Текст книги "Железо. Книга 1"

Но все же вместо того, чтобы внять словам воина Сагула и идти торговаться с Жадным Гнадом, люди оставались в очереди к Миннинньюа и пытались отстаивать свои права. Несколько раз дело дошло до драки. Гаш – известный соплеменникам как Ловкач, за то что будучи без одной руки по локоть выиграл спор, станцевав с тремя объемистыми кувшинами полными воды, не обронив ни капли, а все потому что дождался зимы, – ни в какую не хотел расставаться с сандалиями из кукурузы, которых с таким трудом навязал целую охапку, поэтому сначала подбил глаз жнецу, а потом, склонив голову, как рассвирепевший бизон, бросился на подоспевшего воина. Но тот к всеобщему ужасу встретил его тычком кинжала под подбородок. Еще один стал бросаться кусками вонючего компоста, который пришел продать – его жнецы игнорировали, не желая брать с него оброк, но после этой выходки приговорили к поиску прощения у Отца на карьере в течение двух зим.

На памяти Венчуры соплеменники вечно мирились с выходками представителей власти в племени, но в этот же раз, к его жаркому изумлению, они исступленно боролись за свое. И вот, когда уже в очередях пошли злые шепотки о том, что жнецов надо всем скопом удавить – если вождь благоразумен, то не станет полплемени ссылать в карьер или яму, ведь тогда как минимум некому будет возделывать поля, – Хехьюута нашли убитым в своем жилище, а его женщину преклонных лет – жестоко изнасилованной. Народ не смог поспорить с тем, что неотпетый жрецом товар на прилавок теперь и не выставишь, но зато каждый теперь мечтал поглядеть на то, как убийцу подвергнут мучительной смерти.

– Но ведь он не просто их убил, а еще и стащил несколько кирпичей вместе со стряпней старушки, – сказал Лут. – Может, и впрямь Шестипалый ни при чем, а так совпало?..

– Кирпичи и пара кусочков жареной игуаны – это все, что нашли в шалаше мусорщика? – хмурился Венчура. – Я скорее поверю в то, что бедолага копил их себе для лучшей жизни.

– Зато на карьере теперь его будут кормить задаром. Лучше уж так, чем подыхать здесь с голоду, волоча с рассвета до заката кучи засохшего дерьма… Возможно, он на то и рассчитывал… Убей он кого помельче – отправили бы в яму или пустили бы на корм лошадям…

– Лошади разве едят человека?..

– Думайте как хотите, а я уверен, что за этим стоит клятая Шестипалая Рука, – жарко проговорил друзьям Джамайка, Скорый Глаз, – если не весь верховный совет. Только люди зажили, так эти койоты стали понимать, что они нам нужны все меньше и меньше, вот и отобрали у нас хоть какой-то выбор… Старика убили, да. Но не за кирпичи. И не мусорщик.

– Может, и так, – мрачно проговорил Венчура, который не любил слишком простых ответов. Лут нервно усмехнулся.

– Миннинньюа была щедрой и открытой, торговала у всех на виду – это и сгубило ее дело, вот мое мнение… С нами такое вряд ли произойдет, да… Цепляться не за что. Но если неугодных у нас стали попросту вырезать, а вину сваливать на убогих, с помпой и под чествование толпы, то я даже и не знаю… Хочу ли продолжать…

Венчура гневно повернулся к Луту.

– Конечно же, хочешь. И потом, даже если тебя уже не будет, когда нас раскроют, думаешь, люди не вспомнят всех, кто в этом участвовал?

Лут повел взором по восторженно гомонящим рядам соплеменников вокруг арены и грустно вздохнул.

– Разумеется, вспомнят и ткнут пальцем. Они ж все дурачье.

– Каким бы дурачьем они ни были, – скривился Венчура. – Они не заслуживают так жить…

Венчуре и его друзьям однажды пришла на ум гениальная идея развернуть в каменном гроте торговую точку, где по ночам обменивались не самими вещами, а исключительно слухами о тех, кому есть, что обменять. Подростки старательно запоминали имена и товары, а также то, на что именно человек готов был обменять их с большей охотой, а на что только в крайности и с ножом у горла. Они сводили людей наивыгоднейшим для них способом. Никто из воинов, жрецов, жнецов и прочих располагающих властью не мог накрыть их прилавок слухов, потому что при появлении кого-то, помимо простого люда, все вдруг становились не у дел. Отбирать было нечего, а уличить в чем-то незаконном – почти невозможно. И самое главное, среди соплеменников пока не нашлось тех, кто желал бы их дело испортить.

Прилавок слухов продержался уже две весны, а Венчуру любили и поддерживали те, кого он сводил, но в самом племени, на первый взгляд, за подростком был закреплен статус бездельника – за свои сделки он брал крохотную долю, и то больше в виде благодарности, себе и своим помощникам только на самое необходимое. Когда же не хватало и на самое необходимое, Венчура плелся к колодцам на Площади Предков и брался таскать воду за еду.

– А на карьер пойти, долг отдать Отцу не хочешь? – интересовалась у него мать. – Ты уже достаточно повзрослел. Героем станешь, будут уважать тебя и нас, еда задаром до самой смерти…

– И кому от этого станет легче?

– Как это кому, дурья твоя голова!.. Тебе не придется воду таскать и на шее нашей сидеть!.. Говорящий с Отцом тебя лично благословит на глазах всех за помощь Отцу…

– Я людям помогать хочу, а не Отцу, – отвечал Венчура. – Ему и так помогают все кому не лень. И кому лень – как ни странно, тоже… Много они за это получили, спроси у них?.. – он кивал в сторону топчана, ножки которого были вырезаны из костей чьих-то ног. – Вот так высшая награда!..

Мать замахивалась на него черпаком, и он сбегал из хогана к своим друзьям или в одиночестве шатался по каньону. Вне дома ему всяко были рады больше.

Но за то, что ему недавно удалось провернуть с горсткой помощников, его полюбили чуть ли не сильнее, чем распростертого сейчас посреди арены Хехьюута. Собственно, далеко не ради Хехьюута все племя стянулось сегодня к церемониальной арене, которая служила обычно для игры в муджок, вече и редких празднеств. Суд могли провести и у алтаря. Но сегодня ночью надвигались выборы. Самые настоящие выборы, впервые за очень долгое время. И Венчура, несмотря на свой молодой возраст, к рьяному одобрению большинства участвовал в них.

Все началось с прилавка Жадного Гнада. Людей не покидало ощущение, что среди его ассортимента присутствует в том числе и их вчерашнее имущество, изъятое жнецами для распределения, но доказать этого они никак не могли. Большинство вещей было лишено знаков отличия: горшки без барельефа, одежда без вышивок, мебель без гравировки, пледы и циновки без орнаментов – ничего такого, что могло бы пробудить воспаленный ум Танцующего на Костях. А пища была везде на вкус одна. Но подозрения, что на прилавке лежат их вчерашние личные вещи, изводили людей, а гнусная ухмылка Гнада лишь укрепляла их догадки.

Но мало того, что у людей отбирали вещи, а потом им же продавали их снова, так еще и большая часть со склада для перераспределения по всей видимости бесследно увозилась соседям – такой простой вывод напрашивался исходя из того, что слуги Лиллуая забирали всегда намного больше, чем отдавали. Склад с припасами для вспоможения уже должен был треснуть по швам, но ветер по ночам продувал его сквозь бреши в стене, завывая о том, какие же пустоты в нем хранятся.

Советник по торговле Шестипалая Рука ежелунно собирал обоз для обмена с соседним племенем Грязь под Ногтями, и не было сомнений, что в его кладях можно было найти то, что жнецы так беспощадно отбирали у своего народа. Взамен Шестипалая Рука привозил душистый табак – который полагался только тем, чей труд был больше мыслительным, то есть советникам, жрецам, лучшим зодчим на карьере и почему-то воинам, – да специи, что стоили по итогу дороже мяса.

Вождь объяснял эту абсурдную благотворительность тем, что Грязь под Ногтями и так берет весь удар людоедов на себя – когда буквально спишь с оружием в руках, времени не остается на землепашество и рукоделие. А пока соседи воюют, Кланяющиеся Предкам остаются в живых, чтобы целиком посвятить себя и своих потомков освобождению Отца-Железа.

Люди были согласны с тем, чтобы возделываемое ими на полях продовольствие шло сражающимся соседям, покуда сами живут впроголодь, но зато без ужасов войны. Но когда у них стали отбирать нажитые с трудом крохи и обманным путем пополнять ими и без того сытные обозы для дикарей, все стали зло подшучивать, что людоеды живут вовсе не за границей, а в Скальном Дворце – с ними то и надо воевать.

Венчура был возмущен не меньше других и долго думал, как их изобличить – ведь вождь и его советники все отрицали. С толпой сообщников он подстерег Шестипалую Руку, готовящегося к отбытию обоза в племя Грязь под Ногтями. Был только один безопасный проход к соседям, именуемый Сумеречным – в темном ущелье между Паучьей Погибелью и предгорьем, за которым скрывался пыльный карьер. Советник по торговле сидел в бричке, а свита воинов занималась поклажей, утрамбовывая ее напоследок в повозках и приторачивая к крупу лошадей. Дав команду своим людям, Венчура выбежал к ним. Воины при виде него напряглись и схватились за акинаки.

– Советник Кватоко, обождите, – умотавшийся Венчура остановился у возницы, прегражденной воинами, а Шестипалая Рука подозрительно следил за ним свысока. – Вы же путь держите до Грязи под Ногтями?

– А что? К ним переселиться хочешь?

Венчура помотал головой. За ним подоспела немаленькая толпа с такими же взволнованными лицами. Воины напряженно провожали их взглядами, не отнимая ладоней от мечей – в них не было страха, но и гадких шуток, которыми обычно осыпали любого заговорившего с ними соплеменника, они себе сейчас почему-то не позволяли.

– Произошло несчастье. Нэль, – он указал на бледную женщину, что кусала себе пальцы, – измельчила по ошибке в мясной пеммикан вместо дикой сливы плоды аконита. Ее мужчина сильно отравился и в этот миг его мучает неукротимая рвота. Да поможет ему Отец…

– А я здесь при чем? – процедил Кватоко.

– Не так давно жнецы посещали Нэль и забрали у нее долю отравленного пеммиккана… – выпучил глаза Венчура. – То есть никто не знал тогда, что он отравленный…

Пальцы Шестипалой Руки впились в поводья добела. Вечно слезящиеся глазки настороженно скользили по перекошенным лицам пришедших, которых было куда больше, чем его свита. Он открывал было свой непомерно большой рот, но медлил с ответом.

– А почему вы пришли с этим ко мне, а не к Лиллуаю? Бегите с этим к нему сейчас же!..

– Мы уже от него, – соврал Венчура. – Он приказал бежать к вам, чтобы остановить обоз, пока не поздно…

Глаза Кватоко округлились.

– Чушь!.. У нас нет вашего пеммикана. Его место на складе с припасами для вспоможения. Ступайте прочь…

Венчура покачал головой.

– Мы не ослушаемся приказа советника Лиллуая. Он велел предупредить вас, чтобы вы ни в коем случае не отвезли отравленную пищу Грязи под Ногтями. Соседи могут счесть, что мы начали против них скрытную войну, и ополчатся на нас…

Видимо, Кватоко захватила та же мысль. Слегка дрожащей рукой он схватил себя за выпуклый лоб, что-то быстро соображая.

– Он не мог послать вас ко мне, – наконец решил он, испытующе глядя на Венчуру. – Ты мне лжешь, мальчик?

– Спросите его сами, – твердо ответил Венчура. – Или отдайте лоток с отравленной закуской, мы передадим его Лиллуаю…

Большой рот Шестипалой Руки дергался в нервной усмешке, он неверяще покачивал головой. Конечно же, он не мог исполнить просьбу Венчуры, ведь это все равно что признаться на глазах пришедших с ним людей, что их сбережения сбывают соседям. Но и тронуться в путь, не разобравшись, в какую именно повозку Лиллуай сунул этот самый лоток с испорченным пеммиканом, он тоже не мог. И Венчура это знал. И его люди, по всей видимости, тоже. Но они ведут себя так, будто уже давно догадываются обо всем, и это не столько беспокоит их, как возможная вражда с соседями. Блефуют? Кватоко не знал.

Он подозвал к себе воина и поручил ему срочно привести советника по перераспределению имуществом к Сумеречному проходу. Следом он притянул к себе второго воина с густой гривой и белозубой ухмылкой, велел ему отвязать одну из лошадей от повозки, оседлать и во всю прыть скакать к вождю, чтобы доложить ситуацию.

Люди переминались с ног на ногу, чесались и терпеливо ждали, хотя кто-то уже бормотал о расправе над съежившимся в своей вознице Кватоко. Венчура шикал им, умоляя не дать испортить всю его задумку. Если они сейчас просто нападут, закончится все большим кровопролитием в пользу воинов, и никто уже потом не станет разбираться в отравленной еде и была ли она на самом деле в обозе.

Вождь прискакал на коне первым. Малорослый, плотно сбитый, с покатыми плечами и неизменно в пышном роуче из перьев кондора, краснохвостых ястребов и белохвостых стрижей, но в этот раз при нем не было знаменитого посоха, за который его нарекли Приручившим Гром. Спрыгнув с коня, вождь обвел диким взглядом толпу и встретился глазами с возглавлявшим их Венчурой. Тому стало не по себе и он потупился.

– Благодарю тебя, юноша, – вдруг шагнул к нему вождь и порывисто приобнял его. – Я испытываю гордость, когда вижу молодых людей, подобных тебе, кто неравнодушен к судьбе нашего племени. Такого я не забуду…

«Такого я тебе не прощу, имел он в виду», – с холодком подумал Венчура, отвечая ему нервным кивком и улыбкой.

– Я благодарю всех вас, – вождь прошелся ладонью по плечам стоящих рядом с Венчурой. – И мне стыдно, что среди мудрых мужей в совете есть такие ядовитые змеи, как Лиллуай… Вы все открыли нам глаза, благодарю вас…

Вскоре подоспел и сам Лиллуай – сутулый, с нездоровой кожей, вылитый суслик с точно такими же поджатыми ручонками, но с хищным взглядом безжалостного ястреба. Но сейчас его взгляд был затравленным. Он таращился на вождя, что гневно раздувался и глазами давал понять, чтобы тот лучше молчал.

– Ты меня очень разочаровал, – наконец выдохнул Пу-Отано. – Кто позволил тебе так обращаться с людским имуществом?

– Я не…

– Молчи!.. Кто тебе дал право так распоряжаться чужим? – утробный голос вождя гремел, а его глазки пучились и сверкали молниями. – Тебе мало того, что ты имеешь?

Лиллуай выглядел пристыженным и в то же время крайне растерянным. Он украдкой поглядывал на возвышающегося в вознице Шестипалую Руку и непонимающие улыбался.

– Вождь… Мне нет в этом никакой выгоды… Это же Кватоко продает. Это он мог…

Пу-Отано замахнулся на него, и Лиллуай неуклюже отшатнулся.

– Верткая ты гадина, – выругался Пу-Отано. – Ты подставить его вздумал, подбрасывая отраву?.. Метил на его место, что ли? А не думал ли ты, безмозглый червяк, что этой выходкой ты ставишь под удар все наше племя?

– Как я мог его подставить?! Я даже не знал ничего про отраву!..

Пу-Отано замахнулся снова, в этот раз его короткие пальцы оцарапали лоб озадаченного Лиллуая.

– Закрой рот!.. Я бы отправил тебя на карьер до конца твоих дней, но боюсь оскорблять Отца – прикосновение твоих потных ручонок к железу только опозорит его… Не буду я так рисковать. А вот в яме тебе самое место. Уведите его прочь, – приказал он воинам, и те поволокли оцепеневшего советника по перераспределению имущества.

Пожалуй, даже самые недалекие среди людей, приведенных Венчурой, почувствовали нестыковки в обвинениях вождя. Да и сами обвинения казались чересчур наигранными. Но важным сейчас было совсем другое.

– Вождь, – почтительно склонил голову Венчура. – Никто из нас, собравшихся здесь, не может понять, как же так вышло, что за вашей спиной своевольничал такой неугодный человек, как Лиллуай?

Пу-Отано развернулся к юноше. Его грубые, тяжелые черты лица попытались сложиться в улыбку, больше напомнившую гримасу боли, но тусклые глазки сквозили холодом и недоброжелательностью.

– Ядовитая гадина, которую пригрели за пазухой… Кто же мог такого ожидать…

– Никто из нас, – продолжал Венчура, оглянувшись на своих людей, – не сомневается в мудрости и достоинстве каждого из членов вашего совета, и в вашем судьбоносном решении кому в нем заседать… Но после такого, вождь… Теперь, когда одно место в совете освободилось, разве вы доверитесь своему чутью вновь, после предательства того, кого в нем даже не подозревали? Или в этот раз вы сочтете правильным положиться на выбор вашего народа?

Пу-Отано скосил глаза на народ – озлобленный и возмущенный, с изможденными от голода лицами, что очень напряженно и внимательно ждали его ответа.

– Ты опережаешь мои мысли, юноша, – выдавил из себя усмешку вождь. – Подиви меня своей мудростью еще и, того и глядишь, уступлю тебе бразды правления. Но хочу верить, что и сам еще хоть на что-то гожусь… В ночь полной луны, перед взором Отца, устроим выборы!.. И пусть это важное место в совете займет самый из вас достойный!..

* * *

На угольном небосводе восходила полная луна – это означало, что Отец широко раскрыл глаз в надежде увидеть, что сыновья заняты его освобождением все без исключения. По этой причине в полнолуние было необходимо работать и день и ночь без перерывов. Но в этот же раз Отцу вместо работы предстояло запечатлеть выбор достойнейшего для освободившегося кресла в совете из всех, собравшихся на церемониальной арене.

Тела Хехьюута и Нэши убрали, а на их место притащили на санях неотесанную глыбу железных мощей. Число прибывших росло, становилось шумно и жарко, на кольцевых уступах уже не оставалось свободного места – обнимающаяся парочка сверзилась на головы сидящих ниже, но к счастью, обошлось без тяжелых увечий. Жары надбавляли костры, разведенные вокруг мощей, а по краям арены зажгли множество жаровен на треножниках и факелов, языки пламени от которых неистово рвались в небо, а их свет приплясывал на обломках костей, что усеивали фундамент нижних уступов.

У бортика круглого подия важно застыли высшие жрецы в приталенных балахонах и с ожерельями из чугунных звеньев. На самом же подии с удобством расположились несколько советников и сам вождь. Пу-Отано отдыхал на седалище из протертого камня, а его короткопалая рука сжимала цевье длинного ружья – дьявольского изобретения бледнолицых, которое, как ходили слухи, способно было издавать гром не слабее грохота бушующей грозы, а молния из его дула поражала насмерть любого, на кого он его направит. На дуло был насажен череп его бывшего владельца – вождя всех бледнолицых, который жаждал поработить всех славных жителей Кровоточащего Каньона, но Пу-Отано его переиграл. Это были смутные времена, полные страха и отчаяния, и Приручивший Гром был единственным, кому оказалось под силу положить конец войне с выходцами из другого мира – за что и был он единодушно избран главой большого племени заместо коллегии из трех старейшин-глупцов, его предшественников, что оказались беспомощны перед лицом неслыханного вражины.

Рядом с вождем на тюфяках из каплуньего пуха скучали пузатый советник по земледелию Ог-Лакола и вечно чем-то недовольный советник по торговле Кватоко. Его выпуклые и слезящиеся глазки бегали по-своему обыкновению, ища выгоду, но в этот раз ее нигде не находили. В сторонке одиноко покоились тюфяки, предназначенные для Бидзиила, Побеждающего Всегда, и Бу-Жорала, хранителя карьера, но те до сих пор не почтили всех своим присутствием, поэтому Ог-Лакола решительно подмял их себе подмышку для большего удобства.

Личные гвардейцы вождя, в частности Мордовал, которым помимо кирасы полагался грубый, сплошной шлем, соседствовали с высшими жрецами, кривясь под тяжестью доспехов и от нытья в пояснице. Остальные воины торжественно выстроились в повседневной экипировке вдоль нижнего кольца, морщась от криков зрителей под ухом.

И даже некоторые их Смотрящих в Ночь явились засвидетельствовать сегодняшнее событие. Они скромно возвышались со своими копьями в самых дальних углах и верхних уступах. Могуль бледнел на свету факелов где-то позади них, а его взгляд был воткнут, словно нож, по самую рукоять в одного из братьев – худощавого паренька с черными локонами до самых лопаток, правая прядь которых была заплетена в тяжелую косичку с железным кулоном в форме летящей птицы.

– Ты что это, девчонка, выборы задумала испортить? – не выдержав, шагнул к нему Могуль. – Что в твоей руке?

– Копье, – едва разжав губы, процедил Ачуда.

– Ты видишь, какое оно прямое? Твой хребет должен быть таким же. Или уже не держит? – осведомился Могуль. – Так может, мне продеть в него свое копье, как шило в бусины ожерелья?

Ачуда стиснул челюсти и выпрямил спину, насколько смог. Могуль глядел на него с крайним неудовольствием, а затем взметнул взгляд на остальных братьев.

– На какое бы празднество ни пригласили Смотрящих в Ночь, вы должны стоять так, чтобы все вокруг проклинали день, когда отказались вступать в наше братство. Стойте гордо, поглоти вас жерло матери. – Пальцы командира больно клюнули под чью-то лопатку, и еще один брат вытянулся так, словно в самом деле сел на копье.

– А на это я больше не могу смотреть, – Могуль выхватил из-за пояса крик, ухватив Ачуду за его косичку, притянул к себе и отрезал ее под корень. Мальчик сделал хватательное движение за кулоном, но командир отвел от него руку вверх.

– Ты очень удивишь всех нас, девчонка, если скажешь, что твое копье между ног не постигла та же участь еще в раннем детстве… Я не позволю тебе бесчестить наше почетное братство…

Предвещающий Грозу зашагал прочь, сжимая в руке отрезанную косичку, а Ачуда провожал ее виляние побелевшими от гнева глазами.

Посланники Зари и Отцовские Голоса вышагивали по арене, отбивая беспорядочную дробь в чугунные гонги на своей шеях. Дети на руках матерей пронзительно визжали – от духоты и шума, а может, и от ликования при виде железных мощей. Должники и будущие герои карьера пихались острыми плечами, отстаивая лучшие зрительские места. Под бурные овации и стук костяшек о голени и лоб, к склонившему колени перед рудной глыбой Матаньяну-Юло приближались пятеро ставленников.

Венчура шел с поджатыми плечами и одеревенелой спиной, но его глаза горели решимостью – его имя выкрикивало куда большее количество зрителей, и оно явно резало слух вождю, что взволнованно ерзал на своем седалище. А может, дело было лишь в том, что седалище ему казалось непривычно грубым и жестким. Косясь на него, Венчура вдруг вспомнил шутку, что гуляла среди приближенных вождя, мол, тот не приручил гром, а оседлал, судя по вечерним раскатистым хлопкам, эхо которых периодически доносилось из чертога Скального Дворца. Улыбнувшись про себя, Венчура расправил плечи посвободнее.

Рядом с ним шествовали Котори, Блулькара, Миннинньюа и Глогод. Котори был дряхлый старик и лучший кравчий на водяной мельнице. Только благодаря его изобретальному уму и бесценному опыту племя не погибало зимой. Ему были известны тайны консервирования скоропортящейся пищи, он заготавливал сытные питательные смеси из зерен, ягод и мяса, он вялил, коптил, сушил, мариновал и даже варганил клейстер из кукурузного крахмала, что был критически необходим для освобождения Отца и прочих первоочередных нужд племени. В свободное время он вдохновлял непутевых кухарей при Скальном Дворце на приготовление какого-нибудь изысканного блюда, что развлекало советников и их друзей.

Котори не жаждал занять место в совете, его устраивали родные стены мельницы, а на уме были лишь ступки для толчения, мерила и порошки. Но его дочь, его внуки и семьи, с которыми они дружили, заразили немалую часть племени идеей, что лучший кравчий с правом распределять съестное между людьми, способен вознести жизни обделенных на качественно другой уровень. Поэтому старика почти насильно убедили податься в ставленники. Его ноги равнодушно переставлялись, а выцветшие глаза невидяще глядели на Матаньяна-Юло, что изящными движениями опрыскивал водой из чаши священную глыбу.

Что же касалось Блулькары, старшей сестры жреца Мокни, то люди знали ее как скандальную женщину, не отвечающую представлениям Отца о благопристойных дочерях. Ее мужчина Кьявит был зодчим на карьере, одним из тех, кто нес ответственность за исправность такого чуда, как доменная печь. Мало кто понимал, как она работает, по этой причине зодчий жил с Блулькарой на Площади Предков настолько припеваючи, что у женщины не было надобности работать самой – тем более Кьявит был этого против. Однако на карьере с ним произошло несчастье, притом довольно нелепое – кто-то ему сказал, что с фурмами для продува топлива какие-то неполадки, он полез проверять, сверзнулся и сам стал топливом. Это положило конец беззаботным будням Блулькары. Но работать она по-прежнему не желала.

Достаточно быстро она растратила ненужное роскошное имущество в обмен на продовольствие, а вслед за ним и нужное. А потом и остатки самого необходимого. Жадный Гнад знал кто перед ним, и потому раскручивал ее настолько бесстыдным образом, что у соплеменников, стоящих в очереди позади, глаза на лоб лезли, но они все равно не вступались за женщину и не давали ей подсказок, потому что ненавидели эту изнеженную бездельницу, не знавшую труда и лишений. И вот уже две луны как Блулькара потеряла жилье у подножия Скального Дворца и жила на подселении у брата Мокни. Протащил ее в ставленники именно он, но поддержки зрителей она никакой не снискала – некоторые ее разве что освистывали и делали сомнительные комплименты.

Позади всех плелся увалень Глогод. Он был сыном сводного брата советника Ог-Лаколы – тот настоятельно порекомендовал молодого юношу в ставленники, так как, по его словам, в его неуклюжем теле были сокрыты все необходимые таланты для такого непростого дела, как вспоможение. Его, как и Блулькару, никто не чествовал.

Людям страшно надоело, что правящие должности занимает сплошь родня вождя, друзья, что помогли ему однажды отбросить натиск бледнолицых, и близкие его друзей, которые в действительности с возложенной на них ролью откровенно не справлялись, да еще и в последнее время даже не пытались это скрыть. На Бу-Жорала обрушились обязанности хранителя карьера сразу после смерти его толстобрюхого отца, – тот помер от загноившегося зуба – но новоиспеченного советника, казалось, должность совсем не интересовала. Его редко видели, он ни на что не влиял, а если появлялся на горизонте, то почему-то его всегда пошатывало.

Все пятеро застыли напротив Матаньяна-Юло. Никто из них и из зрителей еще не знал, как будет происходить голосование. Друзья Венчуры высказывали догадки, что ставленников поставят в ряд, и к их ногам каждый соплеменник поднесет маленький камешек – на свой выбор. У чьих ног горка по итогу будет больше, то и займет место в совете. Этот путь казался самым простым и справедливым, и Венчуре трудно было представить какой-то иной.

Голоса Отца прекратили стучать болванкой в гонг, и в зрительских рядах повисло молчание. Пу-Отано тяжело поднял свой зад с каменного седалища и сделал пару шагов к краю подия.

– Прежде чем начать, считаю своим долгом донести до вас мрачную весть, – прогремел вождь. Его голое и толстое брюхо поджималось, когда он держал речь, с силой выдавливая воздух из легочных мехов, заставляя голос раскатываться по арене, подобно грому. – Мы собрались в эту ночь из-за подлости и неподдающейся измерению жадности одного маленького человечка по имени Лиллуай. У меня не хватит ругательств, чтобы описать его поступок. У меня не хватит ночи, чтобы попросить прощения за него у каждого из вас. Но у меня хватит храбрости, чтобы признать – мне стыдно. Не мне впредь выбирать достойных. Я промахнулся с выбором тогда. Но я не позволю себе промахиваться сейчас, покуда вы, честные люди, испытываете последствия моих ошибок на своих шкурах…

Половина зрителей не уловила смысла некоторых его высокопарных слов, но в целом услышанное им очень даже пришлось по душе.

– Приручивший Гром!.. Наша путеводная искра!.. Приручивший Гром!.. Путеводная искра!..

Пу-Отано мягко поднятой ладонью воззвал к молчанию.

– Лиллуай был сослан в ямы, чтобы гнить в них с худшими из худших до конца своих дней. Но, к моему великому сожалению, их конец оказался ближе, чем мы бы могли желать. На закате вчерашнего дня стало известно, что закоренелые узники надругались над Лиллуаем, а затем разорвали на куски и съели их, оставив лишь кости…

– Поделом!..

– Животные!.. Пожирающие Печень!..

– Путеводная искра!..

– Я лично поручил нашим лучшим резчикам выстрогать из его костей хоть что-нибудь полезное… В знак прощения за его преступления, содеянные при жизни… Орало… чтобы отцы смогли вспахивать и делать нашу землю плодородной. Черпаки… которыми матери смогут разливать своим детям по мискам суп, приготовленный с любовью и заботой. Пимаки… на которых внуки смогут играть песни, что вышибут слезу гордости на морщинистых глазах их благородных и почтенных стариков …

– Путеводная искра!.. – кто-то сдавленно выкрикнул из толпы, глотая навернувшиеся слезы. – Выпари из наших костей шлак!..

– Все мы должны помнить, кому обязаны жизнью!.. – чеканил Пу-Отано. – Кому обязаны нашей целью!.. Отец глядит на нас даже тогда, когда мы от него отвернулись. – Его мясистый палец уткнулся в угольное небо, в полную луну. – Кто мы, чтобы судить, кто из нас достоин, а кто – нет, если это ведомо только ему?

У Венчуры упало сердце. Он понял, к чему ведет вождь.

– Только Отцу дано решать, кто из этих пятерых вправе вести нас по его неисповедимому пути. – Пу-Отано мощно хлопнул в ладоши, и высшие жрецы поднялись со своих мест, настукивая себя в голени и лоб. Матаньян-Юло повторил действо, призывая ставленников его скопировать.

Венчура вяло повторил за всеми эти глупые движения.

– Выпари из моих костей шлак!.. – ревели в унисон зрители на уступах. – Вынь из-под моих ногтей грязь!.. Заткни мою плоть!.. Дай услышать тебя, Отец!..

Закончив молитву, все перестукнулись по выступающим через кожу косточкам и благоговейно замолкли.

– Отцу не нужны ваши слова!.. Выразите свои мысли телом!.. Покажите, что в вас сидит, дайте ему знать, что из вас рвется!.. Явите ему и всем нам свою внутреннюю силу!.. – Матаньян-Юло под мощные удары железных болванок Голосов Отца вдруг томно завел ладонь за голову и, то проседая в коленях, то хлестко выпрямляя их, стал грациозно и вычурно отплясывать. Балахон цвета поздней зари на нем то висел, то топорщился, подчеркивая всю страсть его ритуального танца. Эти кривляния странным образом отвращали Венчуру, но ряды опьяневших от зрелища зрителей кружило и шатало в такт с Матаньяном-Юло.

Жрецы почтительно дождались, пока он закончит, а затем поднесли ему железный обруч. Матаньян-Юло, тяжело дыша после лихого пляса, водрузил обруч трясущимися руками себе на голову. Другой молодой жрец с капризными губами вручил старику Котори бугристый железный прут.

– Яви Отцу свою внутреннюю силу, Котори, – распорядился Матаньян-Юло. – Когда почувствуешь, что она переполняет тебя, заставляй Отца кричать…