Текст книги "Песчаный блюз"

Глава 7
Куда не доходит солнечный свет

В темноте возник огонь, приблизился, и стало понятно, что это факел в руках цыганки.

Некоторое время назад мы оторвали от палубы доску, сломали, обмотав концы тряпьем, спрыснули бензином, после чего Эви ушла с одним факелом в проход, ведущий от расселины, где очутился «Зеб».

Очень тусклый дневной свет лился сверху. Недавно на фоне неба появились головы, одну украшали пышные седые бакенбарды. Выстрелов не последовало, омеговцы не разглядели нас в царящей под землей полутьме, а если и разглядели, то решили не стрелять. Пока что они не спускались, хотя могли сделать это. Достаточно раздобыть несколько длинных веревок и привязать за капоты сендеров… Наверное, главарь понимал: снизу мы будем лучше видеть их фигуры, чем они нас сверху, а значит, и попасть нам будет легче.

Больше они не показывались, и Эви ушла на разведку, а теперь вот вернулась, залезла на палубу и доложила:

– Тоннель.

– Что еще за тоннель? – не поверил я. – Не может быть. Какой тоннель?

– Большой, бетонный. – Цыганка махнула факелом, и я отодвинулся, когда с него посыпались искры и клочки обугленной ткани. – Но проехать можно, сам увидишь. Одна фара у тебя разбилась, так я впереди стану, буду освещать.

На носу «Зеба» были две фары, защищенные решетками, одну раздробило при падении, на второй прутья прогнулись, стекло треснуло, но лампа под ним пока работала.

Не хотелось мне въезжать еще глубже под землю, однако делать нечего: или здесь торчи, ожидая, когда омеговцы наконец решатся слезть, или двигайся дальше. Хорошо хоть есть куда двигаться – выбравшись из рубки после обвала, я поначалу думал, что мы вообще застряли намертво.

Эви встала на носу, и я осторожно повел «Зеба» вперед. Дневной свет померк, когда мы въехали глубже под каменную плиту. Никогда не думал, что ниже речного русла могут быть такие обширные проходы. Наверняка они искусственные, что-то здесь находилось до Погибели, построенное предками. Только зачем они прятали это под рекой? Значит, что-то у них здесь было секретное…

Теперь плита целиком скрыла небо. Ход плавно повернул, и цыганка махнула факелом.

– Стой. Гляди, что здесь.

Остановив самоход, я спрыгнул, шагнул в дыру, осмотрелся… и правда тоннель. Ход, по которому прибыли мы, шел перпендикулярно к нему. Кто-то его прорыл, чтобы взорвать стенку этого тоннеля и проникнуть внутрь. Давно, скорее всего, много сезонов назад.

Я сказал, не оглядываясь:

– Мутант его знает, что оно такое. Тоннель под рекой… зачем?

– Разве под рекой? – возразила она. – Ты прикинь, как мы поворачивали – по-моему, тоннель этот перпендикулярно идет.

Эви встала рядом, подняла факел повыше.

– Погляди, здоровенный какой! Тут даже самоход твой проедет.

Я поглядел вверх, вышел на середину тоннеля, прикинул размеры и вернулся.

– Проедет, но впритык.

В тоннеле голоса отдавались протяжным эхом. Когда мы замолчали, стихло и оно, наступила глухая, давящая тишина, только факел потрескивал. От него шел запах машинного масла, а тоннель пахнул влажной ржавчиной и немного гнилью. Отблески огня плясали на железных стенках, я провел по одной ладонью и нащупал шов – стык между частями, из которых состояла эта громадина.

Вернулся к машине, осмотрел носовую часть. Царапины, вмятая жесть, дыры… будто шрамы и раны на теле. Одна фара разбита, на второй решетка погнута – казалось, что самоход потерял один глаз и укоризненно смотрит на меня вторым, подбитым. Я не сентиментальный, но в порыве чувств похлопал по железному носу. Эх, старина… ничего, я тебя не брошу, выберемся и все залечим, то есть починим.

– Ты думаешь о том же, о чем и я, – объявила Эви.

Я ответил:

– Ну да, а куда нам еще деваться.

– Сможешь тут его провести?

– Смочь-то смогу, только…

Она подождала продолжения и спросила, шагнув к машине:

– Только что?

– Только куда мы приедем?

– Да неважно. Главное – подальше от омеговцев окажемся.

– Уверена? – вслед за нею я пролез на палубу. – А если они по руслу в ту же сторону поедут? Ладно, все равно больше делать нечего.

– Ну тогда хватит болтать, заруливай, а я впереди пешком потопаю. С факелом да с револьвером. Только ты медленно езжай совсем. Потом, если все тихо, я на палубу опять вылезу. Поглядим, куда эта штука ведет.

* * *

Вскоре Эви наскучило идти впереди, и она залезла на палубу. Я ехал совсем медленно – и так же медленно, уныло тянулось время. Гулко рокотал двигатель, голоса отражались от покатых стен, где-то журчала вода. Верхняя часть тоннеля находилась всего в двух локтях над рубкой, торчащая там гибкая антенна цепляла бетон и скрежетала по нему, будто стеклом по камню. В конце концов, не выдержав, Эви прибежала с носа, сунула мне факел, залезла на крышу и согнула антенну. Вернувшись обратно, постояла еще немного, потом ей стало скучно – цыганка присела на ограждение в пол-оборота ко мне и заговорила:

– Упорный мужик этот сержант, а? Двух мотоциклеток из-за нас лишился, да людей… Слышь, Музыкант, а я тогда твою винтовку того, потеряла. За борт, будем говорить, упустила, когда машина накренилась.

– И совесть тебя из-за этого не мучает, – сказал я. – Вон веселая какая.

Она пожала плечами.

– Ну, ты ж сам ее там бросил. А потом, видел, как оно все закрутилось… Зато револьвер на месте, – Эви хлопнула по оружию за ремнем. – Три патрона еще в нем. А у тебя вон «шершни»…

Она замолчала, когда громко застонали задние рессоры. Что-то мелко задребезжало в машинном отсеке, после дизели чихнули пару раз, и один вырубился. Нагнувшись к рулевой стойке, я рванул пусковую рукоять под штурвалом и когда заглохший дизель взревел на всю трубу, громко произнес:

– Пистолетов – два, а патронов к ним у меня всего полтора десятка осталось. Если на нас тут полезет кто-то, из винтовки отстреливаться было бы сподручнее. А в пистолеты патроны от нее не лезут.

Ничего не ответив, Эви закрепила факел на ограждении и достала револьвер. Усевшись на палубу, стянула с головы бандану, постелила перед собой и принялась чистить оружие.

– Слушай, а почему так: я тебе о себе все обсказала, а ты отмалчиваешься? Чем ты раньше занимался? Или всю жизнь в доставщиках? Когда родился, где? Кто родители твои, ну, папаша хотя бы?

Я достал трубку, придерживая штурвал локтем, набил харьковским табаком, раскурил и выпустил струю дыма в потолок.

– Чего молчишь? – спросила Эви.

– Я с Крыма, там жил в Херсон-Граде, а после в племя кочевых мутантов из Донной пустыни попал.

– Что, к людоедам?! – поразилась она. – Ну, это круто! А ты тоже того… человечину ел? И как она на вкус? Говорят, сладковатая…

– Они не были людоедами.

– А-а, – разочарованно протянула Эви. – Жалко. Ну и что еще?

– Да ничего. Пожил у них, потом сюда перебрался.

– А как мутанты обычного человека к себе допустили? Почему… Так, а ну стой.

– Что там? – спросил я, выглядывая в окно рубки.

– Стой, говорю, но фару не гаси. – Она снова повязала косынку на голове. – Дверь там, вот что.

Я скинул куртку, положив руку на ремень, не нашел там «шершень», вспомнил, что отдал пистолеты Эви, чтобы почистила, и пошел в носовую часть. Факел догорел, цыганка взяла новый, спрыгнула, разожгла и показала, куда смотреть.

В железной стенке была овальная дверь с толстой резиновой прокладкой по краю. Прокладка местами потекла, будто ее полили кислотой, дверь перекосило в проеме. Эви снизу глянула на меня. Я пожал плечами.

– Дверь.

– Да ты что? Точно – дверь. Надо ее открыть…

– Попробуй, – сказал я. – Но смотри, как оттуда что-то выскочит.

– Что ж тут может выскочить?

– Не что, а кто. Мутафаг какой-нибудь подземный.

Подняв факел над головой, как дубинку, она подергала ручку, потянула дверь на себя, потом рванула сильнее – безрезультатно. Я полез вниз, но Эви сказала:

– Нет, стой. В рубке монтировка валяется, тащи сюда.

Вернувшись с монтировкой, я бросил ее спутнице. Она передала мне факел, вернула «шершни» и вставила изогнутый конец инструмента в щель.

– Свети получше, Музыкант.

Я поднял факел выше и выставил пистолет.

– Готов? – спросила она.

– Готов, готов. Ломай уже, не топчись там.

Крякнув, Эви навалилась на монтировку. Заскрежетало, подошвы черных ботинок поехали по железу, цыганка наклонилась вперед, нагнула голову. С хрустом дверь вышла из проема, и Эви, не устояв, влетела внутрь.

Донесся звук падения, вскрик. Я перепрыгнул через ограждение, бросив вниз факел. С пистолетом на изготовку нырнул в дверь – и сразу выстрелил по белой фигуре, маячившей в центре помещения. Эви откатилась вбок, вскочив на колени, открыла огонь из револьвера. Светлый силуэт качнулся. Цыганка вогнала в него две пули, я три, а после крикнул:

– Стой! Не трать патроны!

Она выстрелила еще раз, я шагнул вбок и пихнул ее кулаком в плечо. Эви вскочила.

– Это не человек, – сказал я. – А у тебя патроны кончились.

– Типа не вижу! Мутафаг какой-то!

– Нет, я имею в виду – оно вообще не живое. Чучело. Или статуя.

Эви с опаской шагнула вперед. Я огляделся – пара стульев, железный стол, шкаф под стеной, рядом незнакомые приборы – и последовал ее примеру.

– Это что еще такое… – протянула Эви, обходя статую в центре помещения.

Наверное, ее следовало назвать именно так. Кто-то смастерил эту штуку из гнутых труб, проволоки, арматуры, скрученных спиралями кусков жести, гаек и болтов. Получилась человеческая фигура, высокая и тощая, с неестественно длинной головой и руками, свисающими чуть не до колен. Все это задрапировали светлой тканью… то есть драными занавесками.

– Ты глянь, из чего глаза у него!

Голову, состоящую из клубка проволоки и согнутых кусков жести, украшали две большие шестиугольные гайки.

В каждую вставлена монета.

Золотая.

– Подожди, не трогай…

Но было поздно – она коснулась гайки. Раздался треск, сыпанули искры, и Эви отлетела от статуи. Качнувшись, та стала заваливаться назад.

– Неприятно быть дурехой? – спросил я и показал на скрученные жгутом провода, идущие от статуи в глубь комнаты. – Предки завещали нам: сначала думаем, потом делаем. Но некоторым думать нечем, потому они сначала делают, потом делают, потом снова делают, потом опять делают… И в конце концов умирают от своих дел.

Статуя упала, брякнув железом о пол, монета выскочила из гайки, покатилась. Я наступил на нее, не спеша поднял, положил в карман и завершил мысль:

– Деньги же достаются тем, кто сначала много думает, а потом быстро делает. Так-то, красавица.

– То-то тебя твои думы привели в эту… Туда, куда даже солнечный свет не доходит, – проворчала она, поднимаясь. – Был бы умный – бросил бы свой самоход в Карьере, а не торчал бы сейчас в какой-то долбаной трубе, под долбаной землей… с какой-то долбаной, хотя и красивой цыганкой.

Она вытянула перед собой руку, задумчиво оглядела скрюченные пальцы, которыми недавно прикоснулась к гайке, и стала разминать их.

Переступив через статую, я прошелся по комнате. Шкаф пустой, только клочки пожелтевшей бумаги на дне, рядом в стену вмонтированы какие-то древние приборы с надписями на незнакомом языке, левее обрывок плотного картона, на нем часть надписи «…ЛУЧАЕ ЯДЕРНОЙ ОПАСНОСТИ», а больше ничего не прочесть. Сквозь помутневшее от времени стекло в окошках датчиков едва виднеются стрелки и шкалы. Под ними ряды круглых кнопок и маленькие черные рубильники.

– Глянь, Музыкант.

Эви стояла у стола, поправляя сбившуюся набок бандану. Подойдя, я увидел большую книгу с надписью: ЖУРНАЛ СЛУЖБЫ КОНТРОЛЯ.

– Из этой комнаты, значит, следили за тем, что в тоннеле, – заключила Эви.

Она попыталась раскрыть журнал, но обложка под пальцами рассыпалась в пыль.

– Служба контроля, – повторил я. – Ну ладно, а это тогда что такое?

Мы повернулись к упавшей статуе.

– Идол, – уверенно сказала цыганка и подошла ближе. – Типа алтаря, на котором молятся.

– На алтаре жертвы приносят, а не молятся, знаток.

– Правильно. Вот тебе и жертва, – ногой она выкатила из-под ткани маленький череп. – На полу лежал. А ты и не заметил, да? Слишком много думаешь потому что, думы тебе глаза застят. Так, чем же это дело выколупать… А ну-ка, ну-ка…

Эви вышла наружу, а я присел на корточки возле черепа и потрогал его стволом пистолета. Детский. Или, может, небольшого человекообразного мутанта… нет, скорее все же детский. Я огляделся исподлобья. В башке статуи потрескивало, из нее вылетали искры, рассыпались по полу и гасли. Глухая заброшенная комната, прилепившаяся к бетонному тоннелю под руслом реки, а в комнате этой – идол и детский череп. Неприятное место, зловещее какое-то. Выпрямившись, я пошел вдоль проводов. Они изгибались, уходя за шкаф, и там ныряли в дыру над полом. Темная, узкая, но человек, пожалуй, пролезет.

Раздались шаги, и цыганка вошла в комнату с отверткой, рукоять которой я когда-то для изоляции обмотал веревкой. Присев возле идола, выколупала монету, покатала на ладони и спрятала в карман.

– Целый золотой, Музыкант! Жаль, не московской чеканки, но все равно… Да я теперь, считай, богачка. Ну, почти. Что там?

– Дыра, – пояснил я. – Туда провода уходят. Пролезть в нее можно. Только…

– Только мы туда не полезем, – заключила Эви. – Я хоть думать, как вот ты говоришь, не умею, зато у меня инстинкты женские хорошо развиты. Они мне любые думы заменяют. И они мне говорят: не лезь в эту дыру, сестрица Эви, мертвой станешь.

– Болтовня у тебя хорошо развита, а не инстинкты, – возразил я, поднимая голову. В потолке был люк, когда-то от него шла раздвижная лестница, теперь остались лишь обломки штанг. А сам люк заварен толстой железной решеткой.

– Поболтать я тоже люблю, есть у меня такой инстинкт, – согласилась цыганка. – Называется: инстинкт языкочесания. Но сейчас дело не в этом, а в том, что и там нам не пролезть…

Ее прервал шум за дверью.

Когда мы выскочили наружу, я присел под бортом самохода с факелом и «шершнем» в руках, а Эви спряталась за моей спиной с монтировкой. Тонкий, на грани слышимости, писк, хлопанье над головой…

Переглянувшись, мы сказали одновременно:

– Мыши.

– Летучие, – добавила Эви. Выпрямилась и отерла испарину со лба. – Которые, будем говорить, летают. И пищат, гады. Фух, я аж вспотела…

Хлопанье смолкло, и я полез на палубу.

– А в комнату эту вернуться не хочешь? – спросила цыганка. – Осмотримся, может, еще…

– …Денег найдем, – заключил я, перебираясь через ограждение. – Нет там больше никаких монет. Едем.

– Откуда знаешь, что нет? – спросила она вскоре, когда «Зеб» малым ходом двинулся по трубе. – Это тоже тебе твои думы подсказали?

– А откуда им взяться? Идола поставили не те люди, которые когда-то этот тоннель построили и работали здесь, а кто-то другой, недавно… Ну, относительно недавно. Кто-то, кто тут или где-то неподалеку поселился уже после Погибели. Ну, и с чего бы им монетами разбрасываться? Они золотом своих идолов украшают, а других статуй в той комнате не было.

– Значит, надо еще идолов найти. Есть у тебя патроны к моему револьверу? Нету? Тогда давай мне один «шершень». Хотя оно, конечно, не такая это солидная вещь, как револьвер мой, ну да ладно.

Я отсчитал четыре патрона, дал ей пистолет и добавил:

– Ты палишь не думая, а инстинктивно, сама говорила. На твои инстинкты патронов не напасешься.

Эви зарядила оружие и уселась на носовом ограждении.

«Зеб» ехал дальше. Фара иногда принималась мигать, громко жужжа, каждый раз я боялся, что сейчас лампа под разбитым стеклом вырубится, но пока что она горела. Я достал гармошку, когда в голову пришла мелодия. Стал наигрывать… Нет, что-то не то. Прогоревший факел погас, Эви бросила его под колеса, сунула пистолет за ремень и ссутулилась, упершись локтями в колени, подперла кулаками подбородок. Не отпуская штурвал, я прикрыл глаза. Представил себе этот тоннель глубоко под землей, полный застоявшегося воздуха и гулких звуков… Ага! Мелодия возникла будто сама собой, вынырнула из темноты. Я заиграл. Одновременно в голове появились и слова.

Я играл, мысленно декламируя их. Цыганка сначала подняла голову, потом распрямила спину и обернулась, слушая, и когда я закончил, сказала:

– А хорошо получилось! Нет, правда. У тебя талант, Музыкант, недаром тебя так прозвали. Я вот сейчас будто и впрямь этот тоннель увидела.

– Это все потому что, ты на него как раз смотришь, – пояснил я.

– Да ладно, не в том дело! Ты именно… именно музыкой смог картинку создать, никогда б не подумала!

Я скромно молчал.

– Как такое вообще может быть? – продолжала она удивляться. – Ведь слов не было никаких… Как это возможно, чтоб музыкой, ну то есть, будем говорить, звуками всякими бессмысленными, столько этого… смысла передать? Картину целую, и еще настроение… Слушай, а Погибель сможешь так же… ну, изобразить?

– Погибель… – повторил я.

– Ага.

– Для этого надо знать, что оно такое.

– И что же оно, по-твоему, такое?

– В том-то и дело, что не знаю. Я когда-то интересовался ею, но никто толком ничего сказать не мог. Монахи говорят: воинство зла сошлось в последней битве с армией добра…

– Ну, это ерунда, – покачала она головой.

– Не знаю, наверное. Другие что-то про всеобщую войну с использованием каких-то тяжелых ракет рассказывают. Третьи про странных существ, которые вроде как из ниоткуда появились и уничтожили технику предков…

– Ага, так может, эти существа на платформах и летают? – Эви замолчала, когда я поднял руку, показывая вперед. Оглянулась и вскочила, схватившись за пистолет.

С верхней части трубы свешивался слизистый сгусток. Толстый, влажно поблескивающий в свете фары. На нем медленно вспухали и лопались темные пузыри.

– Ой, ё! – Эви подняла «шершень». – Это что за пакость? Инстинкты мне говорят: вроде кто нагадил и прилепил это дело к потолку.

– В тоннелях не бывает потолка, в них своды.

– Да какая разница!

– Не вздумай стрелять в него, – я втянул носом воздух. – Слышишь? Опусти ствол! Оно и так пахнет, а если пуля попадет, вообще развоняется… И неизвестно, что оттуда полезет.

– Полезет? Ты че, думаешь, там внутри есть что-то? Или кто-то?

– Я думаю, это кокон. Главное, чтоб крыша рубки его не зацепила.

Это и не понадобилось – кокон зашевелился сам собой, на конце его лопнул большой пузырь, а потом он раскрылся, будто цветок.

Эви бросилась к рубке, закрыв голову руками. Из кокона выплеснулся темный поток.

Захлопало, зашуршало, и я разглядел сотни черных тел размером с мизинец. Летучие мыши, суматошно взмахивая перепончатыми крыльцами, рванулись во все стороны, некоторые стремительно падали к палубе и тут же взлетали, другие неслись вплотную к верхней части туннеля. Эви заскочила в рубку, пригнулась, глядя в переднее окно. Я присел. Несколько мышей влетели внутрь, одна метнулась к цыганке, ударилась о голову – если б не бандана, запуталась бы в волосах – шмякнулась о стенку и с тонким, едва уловимым писком вылетела наружу. Другая бросилась мне в лицо, я упал на бок, перекатился, сорвал с крюка на стене шляпу и нахлобучил на голову.

– Ах ты тварюка! – заорала Эви, размахивая «шершнем». – Укусила меня, паскудина перепончатая!

Неуправляемый «Зеб» ехал дальше, все новые мыши влетали в рубку. Одна метнулась ко мне – взмахнув рукой, я случайно перехватил ее в воздухе. Тугой горячий комок забился в кулаке, я разглядел крошечную злобную мордочку, черные глаза-бусинки и присоску вместо рта. Она раскрылась, из центра вылезли клыки-иглы. Я сжал мышь, хрустнув косточками, раздавил и отбросил.

– В шкаф! – заорала Эви и бросилась туда, стреляя на ходу.

Когда я влетел внутрь, цыганка рукоятью пистолета сбила с моей спины мышь и захлопнула дверцу. Прикрученный к стене рубки оружейный шкаф был высоким и узким. Поместились мы в нем с трудом – стояли в темноте плечом к плечу, прижавшись спинами к задней стенке, дверцы оказались так близко, что мы почти касались их носами, и за дверцами этими бесновались мыши. Писк, хлопанье, стук… Шкаф дрожал, когда твари бились в него.

– Самоход едет? – громко прошептала Эви.

– Едет. Я даже штурвал не успел зафиксировать.

– Так надо наружу как-то… Что же делать?

– А что тебе говорят твои инстинкты?

Она помолчала.

– Говорят: стой здесь и не рыпайся, дуреха. Не вздумай наружу лезть, а то мы ничего не гарантируем. А тебе что говорят твои думы?

– Примерно то же самое. Только более умно это излагают.

– А если я по стволу в каждую руку возьму и стану стрелять? – предложила она. – Дверь распахиваем, ты к штурвалу своему бежишь, я в мышей палю, ты его фиксируешь – и сразу назад. Как вбегаешь, я дверь прикрываю… Инстинкты мне вот такое подсказали.

– А давай наоборот? – предложил я. – Мои думы так мне советуют.

– Ага, а то что я к твоему фиксатору ни разу не прикасалась и могу не так его повернуть как-то – на этот счет они молчат?

– Молчат, потому что там обычная защелка. Ее даже пылевой сурок не сможет как-нибудь «не так» повернуть.

Шум не смолкал, шкаф дрожал, дверцы перед лицом дергались. Одна стала приоткрываться, внутрь просунулась сморщенная мордочка, и звуки снаружи стали громче. Эви ткнула в мышь стволом, а я дернул дверь на себя, закрыл плотнее.

Она сказала:

– Не, Музыкант, это ж твой самоход, твой штурвал, твой фиксатор. Кто я такая, чтобы тут распоряжаться? Я ж в гостях здесь. Инстинкты мне не велят так нагло себя вести на чужом самоходе. Если кому наружу и лезть, так тебе. Я понимаю, ты хочешь женщину вперед пропустить, но сейчас не время для вежливости.

Раздался приглушенный скрежет, и я сморщился.

– Что это? – спросила Эви.

– «Зеб» бортом по бетону скребет.

– Плохо дело.

– Ага.

– А вот если…

Самоход качнулся – и скорость увеличилась.

– А это что такое? – удивилась она.

– Не знаю.

– Может, мыши на газ нажали?

– Ага, и рукоятку скоростей повернули. Умные мыши попались, толковые.

– Так на то и мутафаги… слушай, а палец болит у меня сильно.

– Какой палец?

– За который укусили, – в темноте раздался шорох, стукнул о стенку пистолет, и цыганка добавила: – Э, да он опухает! То есть уже опух! Как сосиска… И горячий!

– Плохо, – сказал я. – Это значит, у них в зубах яд какой-то.

Хлопанье крыльев и стук начали стихать, – а «Зеб» поехал еще быстрее.

– Как – яд? – заволновалась она. – Так если я теперь…

– Туннель в уклон пошел, – перебил я. – Вот почему скорость больше. Но зато мышей вроде меньше стало.

– Палец, мой палец… – причитала Эви, не слушая.

Хлопанье крыльев почти стихло, дверцы шкафа больше не тряслись от ударов.

– В клыках у этой гадины яд, точно, и она мне в любимый безымянный палец левой руки своими клыками засандалила…

«Зеб» поехал еще быстрее, и в щель между дверцами проник свет. Мигнул, когда сквозь него пронеслись быстрые тени. Последние мыши покинули кабину.

– Теперь, может, всю руку придется отнимать. А вдруг я вообще умру… Что это такое?

Распахнув дверцу, я шагнул наружу.