Текст книги "Таджикистан 1992–2005. Война на забытой границе"

В пограничные войска я во многом попал из-за событий в Таджикистане. В марте 1993-го в Омском общевойсковом командном училище (ВОКУ), где я учился на четвертом, выпускном курсе, появились представители пограничных войск. Как раз в те дни на всю страну гремела история о героических событиях в Московском пограничном отряде. Это и повлияло на выбор цвета фуражки. 19 июня 1993 года я получил диплом и лейтенантские погоны, отправился к новому месту службы – в Забайкальский пограничный округ.

В Чите встретил множество выпускников различных военных училищ и познакомился с лейтенантом Вячеславом Токаревым, закончившим Новосибирское ВОКУ. Нормальный, спокойный, тихий парень. Он родился 19 февраля 1972 года в городе Бийске Алтайского края. Любил поэзию Дениса Давыдова – героя Отечественной войны 1812 года, знал наизусть много его стихов. Вячеслав с детства хотел стать военным, поэтому поступил в Новосибирское высшее военное общевойсковое командное училище в 1989 году, сразу после окончания средней школы.

Мы жили с Вячеславом в одной комнате офицерского общежития. Помнится, ни у него, ни у меня тогда не было девушки. Пытались, конечно, ухаживать, но без особого успеха, да и времени на это не оставалось. Дней десять нас, молодых офицеров, вводили в обстановку, проводили дополнительное обучение. Затем меня отправили в республику Тува, в 28-й Кызыльский пограничный отряд.

В Кызыле последовал еще один дополнительный курс обучения, и затем нас назначили на должности заместителя начальника пограничной заставы по работе с личным составом. Я был направлен на 2-ю заставу «Аргамджа», он – на 4-ю, «Бийскую».

Тут как раз пришла очередная телеграмма из округа – и начался набор добровольцев для прохождения боевой стажировки в Республике Таджикистан. Естественно, мы с Вячеславом написали рапорты «по желанию». В тот момент почему-то казалось, что скоро все вооруженные конфликты закончатся и на нашу долю больше не выпадет возможностей проверить себя. Мы же росли на примере войны в Афганистане, в училище доводилось общаться с опытными преподавателями – участниками тех событий. Кроме того, я всегда придерживался такой жизненной установки: «Начинать следует там, где тяжело. Зато потом будет легче».

Наши рапорты поначалу «завернули» – мол, молодые еще, границу не прошли. Однако после того, как пара человек отказалась от командировки, нас включили в число стажеров. Так в августе 1993 года я и Вячеслав отправились в Группу Пограничных войск Российской Федерации в Республике Таджикистан, в 117-й Московский пограничный отряд. Тогда практиковались командировки на девять месяцев. Поэтому таких, как мы, в войсках называли «девятимесячниками».

В Таджикистан я и Токарев прибыли в августе 1993 года. В Душанбе нас, как и всех «девятимесячников», отправили на очередные двухнедельные курсы, действовавшие в учебном батальоне в так называемом «Риссовхозе». А уже по окончании начальник отряда подполковник Василий Масюк определил меня на должность заместителя начальника резервной заставы 1-й комендатуры. Токарев возглавил нештатный разведывательный взвод десантно-штурмовой маневренной группы – ДШМГ.

На границе было неспокойно. Боевики периодически нападали то на одном, то на другом участке, после чего быстро откатывались в глубь Афганистана. Противник был оснащен очень неплохо. Например, во вражеских схронах находили таблетки-стимуляторы, позволявшие «духам» совершать длительные переходы, нести запредельный по массе груз. Другие вещества помогали бандитам атаковать, не боясь смерти. Один мой сослуживец, воевавший в составе ДШ в Хорогском отряде, вспоминал, как его бойцов атаковали такие моджахеды-биороботы. Они шли на пулеметы в «психическую» атаку в полный рост.

По данным разведки, боевики прошли обучение в специализированных лагерях подготовки, функционировавших еще со времен афганской войны. Они прекрасно владели личным и групповым оружием, хорошо отработанным тактическим взаимодействием. Среди «духов» были таджики из состава Движения исламского возрождения Таджикистана (ДИВТ), пакистанцы, арабы. Где-то на участке 13-й заставы действовал печально известный в годы чеченской войны Хаттаб. Правда, в тот момент он был никому не известным рядовым бандитом.

Нужно заметить, что о событиях, происходивших в Республике Таджикистан, в России практически ничего не писали и по ТВ не рассказывали. Было чувство, что эта страна попросту брошена. Как я позже понял, после распада Союза определенные реакционные силы решили втянуть эту страну в зону исламского фундаментализма. Но не вышло, поскольку на границе продолжали стоять российские пограничники.

В то время Московский отряд напоминал муравейник – в нем все бурлило. Позже я спросил у бывшего начальника отряда полковника Масюка, сколько же в его подчинении было людей. Оказалось, что к 1994 году эта цифра составляла более 10 000 военнослужащих! Усиленная дивизия! После событий на 12-й заставе туда стягивали пограничников со всей Российской Федерации, а также военнослужащих 201-й дивизии, вертолетчиков и так далее. А еще две мотоманевренные группы, ДШМГ, саперы, артиллерия…

Все, кого мы встречали в отряде, казались закаленными и обстрелянными. Как-то по дороге в столовую мы с Вячеславом увидели у штаба офицера, которому что-то выговаривал командир части. Позже узнали, что это был Андрей Мерзликин. Хоть он являлся всего лишь лейтенантом, как и мы, но показался бывалым офицером. Впрочем, нам тогда все офицеры Московского отряда поначалу представлялись бывалыми, потертыми жизнью, обстрелянными.

В сентябре я получил назначение в комендатуру, дислоцировавшуюся в Пархаре, в состав резервной комендатуры. Комендант направил меня на одну из застав – для «обкатки». Через две недели пребывания на заставе меня включили в группу, обеспечивавшую переговоры с командиром афганской 55-й дивизии Кази Кабиром.

До переговоров со стороны Афганистана постоянно происходили нападения, следовали провокации. Пограничное руководство обращалось к соседней стороне с просьбой навести порядок на границе. Но провокации продолжались. Чтобы переговорный процесс пошел в «конструктивном ключе», по соседнему берегу был нанесен огневой удар. Стреляли из всего, что было: артиллерии 201-й дивизии, БТРов, БМП и так далее. Через сутки афганская сторона прислала посланников для переговоров.

Тогда же впервые близко увидел афганцев. Помню, как удивился, когда увидел, как они переправляются через бурную пограничную реку Пяндж на надутых резиновых камерах от автомобильных колес. Завидная смелость!

Когда афганцы доплыли до таджикской стороны, спустился к воде, помог им выйти на берег. Затем охранял место проведения переговоров. На следующий день у меня внезапно поднялась температура, стало знобить. Поначалу подумал, что чем-то заразился, руки не помыл или еще что. Однако в районе колена обнаружились следы от укуса змеи. Скорее всего, меня цапнула гадюка в момент перемещения к афганцам на встречу. К счастью, организм был молодой – отлежался, температура спала, и через три дня я уже был в строю.

Токарева направили в десантно-штурмовую маневренную группу – ДШМГ. В тот момент, в 1993 году, это было единственное подразделение, которое действовало активно. Десантники постоянно куда-то высаживались, что-то прочесывали. Неудивительно, что по итогам командировки Вячеслав был удостоен ордена «За личное мужество».

Весной 1994-го я уже командовал 1-й заставой Московского отряда. Людей по-прежнему не хватало. Те, что были в строю, из-за постоянного несения усиленной службы смертельно выматывались, что порой приводило к несчастным случаям.

В один из дней на правый фланг отправился дозор по КСП. Все в тот день шло как полагается: личный состав наряда получил приказ, расписался в журнале получения приказов, в журнале инструктажа по мерам безопасности. Затем выдвинулся на фланг. По дороге наряд остановился на пограничном посту «Беркут» – отдохнуть, покурить и попить чая, что разрешалось согласно приказу. На посту старшим был офицер, который разрешил своим подчиненным проведение чистки оружия.

Один из солдат с этого поста разобрал автомат: снял крышку со ствольной коробки, извлек возвратную пружину. Ему оставалось снять затворную раму, стоявшую в переднем положении. Но боец при этом зачем-то нажал на спусковой крючок. Как назло, в патроннике оказался патрон. Произошел случайный выстрел. Один из моих подчиненных получил тяжелое ранение в легкое.

На помощь на БМП прибыла медсестра из 149-го полка 201-й МСД. Она должна была наложить воздухонепроницаемую повязку, чтобы исключить пневмоторакс, но вместо этого сделала обычную бинтовую перевязку. Затем за раненым прибыл вертолет, но было уже поздно – не довезли.

БМП-2 мотоманевренной группы Московского пограничного отряда

Для разбирательства ко мне на заставу прилетел полковник Харковчук. Он был сильно не в духе. Буквально перед этим полковник находился в Пянджском отряде, где проводил точно такое же разбирательство, связанное с гибелью военнослужащего. Жертвой был лейтенант Владимиров, который погиб в результате подрыва на фугасе бронетранспортера. Офицер сидел на броне, когда взрывом его сбросило под колеса. Машина переехала через Владимирова, и он умер. Ко всему прочему, погибший был сыном генерала Владимирова – хорошего генерала и человека, давнего друга Харковчука. Генерал Владимиров был у меня на выпуске из военного училища председателем госкомиссии.

При расследовании гибели моего подчиненного не было выявлено ни одного нарушения. Все формальности оказались соблюдены, все инструктажи проведены, все записи и росписи во всех документах произведены. Но Харковчука это не удовлетворило. Он рекомендовал снять меня с должности, а командованию части – решить вопрос о моем дальнейшем назначении.

«Наказали» меня необычно, но в духе того времени, когда катастрофически не хватало офицеров с боевым опытом. Мне было предложено на выбор три майорских должности и одна капитанская. Я выбрал должность начальника заставы 2-й мотоманевренной группы, базировавшейся на комендатуре «Иол», которая была вооружена боевыми машинами пехоты БМП-2. Благо опыт был, довелось служить в ММ Г еще во времена Афганистана, да и после вывода войск – замбоем.

Командовал ММГ мой давний коллега – подполковник Александр Петров.

До этого в Московском отряде был разговор с зампотехом части Андреем Савичем, с которым мы были знакомы со времен войны в Афганистане. Он сказал:

– Серега, ты же БМП хорошо знаешь, справишься.

Устройство и тактику использования БМП я знал хорошо. Но дело было в том, что как такового моего подразделения на тот момент не существовало. Его только предполагалось создать. Мангруппа должна была состоять из трех застав, но в реальности было развернуто только две. Весь офицерский состав ММГ состоял из «гуманитариев», прибывших в командировку из России, откуда-то с Северо-Запада. На первой заставе было 6 БМП, на второй – 3. Старые машины, так же, как и я, прошедшие Афганистан. Я даже встретил свою бывшую машину под номером 776.

Первой заставой ММГ командовал лейтенант, второй – старший лейтенант. Мне, капитану, предстояло создать третью. Поначалу у меня не было ни людей, ни техники. В подчинении имелись только два заместителя и старшина. Механиками-водителями БМП были славяне-контрактники, которые свои машины попросту убивали. Не следили за техническим состоянием, гоняли на запредельных режимах. Знали, что ожидается прибытие в ММГ «нулевых» машин – с Дальнего Востока, с баз хранения.

Рассчитывали, что новые машины отдадут им, а они свои «убитые» отдадут прибывающим из учебной школы «Прогресс» наводчикам-операторам, механикам-водителям, таджикам по национальности. То есть политика замены россиян призывниками из Таджикистана набирала обороты.

Я предложил коллегам – начальникам застав: пока не прибыли новые экипажи и машины, по-честному, жребием, «раскидать» имеющиеся девять машин с экипажами по трем заставам. Чтобы потом на каждую заставу дать по три новых, с экипажами из местных призывников. Во всех подразделениях оказался бы личный состав схожей квалификации – три новых, три старых.

Но ребята отказались. В итоге по прибытии новых машин мне на заставу досталось шесть, на вторую – три. Первая застава вообще не получила ничего. Ну извините, подумал я тогда: вы только приехали, а я уже семь лет в отряде. К тому времени и у меня это был второй «заход» в мангруппу. Первый был во время афганской войны.

С вновь прибывшими пришлось немало повозиться, но удалось добиться высокой степени боеготовности. Тогда же я разработал символику подразделения. На третьей заставе это стала цифра «2», изображенная в виде кобры, – по номеру мангруппы. Она же была изображена и на нарукавном знаке – кобра на фоне БМП. Позади боевой машины пехоты изображались посты, высившиеся в районе Иола: Навранга, Тург, Алтай. Любопытно, что даже после вывода российских пограничников из Таджикистана подразделение сохранило эту символику.

До Таджикистана мне уже довелось порядочно послужить на границе. Сначала срочником, затем – офицером. Отец был военным. Поэтому и я с детства мечтал стать офицером. После школы пробовал поступать в Алма-Атинское пограничное училище, но неудачно – не прошел медкомиссию. В 1985 году был призван в пограничные войска. Полгода служил в Магаданском отряде, потом полтора – на Камчатке. Окончил строевую школу сержантского состава. После «срочки» вновь поехал поступать в Алма-Атинское училище, на этот раз – удачно.

После выпуска из училища попал в Дальневосточный пограничный округ, на ОКПП «Хабаровск», в отделение пограничного контроля «Нижнеленинское» (Еврейская автономная область). Служил старшим контролером, затем – заместителем начальника отделения. Летом отделение оформляло речные суда, а зимой – автомобильную ледовую переправу.

По месту службы жилья не было. Несколько месяцев жил в канцелярии. Железная койка и тумбочка – что еще молодому лейтенанту нужно? Но я был женат. И моя любимая жена с маленьким ребенком находилась у родителей в Омской области.

Мы с Мариной с одного села, жили на одной улице, с одного дома. Дом был двухквартирный. Наши комнаты были через стенку. Она младше меня на шесть лет. Когда я уходил на срочную службу, Марине было двенадцать, дружила с моей младшей сестрой Татьяной. Меня тогда мама «подкалывала»: растет невеста для тебя. Я злился – кому нужна такая противная девка! Она ведь с детства с характером была, в обиду себя не давала.

Когда после третьего курса мне из училища пришлось уйти (через год восстановился), Марина как раз школу закончила. Едва увидел – вспыхнула любовь. Оглянуться не успел, как поженились, родили первенца, Игоря! И с тех пор жена за мной как хвост – повсюду.

Так что скоро пришла телеграмма: «Вылетаю. Встречай. Марина». Поставила перед фактом. Пришлось срочно искать свободную жилплощадь. Она обнаружилась в шести километрах от службы, в полузаброшенном армейском укрепрайоне. Прежде там стоял артиллерийско-пулеметный полк, но в связи с улучшением российско-китайских отношений его сократили. В военном городке расформированной части оставалось множество брошенных квартир с выломанными дверьми, выбитыми окнами, без электропроводки. Одну из них я привел в порядок, вбухав в ремонт пару своих лейтенантских зарплат, и стал там жить. Вода в городке была привозная. Из крана вода шла настолько ржавая, что годилась только для мытья полов. Повсюду сновали огромные крысы, летало множество комаров.

Отопление зимой функционировало слабо, спасали лишь электрообогреватели. Из-за холода и влаги наш сынишка заболел – воспаление легких в тяжелой форме. За огромные деньги через таможенников удалось достать сильнодействующие лекарства. Врачи больницы, где лежал сын, когда их увидели, удивились: «Где вы раздобыли такие медикаменты?!» С их помощью удалось поднять на ноги не только сына, но и еще одну девочку, лежавшую в больнице с тем же диагнозом.

В то время в разгаре была война в Таджикистане. Солдаты то и дело подходили ко мне с рапортами на перевод в эту республику. Порой мне было неудобно – они будут служить там, а я вроде как в стороне. Дважды писал рапорты, но начальник их рвал, мол, а здесь кто служить будет?! Лишь с третьей попытки отпустил.

В Таджикистан я хотел попасть по двум причинам. Во-первых, как любому военному человеку, мне хотелось проверить себя в реальных боевых условиях. Во-вторых, во время службы на КПП я относился к делу принципиально, что многих очень раздражало. На дворе стояла первая половина 1990-х. В пунктах пропуска на границе царил беспредел. Ко мне постоянно подходили какие-то мутные личности с предложениями: мы заплатим тебе столько-то, а ты закроешь глаза на то-то. Я отказывал. Тогда посыпались угрозы:

– Мы знаем, где ты живешь, знаем, кто твои жена и сын. Ты со службы пешком возвращаешься, мы тебя машиной собьем…

Пару раз на меня по дороге со службы нападали. Как-то окружили местные крепкие пацанчики и начали цепляться, провоцировать драку. К счастью, на помощь пришел один мой знакомый, с которым познакомились на рыбалке. Видимо, он был в авторитете – гаркнул: «Кыш отсюда!» – и тут же толпа разбежалась.

В другой раз, также вечером, натравили здоровенного мордоворота. Но я, как говорится, ударил первым – и мне повезло! Вырубил с одного удара. С тех пор втихаря носил с собой табельный пистолет – официально начальство не разрешало. В подъезд заходил со стволом наготове, поскольку лампочки в нем постоянно воровали либо разбивали.

С каждым днем угрозы со стороны коммерсантов-бандитов нарастали. Мне было страшно за семью. В конце концов написал очередной рапорт на перевод в Таджикистан. Начальник, который заворачивал предыдущие рапорты, на этот раз подписал документ, пожал мне руку и сказал:

– Скажу честно, будь я помоложе, тоже поехал бы с тобой.

1 апреля 1994 года я отправился в Таджикистан. Летел с группой офицеров на транспортном Ил-76 по маршруту Хабаровск – Душанбе с посадкой в Новосибирске. Разумеется, каждый, кто летел в Таджикистан, изрядно «заправился» водкой. А в Новосибирске «дозаправился». Условия перелета были довольно специфическими: на борту оказалось много офицеров с женами, при этом туалет в этом самолете не предусматривался конструктивно. Для желающих сходить «по нужде» летчики ставили бидон. Мужикам это дело привычное, а вот с женщинами – сложнее. Чтобы выручить дам, мужчины сооружали из шинелей что-то вроде ширмы.

Когда приземлились в аэропорту Душанбе, первое впечатление – проходной двор! Между взлетными полосами паслись стада коров. Какие-то машины ездят туда-сюда по «рулежкам». Прямо к трапу самолета прибежали таджики-торгаши. Продавали прибывшим все подряд:

– Командир! Минералка, водка – покупай!

А самым главным впечатлением оказалась жара! В Хабаровске еще была холодрыга, а здесь – зеленая трава в полный рост.

Первым делом нас отвезли в «Риссовхоз», в батальон обеспечения. Там начали вводить в обстановку, проводить инструктажи, обучение. Те, кто был в Душанбе уже давно, начали запугивать новичков:

– За забор части без оружия не выходить. В городе полно бандитов. В любой момент могут напасть, ограбить, убить ни за грош!

Под впечатлением несколько офицеров тут же отправились на рынок и заказали себе здоровенные ножи с ножнами. На войну же приехали!

Через несколько дней распределили по отрядам. Меня направили в Пянджский пограничный отряд. По прибытии первым делом отправился к начальнику отряда – полковнику Малофееву. Он запомнился как худой и поджарый человек, при этом страшный матерщинник. Что любопытно, в Хабаровске служил его брат – подполковник Малофеев, точно такой же хам и матерщинник. Когда я вошел, то решил, что передо мной «хабаровский» брат, но почему-то в полковничьих погонах, – настолько оба Малофеева были похожи! Видимо у меня на лице было написано такое удивление, что пянджский брат мне сказал:

– Что смотришь? То мой брат-близнец был!

Через пару месяцев меня отправили в отпуск. Поехал в родную Омскую область, куда предварительно, уезжая на войну, отправил жену с ребенком и контейнер с вещами.

Заместитель по воспитательной работе ММГ Пянджского отряда Константин Некрасов

По окончании отпуска решил возвращаться в Таджикистан один, предлагал Марине оставаться у родителей:

– Там война, там стреляют.

Но она уперлась:

– Я с тобой!

Приехав в Таджикистан, Марина дома сидеть не стала, заявила: буду служить по контракту. Командир части пытался противиться, но недолго. Она добилась своего, начала служить на узле связи. Через пару лет стала сержантом.

Я хотел служить на линейной заставе, но меня определили в мотоманевренную группу замполитом. Я отказывался, поскольку закончил пограничное командное училище. Конечно, нас готовили разносторонне, и выпускник Алма-Аты мог служить кем угодно и где угодно. Но… Хотелось все-таки покомандовать…

Начальник погранотряда меня убедил. Вначале уговаривал: должность майорская, в подчинении одних только офицеров полтора десятка, среди них даже майоры и капитаны есть. Для лейтенанта должность высокая и почетная. Потом моя упертость ему надоела. Четко отданная команда, подкрепленная крепким словцом – и я замполит мангруппы.

Однако заниматься замполитовской работой мне почти не доводилось – постоянно сидел на временных пограничных постах на различных участках границы, участвовал в засадах, находился на боевых выходах. Подразделение было по-настоящему боевым!

Примечательно, что у мангруппы имелся переизбыток техники, остававшейся еще со времен войны в Афганистане. Одних боевых машин пехоты – свыше 10 единиц. У подразделения даже был собственный парк, отдельный от отрядного.

По сути, ММГ равнялась по численности мотострелковому батальону, но в реальности личный состав использовался небольшими группами, служившими для усиления линейных застав, как правило, на неупреждаемых участках. В одном месте находился взвод, в другом – расчет зенитной установки, в третьем – экипаж БМП и так далее. Что-то проконтролировать в такой ситуации практически было невозможно. Задачи мангруппа выполняла не только на участке Пянджского, но и других отрядов, в том числе и на Памире. Туда подразделения забрасывали вертолетами. Им приходилось обустраиваться на голом месте, месяцами жить в землянках и блиндажах, без бани и нормального питания.

С весны и до середины лета на участке Пянджского отряда нарушителей было мало, поскольку река Пяндж сильно разливалась, а течение в ней было бурное. Поэтому очередные отпуска личному составу командование обычно старалось дать в первой половине года. К концу лета – началу осени она мелела, и нарушители начинали перебираться с берега на берег. Прежде всего это были боевики. Тактика наших противников – «вовчиков» заключалась в просачивании мелкими группами с территории Афганистана в Таджикистан. Таким образом постепенно накапливались крупные вооруженные формирования, способные противостоять правительственным войскам. Вместе с оппозиционерами шли афганские душманы и наемники, наживавшиеся на войне. Кроме того, немалую часть нарушителей составляли наркоторговцы.

Основной задачей мангруппы на участке Пянджского погранотряда было прикрытие неупреждаемых участков, прочесывание местности в поисках нарушителей границы либо для выставления засад или скрытых постов на путях их возможного движения. По сути, мы были подразделением специального назначения. С вечера наши военнослужащие заступали в наряд на двенадцать часов – вне зависимости от погоды. Сменялись только на заре.

Казарма ММГ Пянджского отряда

Часто приходилось «работать» на островах, находившихся на реке Пяндж. Когда на них проникали вооруженные группы «духов», туда наносился огневой удар силами артиллерийского дивизиона пограничного отряда. Если его огневой мощи не хватало, на помощь приходила артиллерия 201-й дивизии: самоходные артиллерийские установки «Гвоздика». После того как «дым рассеивался», в дело вступали мы – прочесывали острова в поисках противника.

Иногда весь личный состав на пару недель собирали в полевом учебном центре отряда, который находился на безводном плато Халкояр. Там проводилось боевое слаживание – солдаты рыли окопы, ползали по-пластунски, стреляли из различных видов оружия. Но главное – знакомились друг с другом.

В самом гарнизонном месте дислокации наше подразделение размещалось в бывшей конюшне, построенной еще при царе. Крытая железом крыша протекала, пол бетонный, «сушилок» не было, удобства на улице. Стены были обшарпаные, покрытые облезшей от старости краской или побелкой.

Когда я после назначения впервые прибыл в мотоманевренную группу, первое, что увидел, войдя в канцелярию, – лейтенанта, избивающего солдата-таджика. Офицер так лупцевал подчиненного, что кровь на стены летела. Я тут же крикнул:

– Вы что делаете?! Товарищ лейтенант, немедленно прекратить!

Офицер прекратил избиение и, зло глянув на меня, сказал:

– Ты наш новый замполит? Через месяц сам такой же будешь!..

Из-за «собачьих условий» и постоянных разъездов личный состав в мангруппе был злой. Офицеров не хватало, солдаты оказались распущены, никого не слушались, никому не желали подчиняться. Утром на зарядку солдат поднимали несколько офицеров, иногда используя черенки от лопат. В ответ на команду: «Подъем! Выходи строиться на зарядку!» можно было получить солдатским сапогом в голову.

Тот лейтенант как в воду глядел: через неделю я сам солдату отвесил тумака. Увидел через окно, как старослужащий избивает молодого солдата. Кричу:

– Дежурный! Ну-ка, этого драчуна ко мне, в канцелярию!

Привели, спрашиваю:

– Ты за что бойца избил?

Тот нагло смотрит и отвечает:

– Мамой клянусь и хлебом клянусь, никого я не бил.

Тут я рассвирепел. Дело в том, что для меня мать – понятие святое. Моя мама родила восемь детей. Двое умерли, осталось шестеро: три брата, три сестры. И всех она подняла, воспитала. Семья была многодетная, часто приходилось голодать. Словом, и понятие «хлеб» для меня свято. А этот врет, мамой и хлебом клянется! А еще мусульманин! Для них эти слова всегда святыми были. А этот без зазрения совести и веру позорит!

Вечером, после отбоя, решил проверить наличие личного состава. Половины солдат на месте не оказалось. Куда подевались люди – дежурный не знает. Пошел их искать. Нашел за казармой, на лужайке. Парни расслабились: лежат на травке, плов, из-за забора притащенный, едят, водку пьют. Не жизнь, а песня. Я подошел – на меня ноль внимания. Даже предложили:

– Давай, лейтенант, выпей с нами.

Разгромил я тот шалман, бутылки побил, дал понять, что со мной такие номера не пройдут.

После всего увиденного мы, вновь прибывшие офицеры, решили навести порядок в подразделении. Это оказалось совсем не просто. Пока мы наводим порядок в одной части казармы, в другой солдаты разбегаются во все стороны, как беспризорники.

Чтобы переломить ситуацию, сделать из неуправляемой толпы боевое подразделение, приходилось действовать жестко. Как-то за очередной «косяк» я обматерил перед строем солдата-узбека (иначе местные просто не понимали). Тот в ответ:

– Выйдем на «боевые», я тебя завалю.

Я в ответ сорвал с плеча автомат, дослал патрон в патронник и бросил оружие ему в руки:

– На, стреляй!

Тот растерялся от неожиданности, затем отбросил автомат в сторону и, бормоча ругательства на узбекском и русском, пошел прочь. После этого случая никто из местных солдат со мной не связывался. Но и я понял, что зашел слишком далеко. И не только потому, что мог схлопотать пулю в пузо. Как бы ты ни был зол, нельзя касаться болезненных тем: семьи, матери, религии, национальности, физиологических отклонений.

Нелегким делом оказалось организовать учет боеприпасов. Мангруппа постоянно находилась на «боевых», после которых оставалось множество патронов, снарядов, гранат. Все это было свалено в большие ящики, стоявшие в «оружейке». При обследовании помещений казармы я обнаружил еще множество неучтенных боеприпасов. Открываешь прикроватную тумбочку какого-нибудь бойца – там ручные осколочные гранаты лежат. В каптерке из-под тряпья извлек 6 огнеметов РПО «Шмель». Термобарическое оружие! На крыше казармы нашел целую кучу патронов и деталей от различного вооружения, включая ствол от БТРа, лежавшего там еще со времен войны в Афганистане. А еще автоматные магазины, пулеметные ленты…

Электросигнализационная система на участке Пянджского пограничного отряда

Как же осуществлялась охрана границы? По утверждениям вышестоящего командования, должным образом. Но о любом явлении можно судить по-разному. Решения принимались начальниками, глобально мыслящими, но мало думающими о тех, кто стоял на переднем рубеже. Изменения тактики действий противника, ситуации на границе и внутри Республики Таджикистан требовали совершенствования не только организационно-штатной структуры российской Группы Погранвойск, но и поиска новых, более эффективных форм и способов служебно-боевой деятельности, приведения их в соответствие со складывающимися условиями обстановки.

По предполагаемым местам расположения нарушителей границы наносились удары артиллерии, авиации, группового оружия, но, как правило, никакого вреда противнику эти удары не приносили. Чаще всего итогом этих обстрелов было пустое, неоправданное расходование средств. А также лазейка для списывания боеприпасов, в том числе устаревших и бракованных (этого «добра» у нас хватало).

В первую половину 90-х годов у нас существовала практика, когда по обстановке на границе в случае прорыва нарушителей в тыл для их ликвидации или задержания применялась бронетехника. С бронетранспортерами еще все понятно. «Восьмидесятка» (БТР-80) в такой ситуации бывает востребована. Скоростная машина, обладает неплохой проходимостью и боевой мощью, даже некоторым комфортом.

Но вот по случаю и без случая применять боевые машины пехоты, особенно при проведении пограничного поиска в горах, – непозволительная роскошь, неразумность и даже глупость. В бою, при ликвидации вооруженных банд БМП – вещь необходимая. Но она не предназначена для погони за одиночными нарушителями границы. Создает слишком много рева, шума, лязга гусениц, и в итоге никакого толка. Мало было толка и от такой тактики действий, когда при сработке сигнализационного комплекса или обнаружении нарушителей границы на место мы выезжали на бронетехнике, заранее демаскировали себя и только фиксировали факт нарушения границы. Преследование чаще всего положительного результата не давало, поскольку рубеж основных инженерных сооружений часто находился вблизи кишлаков, где нарушителей не только укрывали, но и обеспечивали всем необходимым.