Текст книги "Альбинос (сборник)"

Глава 14

Давно перевалило за полдень, когда одинокая туча нагнала караван, и на землю вокруг упали первые капли.

Меня завели в кузов вездехода, но в этот раз не приковали к цепи – когда омеговец попытался это сделать, я так вмазал ему наручниками по железному шлему, что тот загудел, будто колокол, и солдат свалился на пол. Стоящий у ворот Влас с рычанием занес карабин и бросился ко мне, чтобы навернуть прикладом, но тут снаружи донеслось:

– Это ядовитая туча! Глядите, желтая!

И тут же раздался требовательный крик Миры:

– Влас!

Забыв обо мне, здоровяк подхватил омеговца и поспешил наружу. Створки ворот сдвинулись, лязгнул засов. Я шагнул к окну.

Караван поехал быстрее. Тяжелому вездеходу кочки и прочие мелкие препятствия были нипочем, он просто давил их гусеницами, оставляя позади широкую колею, но мотоциклы с сендерами раскачивались и подпрыгивали, дребезжа броней. Когда машины выкатили на пустырь, далеко впереди открылись руины древней эстакады, с которой я и Чак наблюдали за армией гетманов.

Приникнув к решетке, я глянул вверх. Клубящийся край большой тяжелой тучи необычного лилово-желтого цвета накрыл нас.

Качнувшись, вездеход встал. Раздался трубный рев Власа:

– До эстакады не успеваем! Прячьтесь! Все по кабинам!

Другие машины стали останавливаться. Рыкнув двигателем, круто повернул и стал мотоцикл, водитель полез из седла, пулеметчик остался в коляске. Когда смолк двигатель вездехода, ушей достиг тихий шелест. Выглядывая, я слишком близко придвинулся к решетке, и брызги одной из капель, ударившейся о прут, попали на подбородок.

Я отпрянул. Кожу словно кипятком обожгло. Машинально вскинув руку, чтобы стереть брызги, я лишь в последний момент сдержался и поспешил к кувшину с водой, стоящему на другом конце отсека. Кожу все еще пекло – не то чтобы очень сильно, но ощутимо. Откинув крышку на пружинке, я плеснул воды на ладонь и помыл подбородок.

Жжение прошло. Переведя дух, я вытер лицо рукавом, поставил кувшин и вернулся к окну, из-за которого доносились крики и ругань. Желто-лиловая туча наползала на нас, стрелки с мотоциклистами перебежали в сендеры, дверцы захлопнулись.

Внезапно дождь усилился – тугие струи ударили в землю и в машины. Стало темнее и холоднее. Запахнув рубаху, я на коленях отодвинулся подальше от окна. Земля превратилась в коричневое месиво, куцая трава уже исчезла, растворившись в кислотном растворе, который падал с неба. Хорошо, что желтые тучи, возникающие где-то далеко на юге, в таинственных землях за Донной пустыней, редко проплывают над горой Крым.

Ржавчина, смытая с кузовов машин вместе с грязью, растекалась рыжими полосами, металл становился ярким, блестящим, как хорошо начищенное серебро. Сендеры и мотоциклы окружала дымка разлетающихся брызг, вокруг колес пузырилась земля. Интересно, долго протянут шины? Пока что грубая крепкая резина не растворялась, но если дождь закончится не скоро… Сколько запасок в караване? На всех точно не хватит.

Из мотоциклетной коляски выпрыгнул омеговец в шлеме. Решил, наверное, что укроется от кислоты там, а она просочилась сквозь щели в жалюзи.

Солдат рванулся к ближайшей машине, зачем-то прикрывая голову руками в черных перчатках – должно быть, от страха плохо понимал, что делает. Железному шлему кислота нипочем, а вот черная кожа перчаток начала воском стекать по запястьям. Всем телом налетев на машину, солдат схватился за дверцу, рванул, но не смог открыть. Заколотил по ней кулаками – темные сгустки расплавившейся кожи полетели во все стороны вместе с брызгами. В сендер набилось слишком много людей, его не пускали. Наверное, омеговец смог бы протиснуться, но сидящие внутри не хотели, чтобы он терся о них своей пропитавшейся кислотой одеждой.

У него был один выход – запрыгнуть в багажник и попытаться пролезть в кузов, ведь они были соединены, но вместо этого солдат бросился к другой машине. Вскрикнув, зачем-то стащил с себя шлем. Я увидел совсем молодое лицо с тонкими усиками и большими испуганными глазами.

Проникнуть во вторую машину ему тоже не удалось. Сквозь шелест и клокотание донесся голос Миры – скорее всего, она кричала из кабины, приоткрыв дверцу. Солдат, с головы которого уже сползали клочьями волосы, метнулся туда, и вдруг наперерез ему из пелены дождя выскочил обезумевший от боли песчаный шакал. Кожа со спины слезала пластами, обнажая розовые мышцы. На бегу омеговец выхватил из кобуры маузер, выстрелил ему в морду. Шакал с воем прыгнул, человек и зверь упали в лужу возле кабины. Солдат закричал, пес вцепился ему в бок. Приподнявшись, омеговец на коленях пополз к вездеходу, зажмурившись и слепо шаря перед собой. Влага текла по лицу, оставляя красные дорожки, кожаная куртка растворялась на плечах и груди. Шакал висел, вцепившись зубами в плоть, полосуя когтями ребра, задние лапы волочились по кислоте, дергались, взбивая пену и пузыри.

Сквозь клокотание грохнул выстрел. Солдат качнулся назад, широко раскинув руки, попытался выпрямиться и рухнул лицом в лужу. Шакал вскочил на его спину, но прозвучал второй выстрел, и зверь тоже свалился в кислоту, выгнулся и затих. Омеговец лежал неподвижно, мне показалось, что над спиной его поднимается легкий дымок, хотя скорее всего это была игра воображения.

Донесся приглушенный голос Власа, ему ответила Мира. Хлопнула дверь кабины, и все стихло.

И тут же, словно дождавшись окончания этой сцены, дождь почти прошел. Крупные капли, колотившие по машинам и земле, сменились легкой моросью, стук, шипение и клокотание – тихим шелестом.

– Алви? – прозвучало рядом.

Вскочив, я бросился к перегораживающей кузов решетке.

Орест сидел под стеной, закутавшись в покрывало, и дрожащей рукой пытался подтянуть к себе оставленную сержантом фляжку с вином.

– Долго я был без сознания? – прошептал он.

– Почти сутки, – сказал я.

– Где мы? Вездеход?

Я кивнул, присев под решеткой, взялся за прутья.

– Едем к склону Крыма. Они сказали, что убьют нас обоих, если я не назову место, где лежит машина.

– Но ты…

– Но я ответил, что они убьют нас после того, как я назову его.

Старик слабо кивнул.

– А Марк с Мирой сказали, что ты соврешь, если они отпустят меня… И теперь мы едем туда все вместе. У вас дружная любящая семья, Алви.

Он наконец подтянул флягу, с трудом поднял ее и попытался открыть. Я не мог смотреть на него без жалости. Когда я после всех этих лет опять пришел в Херсон-Град, Орест почти не изменился. Конечно, морщин стало больше, волосы поредели и длинный крючковатый нос заострился… но он выглядел просто пожилым мужчиной. А теперь это был именно старик, дряхлый, дрожащий – вот что сделали с ним Болеслав, Марк и Мира всего за несколько дней.

– Палач мертв, – сказал я, когда Орест, справившись наконец с колпачком фляги, сделал несколько глотков. – Я убил его в той комнате, где меня пытали.

Он кивнул, и я продолжал:

– Скоро вечер, мы отъехали далеко от города, но до склона тоже еще далеко. Пошел кислотный дождь, и теперь им придется разбираться с шинами, а на мотоциклах могло пожечь управление. К склону попадем только завтра вечером.

– А гетманы? – спросил он, откладывая флягу.

– Окружают Херсон-Град.

– И Марк надеется справиться с ними при помощи твоей машины?

– Да. Хотя не пойму как – ведь Дэу они не схватили.

– Значит, надеются сами разобраться в ней.

– А это возможно, Орест?

Поразмыслив, он ответил:

– Да, пожалуй. Хотя теперь, когда у них нет Болеслава…

– Есть еще кое-что. – Я похлопал себя по груди. – Не могу понять, что это за штука…

Я коротко рассказал ему про свою находку в грузовике, торчащем из склона недалеко от Редута.

Впервые живость появилась в глазах моего учителя, он поднял голову и переспросил:

– Она отражает пули?

– Да. Те просто сплющиваются. Но защищает только торс. Ты что-то слышал про этого Ефрония Отшельника? Так его назвали гетманы.

Орест прикрыл веки и медленно заговорил:

– Слышал, очень давно. Когда-то Ефроний пытался собрать свою секту. Он, конечно, не называл ее так. Полагал, что хочет обратить людей в истинную веру.

– Веру в кого?

– В хозяев платформ. Он говорил, что побывал там, и на него снизошла благодать. Ефроний странствовал по Пустоши, собирал последователей. Потом их перебили, монахи из Ордена распяли его самого, но он ночью сумел слезть с креста – настоящий подвиг – и сбежал на Крым. И пропал. Говоришь, Болеслав назвал эту вещь силовой броней?

– Да. Главное, я не могу ее снять! Этот кругляш, генератор брони или как его назвать, погрузился в кожу и не отдирается. А Болеслав еще упомянул каких-то доминантов…

– Палач был не в себе. Хотя, возможно, он знал что-то такое, чего не знаю я. Кстати, как дела у Марка? – Орест вопросительно постучал пальцем по лбу.

Я пожал плечами.

– Иногда нормальный, а иногда кажется, что совсем свихнулся.

– Да, такое не могло пройти бесследно. Его нарциссизм…

– Что?

Орест вытер полой шинели покрытое бисеринками пота лицо и лег на бок под стеной.

– Марк влюблен в себя. В свою внешность. Он всерьез считал себя самым красивым человеком на Крыме. Но ты сделал с ним такое… Мира и Болеслав убеждали его, что при помощи всяких средств последствия ожога можно будет свести с лица, и он даже поверил им, хотя ясно, что это ерунда. Он заставил себя поверить. Но постепенно… Думаю, безумие твоего брата будет прогрессировать, а периоды ясного мышления становиться все короче.

Эта длинная речь утомила его, и Орест затих, прикрыв глаза. Еще некоторое время я с жалостью разглядывал его, потом перебрался к окну. Дождь закончился, земля быстро впитала насыщенную кислотой влагу. Туча уплыла на запад, и в небе появилось солнце. Сразу стало теплее и светлее. Дверцы машин были открыты, омеговцы осторожно выбирались наружу. Из кабины вездехода показались Мира с Власом.

Вскоре выяснилось: пришли в негодность все четыре колеса на одном сендере, оказавшемся во время дождя в глубокой луже, а в караване нашлись только три запаски, так что машину пришлось бросить. С нее сняли пулемет, вытащили все мало-мальски ценное, люди перебрались на второй сендер и пересели в вездеход, куда погрузили и пулемет.

Караван поехал, когда уже наступил вечер. Орест дважды просыпался, пил из фляги и опять засыпал. Мы почти не разговаривали: его это быстро утомляло.

Подкатив к древней эстакаде, машины остановились. Солнце розовым пятном висело за облаками у горизонта. Когда двигатель вездехода смолк, я стал бить цепью наручников по стенке кузова и занимался этим до тех пор, пока в люке над головой не возникла недовольная рожа Власа.

– Жратву тащи, быстро! – скомандовал я, прежде чем он успел открыть рот. – И мне, и Оресту. Вы и ночью собираетесь ехать?

– Ясное дело. Получишь жратву, только когда…

– Заткнись и слушай. Вам надо, чтобы я показал направление. Я это сделаю только в обмен на еду и наручники.

– Чего?

– Наручники, говорю, снимите! Запястья трет.

– Да пошел ты… – начал он и замолчал, когда в проеме рядом возникла голова Миры, которая, как оказалось, слушала наш разговор.

– Альб, ты знаешь, что будет со стариком, если ты попробуешь сбежать? – спросила она.

Я кивнул:

– Именно поэтому вы и можете снять их с меня. Для вас вообще без разницы, в наручниках я или нет, сижу в кузове или разъезжаю вокруг на мотоцикле. Неужели неясно? Пока Орест здесь…

– Да может, ты свалишь, кинув его. – По тону Власа было понятно, что сам бы он так и сделал.

– Не все такие мутанты, как ты.

– Это ты мутант! – взвился он. – А я человек!

– Он не оставит старика, – сказала Мира уверенно. – Слушай, Альб, мы набрали кислоту в бочонок. Ее всегда можно для чего-нибудь использовать. И сейчас, если ты выкинешь какую-нибудь штуку, я начну поливать ею старика. Это понятно?

– Понятно, – сказал я и потряс наручниками. – Снимайте.

* * *

Недалеко от эстакады над пустырем высился большой, поросший зарослями холм с покосившимся кирпичным домом на вершине, других возвышенностей и построек вокруг не было.

Когда двое омеговцев раздвинули ворота и я шагнул в проем, над головой раздался голос Миры:

– Влас, отвечаешь за него. Глаз не спускать. Везде за ним ходи.

Я спрыгнул на землю. Здоровяк с сестрой стояли на крыше вездехода, она уперла руки в бока и постукивала по металлу узким носком сапога, он сложил руки на груди и выпятил челюсть. Оба смотрели на меня.

– Что теперь, мутант? – спросил Влас, приседая на корточки.

Я показал на эстакаду:

– Надо туда. Осмотреться.

– Зачем? Ты ж и так должен знать. Херсон-Град там, склон там, в той стороне – Инкерман… ну так куда ехать?

Я покачал головой.

– Нет, оглядимся. Но сначала – еда для Ореста и меня.

– Старику сейчас принесут, а ты поешь на ходу, – отрезала Мира. Развернувшись, она зашагала к полусфере турели, стоящей над баком между контейнером и кабиной.

– Как только покажешь направление, сразу едем, – бросила сестра напоследок.

Воспользовавшись передышкой, омеговцы выбрались из машин. Я зашагал к эстакаде, и двое охранников, не зная, как им вести себя со мной, поплелись следом. Шлемы они сняли и пристегнули к ремням – один омеговец оказался в возрасте, второй, смуглый, совсем молодой.

Забухали подошвы о землю, нас догнал Влас. Сунув мне в руки флягу с куском вяленого мяса, он спросил у солдат:

– Как звать?

– Карп, – сказал пожилой.

– Япет я, – угрюмо прогудел молодой.

– Япет? Это чё за имя? – хмыкнул Влас. – С востока, что ли?

– Ничиво не с востока.

– А чего ж рожа у тебя смуглая? Ты из этих… из пастухов Минских? А, нет, они с запада!

– Ничиво не из пастухов.

– Не люблю я вас… смуглых. Вы все тоже мутанты.

– Сам мутант! – обозлился омеговец.

– Ты поговори у меня! – Влас показал ему внушительный кулак. – Вот он – мутант, ты – мутант, а я – человек. Так, ладно, стойте.

Я остановился, жуя мясо, хлебнул кислого вина из фляги.

– Длинное оно, а? – Ладонью прикрыв глаза от косых лучей солнца, здоровяк недовольно посмотрел на эстакаду. Мы стояли там, где земля сменялась асфальтом – отсюда серая, в трещинах и проломах, широкая полоса полого уходила вверх, где снова становилась горизонтальной и обрывалась. – Очень надо тебе туда лезть?

– Осмотреться нужно, – повторил я.

– Из вас двоих мотоциклом управляет кто-то?

– Я могу, – кивнул Карп.

– Ну так гони сюда машину, – приказал Влас. – Я не киборг, ноги не железные.

Карп ушел. Я успел доесть мясо и почти допил вино, когда он прикатил на мотоцикле.

– Мутант, в коляску. – Влас ткнул меня кулаком между лопаток. – И смирно сиди, потому что карабин мой наготове всегда.

– А я куда? – спросил Япет.

– А ты пешочком, смуглый! – хохотнул здоровяк, забираясь на сиденье за водителем. – И не отставай, бегом давай! Мутант наш опасный очень, за ним глаз да глаз…

– Что ж мне, пешком аж туда лезть? – Япет недовольно уставился на эстакаду. – Вон как далеко…

– Ага, лезь, да побыстрее. Карп, пошел!

– Мне только сержант наш может приказы…

Мотоцикл поехал, и Влас с такой силой хлопнул Япета по плечу, что солдата качнуло.

– Вперед, сказано! – прокричал здоровяк.

Взревывая мотором на подъеме, машина покатила вверх, лавируя между кусками асфальта и дырами в покрытии.

Карп управлял умело и вскоре затормозил в конце эстакады возле того похожего на зуб куска бетона, на котором стояли мы с Чаком.

Не дожидаясь разрешения Власа, я выбрался из коляски и встал на самом краю. Карп, заглушив мотор, слез с мотоцикла и опустился на корточки в стороне. Я покрутил головой, разминая шейные позвонки, пару раз присел. Услышав вздох сквозь посвистывание ветра, оглянулся.

Влас боком, короткими шажочками приближался к краю, – лицо бледное, глаза прикрыты. Пройдя немного, он остановился. По низкому лбу стекла капля пота.

– Наш малыш боится высоты? – спросил я.

– Заткнись! – процедил он сквозь зубы и набычился, выпятив челюсть. – Осмотрелся ты? Назад пошли.

– Нет, бинокль мне принеси.

Карп снял перчатки, сгреб с бетона щепотку песка пополам с мелкими камешками и стал пересыпать с ладони на ладонь. Услышав шаги, я встал на бетонный зуб и кинул взгляд через плечо. Влас протягивал мне бинокль, но когда я отошел дальше, вынужден был сделать еще пару шагов к краю. Увидев, где я стою, он закатил глаза и прохрипел придушенно:

– Держи!

Усмехнувшись, я взял бинокль. Раздался треск гравия, из-за вздыбленных пластов асфальта вышел Япет. Тяжело дыша, он наклонился, уперся руками в колени, сплюнул. Влас отошел от края подальше, проворчав: «Смотри – и сразу вниз», повернулся ко мне спиной, опустился на корточки. Япет облокотился на руль мотоцикла, потом уселся на сиденье, перекинув ногу.

Я поднял бинокль. Облака на горизонте растаяли, солнце на две трети ушло за дрожащий в розоватой дымке далекий обрыв, от которого начинался склон Крыма. По правую руку стелился белый туман, скрывающий Инкерманское ущелье. Обрыв казался ровным и прямым, будто горизонт, но там, где было солнце, он ломался, рассеченный темной трещиной, в которой иногда поблескивали голубые искры. Это что, русло Черной реки? Ну да, так и есть. Большой крюк мы делаем. Значит, чтобы попасть к древней машине, отсюда надо взять круто к северу, между рекой и ущельем гетманов, потом свернуть к западу…

На самом краю зрения окуляр поймал движение, и я медленно, чтобы не привлечь внимание охранников, повернул бинокль туда.

Из-за высокого холма с одинокой развалюхой на вершине выпячивалось что-то покатое, разноцветное, сплошь состоящее из заплаток – сшитых воедино красных, зеленых, синих, желтых лоскутов.

«Каботажник» быстро всплывал над холмом. Баллон показался целиком, за ним возникла гондола-автобус.

Сзади взревел двигатель, и мгновение спустя раздались крики.

Опустив бинокль, я обернулся. Карп с Власом вскочили, Япет повернулся на мотоцикле. Вдоль каравана мчался сендер – тот самый, который бросили днем. Со всех сторон его облепили фигуры в мехах.

– Это чего?! – рявкнул Влас, сдирая с плеча карабин.

Порыв ветра чуть не сдул меня с края – я шагнул на эстакаду, быстро нагнувшись, положил бинокль. Термоплан целиком показался из-за холма и летел к нам, пока никто, кроме меня, не заметил его. Я остановился между мотоциклом и Власом, который вскинул карабин.

Выскочившая из кабины вездехода Мира выстрелила по несущейся машине, откуда тут же открыли огонь. Солдаты успели сделать пару выстрелов, а сендер уже промчался мимо и влетел на эстакаду. Из окон высовывались головы, стоящий в багажнике великан с заплетенными косичками, развевающимися на ветру усами размахивал длинным охотничьим ружьем.

– Кочевые! – прорычал Влас, целясь в него. – Откуда они здесь?!

Палец на спусковом крючке напрягся, и я вонзил в его руку заколку Инки, которую выхватил из рукава.

Влас заревел, как раненый кабан-мутафаг. Заколка глубоко вошла между костяшками среднего и безымянного пальцев, по запястью потекла кровь. Ударив Власа носком сапога под колено, я вырвал из его руки карабин и отскочил, вмазав Япету прикладом по темени.

Сендер преодолел половину эстакады, он вилял и трясся, скрежеща по бетону дисками с ошметками прикипевшей резины. Летели искры, кочевники кричали и улюлюкали. Стоян в багажнике выстрелил, пуля пронеслась высоко над нашими головами. Влас, упав на колени, вцепился зубами в торчащий из руки конец заколки и вырвал ее. За спиной рыкнул двигатель мотоцикла – Япет после моего удара, поваливший грудью на рулевую вилку, случайно включил зажигание, а ногой дернул педаль скорости.

Я едва успел вывернуться из-под переднего колеса, увидел перед собой Карпа с пистолетом в руке и ткнул в него штыком.

– Брось! – страшным голосом заорал я, пытаясь перекричать скрежет колес сендера и рев мотора. – Пристрелю!!!

Карп отшвырнул пистолет с таким пылом, что тот высек искру из бетона. Мотоцикл с вопящим от страха Япетом слетел с эстакады, переднее колесо задралось кверху, будто омеговец прыгал с трамплина, он припал к рулю и пропал за краем.

Карп с Власом, пригнувшись, побежали вниз. Машина поравнялась с ними, кочевники открыли огонь из пороховых самострелов. До пояса высунувшийся из дверцы низкорослый бородач с перемотанным боком, тот, что когда-то запрыгнул в гондолу «Каботажника», метнул копье. Влас, выстрелив на ходу из револьвера, нырнул за обломок плиты, копье ударилось в бетон и упало.

Омеговцы спешили к основанию эстакады. Пыхнув дымом, завелся вездеход.

Сендер был уже совсем рядом. Стоян, перезарядив ружье, повернулся в багажнике и прицелился в спину улепетывающего Власа.

– Нет! – закричал я.

Сендер одним диском налетел на большой камень, правая сторона его подскочила, старший Верзила повалился на бок, так и не выстрелив, но сразу вскочил.

– Не стрелять!!! – орал я.

Водитель затормозил, крутанув руль. Машину занесло, развернувшись боком, она встала на самом краю, едва не сбросив меня вниз – пришлось отскочить на бетонный зуб. Двигатель закашлял и смолк. Стоян, широко расставив ноги и пригнувшись, целился в спину Власа.

– Не стрелять! – Я толкнул его под локоть. Кочевник нажал на спуск, но ствол подскочил, и пуля ушла выше.

Остальные полезли наружу. Старший Верзила промычал, коверкая слова, преувеличенно гримасничая, морща лоб и жмурясь:

– Чиво-о ты?! В хребет ему… не дал, Альбинос, чиво-о?

– Прекратить стрельбу! – Я толкнул его ладонью в грудь. – У них Орест!

– Какой Орест? – спросил низкорослый Крум. Он первым выпрыгнул на узкую полоску бетона между машиной и краем эстакады, потирая замотанный грязными бинтами бок. – То кто, Альбинос?

– Учитель мой! Они его убьют, если… Я же передал через Чака: нас двоих отбить надо, мы в контейнере!

– Не вышло бы у нас из контейнера, – возразил высокий тощий старик, чьи седые, блестящие от масла катрана волосы торчали жестоким высоким гребнем. – Как смогли – так и сделали.

Пятеро кочевников выбрались из машины – я знал всех, ведь это были мои следопыты, мой отряд, с которым я ходил по Донной пустыне. Вооруженный длинным ружьем и ножом Стоян – лучший боец в отряде; старик с гребнем – мой первый помощник Демир, у него кинжал и пружинный самострел, заряженный дротиками; маленький бородатый Крум с утыканной шипами дубинкой и ножом из плавника катрана, а еще… Я взглянул на бритого Жива и Тодора с его гривой темных волос, у которых были пороховые самострелы с тесаками, – то есть на среднего и младшего из братьев Верзил.

– Вы живы? А Мурдан? Но как вы…

Тодор вообще разговаривать не умел, а Живу на простой ответ потребовалось бы много времени, и вместо них ответил Демир:

– Мурдан вниз свалился с Крыма. А эти за камень схватились прямо под тем, с которого ты на дирижабль перелез. Там висели, пока вы не улетели, а потом и мы появились.

Внизу раздались выстрелы. Пули зацокали по бетону, ударили в машину, и мы присели за ней. Стоян, быстро выпрямившись, выстрелил и сразу спрятался.

Солнце село. «Каботажник» двигался от холма к эстакаде по широкой дуге, чтобы не попасть под пули омеговцев – оставив караван, они поднимались к нам, перебегая от укрытия к укрытию. На борту гондолы я заметил узкий выступ, которого там раньше не было.

– Выходит, это я Мурдана… Стоян, Жив, Тодор, простите меня, – произнес я. – Ничего не понимал тогда, думал, вы за мной гонитесь, чтобы убить. Чак рассказал, что я память потерял?

Демир кивнул, и гребень на его голове закачался. Стоян, сняв с ремня динамитную шашку, полез в карман меховых штанов.

– Подожди, – сказал я, когда он достал огниво.

– Чиво-о ждать?! – прорычал кочевник и щелкнул кремнем, пустив сноп искр на короткий шнур. – Много их, щас тут будут!

Он выпрямился, и я крикнул:

– Тогда на край бросай, чтоб припугнуть только!

Он швырнул взрывчатку и пригнулся. Хлопнули выстрелы, потом громыхнуло, и наступила тишина. Покосившись на приближающийся термоплан, я сказал:

– Так, все меня слушайте. Последний раз говорю: там Орест. Он – мой учитель. Мой… шанти.

Обращенные ко мне лица разом посерьезнели. Это кочевники поняли хорошо: шанти – опытный воин, который обучает вступающего во взрослую жизнь юнца всем премудростям охоты и войны. Шанти может быть отец, а может и другой мужчина. Молодой кочевник не должен бросать в беде своего шанти.

– Вона как… – протянул Крум и, задрав подбородок, почесал короткую жесткую бородку. – Тогда плохо.

– Да, он у них. Если я сбегу – его убьют. Недавно был ядовитый дождь, они набрали кислоту в бочонок и будут поливать ею Ореста.

– Не отбить нам было вас, пока вы в кузове сидели, – произнес Демир. Единственный из племени, не считая вождя, моей матери и меня, он умел говорить длинными связными фразами, потому что долгое время был кем-то вроде нашего торгового агента и часто посещал поселки крымчан.

Старик приподнялся, и тут же внизу хлопнуло. Пуля взбороздила гребень, Демир присел, выругавшись на диалектике кочевников, и провел ладонью по волосам.

– Не стрелять пока никому, – приказал я, пробрался мимо братьев Верзил и выглянул сбоку от машины.

Стало темнее. Омеговцы уже не перебегали, а переползали от укрытия к укрытию. На кабине вездехода возникла фигура в плаще с накинутым на голову капюшоном, подняла бинокль.

Узнав Марка, я махнул ему рукой. Он помахал в ответ, посмотрел себе под ноги и кивнул.

Рядом появился Влас. Присев на краю кабины, протянул вниз руки – и выволок наверх Ореста. Поставил старика и вдруг ударил его в живот, а после сделал подсечку. Учитель упал на колени, Влас схватил его за волосы, задрал голову Ореста и заорал:

– Мутант, я тебя убью! Я тебя лично убью, запомни это!

– Молчать!

Голос Миры раздался где-то неподалеку – значит, она тоже пряталась за одной из куч щебня, вывороченных бетонных плит или пластов асфальта.

– Альб! – крикнула она.

– Здесь! – Я оглянулся на термоплан.

Он приближался к эстакаде с той стороны, где мы прятались. Вдоль борта тянулась длинная труба с большим ребристым набалдашником. Задний конец изгибался углом и уходил в стенку автобуса.

– Что ты вытворяешь, Альб? Мы же договорились…

– Думаешь, я поверил тебе? Я бы привел вас к машине, а что потом?

Из-за бетонной глыбы далеко внизу выпрыгнул омеговец, перекатился и бросился к куче щебенки. Слева от меня выпрямился и тут же присел Крум, грохнул пороховой самострел, омеговец упал.

Застучали ответные выстрелы, над нижней частью эстакады взвились дымовые облачка.

– Не стрелять, вам сказано! – прошипел я.

– Так они до нас доползут, – возразил Демир. – Скажи, пусть не двигаются.

– Мира, прикажи, чтобы твои люди оставались на месте, тогда мои не будут стрелять!

Она отдала приказ и потом прокричала:

– Что дальше, Альб?

– Опять мне баллон пробили! Опять!!! – донеслось сзади, и мы оглянулись.

«Каботажник» почти уткнулся передом автобуса в бетонные сколы. Высунувшийся из дверцы Чак с криком «Примите конец!» швырнул нам трос с петлей, Жив и Тодор подхватили ее и набросили на арматуру. Пропеллер отключился; едва заметно покачиваясь в порывах ветра, машина медленно разворачивалась. Трос натянулся, и арматура заскрипела. От емкости доносилось приглушенное шипение – газ выходил наружу.

– Что за сезон такой?! – разорялся Чак. Он снова был в шерстяной шапочке, которую натянул до самых бровей, под глазом его красовался здоровенный темно-синий фингал. – Тока взлетишь – тут же какая-то гнида тебе баллон дырявит! Я задолбался уже дыры латать! Сколько можно по нему стрелять?! Так, долго я тут не смогу висеть, на борт все давайте!

– Подожди! – Я снова повернулся к машине и приподнял голову над кузовом. – Мира!

– Ну? – крикнула она.

– Приведите Ореста! Я обменяю его на сведения о машине!

– И откуда нам знать, что ты не соврешь?

– Большаки, в гондолу! – снова позвал Чак.

Его прервал звонкий голос Инки:

– Дядька! Ты, с волосами, который в вездеходе сидел! Тебя Дэу зовет, иди к нам!

Трос натянулся сильнее, арматура заскрипела, сгибаясь. Заднюю часть термоплана медленно разворачивало к эстакаде.

Я выпрямился, прошипев: «Не вздумайте стрелять!», вспрыгнул на кузов машины и снова позвал:

– Мира!

Она тоже выпрямилась – оказывается, сестра пряталась в проломе посреди эстакады – и залезла на груду щебня.

– Мира, у вас Орест, у меня сведения, – громко произнес я. – Обменяемся ими и разойдемся.

– Не держи нас за идиотов, Альб, – ответила она. – Мы не сможем отдать тебе поддельного Ореста, а себе оставить настоящего. А ты можешь сказать нам неправду, а сам будешь знать, где находится машина. Заберешь Ореста и полетишь прямо туда.

– Ну так что ты предлагаешь?

– Мне надоели эти игры, Альб. Вездеход набит деньгами и оружием. Мы просто убьем старика и уедем с Крыма. Но перед тем прострелим баллон дирижабля.

– Марк не захочет уезжать, ты его не уговоришь.

– Так, большаки, а ну на борт все! – донеслось сзади. – Все, я улетаю.

У меня оставался единственный выход – плохой выход, потому что он не давал мне никакого преимущества, лишь немного откладывал решение проблем… но другого сейчас просто не было.

– Лезьте туда, – сказал я кочевникам и снова обратился к Мире: – Сделаем так: я назову вам место, а вы оставите Ореста в живых. Просто оставите в живых, и все.

– Но ты можешь соврать, – возразила она.

– А вы можете убить его. Нам надо доверять друг другу, мы ведь одна семья. И если вы подозреваете, что я соврал, то я не могу быть уверен, что Орест жив. У тебя есть другие варианты?

Она нахмурилась, потом пожала плечами.

– Я уже сказала, мне надоели эти игры. Если мы прибудем на место, а машины там нет – он умрет плохой смертью. Если она будет там – я его отпущу. Даже если Марк будет против, сама вытолкаю старика из вездехода, и пусть катится куда хочет. Я сказала. Где машина, Альб?

– Человече, осторожно, – донеслось сзади. – Все, я винт включаю, а ты как хочешь.

Кочевники один за другим прыгали в дверь автобуса. Залезший последним Демир оглянулся на меня, я кивнул, и он сдернул с арматуры трос. Когда старик исчез в гондоле, появился Стоян, присев, протянул мне руку. Я подпрыгнул, он схватил меня, потащил вверх. Оттолкнув его, я развернулся в проеме. Зарокотал двигатель, и «Каботажник» поплыл от эстакады, разворачиваясь кормой к ней. Я прокричал:

– Мира! Слышишь?

– Да! – Она спрыгнула с груды щебня и быстро пошла в нашу сторону, положив на плечо автомат.

Омеговцы поднимались из укрытий, все глядели на сестру, ожидая сигнала, чтобы открыть огонь по термоплану.

– Арка! – прокричал я. – Надо спуститься по Арке! От ее подножия – влево вдоль склона. Проехать три трещины по мостам. Там природные мосты из камня. Сразу за последним свернете на запад, увидите маленькое круглое озеро с кипящей водой. Потом Красный зуб, это высокая скала из красного гранита. За ним начинается извилистая трещина, в ней лежит машина.

– Арка гораздо севернее! Значит, ты вел караван не туда!

Двигатель «Каботажника» загудел, пропеллер зарокотал громче. Мира подняла руку с автоматом, омеговцы вскинули оружие.