Текст книги "Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке"

4. Каким образом был упущен шанс добиться согласия политических партий принять демократическую конституцию и решить проблему легитимности новой власти

Возможность преодоления кризиса легитимности в переходные периоды определяется тремя факторами: достижением договоренности политических сил; разработкой новой конституции и последующей легитимацией факта демократической революции. Ни одна из этих возможностей не была реализована в России после Февральской революции. Источники позволяют реконструировать упущенные возможности на этом пути.

Первой упущенной возможностью в этой ситуации должен быть признан отказ от созыва Государственной Думы (возможно, в расширенном составе) с последующим преобразованием ее в Конституанту – Национальное собрание (как это предлагал М. В. Родзянко). Новая конструкция Государственной думы могла быть создана, например, путем кооптации в нее представителей всего спектра политических партий, включая революционные. Другой вариант – созыв для этого всех членов четырех предшествовавших Государственных дум и объявление их Национальным Собранием, способным разработать переходную конституцию страны с последующим вынесением ее на всенародный референдум (как это имело место во многих странах). Данный институт (Национальное собрание на основе Государственной думы), обладая несравненно большей легитимностью, оказался бы способен вытеснить с политической сцены такой суррогатный институт как советы (и положить конец двоевластию в самом начале его формирования), обеспечить переговорный процесс между основными политическими партиями, объединив и связав их путем взаимного соглашения (наподобие, например, соглашений политических партий в условиях переходных процессов в Испании и странах Латинской Америки в конце ХХ в.). Условиями могли стать общие ценности демократии, республиканизма, продолжения войны до конца, а также взаимный отказ от деструктивных действий). Он позволил бы создать коалиционное правительство, опирающееся на крупные партии, обеспечить перераспределение власти между ними, интегрировать левые партии в политический процесс и приступить к выработке новой конституции. Данная легитимация могла быть обеспечена фиксированным характером преемственности власти – передачей ее от монарха непосредственно Думе. Формально процедура предполагала, что акт отречения императора Николая II с передачей верховной власти великому князю Михаилу Александровичу и отречением от нее последнего, должны состояться на публичном заседании Государственной думы. Государственная дума, таким образом, явилась бы носительницей верховной власти и органом, перед которым Временное правительство было бы ответственным. Таков был проект Председателя Государственной думы (М. В. Родзянко)[214]214
  Родзянко М. В. Государственная Дума и февральская 1917 года революция // Архив русской революции, издаваемый Г. В. Гессеном. Берлин, 1922. Т. VI. С. 70.


[Закрыть].

Другой упущенной возможностью следует признать провал достижения консенсуса основных политических партий путем взаимных компромиссов и договора с единственной целью – отстранения экстремистов и создания работоспособного коалиционного правительства. Участники событий признавали факт проведения широких консультаций с различными политическими силами для достижения консенсуса по принципиальным вопросам, раскалывающим страну – о войне и мире, об аграрной реформе, о содержательных параметрах будущего конституционного устройства. То обстоятельство, что эти попытки не принесли реальных результатов, не умаляет их значения в сравнительной перспективе. Они показывают, что существовало, как минимум в идеале, представление о возможности договорного перехода к демократии. Эта возможность подтверждается опытом других демократических переходов в мире – в Южной Европе (пакты Монклоа в Испании), Восточной Европе периода декоммунизации (круглые столы власти и оппозиции); Африке (принятие конституции ЮАР), Латинской Америке[215]215
  Constitutionalism and Democracy: Transitions in the Contemporary World. N.Y, 1993; The Revolutions of 1989. Ed. V. Tismaneanu. L.; N.Y., 1999.


[Закрыть].

В постфевральской России эта тенденция прослеживается в цепочке таких институтов как Государственное совещание, Демократическое совещание, Предпарламент (Совет Республики), Директория, сам факт существования которых говорит о поисках в этом направлении. В литературе обычно констатируется негативный результат этих институтов, то, что они были неэффективны и имели запаздывающий характер. Демократическое совещание – последняя попытка достижения социального примирения в канун революции – и созданный им Предпарламент, оказавшийся нежизнеспособным институтом главным образом благодаря обструкции большевиков, оказались отвергнуты также умеренными партиями[216]216
  Архив новейшей истории России. Т. 8: Журналы заседаний Временного правительства: март-октябрь 1917 г. Вып. 1–4. М., 2001-2005; См. также: Руднева С. Е. Предпарламент: октябрь 1917 г.: опыт исторической реконструкции. М., 2006.


[Закрыть]. Однако мало исследован возможный конструктивный вклад Всероссийского демократического совета или Временного Совета Российской республики. Существовало как минимум три проекта организации Предпарламента: М. С. Аджемова[217]217
  ГАРФ. Ф. 1792 (Юридическое совещание). Оп. 1 Д. 4. Л. 186-194.


[Закрыть], Н. И. Лазаревского[218]218
  ГАРФ. Ф. 1792. Оп. 1. Д. 4. Л. 196-199.


[Закрыть] и третий, компромиссный[219]219
  Проект постановления Временного правительства об учреждении ВСРР и Положение о нем. ГАРФ. Д. 4. Л. 211-217.


[Закрыть], а острая дискуссия по ним в Юридическом совещании выявила различные подходы[220]220
  Различие взглядов на этот институт отражено в прессе в связи с его открытием: Речь № 237 (3979) от Воскресенья 8 (21) октября 1917 г. С. 2. См. также: Керенский А. Ф. Прелюдия к большевизму. М., 2006.


[Закрыть]. Если бы эта возможность не была упущена, она могла стабилизировать ситуацию в рамках, например, так называемой консоциативной демократии (договоренности элит за спиной масс для предотвращения перехода сторон к внепарламентским, «уличным» методам разрешения конфликта)[221]221
  Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах. М., 1997, Либеральный консерватизм: история и современность. М., 2001.


[Закрыть]. Весь современный опыт выхода из острых национальных конфликтов (Канада), системы апартеида (ЮАР), военных диктатур (Южная Европа и Латинская Америка) или однопартийных диктатур (Восточная Европа) показывает, что при наличии политической воли удается избежать срывов парламентаризма.

Третьей упущенной возможностью стал сознательный отказ Временного правительства от преодоления двоевластия конституционным путем уже в момент его формирования. Воспоминания Родзянко фиксируют такие возможности, содержат даже раздел «Ошибки Временного правительства»: «Коренная и роковая ошибка князя Львова, как Председателя Совета министров, и всех его товарищей заключалась, – полагал он, – в том, что они сразу же в корне не пресекли попытку поколебать вновь созданную власть, и в том, что они упорно не хотели созыва Государственной Думы, как антитезы Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, на которую, как носительницу идеи Верховной власти, Правительство могло бы всегда опираться и вести борьбу с провозглашенным принципом “углубления революции”, знаменующим на самом деле лишь развитие национально-политической революции в социально-интернациональную». Временное Правительство оказалось вынужденным во всех действиях опираться на альтернативный левый институт, «а потому оно, очевидно, и потеряло равновесие, было вовлечено в водоворот все возрастающего революционного настроения столицы и удержаться на своих принятых позициях – умиротворения страны и доведения ее до Учредительного Собрания – конечно, не было уже в силах. Вот та грубая ошибка, которую совершил князь Львов в силу своего безволия, а также и умеренные элементы, входившие тогда в состав руководителей внутренней жизни страны»[222]222
  Родзянко М. В. Государственная Дума и февральская 1917 года революция // Архив русской революции, издаваемый Г. В. Гессеном. Берлин, 1922. Т. VI. С. 70.


[Закрыть].

Четвертой упущенной возможностью оказался отказ от использования «конституционного момента» – ситуации национального подъема, на волне которой можно было принять временную демократическую конституцию переходного периода. Приняв идею Учредительного собрания, кадеты стремились всячески пролонгировать его созыв на неопределенное время. Видные кадеты – Милюков, Набоков, Кокошкин и другие не считали нужным принимать точные даты созыва: они полагали нецелесообразным делать это в условиях войны, митинговой стихии и отсутствия административной инфраструктуры на местах[223]223
  Основания этого перечислены Ф. Ф. Кокошкиным // Речь. 1917. № 73 (3815). 28 марта. С. 3.


[Закрыть]. «Так или иначе, – суммировал Мельгунов, – совершена была величайшая, роковая и непоправимая тактическая ошибка революции – совершена была и bona fde по догматике государствоведов и mala fde по близоруким соображениям оттянуть решающий момент в надежде на изменение условий, при которых соберется решающее законодательное учреждение»[224]224
  Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. Париж, 1961. С. 442.


[Закрыть]. Пролонгирование ситуации неопределенности (оттяжка с созывом Учредительного собрания на длительный срок) вело к эрозии легитимности демократической власти и делало ее легкой добычей экстремистских сил. Затягивание неопределенности усугубляло конфликт. Не прибавляя легитимности Временному правительству, оно давало перевес его радикальным критикам, которые могли апеллировать к этому институту как альтернативе Временному правительству, само название которого свидетельствовало против него.

Каковы причины этих тактических ошибок? Они вытекают в целом из той неправильной (и нереализуемой в условиях революции) конструкции соотношения учредительной и исполнительной власти, которая была рассмотрена выше. Отказ от немедленного созыва Государственной думы и превращения ее в Национальное Собрание сразу после акта отречения, возможности принять временную конституцию на пике революционных ожиданий и отказ от созыва Думы непосредственно после отречения царя и великого князя Михаила были связаны с представлением о том, что любая из этих акций послужила бы значительным тормозом к успешному и быстрому созыву Учредительного собрания. На последнем условии «сошлись, однако, все партии, обещая в этом случае объединиться вокруг созданного Временного правительства, поддерживать его и передать ему всю полноту власти. Пришлось поэтому избрать этот средний путь»[225]225
  Родзянко М. В. Государственная Дума и февральская 1917 года революция // Архив русской революции, издаваемый Г. В. Гессеном. Берлин, 1922. Т. VI. С. 72; Лозунг созыва Учредительного собрания действительно разделяли практически все оппозиционные самодержавию партии. См.: Программы политических партий России. Конец XIX – начало XX века. М., 1995.


[Закрыть].

Но причины тактических ошибок могут быть конкретизированы исходя из приводившихся аргументов, которые подразделяются на три группы – юридические, доктринальные и тактические. Первая группа – юридических аргументов – важна потому, что большинство деятелей Временного правительства были юристами или считали достижение правового государства главной целью Февральской революции. Как ни настаивал Председатель Государственной думы на необходимости созыва Думы, юристы кадетской партии (а с ними и все левое думское крыло) резко возражали ему на основании следующих аргументов: при созыве Государственной думы, считали они, возникает юридическая необходимость и созыва Государственного Совета, если считать, что действующая конституция остается в силе[226]226
  Соотношение Думы и Государственного совета было предметом дебатов на всех стадиях конституционных изменений. См.: Таганцев Н. С. Пережитое. Пг., 1919. Т. 1–2.


[Закрыть]. С их точки зрения, однако, невозможно было бы подвести обоснованного юридического фундамента под такое толкование.

Другая группа – доктринальных аргументов – была связана с социологическими представлениями об этапах революции, опиравшимися на опыт западных революций. Согласно этим представлениям буржуазный характер революции исключал ее немедленное «перерастание» в социальную революцию, как того хотели крайне левые партии[227]227
  Об этих представлениях: Суханов Н. Записки о революции. М., 1991. Т. 1.


[Закрыть]. Деятели кадетской партии считали, что созыв Государственной думы явился бы сам по себе бесцельным, так как Дума в своем составе, несомненно, была «буржуазная» и сделалась бы объектом атаки в целях ее свержения со стороны крайних элементов «революционной демократии» – для учреждения национального или иного собрания, более соответствующего революционным ожиданиям масс. В условиях начавшегося противостояния двух типов власти, считали кадеты, созыв Думы даст сторонникам советов возможность критиковать ее и ослабит правительство. Но они не заметили другую возможность – превращение Думы в Национальное собрание могло способствовать нейтрализации советов.

Третья группа аргументов – тактического характера – была обусловлена понятным стремлением кадетской партии к концентрации законодательной и исполнительной власти в одних руках – переходного (или временного) правительства. Указывалось, что при существующем положении страны должно быть Правительство, обладающее абсолютной полнотой власти, до права законодательствовать включительно, так как события, сопровождающиеся революционными эксцессами, могли потребовать принятия экстраординарных мер. Необходимость в этом случае получать санкции Думы тормозила бы деятельность Правительства по ведению войны и устройству внутренней жизни. Деятели кадетской партии, памятуя предшествующий опыт, сдержанно относились к созыву полноправной действующей Думы, видя в ней возможность ограничения полноты своей власти[228]228
  Милюков П. Н. История Второй русской революции. М., 2001.


[Закрыть].

В целом причиной пассивности Временного правительства можно признать позицию Кадетской партии, оказавшейся в плену старых представлений о парламентаризме, взятых из эпохи борьбы с самодержавием и плохо отражавших новую политическую реальность.

5. Так называемое двоевластие: преодоление предрассудков интерпретации

Представление о двоевластии как ключевом факторе русской революции получило широкое распространение в трудах как современников революции, так и пришедших им на смену исследователей. Но что такое «двоевластие» и каковы его возможные трактовки? Тезис о неизбежном исходе из двоевластия в пользу диктатуры, длительное время насаждавшийся ее апологетами, может быть переосмыслен в свете данных современной науки. Для прояснения вопроса необходимо пересмотреть ряд историографических представлений, устойчивость воспроизводства которых не делает их более доказательными.

Первое представление – «классовая» теория двоевластия – рассматривает его как столкновение двух классов, примерно равных по силе, которое возникает в условиях революционного кризиса. Двоевластие, согласно этому подходу, есть по существу режим социального кризиса: знаменуя высшую степень поляризации общества, оно включает в себя потенциальную или открытую гражданскую войну. Отказ от «классовой» теории двоевластия и замена ее институциональной позволяет интерпретировать двоевластие как более общее социальное явление – предельный баланс двух (или более) политических институтов в ситуации неопределившегося социального выбора. Двоевластие в широком смысле – неустойчивое соотношение сил правового порядка (выступающих за стабильность правовой системы) и беспорядка (анархии, включающей «бессмысленные эксцессы черни» и господство уголовных элементов). Двоевластие русской революции в этой перспективе предстает как частный случай конституционного конфликта, противостоящими сторонами в котором должны быть признаны вовсе не классы, а сторонники и противники демократической конституции. Следуя логике теории рационального выбора, важно выяснить не только чем объяснялся заключительный поворот в разрешении конфликта, но и те институциональные и психологические факторы (социальные ожидания), которые определяли вектор трансформации политической системы на разных этапах конфликта. Двоевластие, как показывает сравнительный конституционализм, не означает равного распределения власти или установления формального разделения властей. Это – расщепление единой власти в соответствии с меняющимся (в ходе конфликта) соотношением сил. Эти нюансы отражены в определениях современников – двоевластие как конфликт двух институтов власти (Милюков); как конфликт классов (Ленин) или их неустойчивое соотношение – «двоебезвластие» (Троцкий); как состояние, близкое к анархии (Мельгунов)[229]229
  Эти определения двоевластия представлены в кн.: Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. Париж, 1961. С. 74.


[Закрыть].

В когнитивном отношении гибкость стратегии большевиков определялась не только популизмом программы, но и способностью к манипулированию массами. Покровский вообще видел значение Октябрьского переворота в торжестве эгоистических интересов пролетариата, оказавшегося способным поставить свои классовые интересы выше защиты географического «отечества» и утвердить свою волю поверх фетишей национального государства, свободы и равенства как выражения простого арифметического большинства нации[230]230
  Покровский М. Историческое значение Октябрьской революции // Коммунистическая революция. 1927. № 20. С. 12.


[Закрыть]. Достижение этого результата обусловлено направленной агитацией – предложением массам именно тех лозунгов, которые были наиболее привлекательны для них в текущем контексте. Еще в Феврале большевики, по признанию одного из их лидеров (А. Шляпникова), делали основной упор на агитацию среди солдат: «наши товарищи, пользуясь партийными и личными связями с солдатами», проникали в казармы, а за неимением такой возможности – вели агитацию под открытым небом, организуя массовки, где говорили «о тягостях войны, ее целях и необходимости свержения царской власти и прекращения войны»[231]231
  Шляпников А. Февральские дни в Петербурге // Пролетарская революция. 1923. № 1 (13). С. 89.


[Закрыть]. Эти усилия дали плоды, поскольку «народ совершил революцию с тайными и явными желаниями покончить войну»[232]232
  Шляпников А. Социал-демократия и война (1914–1917) // Пролетарская революция. 1923. № 3 (15). С. 194.


[Закрыть]. Ретроспективно оценивая результаты переворота, большевики не без удивления отмечали стихийную поддержку своих действий самыми примитивными социальными слоями (на которые они вовсе не рассчитывали), в результате которой они «были вынесены этой громадной волной» (Н. Бухарин)[233]233
  Воспоминания об Октябрьском перевороте // Пролетарская революция. 1922. № 10. С. 322.


[Закрыть]. Констатируя отсутствие значительного сопротивления Временного правительства, стремившегося спасти положение, «осужденное самой жизнью» (Антонов-Овсеенко)[234]234
  Пролетарская революция. 1922. № 10. С. 129.


[Закрыть], большевики не забывали указать на целенаправленность своего стремления «овладеть массами» – поставить эти массы перед фактом переворота. Это позволяет усомниться в адекватности самого понятия «двоевластие» при описании политической истории переходного периода и предположить, что институциональная нестабильность, порожденная падением монархии, была связана прежде всего с сознательным отказом Временного правительства опираться на существующую систему исполнительной власти, не предложив ей ничего взамен. В результате потенциальное «двоевластие» стало реальным, а социальный выбор в конечном счете оказался столь иррационален – в пользу деструктивных антиконституционных сил, институционально представленных суррогатной системой так называемой «советской демократии»[235]235
  Представление о советах как «суррогатной» системе власти дается в юридической литературе эмиграции: Timaschev N. Grundzüge des Sovetrussischen Staatsrechts. Breslau, 1925; Mirkine-Guetzevitch B. La théorie générale de l’Etat soviétique. Paris, 1928.


[Закрыть].

Другое представление – что советы есть исключительно российская специфика, дошедшее до наших дней[236]236
  Smith S. A. Revolution and People in Russia and China: A Comparative History. N.Y.; Cambridge, 2008.


[Закрыть] (для обоснования этого положения используется даже теория «инверсии»), легко преодолевается на сравнительном материале. Двоевластие – отнюдь не российская особенность. В литературе о советах, комитетах, хунтах и прочих подобных самопровозглашенных учреждениях показаны варианты советской системы как архаичной структуры, неспособной к управлению, но являющейся средством мобилизации антиконституционных деструктивных сил, вплоть до уголовных элементов. Отметим, что советы в России, комитеты в Иране, хунты в Испании и Мексике – суть разновидности институтов непосредственной демократии. Их историческими прототипами, как показал О. Анвайлер, являются не только революционные институты Парижской коммуны или парижские секции периода Французской революции, но и значительно более ранние институты – советы солдат Кромвеля, агитаторы Английской революции[237]237
  Anweiler O. Die Rätebewegung in Russland, 1905–1921. Leiden. 1958. S. 234–235.


[Закрыть]. В ходе всех крупных революций данная форма непосредственной демократии выполняет функции массовой мобилизации и может быть успешно использована для захвата власти совершенно различными политическими силами, после чего необходимость в них отпадает (так как в силу своей природы они не могут быть реальными институтами власти) и они сохраняются в лучшем случае в виде декоративного украшения при номинальном конституционализме (как, например, в России после Кронштадтского восстания 1921 г.)[238]238
  Вишняк М. Кронштадт // Современные записки. 1921. № IV. С. 359.


[Закрыть] Как показывает обращение к иранской конституционной революции, эта форма оказалась вполне совместима даже с традиционалистскими религиозными представлениями исламского духовенства[239]239
  Afary J. The Iranian Constitutional Revolution, 1906–1911. N.Y., 1996.


[Закрыть]. Как и всякое широкое объединение, советы отражают «элементарность масс» и имеют смысл во время переворота только при наличии политического авангарда. Именно в этом качестве Троцкий считал позднее правомерным использовать советы в Китае, Испании и Латинской Америке, где эта форма имела много общего с традицией сельских «хунт»[240]240
  Коминтерн и гражданская война в Испании. М., 2001.


[Закрыть]. Повсюду советы становилась политической формой, которую противники либерального парламентаризма Временного правительства использовали для дестабилизации конституционного строя. Во всех случаях советы – институт манипуляции массами. Это хорошо понимали лидеры большевиков (Ленин и Троцкий), видевшие в советах инструмент захвата власти, которым можно манипулировать исходя из тактических соображений (смена лозунгов в отношении советов в зависимости от того, есть у них большинство или нет)[241]241
  Об использовании большевиками анархистских лозунгов для мобилизации люмпенизированных слоев: Алексинский Г. Война и революция. Пг., 1917. С. 38–39.


[Закрыть]. Таким образом, советы – лишь маргинальная форма захвата власти. Они являются вспомогательным элементом системы властных решений и, как отмечал Ленин, в крайнем случае, могут быть отброшены или заменены другой массовой организацией.

Третье – принятие провозглашенной функции советов в революции в ущерб их главной, но скрытой (латентной) функции. Если декларированная функция советов определялась как осуществление непосредственной демократии, то реальная (латентная) функция состояла в мобилизации социальной поддержки и легитимации установления коллективистской диктатуры. Особенностью тактики большевиков было то, что они совершенно не церемонились с формальными представительными институтами – как старыми (разгон Думы, Сената, а затем Учредительного собрания), так и новыми – Советами (которые интересовали их исключительно как легитимация переворота) или даже революционными органами власти (подтасовка состава ВРК)[242]242
  Пролетарская революция. 1922. № 10. С. 88.


[Закрыть]. При господстве мелкобуржуазных партий (эсеров и меньшевиков) Советы, по мнению большевиков, «неизбежно опускались все ниже и ниже, перестали быть органами восстания, как и органами государственной власти, а решения их неизбежно превращались в бессильные резолюции и невинные пожелания», способствуя мобилизации «сил контрреволюции»[243]243
  Шестой съезд РСДРП (большевиков). Август 1917 года. Протоколы. М., 1958. С. 316.


[Закрыть]. Это позволяло ставить вопрос об их разгоне в порядке революционной целесообразности. Подобным образом большевики и их левые сторонники действовали в отношении Учредительного собрания, в котором «было, может быть, много революционной чистоты, но зато было слишком мало революционной мудрости»[244]244
  Штейнберг И. От Февраля по Октябрь 1917 г. Берлин; Милан, 1918. С. 38.


[Закрыть]. Допустив созыв Конституанты в надежде получить в ней большинство сразу после переворота, большевики пошли на его роспуск, увидев обратную картину, хотя позднее объясняли созыв Учредительного собрания стремлением продемонстрировать массам его «буржуазный характер»[245]245
  Яковлев Я. К вопросу о большевистской тактике в Октябре // Пролетарская революция. 1927. № 21. С. 15.


[Закрыть]. Концепции либеральной конституирующей власти в виде Учредительного собрания была противопоставлена концепция «советской демократии» (Съезда советов), а эта последняя, в силу ее явной неэффективности, уступила место принципу однопартийной диктатуры. Для самих большевистских авторов эта установка имела много общего с традициями якобинцев и народников, хотя позднее они решительно отвергали аналогии с «мелкобуржуазными революционерами»[246]246
  Мицкевич С. Русские якобинцы // Пролетарская революция. 1923. № 6–7 (18–19). С. 3–26; Батурин Н. О наследстве «русских якобинцев» // Пролетарская революция, 1924, № 7 (30). С. 82–89.


[Закрыть]. Эти представления о возможности манипулирования институтами народного представительства в тактических целях определяли позицию большевизма в интернациональной перспективе. Большевизм выдвигал идею мировой революции, а его лидеры пребывали в ожидании стихийного «девятого вала» революции, «мирового Октября» и создания Мировой советской республики как следствия мировой войны и русской революции[247]247
  Зиновьев Г. Новая волна мировой революции // Коммунистическая революция. 1923. № 21–22. С. 5.


[Закрыть]. В условиях революционного кризиса советская легитимность была необходима если не для успеха военного переворота, то для последующего удержания власти.

В связи с этим проясняется существо известного внутрипартийного конфликта накануне Октябрьского переворота, состоявшего фактически в расколе сторонников декларативной и латентной функций советов. Первые (как Зиновьев и Каменев), увлекшись «конституционной игрой» в советскую демократию, всерьез полагали осуществимой комбинацию Учредительного собрания и Советов, которую они рассматривали как реалистический политический компромисс, позволяющий большевикам бороться за власть в качестве оппозиционной партии в будущей Конституанте. Вторые, видевшие в советах исключительно технический инструмент захвата власти, решительно выступали против подобных компромиссов. Наиболее решительным противником постановки вопроса о предварительном поиске легитимных форм завоевания власти был сам Ленин, «гениальный оппортунизм которого» в сочетании с «политической беспощадностью» выражался в быстрой смене тактических лозунгов, которые, хотя «ошарашивали» однопартийцев и даже казались им «дикостью», но затем «давали богатейшие результаты»[248]248
  «Гениальный оппортунизм Ленина» признавался соратниками: Луначарский А.В. Великий переворот (Октябрьская революция). Пб., 1919. С. 70, 80–81.


[Закрыть]. В ситуации вакуума власти советская система четко проявила латентную функцию: она служила для маскировки заговора и постепенного установления контроля над конституционными институтами власти. По достижении этой цели (к ночи 24 октября), когда отпала необходимость «прикрываться остатками традиций двоевластия», уже не составляло труда окончательно «перерезать пуповину легальности»[249]249
  Троцкий Л. История русской революции. М., 1997. Т. 2. С. 117.


[Закрыть]. Советская система, следовательно, представляла интерес не как система управления, а скорее как инструмент социальной мобилизации, захвата и удержания власти революционной элитой.