почве, говорим: «профессор» – мы искренне не понимаем, о ком идет речь. Может быть, о городском сумасшедшем, который отдался науке настолько, что от него одни только рожки да ножки остались? А может быть, о преуспевающем человеке, который купил себе это звание для имиджа или статуса? Может быть, о карьеристе, который не способен по-другому реализовать свои амбиции? А может быть, это и «серая мышь», которая вовремя ходит на работу, кивает головой, где это необходимо, и постепенно движется по иерархической лестнице научных званий? А может быть, речь идет и о реальном сподвижнике, который перебивается с хлеба на воду, с трудом содержит семью, но продолжает работать в избранной области просто потому, что считает это важным?.. В общем, за словом «профессор» в России может скрываться кто угодно. Так что когда звучит слово «профессор», мы теряемся и пожимаем плечами. Образ не рисуется. Ни мотивы, ни положение в обществе, ни финансовое положение этого человека нам непонятны. Как к нему нужно относиться? Неизвестно. В этом смысле мы потеряли социальную структуру, и, конечно, самоидентифицироваться в таком обществе очень и очень сложно.

То же самое можно сказать и о близких отношениях. Что такое семья? Раньше все было понятно – семья организовывала жизненное пространство человека, это была ячейка общества в прямом и переносном смысле этого слова. Если ты состоял в браке, ты был немыслим без своей семьи. А сейчас?.. «Формально замужем», у него «две семьи». Или вот вопрос: «Кто твои родители?» – полагаю, более чем понятный для граждан бывшего СССР. Сразу в сознании всплывает графа анкеты – «социальное происхождение». А сейчас что там записано в этой твоей графе?.. Это ровным счетом ни о чем не говорит. Если твои родители успешны – это еще кого-то интересует; если неуспешны, то это не интересует совершенно никого. И ни на что не влияет. Общество рассыпалось, потерялись линейные связи: кто, с кем, как, в каких отношениях и почему состоит – непонятно. А если непонятно, то кто может стать авторитетом? Кто самим фактом своего присутствия в пространстве будет вызывать у нас уважение?

Даже «звезды»… Ну уж казалось бы – «навершине-навершине», народные любимцы. Ага… Три раза. «Купленные», «продажные», «сделанные», «пустышки», под «фанеру» поющие. Я, конечно, не одобряю поведение Филиппа Киркорова в отношении «розовой кофточки». Но все ли поняли, что тогда случилось?.. Его реакция была не реакцией нападения, а реакцией защиты! Просто этой «розовой кофточке» досталось за всех нападавших скопом, вот и возникло ощущение асимметричного ответа. А на самом деле была ли эта асимметрия? Его затюкали, завозюкали, ну вот он и выступил. Хорош, конечно. Ничего не скажешь… Но вполне себе объяснимое поведение. Не по форме, разумеется, тут стопроцентный ужас, а по сути. В общем, очень знаковым было это событие, если кто не понял. Отражающим общую картину времени…

Я помню, как впервые увидел съемку этой достопамятной пресс-конференции. Генеральный продюсер одного из каналов заметил меня идущим по коридору и закричал: «Доктор, идите сюда скорее, что я вам покажу!» – так его распирало, что не мог он не поделиться хоть с кем-нибудь своим восторгом. Я захожу, он включает на компьютере видеозапись, ну и там – пресс-конференция, Киркоров, мат-перемат…

«Вот дает! Вот молодец! Вот их как надо всех! – комментирует генпродюсер. – А то ведь сколько это можно! Совсем заели! Ничего не соображают, вопроса нормального задать не могут, ничего не знают, потом еще полную ерунду напишут, а ведь судят-судят! Она хоть раз в жизни так работала, как он?! Она хоть понимает, что такое работать, как он работает?! Ни черта не понимает, сидит в своей газетенке и думает, что она центр вселенной!»

Причем, замечу, сам этот оратор без особого восторга, мягко говоря, относился к Киркорову. Но здесь ведь он не конкретного певца поддерживал. Он поддерживал войну «звезд» против «незвезд». Одни их – «звезд» то есть – на кухне полощут, другие – в газете; а те – то есть «звезды» – тихо ненавидят своих полоскателей. А иногда и не тихо. Вот Киркоров, например, не сдержался. А потом, кстати сказать, эти «звезды» и «генпродюсеры» – с таким-то отношением к потребителям своего продукта – будут делать «массовую культуру». Можете себе представить, что получится? Впрочем, можете даже не представлять. Достаточно включить телевизор.

Это все к вопросу авторитетов. Откуда им взяться-то? Небо упало на землю, все перемешалось, и где теперь кто – непонятно категорически.

– Все равно не понимаю. Объясните на конкретном примере, какие психологические законы ответственны за то, что, когда наши наконец-то на Олимпиаде обошли всех и встали на первое место по золотым медалям, мы с мужем начали обниматься от радости? А когда канадки наших хоккеисток обнесли 12:0 – было такое ощущение, будто тебя самого в подъезде избили. Что это?

– Вы гимн в этот момент хотели слушать? Или вам было достаточно того, что они победили?

– Наверное, достаточно. Хотя и гимн послушать тоже приятно…

Вопрос про гимн меня смутил, вызвал какую-то тревогу. Кажется, это не простое любопытство Андрея.

– Я просто хочу разобраться в этой вашей потребности. Если бы страна победила – вы бы гимн хотели услышать?

– Я хотела, чтобы победили НАШИ. Кто такие – «наши»?

– «Наши» – это то, что рождается в противопоставлении. Если мы с вами сейчас начнем играть в подкидного дурака, у нас будет еще пара компаньонов, играющих против нас, то мы будем друг за друга радеть, за «наших», против «них», «других», «чужих», «не наших», «врагов наших». «Наши» – это самая простая штука. Находим общего врага, и вмиг появляются «наши», а как только появляются «наши», сразу нам счастливо и спокойно, поскольку мы не одни, мы – «банда». Впервые особое значение «нашим», кстати сказать, придал Ф.М. Достоевский. В романе «Бесы» у него собственно «бесы» – компания заговорщиков – и есть «наши». Даже одна глава так называется – «Наши». Бандитствующая группировка…

А что касается современного российского спорта, то тут, мне кажется, заслуги страны и государства несколько преувеличены. Думаю, всегда так было, но, с другой стороны, государство, по крайней мере, идеологией наших спортсменов обеспечивало – мол, вы великое дело делаете, когда советское государство выводите на первое место! А сейчас российский спорт – это же не спорт страны, это спорт отдельных россиян, причем значительная часть их и в России-то не живет, потому что и некомфортно, и тренироваться негде. В общем, наш спорт – это теперь не история страны, это человеческие истории. Когда Евгений Плющенко выступал на последней Олимпиаде, я не страной восхищался, а самим фигуристом. У него перед этим травма была серьезная, его оперировали, ничего не заживало. Во время тренировок кровь прямо на лед капала. Вот это, мне кажется, настоящий подвиг – его личный, Женин, – профессиональный, спортивный, личностный, человеческий. И все это вне зависимости от того, какое место он занял и прозвучал ли наш гимн.

Думаю, что сейчас мы бы должны были прежде всего гордиться своими героями, а не страной. Страна – это мы с вами. Но как мы с вами поспособствовали тройным тулупам Плющенко? Конечно, приятно разделить его победу и сказать: «Вот мы даем! Россия – чемпион!» Но чемпион, я прошу прощения, конечно, Евгений Плющенко, а не Россия, не мы с вами. И когда мы поймем, что он чемпион, мы начнем им гордиться и мы сами захотим совершенствоваться и побеждать. А пока нам вроде как и не надо напрягаться – Плющенко за нас понапрягается, а мы потом разделим его лавры и будем в полном восторге от себя. Но это же странно… Не находите? При этом я нисколько не умаляю важности сопереживания нашим спортсменам и не подвергаю сомнению искренность чувств болельщиков. Но все же, мне кажется, было бы более правильно говорить: «Какой все-таки Плющенко молодец! Герой!» – а не так: «Ай да мы! Утерли нос китайцам!» Пока, судя по всему, китайцы нам нос утирают, по крайней мере в области легкой промышленности…

Но это наследие прошлого – партия, правительство, советский спорт. И гимн звучал обязательно! Если советский спортсмен первое место занимал, то уж гимн транслировался – можно было не сомневаться. И все сидели, слушали. Ждали награждения. И сейчас некоторые ждут, чтобы пережить триумф страны-матушки. Но может быть, постепенно и произойдет это смещение акцентов, постепенно начнем мы ценить то, что обладает фактической ценностью, а не виртуальной. Ведь фактическая победа фактического спортсмена, прошу прощения за казенность языка, это куда лучше виртуальной победы виртуальной идеи (в нашем прошлом – советской). Да и государство, надо признать, это все-таки тоже идея, а побеждают люди. И на самом деле на данной территории – государства – делают свою жизнь конкретные люди; свою, а в сумме – общую, нашу, если угодно. Так вот я думаю, что, если сместить акцент с «наших» да с «государства» на конкретных людей, это будет правильно – и честно, и для развития полезно.

Кажется, я поняла, зачем Андрей спрашивал про гимн. Мы готовили эту главу во время зимней Олимпиады, и как раз после этой беседы, уже ночью, по телевизору показывали выступление Плющенко. Вообще на последней Олимпиаде фигуристы много и жестоко падали. Смотреть на это было больно, но выступление Жени я не смотрела по другой причине. Я ЗНАЛА, что он не упадет и победит. Поэтому спокойно расшифровывала запись интервью, а после завершения всех выступлений включила полный звук у телевизора. И во время исполнения нашего гимна обнаружила себя стоящей…

Да, Андрей был прав, а я тупо упиралась и не желала признать и принять реальность: в нас это есть, во мне это есть!

И еще. Когда собственные успехи меркнут перед успехами других – ох уже эти противопоставления, – усиливается желание «примазаться» к чужим и испытать гордость от побед великой страны, частицей которой ты являешься. Но это действительно – не твои личные успехи. Это не хорошо и не плохо, но об этом стоит вспоминать почаще.