Текст книги "Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке"

11. Смысл большевистского конституционного проектирования

Таким образом, идея Коммуны как прообраза государственности будущего стала теоретической основой и лейтмотивом конституционного проектирования после большевистского переворота, определив масштаб, общие рамки и терминологию проектов Основного закона 1918 г. Миф государства-коммуны 1871 г. позволял заполнить идеологический вакуум, возникший в результате спонтанного крушения государственности и неожиданного прихода большевиков к власти. Данный миф оказался важен для новых властителей в трех отношениях: во-первых, он позволял легитимировать государственный переворот как переход власти от «буржуазного» Временного правительства и Учредительного собрания к непосредственной «рабочей демократии» (которая рассматривалась как выражение принципов Коммуны); во-вторых, обосновать мессианские претензии большевизма на господство в рамках мировой революции, целью которой выступало создание всемирной коммунистической федерации; в-третьих, представить традиционалистские квазигосударственные институты социальной организации (советы) как прототип политических форм будущего коммунистического строя.

Став отправной точкой в ходе разработки первой советской конституции РСФСР 1918 г., данный миф быстро обнаружил свою полную неадекватность социальной реальности «военного коммунизма»: завышенные ожидания, связанные с верой разработчиков в мировую социальную революцию и создание мировой пролетарской республики должны были корректироваться исходя из практики внешнеполитической изоляции, экономической анархии и устанавливающейся однопартийной диктатуры. Когнитивный диссонанс в деятельности разработчиков Конституции проявился в доктринальных, политических и институциональных противоречиях, нашедших выражение в альтернативных моделях политического устройства. Конституция РСФСР 1918 г. – идеологический гибрид принципов трех идеологий – коммунистического анархизма, корпоративизма и государственного централизма с окончательным преобладанием последнего. Данный гибрид возник в результате сочетания процессов ретрадиционализации и модернизации – стихийных импульсов к самоорганизации традиционного аграрного общества (советы) и мобилизационной модели социально-политического регулирования (партийная диктатура).

В когнитивном и управленческом отношении это была попытка обретения «порядка из хаоса» с той оговоркой, что революционный хаос вообще не мог быть преодолен без отказа от вызвавших его утопических и хилиастических представлений. В условиях сохранения утопической идеологической легитимации большевистского режима выход из ситуации мог быть найден в соответствующей идеологической (и семантической) модификации исходных постулатов, селекции социальных норм, определяющих содержание нового «порядка». Поэтому принимаемые правовые формы легитимации режима корректировались уже в ходе их обсуждения, а на практике вообще переставали соответствовать социальной действительности. Условность соответствия этих норм и институтов, собственно, осознавалась разработчиками и закладывалась a priori, исходя из веры в способность к саморегуляции (в виде «революционного творчества масс»). Оригинальность советской версии номинального конституционализма определялась уникальным сочетанием декларативных принципов и подлинных социальных функций данной модели политико-правового регулирования, а ее выражением стал механизм подмены правовых норм изменяющимися идеологическими конструкциями их смысла. Внедрение этого механизма в теории права осуществлялось принятием постулата «революционной законности», на практике – с помощью террора и пропаганды. Особенность самого раннего этапа формирования системы (в отличие от последующих этапов) заключается лишь в том, что эти декларативные принципы еще не отлились в готовые квазиправовые нормы с жестко определенным характером их официальной интерпретации (само понятие официальной интерпретации возможно только с фиксацией норм и обеспечением институционального контроля табуизации их неконвенционального понимания).

Выход из содержательного противоречия был найден разработчиками в таких когнитивно-психологических решениях, которые могут быть определены как редукционизм, смещение и подмена смысла понятий. Когнитивный редукционизм означал сведение общих идеологических принципов к институциональным решениям: концепция государства-коммуны была сведена к постулату «диктатуры пролетариата»; коммунистическая конфедерация – к федерации национальных автономий; непосредственная «рабочая демократия» к «республике советов». Когнитивное смещение выражалось в трансформации понятия суверенитета, который первоначально охватывал всех «трудящихся», затем только избранную их часть (пролетариат и беднейшее крестьянство), наконец, их цензово-ограниченное представительство в советах, а сами эти учреждения оказались инкорпорированы в партийно-бюрократическую машину. Подмена понятий выражается в ограничении их универсального смысла постулатом «переходного периода», позволявшим интерпретировать советскую систему как диктатуру, а «непосредственную демократию» как иерархию институтов – чрезвычайных органов власти и партийных ячеек. В работе Комиссии представлены три этапа, выражающих эту логику когнитивного смещения – от коммунизма к «республике советов» и от нее – к не декларированной, но реальной партийной монополии.

Эта логика создания советской системы номинального конституционализма в 1918 г. хорошо объясняет параметры ее крушения в период перестройки, когда происходит последовательная актуализация всех когнитивных компонентов системы, только в обратном порядке. Начавшись с осторожной критики подмены понятий – бюрократических «извращений» социализма («гласность»), процесс распада поставил под вопрос эффективность советов как институтов власти при однопартийной диктатуре («передача власти от партии к советам»), перешел затем в область федеративных отношений («парад суверенитетов») и завершился отказом от идеологически редуцированного коммунизма («ленинских норм») как общей легитимирующей основы режима. Крушение системы наступило, следовательно, именно тогда, когда коммунистический ингредиент советской диктатуры вступил в радикальное противоречие со стремлением обосновать ее в полноценных правовых понятиях.

Глава V. Утверждение коммунистического режима: от «советской демократии» к однопартийной диктатуре

Происхождение коммунистического режима и выражавшей его советской легенды коренится в природе большевизма как экстремистской идеологии. Следствием ложных когнитивных установок этой идеологии (коммунистическое учение), представляемых как неоспоримый научный вывод («законы» исторического материализма), стала замена доказательных (рациональных) методов социального конструирования квазирелигиозными (идеологическими) постулатами. В результате появилась особая форма фантастического сознания – своеобразный «магический реализм» революционной элиты, суть которого состояла в отождествлении понятий и реальности, приравнивании мышления к действию, определявших социальное поведение. Этот исторический «комплекс превосходства» (обратная сторона «комплекса неполноценности») выражался в сверхкомпенсации – системе завышенных ожиданий и поведении, рассчитанном на немедленное достижение утопических целей, невзирая на социальные издержки. Неспособность большевизма как светского социального движения (в отличие от религиозных форм экстремизма) к гибкому разрешению противоречия между догмой и социальной практикой вела к когнитивному смещению – подмене утопических целей средствами их достижения[647]647
  Медушевский А. Н. Феномен большевизма: логика революционного экстремизма с позиций когнитивной истории // Общественные науки и современность. 2013. № 5–6.


[Закрыть].

В рамках этой концепции получает разрешение проблема институционального конструирования большевистского режима, его форм и причин их эрозии[648]648
  The Russian Revolution: the Essential Readings / Ed. by M.A. Miller. L., 2011.


[Закрыть]. Одна позиция в этом споре выражается апологетической концепцией «советского феномена»: советы, формально составлявшие основу политической системы СССР, признаются вполне демократическими институтами государственного управления, а результаты их деятельности будто бы «неизменно оказываются блестящими – и иногда просто удивительными»[649]649
  Левин М. Советский век. М.: Европа, 2008. С. 243.


[Закрыть]. Аутентичная советская форма государственного устройства выступает как «цивилизационный выбор» страны – осознанный отказ от «западного парламентаризма» и возвращение к «самобытным» российским традициям «непосредственной демократии»[650]650
  См. напр.: Кара-Мурза С. Советская цивилизация. М., 2001. Т. 1.


[Закрыть], что вполне соответствует представлениям официальной марксистской историографии о советах как невиданном в истории «примере массового революционного созидания» новой государственности[651]651
  Городецкий Е. Н. Рождение советского государства. М., 1987. С. 14.


[Закрыть]. Другая позиция диаметрально противоположна: советы изначально не были демократическими институтами и тем более не могут быть признаны эффективными учреждениями управления. Неэффективность советов (как в центре, так особенно на местах) связана с их структурным положением в политической системе, отрывом от населения, порядком деятельности, качеством представительства (в котором доминировали малообразованные или просто неграмотные пролетарско-маргинальные слои), вообще «невысоким кадровым потенциалом аппарата новой власти», далеким от стереотипов большевистской идеологии[652]652
  Фельдман М. А. Большая тайна советской историографии (Историография Советов в годы Гражданской войны) // Общественные науки и современность. 2013. № 5. С. 127–137.


[Закрыть]. В этой трактовке советы интерпретируются прежде всего как мобилизационные институты, ставшие продолжением чрезвычайных учреждений, функционировавших в России периода Первой мировой войны в условиях милитаризованной экономики[653]653
  Holquist P. Making War, Forging Revolution, Russia’s Continuum of Crisis. 1914-1921. Cambridge; L., 2002.


[Закрыть]. Третья позиция в этом споре представляет компромисс: в эволюции советских институтов следует различать два этапа – демократический (когда советы выступали реальными институтами непосредственной «работающей» демократии на основе многопартийности) и авторитарный, когда, начиная примерно с середины 1920-х годов, советы (и профсоюзы) окончательно утрачивают это качество и становятся всецело декоративными институтами[654]654
  Farber S. Before Stalinism: The Rise and Fall of Soviet Democracy. L.; N.Y., 1990; Pirani S. The Russian Revolution in Retreat, 1920-1924. Soviet Workers and the New Communist Elite. L., 2008.


[Закрыть]. Это позволяет противопоставить сталинскую диктатуру «аутентичной» революционной демократии, ставить вопрос о причинах ее последующих «искажений». В основе «перерождения» лежал процесс эрозии непосредственной демократии – «бюрократизации» советов, завершившийся их полным подчинением коммунистической партии и созданием номенклатуры однопартийного режима[655]655
  Ferro M. Des Soviets au communisme bureaucratique Les mecanismes d’une subversion. Paris. 1980; Ferro M. La Naissance du Susteme Bureaucratique en U.R.S.S. // Tsarisme. Bolchevisme. Stalinisme. Paris. 1990.


[Закрыть]. С точки зрения когнитивного метода все три позиции не являются взаимоисключающими и могут получить иную интерпретацию: советский миф выражает спонтанную тенденцию к коллективистской демократии; советы как институциональная основа большевистского режима никогда не являлись органами управления, а так называемое «перерождение» системы, связанное с ее институциональной деградацией, есть выражение когнитивного тупика революционной элиты. Преодоление расширяющейся пропасти между утопией и реальностью было найдено в мифологизации общественного сознания, окостенении институтов, фанатизме и терроре, вообще тенденции к манипулятивному влечению – максимизации контроля и подавления, ведущей к стагнации режима.

Разрешение этого спора с позиций когнитивной истории и неоинституциональной теории представляется возможным по следующим параметрам: реконструкция основных концепций советской системы, представленных в конституционных и политических проектах революционного периода с выяснением приоритета, отданного одним концепциям перед другими (что, собственно, понимали под словом «советы»?); раскрытие самого процесса нормативного конструирования – политических коммуникаций, механизмов власти и избирательной системы; анализ соотнешения формальных и неформальных принципов и практик старых и новых институтов с учетом целей их создания; выявление дисфункций системы на начальном этапе ее функционирования и предложенных институциональных решений в национальной и сравнительной перспективе; наконец, определение причин трансформации данной системы во времени – связаны они преимущественно с внутренними или внешними факторами воздействия. При таком подходе обсуждение советской системы перемещается из сферы идеологических споров и описательных подходов к аналитическому изучению эффективности ее норм и институтов для достижения целей доминирующего коммунистического проекта.

1. Советы как институт коммунистического самоуправления

Общая идея, владевшая умами идеологов коммунистической революции, состояла в том, чтобы преодолеть принципы парламентаризма и разделения властей в рамках непосредственной, или так называемой «работающей» демократии. Отталкиваясь от анархистского мифа государства-коммуны, теоретическая конструкция Республики Советов, как было показано ранее, выражала идею прямой передачи власти «трудящимся массам». Формой ее осуществления должны были стать новые институты – советы, спонтанно возникшие учреждения, выражавшие традиционалистские стереотипы населения аграрного общества – уравнительно-распределительные установки крестьянской общины, восходящие едва ли не к отношениям родового быта. Социальный запрос на подобный тип организации власти вполне понятен – еще В. О. Ключевский говорил о маловероятности прямого перехода от самодержавия к парламентаризму в России, минуя переходные формы. Однако степень представительности данных форм, очевидно, могла получить различное выражение в политической системе переходного общества – без превращения их в гипертрофированные институты государственности[656]656
  Anweiler O. Die Rätebewegung in Russland. 1905–1921. Leiden, 1958.


[Закрыть]. Ни одна политическая партия (включая умеренных левых) всерьез не рассматривала советы как полноценную альтернативу парламентаризму: их считали в лучшем случае инструментом воздействия на «буржуазное» Временное правительство. «Советы, – считали меньшевики, – были прекрасной организацией для борьбы со старым режимом, но они совершенно не в состоянии взять на себя создание нового режима». Поэтому вместо «республики советов» они отстаивали «парламентарную республику без президента, установление законодательной инициативы и референдума по важнейшим вопросам» – т. е. «применение швейцарской системы»[657]657
  Меньшевики в 1917 году. Т. 3 (От корниловского мятежа до конца декабря). М., 1997. Ч. 2 (От Временного Демократического Совета Российской Республики до конца декабря). С. 202–203, 216, 219.


[Закрыть]. Такова же была позиция западной социал-демократии и ее адептов в России.

Большевики, доктринально поддерживавшие передачу власти Учредительному собранию, в ходе революции относились к советам также чисто инструментально, выдвигая и снимая лозунг о передаче им власти в соответствии со степенью собственной поддержки. В самом большевизме, как показывают споры кануна Октябрьского переворота, не было единства в отношении советов – считать их единственным или вспомогательным институтом власти[658]658
  О спорах внутри партии большевиков по этому вопросу в канун Октябрьского переворота см. гл. 2 настоящего труда.


[Закрыть]. Использовав советы для легитимации Октябрьского переворота и роспуска Учредительного собрания, они увидели в них прекрасный инструмент массовой мобилизации и сохранения своего господства. Однако Ленин и его окружение, захватившие власть, но не имевшие (в отличие от кадетов) готового проекта конституционных реформ и государственного строительства, столкнулись с аморфностью «советской демократии» и необходимостью ее переустройства. В ходе разработки Конституции РСФСР 1918 г., принятой после роспуска Учредительного собрания, идея Республики Советов получила поэтому три принципиально различные интерпретации – как выражения коммунистического самоуправления; эрзац представительных учреждений и централистическая вертикаль власти. Стремление совместить концепции рабочей и советской демократии составляет содержание начального этапа деятельности Конституционной комиссии ВЦИК по выработке советской конституции и выражается в ряде гибридных проектов (в которых советы отождествляются с производственными коммунами).

Первая модель коммунистического самоуправления (представленная в Конституционной комиссии эсерами-максималистами) была близка к анархическому идеалу Коммуны и поэтому в наибольшей степени окрашена коммунистическим утопизмом. «Организация общественной власти или самоуправления трудовой республики, – утверждали они, – строится на началах объединения и представительства всех политически правоспособных членов общества (с соблюдением прав меньшинства посредством применения принципа пропорциональности)»[659]659
  Проект основ Конституции трудовой республики, выработанный Исполнительным бюро Союза социалистов-революционеров-максималистов. ГА РФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 85. Л. 7. Здесь и далее сноски на архивные документы даются по фондам Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ).


[Закрыть]. Высшим органом власти является Всероссийский съезд советов – «съезд представителей местных советов и центральных и областных советских организаций», включая органы профсоюзных, кооперативных, культурных организаций и «политических организаций, стоящих на точке зрения советской власти». В его компетенцию входит «решение важнейших вопросов жизни трудовой республики; выработка заданий и директив ЦИК и утверждение состава центральных ведомственных коллегий (комиссаров); исключительное решение вопросов войны и мира». Съезд, по образцу секций Парижской коммуны, разбивается на коллегии-комиссии «с правом полного контроля всех органов центральной власти». ЦИК является в промежутках между съездами заместителем съезда и высшим после него органом республики, в компетенцию которого входит решение вопросов законодательной, исполнительной и судебной власти. ЦИК формирует правительство – Совет центральных коллегий (утверждаемый Съездом) и наделяется «прерогативой запросов к нему или отдельным центральным ведомствам, коллегии которых самостоятельно выбирают и смещают своего председателя. Собрание председателей коллегий образует президиум Совета центральных коллегий»[660]660
  Проект основ Конституции трудовой республики. Ф. 130. Оп. 2. Д. 85. Л. 8–9.


[Закрыть].

Сходная концепция структуры институтов власти представлена в синдикалистских «Статьях проекта Конституции» приват-доцента Н. Н. Ренгартена[661]661
  Ренгартен Н.Н. Статьи проекта Конституции. Ф. 130. Оп. 2. Д. 85. Л. 10–12.


[Закрыть]. Всероссийская Трудовая и Союзная Республика есть «свободный союз организованных в федерации трудящихся», высшим органом власти в котором является Верховный Союзный Конгресс, состоящий из представителей от каждой из основных профессиональных федераций. Каждый гражданин Республики может внести в Верховный Конгресс проект законодательного мероприятия, подлежащего его ведению. Высшая исполнительная власть Союза осуществляется правительством – Союзным Советом, который «осуществляет свою власть до тех пор, пока пользуется доверием Конгресса». Высшим контрольным органом выступает Верховный Трибунал, состоящий из председателей каждой из основных профессиональных федераций и наделенный правом отмены всех законов, несогласных с интересами отдельных профессиональных федераций (для отмены закона достаточно заявления протеста всех членов, представляющих отдельную федерацию). Местное управление осуществляется Губернскими собраниями, состоящими из представителей профсоюзов пропорционально численности их членов, а контроль над исполнением постановлений этих собраний осуществляет Губернский Трибунал (из представителей профсоюзов), имеющий «право отмены всех постановлений, несогласных с интересами отдельных профессиональных союзов».

Коммунистические идеалы трудовой республики, призванной обеспечить всеобщее равенство и положить начало «Мировой федеративно-демократической республике», находили выражение в анархических идеях «общинно-группового социализма». Их институциональным выражением становились различные проекты корпоративистских и муниципальных институтов, – региональных «Советов демократии» (коллегиальных органов народного самоуправления), объединенных центральной властью – Трудовыми палатами, одна из которых избирается от населения, а другая – от корпораций (профсоюзов, кооперативов и иных союзов)[662]662
  Демократическая радикально-социалистическая платформа (Подробный план очередной исторической работы демократии). Доклад И. И. Филюнина в Комиссию ЦИК по выработке Конституции Советской Республики (Саратов, 30.10.1917–4.01.1918). Ф. 6980. Оп. 1. Д. 16. Л. 3–33 об.


[Закрыть]. Идею федерации как совокупности региональных коммун – социально-экономических союзов – отстаивал в своем проекте М. А. Рейснер[663]663
  См.: Проект Конституции Российской Федеративной социалистической Советской Республики // Известия ВЦИК, № 72 (Пятница 12 апреля 1918 г.); Также: Советская власть и федерация (К вопросу о Конституции) // Известия ВЦИК. 1918. № 76 17 апреля.


[Закрыть], доказывавший, что она нисколько не противоречит идее сильной диктатуры пролетариата[664]664
  Работы второй подкомиссии по вопросам Конституции. Ф. 130. Оп. 2. Д. 86. Л. 1–3.


[Закрыть]. С этих позиций Рейснером отвергался как чисто синдикалистский подход Н. Н. Ренгартена, так и национальный принцип построения федерализма во имя производственно-классового[665]665
  Об основных началах Конституции Р.Ф. С. С. Республики. Доклад члена Комиссии М. А. Рейснера. Ф. 130. Оп. 2. Д. 86. Л. 20–35.


[Закрыть]. Опираясь на теорию корпоративизма Л. Дюги, он интерпретировал «союз трудящихся» как производственно-территориальную федерацию, верховная власть в которой принадлежит советам и их съездам различного уровня (волостным, уездным, городским, губернским, областным, центральным) во главе с Всероссийским съездом советов[666]666
  Проект резолюции по общим прениям члена Комиссии М. А. Рейснера. Ф. 130. Оп. 2. Д. 89. Л. 1–2.


[Закрыть].

Компромиссная позиция (с учетом мнений централистов) отражена в альтернативном проекте Конституции РСФСР, разработанном позднее в коллегии Наркомюста под редакцией М. А. Рейснера и А. Г. Гойхбарга, авторы которого стремились совместить единую централизованную систему советских институтов с установлением жестких конституционных рамок их деятельности и расширением прерогатив местных советов[667]667
  Проект М. А. Рейснера и А. Г. Гойхбарга опубликован в Известиях ВЦИК № 134 (1 июля 1918 г.).


[Закрыть]. Его главными особенностями стали многозначительное отсутствие упоминания о «диктатуре пролетариата», определение федеративного принципа государственного устройства как «единого и неразрывного союза советов», который мог расширяться «по мере установления в других странах социалистической советской власти», проведение принципов децентрализации власти на местах. Отказываясь от проведения принципа разделения властей (он исходит из единства законодательной и исполнительной власти, отсутствует независимая судебная власть), проект в то же время стремился создать ему некоторую замену, максимально ограничивая прерогативы центральных органов власти. Высший орган власти – Съезд советов, образуемый из депутатов местных советов, устанавливает продолжительность и порядок своей деятельности, принимает бюджет и структуру налогов, осуществляет общий законодательный контроль. Однако он не может восстановить частную собственность на землю или провести денационализацию банков, приостановить вооружение рабочего населения, отменять ограничения избирательных прав, отделение церкви от государства и школы, пересматривать нормы о национальном угнетении или право убежища для иностранцев, подвергающихся политическим преследованиям и, что особенно знаменательно, «издавать законы, в которых устанавливалось бы назначение обязательной смертной казни за какое бы то ни было преступление»[668]668
  Конституционный проект Отделения права Народного комиссариата юстиции. Ф. 130. Оп. 2. Д. 30. Л. 8–27.


[Закрыть].

Вводился достаточно жесткий порядок пересмотра Конституции. «Никакой закон, декрет, положение, устав, инструкция или иной законодательный либо правительственный акт не может быть издан в отмену настоящей конституции». Все эти положения могут быть изменены или дополнены «лишь в порядке изменения настоящей конституции», инициатива пересмотра которой предполагает участие всех институтов советской власти и может исходить от избирателей, имеющих право выбора в советы; местных советов и их съездов; ВЦИК, СНК и депутатов Всероссийского Съезда за подписью по крайней мере 50 лиц (что в текущей ситуации первой половины 1918 г. означало необходимость добиться согласия основных партий, представленных в советах). С другой стороны, существенные ограничения накладывались на правительственную власть. ВЦИК избирает из своей среды рабоче-крестьянское правительство – СНК и его председателя, может отзывать его частично или в полном составе. ВЦИК и его Президиум контролируют законодательную деятельность правительства: «все законы и акты» правительства «могут быть отменены, изменены или дополнены постановлениями ВЦИК». Основополагающим принципом выступает «коллегиальное устройство» правительства, оно «обязательно и для всех иных учреждений, которые приравнены к народным комиссариатам». Местные советы (и их съезды) наделяются большими полномочиями – могут инициировать созыв чрезвычайного Съезда советов (по инициативе одной трети своего состава) и «самостоятельно определяют избирательное право рабочего населения», однако в случае нарушения конституционных норм «лишаются права представительства на съездах» и могут быть распущены ВЦИК.

Эти ограничения, не способные в принципе предотвратить узурпацию власти, могли в то же время оттянуть ее во времени, оказать влияние на официальный проект, поддержанный большевистским руководством Конституционной комиссии во главе с Я. М. Свердловым. Однако его положения, представлявшие уступку оппозиции в критических условиях борьбы за власть, были немедленно отменены сразу после устранения левых эсеров из правительства.

В силу неопределенности коммунистической (анархо-синдикалистской) конструкции (отсутствие в ней четкого понимания единицы административного управления) она была отвергнута и заменена концепцией единой вертикали советских институтов. Трансформировав идею государства-коммуны в концепцию республики советов, авторы Конституции заложили институциональную основу для социальной мобилизации, которая опиралась на систему традиционалистских институтов (советы), стереотипов сознания (коллективизм и патернализм), выводя реальный механизм власти и принятия решений из сферы конституционного контроля.