Текст книги "Железо. Книга 1"

Глава 4. Сын Железа

Цепь гремела, скользя через кольцо – обглоданные добела скелеты ползли мимо холмов, закованные в браслеты. У одного не хватало туловища.

Вохитика наблюдал за процессией и рассеянно насвистывал в пимак. Мелодия была явно далека от совершенства, судя по тому, как недовольно и рывками тянул на себя цепь Зайана, уважаемый резчик по кости. Брюм, отец Вохитики, стоял на краю уступа и тоже выглядел огорошенным.

– Клятые твари, опять расчленили хребет…

Кости бросили на уступ и освободили от оков. Одни принадлежали женщине и были почти невредимы – затерялись только ступня и пара пальцев. А вот от второго скелета, что покрупнее, остались только ноги и срамные чаши. Зайана смерил их критическим взглядом.

– Эка зрелище было вчера!.. – вдруг сказал он. – Малой Глогод как заорал – всем жрать – так сразу повозка на арену прикатила… Как будто заранее знали, что он прикажет, да?

– Угум, – промычал Брюм, сосредоточенно рассматривая зубы в женском черепе.

– И все побежали ведь, – продолжал Зайана. – Кроме вас.

Брюм оглянулся на своего сына, будто желая удостовериться, что под ними имели в виду его семью.

– Да, да, – подтвердил Зайана. – Ты, твой шкет и твоя женщина. Стояли гордо, покуда другие ртами хлопали, пытаясь кашу поймать… Стало быть, у вашей семьи все в достатке, правильно? А у меня не то чтобы… Тогда мне достанется скелетик поцелее…

Брюм нахмурился.

– Лиллуай же поручили тебе…

– Так поди разбери теперь, кто из них Лиллуай, – цыкнул резчик по кости. Раскрыв походную корзину, он стал забрасывать в нее по кускам женский скелет. Брюм нахмурился пуще прежнего.

– Говорящий с Отцом пожелал, чтобы из головы предателя вырезали миску для омовения к алтарю. Может, хотя бы череп мне оставишь? Так будет поровну.

Зайана прикрыл корзину циновкой и продел в ее лямки свои острые плечи.

– Так чего делить? Череп там, – он кивнул в сторону Прощающих Холмов. – Иди да возьми, в чем проблема-то?.. Муравьишек, что ли, испугался?

Брюм хмурился вслед его удаляющейся спине. Вохитика обрел дар речи.

– Па, это же был наш скелет!.. Почему ты позволил его забрать?

Отец махнул на него рукой.

– Мы же не хотим препираться с ним весь день, – улыбнулся он.

– Но ты же потерял свою долю!.. У тебя не будет своей добычи с этих костей!

– А сколько бы времени мы потеряли, споря с ним, ты подумал? – повысил голос Брюм. – За это время в племени бы умерло еще с дюжину, а их кости, пока мы спорили бы, присвоили себе Нигляд или Бьяк… или этот Юродивый Дуля, у которого руки, по слухам, растут откуда-то отсюда, – он указал пальцем на лежащие на песке срамные чаши. – Всегда думай о последствиях, Вохитика… Взвешивай их.

Вохитика не отрывал насупленного взгляда от доставшихся им огрызков костей. Взяв бедренную, он прислонил ее к своей ноге, примериваясь.

– Советник Лиллуай был ниже меня. А эта кость принадлежала рослому мужчине. Нет, еще не мужчине… – он поднес берцу к глазам. – Молодая кость…

Отец одобрительно потрепал его по макушке.

– Тебя не обманешь. Я тоже это заметил сразу, но лучше нам об этом помалкивать. Если наш вождь захотел, чтобы кости предателя послужили в добрых целях после его смерти, то незачем бедным людям в этом сомневаться. Может, в яме эти животные от него даже косточек не оставили… Но отдушина-то хоть какая-то людям нужна!.. Сообразил?

– А может быть так, что Лиллуай жив и его вообще не бросали в яму?

– Что за глупость?.. – удивился отец. – Стал бы вождь открыто лгать всем нам ради такой подлой гадины, как Лиллуай, которая ужалила его в спину? Он убит в яме, вне сомнений, а его место занял мальчик, сын Олда. Да придаст Отец ему мудрости…

– А чей это тогда скелет?

Отец снова взъерошил его волосы, думая над ответом.

– Не твой, – наконец ответил он. – И это главное.

Вохитика помог отцу упаковать останки неизвестного юноши в походную корзину. Оба коренастые, невыдающегося роста, с мощными икрами и крепкими руками, тяжелыми подбородками, но простодушными и искренними глазами.

Строгающих Кость в племени было совсем немного, а толковых резчиков – таких как Брюм или Зайана, – и того меньше. Люди в Кровоточащем Каньоне расставались с жизнью довольно охотно и часто, но только благодаря нечеловеческим усилиям вождя, не настолько уж, чтобы в это хитрое ремесло ломились все подряд – вполне хватало на всех нескольких мастеров.

Строгающих Кость даже именовали вторыми матерями за то, что те приспосабливали умершего к новой форме жизни и труду во благо предков. Из ребер собирали сушилку для шкур и листьев или роскошный гребень для густых волос. Из костей рук соображали колышки для палаток, а из пяточной кости – молоток, чтобы их вбивать. В полом бедре проделывали дырочки, чтобы бегать по ним пальчиками, выдувая мелодию, или же эти самые пальчики засовывали в них, уже превращая в грабли, чтобы расчесывать землю, выпалывая сорняки. Из зубов выдумывали погремушки для детей или игральные кости для взрослых. Мастера не ограничивали себя в воображении, а семьи погибших лили слезы благодарности и осыпали их дарами и подношениями за возможность переродить своего близкого в то, что всегда будет под рукой. Этого требовал Отец, в конце концов. Кость не должна была возвращаться в землю, ведь в ней содержалось железо – а в его освобождении из земли как раз и заключался высший смысл. В его добыче, в плавлении и выпаривании из него шлака. Мужчины, что занимались этим, по утверждению вождя, были даже лучше его воинов, потому что не нуждались в броне – ведь от постоянной близости с железом, их кости сами становились им.

Если талантливого и востребованного Строгающего Кость в племени уважали, то героя карьера боготворили. Даже Бу-Жорал, хранитель карьера, был обязан хотя бы иногда притворяться, что задумывается над своими обязанностями, и только герой карьера освобождался от любого труда навсегда. Героям полагалось ежедневно выделять пищу со склада для вспоможения, а на самом карьере должникам не было нужды заморачиваться над тем, где раздобыть съестного, как это было в племени – еду им приносили прямо на работу. Подрастающих девчат приучали грезить только о выходцах из карьера, а чуткость со стороны вождя по отношению к героям даже превосходила его заботу о престарелых. Почти все молодые и те, кому еще позволяло здоровье, только и болтали о том, как однажды все бросят и добровольно вызовутся отдавать долг железу.

Стать героем – казалось самым правильным и очевидным выбором в непростой жизни обывателя Кровоточащего Каньона. А семья Брюма, Строгающего Кость, всегда поступала только правильно и никак иначе.

– Мой друг детства Вугулай уже шестую зиму отдает долг Отцу под началом надзирателя Кинникинникики, и до меня дошла весть, что в их команде горняков недавно освободилось одно место. Вероятно, какой-то задира или лодырь, раз его сослали аж к пудлинговщикам. Это гиблое место, Вохитика. Гиблое и с очень дурными людьми. И мне бы не хотелось, чтобы ты там оказался. Придерживайся всего, чему я тебя учил. Коллектив, в котором состоит мой друг – самый лучший во всем карьере. В нем самые порядочные и спокойные люди. А труд рудокопа – самый благородный и легкий, особенно если брать в сравнение носильщиков, которых загоняют до кровавого поноса изо рта. Таскать с утра до вечера на плечах руду, камни и воду – тяжелая участь, да и недостойная – носильщиками помыкают все кому не лень. В плавильщики тебя не возьмут, ты слишком молод и неопытен. К обогатителям тоже – туда ссылают стариков да калек. А попасть к болотным рудокопам… У-у… это все равно что заснуть по глупости в тени останца или во впадине – ядовитые твари зажалят тебя до смерти… Ну а пудлинговщики… Слышал такое ругательство, как жерло матери, сынок? Вот это оно самое и есть.

– Па, но Венчура же нам сказал повременить, – неуверенно напомнил Вохитика. Со старшим братом он не ладил, тот вел себя с ним отчужденно. Впрочем, таким он стал не сразу – отстраненность Венчуры к своему брату начала проявляться скорее под влиянием самого Брюма, опасающегося, что его единственный сын пойдет по той же шаткой дорожке, что и бездельник пасынок. Давно не участвующий и не имеющий своего голоса в семейных делах, Венчура вдруг попробовал этим утром настоять на том, чтобы Вохитика не отбывал в карьер. Он попросил дать ему немного времени, чтобы кое-что вызнать. Нечто, что могло бы перевернуть их представления о том, чем все занимаются в их племени…

– Вполне в его духе, ведь размеренная жизнь твоему брату слишком скучна, ему только подавай всякие интриги и слушки о заговорах в Скальном дворце, в этом он весь… Вот только что всей этой беготней он подставляет под удар свою родную семью, как-то не задумывается. Или прекрасно понимает, но ему на нас плевать…

– Но как он может плевать, если ему вдруг стало страшно, что я скоро попаду в карьер?

– Его страх я могу объяснить лишь тем, что он не желает оставаться единственным бездельником в семье, а то и во всем племени, – усмехнулся Брюм. – Вот пойдешь ты по его стопам, и уже не только в него все будут укоризненно тыкать пальцем. Такая выдалась возможность, Вохитика, появилось место в лучшей команде, куда все в карьере мечтают попасть!.. А этот… Просит повременить, – он неприязненно хмыкнул. – Мать еще не отошла от его всеобщего позора на выборах, так он следом еще раз хочет ударить по ее сердцу, поломав жизнь уже тебе…

Их мать, Колопантра, до сих пор пребывала в скверном состоянии и не вставала с лежака – не могла ужиться с мыслью, как же впредь на их семью будут смотреть добрые соплеменники после того, как Венчура на глазах всех громко опозорился, пытаясь спорить с Говорящим с Отцом.

– Непонятно чем занимается по ночам со своими дружками, – продолжал ругаться Брюм. – Не нужно быть умником, чтобы понять – чем-то запрещенным. А утром ему надо спать, видите ли… Не мешайте ему, честные люди, ходите вокруг на цыпочках – ведь его ночные свершения куда важнее, чем ваши глупости под солнцем, так?.. Мать правильно все делает, что выгоняет его за порог с первым криком Посланника Зари, нечего его жалеть… Я как-нибудь смастерю молоток, если нога чья-нибудь достанется, да как посажу мать за дробление желудей – вот тогда и ей будет чем себя занять по осени, и брату твоему сны подпортим так, что сил не останется на ночные похождения… Глядишь, образумится и честным делом займется… А временить мы не будем, Вохитика. Все уже решено…

Вохитика угрюмо промолчал. Даже ему, с его-то четырнадцатью шрамами на плече, в негодовании отца по отношению к пасынку частенько мерещилась некоторая предвзятость. Возможно, потому что Венчура напоминал отцу того самого мужчину, что некогда был с его женщиной – матерью Вохитики. Возможно, все дело было в ревности, хотя Вохитике еще не довелось испытать это чувство на своей шкуре. Девчонки, его одногодки, по его мнению, мало отличались от мальчишек, и с ними было даже скучнее – казалось глупым убиваться от того, что они предпочли бегать, играть и дурачиться с кем-то еще, помимо него.

Впрочем, ребята постарше поговаривали об играх другого рода, которые можно застать, если решиться покинуть жилище в ночное время, но Вохитика так и не отважился – его мать спала уж слишком чутко, чтобы суметь выскользнуть из дома незаметно. Конечно, можно было послушать истории об этом из чужих уст, но у Вохитики практически не было друзей – мать была против его общения с подростками из неблагополучных семей. А их племя, как известно, в основном из неблагополучных семей и состояло.

Но зато он уже успел пресытиться другими историями – не от сверстников, а от своей матери – об отце его старшего брата. Тот был стрелком дичи еще до появления каннибалов, любил охотиться в одиночку и подолгу исчезал, оставляя свою женщину без сна, но каждый раз возвращался с широкой улыбкой и завидной добычей. Само собой, военное положение не смогло удержать такого человека в плену красных скал надолго – его тело нашли неподалеку от поста Смотрящих в Ночь, а изделиями из его костей молодой и талантливый Брюм сумел тогда вызвать слабую улыбку на лице безутешной женщины. Шезлонг из шкуры вожака толсторогов и хребта и ребер самого охотника, что его однажды поверг, уже давно искрошился и облез, а память о погибшем муже уже давно сменилась редкими приступами сожаления о том, какой же ошибкой было связываться в свое время с таким недоумком.

Брюм же частенько вслух делился своими подозрениями, что самоуверенность Венчуры, унаследованная от его отца, точно так же рано или поздно не доведет его ни до чего хорошего – он так же падет смертью глупых и храбрых, а его близким будет о нем тошно вспоминать. Но хорошо, если все ограничится только воспоминаниями…

Как бы не вышло так, что своей бравадой и заигрыванием с вождем он и семью свою утащит следом на тот свет…

* * *

На Кровоточащий Каньон наваливалась тьма, ветер замолкал, вонь тяжелого угля и рудной гари улегалась, а люди позакрывались в своих шалашах и мазанках. Тишину беспокоило разве что позвякивание доспехов на крупных и потных телах патрульных. Свет, по обыкновению, остался только на черном небе, где тлели недосягаемые землей искры, да в глубоких недрах Скального Дворца, где жила Путеводная Искра.

Но в этот раз свет также украдкой лился и из окошка просторного хогана, где жила одна добропорядочная семейка. Пламя в старом камине плясало, отбрасывая причудливые тени на разгораживающие пространство звериные шкуры. Брюм восседал на топчане, пыхтя курительной трубкой, а Колопантра суетилась, собирая Вохитику в дорогу.

Венчура не удосужился вернуться домой к вечеру на провожание своего брата. Возможно, ему хватало наглости верить, что семья его послушалась, и никаких проводов не предвидится. Но он ошибался. Как всегда и во всем.

– Вот, возьми, – Колопантра всучила сыну тугой мешочек с прожаренными зернами маиса, – если проголодаешься, грызи их потихоньку, чтоб другие не видели…

– А если увидят? – неловко спросил Вохитика.

– А если увидят, будь воспитанным, предложи угоститься, – наказала ему мать. – Но я же не для того каждое зернышко тебе перебирала, чтобы какое-то грязное мужичье его за раз все в рот закинуло… Так что ешь потихоньку…

– Колопантра, – кашлянул Брюм. – Думаю, он разберется сам.

Мать обняла сына, как в последний раз, и разрыдалась.

– Мы будем навещать тебя ежелунно, будем приносить еще твоих любимых лакомств. Молю тебя, будь хорошим!..

– Колопантра, – снова вмешался отец. – Там не со всеми ребятами следует быть хорошим. Просто держись от таких подальше, вот и все, сынок…

– А если они будут к тебе лезть, просто улыбнись им, – дала ему совет мать. – Вот просто улыбнись, и тогда тебе тоже ответят улыбкой, вот увидишь…

Закинув за спину походную торбу и сунув за ремень пимак из бедренной кости его дедушки, Вохитика поплелся вслед за Брюмом к Волевому перевалу.

– Людям не понравится, если Говорящий с Отцом на их глазах определит тебя в ту братию, которую ты сам захочешь. Все начнут просить того же, – так объяснил Брюм то, почему они сейчас крались в потемках, подобно разведчикам Пожирающих Печень, вместо того чтобы торжественно и с гордо поднятой головой шествовать к алтарю днем, с прошением во всеуслышание вернуть долг железу.

– Но люди ведь даже не узнают, что я пошел отдавать долг…

– Не переживай, мы договорились с Матаньяном-Юло, – успокоил отец. – Утром он будет проводить служение у алтаря и между делом поведает своей пастве об одном славном юнце из почетной семьи, которого настолько проняло идеей послужить Отцу, что он не стал дожидаться первого крика Посланника Зари и прибежал посреди ночи к жрецам с мольбой пустить его на карьер немедленно… Так тебя зауважают даже еще больше.

У Сумеречного прохода они свернули к высокому предгорью, а за ним шел выработанный просторный коридор, выдолбленный многочисленными кирками не за одну зиму. Смотрящие в Ночь молча таращились на них с выступов, следя за каждым шагом.

– Волевой перевал, – шепнул отец Вохитике. – Чтобы его самостоятельно пройти, нужна воля. Ведь не каждый день ты решаешься пожертвовать на что-то тринадцать зим из своей жизни…

Коридор завершился крутым витком, и перед Вохитикой предстало небывалое зрелище, которое он, живя в тесном каньоне и спя в маленьком хогане, никогда не смог бы себе вообразить.

Перед ним мерно и глубоко дышала настоящая пропасть, необъятность которой можно было прочувствовать даже в кромешной тьме, оголенными участками кожи. Вдоль нее по правую руку тянулась могучая и изрытая, словно шершнями, скальная гряда – она стояла и высилась над пропастью, как Колопантра над спящим Венчурой, и угнетала ее своей длинной, густой тенью и непробиваемостью.

Вохитика шагнул к краю обрыва и волосы на его затылке зашевелились. Пропасть в несколько крат превосходила церемониальную арену, на которой вчера танцевал его брат. Тьма и марево тяжелой пыли скрывало ее глубь дно и противоположный край – если тот вообще был…

– Вот такое место, сынок, – выдохнул отец рядом с ним. Представшая перед ним картина впечатлила его не меньше сына. – Когда будешь спускаться и подниматься по уступам, держись как можно ближе к стене, понял?..

Позади них зашаркали чьи-то шустрые ноги. Повернувшись, Вохитика увидел самого маленького мужчину, какого только можно было повстречать в племени. Но несмотря на свой рост, тот был широк, тяжел и сердит. Подойдя к ним вплотную, он сжал пальцы на плече Вохитики и спросил у Брюма что-то на неведомом им наречии.

– Что? – непонимающе переспросил отец.

Коротышка повторил свой вопрос раздраженнее. На Вохитику, которого продолжал держать за руку, как непослушную лошадь, он даже не смотрел. Брюм снова его тупо переспросил. Со стороны это выглядело наверное так, будто пара мужчин торгуются у прилавка за жирного каплуна.

– Вугулай! – додумался уточнить отец. – Бить камень!.. – он указал на скальную гряду позади коротышки и изобразил руками удары киркой. – Кинникинникики!..

– А-а-а… Вагала-а-а… – протянул тот, и морщины на его узком лбу слегка разгладились. Короткие, но сильные и хваткие пальцы наконец оторвались от занемевшего плеча Вохитики. Коротышка мотнул подбородком, давая понять, чтобы за ним следовали.

– Да пребудет с тобой Отец, сынок, – обнял его на прощание Брюм. Его голос стал неровным. – Покажи им всем… Покажи из какой кости вырезана наша семья…

«Мне страшно», – захотелось в ответ выкрикнуть Вохитике. Здесь чужие люди, чужие запахи, чужие правила. Он почти уверен, что здесь не приготовлен для него мягкий лежак под пологом из теплой шкуры. Мать не будет стряпать ему лакомства. Его плечо все еще саднило от пальцев. Он внезапно понял это все с новой силой и захотел побежать прочь через Волевой Перевал обратно домой. Отец научит его строгать кость, а даже если и решит отречься от разочаровавшего его сына, тот будет таскать воду, как и его брат, но по знакомым и родным тропинкам Кровоточащего Каньона. А на передышках будет свистеть в пимак, пока однажды не придумает мелодию, от которой у Говорящего с Отцом хлынут из глаз слезы. Он встанет, как и его брат, посреди церемониальной арены и звуки из кости его дедушки заставят всех трепетно замолкнуть. Вождь в порыве чувств снимет со своей головы роуч, чего никогда не делал раньше, и объявит, что отныне семья Вохитики будет жить на Площади Предков в роскошной мазанке, о которой так мечтала мать. А сам Вохитика должен будет ежедневно играть на пимаке при Скальном Дворце, завораживая советников и размягчая буйный нрав воинов, и ежелунно на этой самой арене – уже ради отдушины всего народа. Венчура спрыгнет вниз из зрительских рядов и громко предложит Брюму с ним помириться. И тот порывисто согласится…

– Гу-йа-а!.. – выдернул Вохитику из грез коротышка, гневно крикнув откуда-то из-за каменного блока, что предварял спуск в карьер.

Вохитика перевел отчаянный взгляд на отца. Тот все еще не сводил с него печальных глаз.

– Увидимся, па… – нашел в себе силы сказать на прощание мальчик и заторопился вслед за надзирателем.

Спускались они целую вечность. Уступы клонились вниз с величайшей неохотой – пни камень, и тот поленится катиться дальше сам. Спуск таким образом будто желал позлорадствовать над влачащимися по нему, растягивая их путь, насколько это возможно. Иногда из темноты навстречу им возникал валун, брошенный кем-то посреди тропы сразу с заходом солнца. Коротышка цокал при виде таких и ловко просачивался между препятствием и крутым склоном. К стенам же были прислонены осколки скальных плит, мешки с окатышами, с углем, треснувшие древки от кирок. Под ногами чувствовалась колея от тяжелых грузовых саней.

Провожатый неожиданно свернул в штольню, чуть не потерявшись из виду Вохитики. Невысокому пареньку пришлось склонить шею, чтобы в нее пролезть, но коротышка здесь не ударился бы головой, даже подпрыгнув.

– Гу-йа-а… – окликнули его из мрака. Вохитика шел на голос.

По ощущениям, они оказались в какой-то нише. Пространство стало будто немного посвободнее, но воздух был спертым. Прислушавшись, Вохитика различил почти со всех сторон булькающий храп и болезненное посипывание.

– Гу-йа-а-а…абчгур! Ху-гайа-а?! – во все легкие прокричал коротышка. Некоторые из спящих от неожиданности подпрыгнули, что-то восклицая. Послышались ругательства, жалобные стоны и злой скрежет зубами.

– Как же я хочу, чтобы он сдох, – вздохнул некто под ногой Вохитики. – Клятый недоросток…

– Что, уже пора? Света не вижу…

– Заткнитесь, дайте поспать!..

– А чего Три Локтя нас разбудил? Случилось что?

– Ничего не случилось, заткнись и спи… Этот урод сейчас постоит и уйдет.

Недовольные голоса понемногу утихали. А коротышка наверное уже действительно ушел. Потерянный Вохитика стоял и напряженно думал. Будет ли разумным спрашивать сейчас у присутствующих, что ему делать дальше или лучше все же подождать, пока они проснутся сами? Отец как-то раз спросонья сказал ему, что настоящий мужчина любит только свою семью, ненастоящий – только себя, ну а разбуженный мужчина – вообще никого.

Стоя и размышляя, он не сразу обнаружил, что уже давно лежит, подсунув под голову свою торбу. Было душно, как в потельне, а глаза давило от странной усталости. В висках словно скрежетал песок. А что, если коротышка нарочно не разрешил ему спать, чтобы проверить, насколько он вынослив?

Вохитика снова выпрямился во мраке. Но его шатало. Так долго он не выстоит. Если бы только он был уверен в том, что все делает правильно, это бы придало ему сил. Борясь с дурнотой, он отважился пошевелить за плечо ближайшего к нему спящего. Тот подавился своим храпом и закашлялся.

– Что?! Что такое!..

– Прости… – проблеял Вохитика. – Не подскажешь, я могу сейчас лечь спать?

– Твою мать в жерло разодрать!.. – рассвирепел спящий. – Выдрыг?! Это ты издеваешься?!

– Надзиратель привел меня и не сказал, что делать дальше, но я хотел бы…

Вохитика услышал, как мужчина вслепую совершил хватательное движение, но его пальцы зачерпнули воздух.

– Когда рассветет, я отыщу тебя и размозжу твою голову камнем, – пообещал тот страшным голосом и перевернулся на другой бок. Другие тоже что-то проворчали и затихли.

Вохитика прокрался между лежащих тел как можно дальше от того, с кем говорил, пока не уткнулся в неровную стену. Разместившись под ней в три погибели, он попытался уснуть, но сердце все еще колотилось от данного ему обещания. Почему же здесь все такие злые?.. Отец вручил его не тому человеку, и в итоге он попал не в ту братию, как договаривались. Ему обещали спокойных и дружелюбных ребят. Или в самом деле во сне люди все одинаково недружелюбны?..

Мысли в голове Вохитики носились не медленнее искр, что высекались вокруг лица Матаньяна-Юло. Но удушливость и непроглядная чернота вокруг брали свое, зудящие веки смыкались. Вскоре он забылся в тревожном и томительном сне.

* * *

Проходя мимо, кто-то пнул по его разбросанным ногам.

– Чего кулемки свои раскинул?! – гаркнул чей-то грубый голос. – На куницу, что ли, охоту затеял? Так они в нашей дыре не водятся, зря стараешься, – довольный своей шуткой некто хрипло расхохотался.

Еле разогнув затекшую спину, Вохитика заставил себя подняться. Вот уж он никогда бы не подумал, что сон способен не только не восстановить сил, но и изнурить еще больше. В дальнем углу ниши из проема штольни пробивался слабый свет, и мужчины плелись на него, как уморенные мухи. Шутник замыкал эту вереницу. Оглянувшись на Вохитику, он удивился.

– А ты что, не пойдешь? Празднества не любишь?

Празднества Вохитика любил. Его живот голодно урчал. Заметив, что в нише все оставили свои личные вещи, он решил последовать их примеру. Спрятав пимак в торбу, он нагнал остальных. Узкая штольня с неохотой испражняла из себя мужчин одного за другим. Показавшись из нее последним, Вохитика сощурился от рези в глазах, вызванной солнечным светом.

Карьер был еще больше, чем он представлял ночью. Наверное, похожим образом чувствовал себя мелкий муравей, застывший между Прощающими Холмами. Но поужасаться зрелищем им всем толком не дали. Вчерашний коротышка, еще более безобразный при свете дня, сердито ковылял к ним по склону. Его правая рука сжимала узловатую жердь.

Мужчины не стали дожидаться, когда он подойдет, и схватились кто за что – за осколки скальных плит, за кирки, за ломы и ваги, прислоненные к стене, кто-то обхватил корзины с рудным шлаком и с кряхтением взгромоздил себе на плечо. Все были в набедренных повязках, а вот наспех сплетенное тряпье и лохмотья на костлявом туловище было далеко не у каждого. Головы почти у всех были очень коротко и неровно обриты. Те, у кого руки остались пусты, уверенно расходились к явно ожидающим их делам. Все знали, что делать, кроме Вохитики.

Коротышка заметил, что он бездействует, и начал ему что-то яростно кричать. Парень развел руками.

– Что мне делать?

Надзиратель со злостью треснул жердью об камень и заорал на незнакомом наречии пуще прежнего. Вохитика в отчаянии дернулся к проходившему мимо него тощему мужчине с вагой под мышкой.

– Что нужно делать, подскажи, прошу…

– В жерло катись, – процедил он, даже не замедлив ход.

– Ху-гайа-а?! Ханчхора вуйа-а!.. – надрывался коротышка, сжимая жердь в ладонях так, будто собираясь ее сломать пополам. – Ху-гайа-а!..

В плечо Вохитики кто-то ткнул тяжеленный куль с железными клиньями.

– Неси за мной.

Это был шутник. В его ладонях был молот из деревянной чурки и две кирки. Парень поплелся со спасительной ношей в руках вслед за ним, подальше от полоумного надзирателя. Но тот уже заткнулся и только провожал их мутными глазками.

– А где празднество? – глупо спросил Вохитика, заподозривший, что над ним вновь пошутили.

– Скоро будет.

– А в честь чего?

Шутник покосился на него через мясистое плечо. Дневные лучи упали на его морщины и мелкие следы ожогов на обветренной щеке.

– В честь того, что гора, под которую роем, еще каким-то чудом не обрушилась на наши криво обкромсанные головы. В честь того, чтобы у Подлого кряжа грунтовую плотину наконец прорвало, и болотных рудокопов всех бы до последнего затопило. В честь того, чтобы нам сюда начали ссылать работать сладеньких девочек. В честь нашего ненаглядного вождя, чтобы был счастлив, а то как не покажется народу, так вечно скорбь на лице. В честь его легендарной задницы, о которой столько слухов, чтобы она поменьше трещала, а то по колебанию в камне даже здесь слышно, очень мешает спать… Сколько тебе еще предлогов нужно? Бери любой и чествуй его с улыбкой…

– Но как чествовать? Все же за работу взялись…

– Так работа – это и есть празднество, – шутник замер на повороте и окинул Вохитику выпученным взглядом. – Или хочешь поспорить? Ты всерьез думаешь, что работать сюда пришел, а не развлекаться? Тогда лучше сразу разбегись и прыгни головой об скальную плитку. Но только об ту, которую я укажу, а то сколько в эту сволочь клиньев уже вбил, и деревянные колья водой смачивал и мочился на них, а ей все равно…

Вохитика не нашелся что ответить. Шутник самодовольно хохотнул и пошел дальше. Паренек еле поспевал за ним.

– Меня звать Вохитикой, кстати… А тебя?..

Шутник снова развернулся к нему, но уже без усмешки.

– Да плевать, как тебя звать! Твое дерьмо от этого не станет вонять как-то иначе по сравнению с моим и любым другим… Все мы здесь на одно лицо, и имена нам ни к чему… Клинья, – он с силой ткнул пальцем в куль в руках Вохитики, – вот твое имя до тех пор, пока не понадобится что-то другое…

– Здесь у вас должен быть Вугулай, друг моего отца, – неуверенно проговорил паренек.

– Должен быть, – передразнил шутник. – А вот по его заверениям, он должен быть не здесь, а в Материнском Даре, на пару с Побеждающим Всегда девчатинку на руке крутить… Но оно и к лучшему, знаешь ли, что он здесь, а не там… Вугулай, а-ха-ха… Увидь я это зрелище, и мой аппетит бы умер окончательно. А тут и без этого его не разгулять с тем шлаковым дерьмом, которым нас потчуют… Так и что, твой папаша тебя сюда пристроил, да?..

– А что в этом плохого? – насупился Вохитика.

– А что хорошего? Изверг он у тебя. Либо просто сам здесь никогда не был. Да и ты надолго не задержишься, если будешь много болтать, как сейчас… Болтунами мы тут доменную печь топим… Пламя от них бьет так, что до неба дотягивает и его подпаливает, пади оно уже в клятое жерло всем нам на головы… Чего встал?! Тащи клинья туда!.. И под ноги смотри, а то если полетишь с ними, ведь снова их по всему карьеру в куль придется собирать…

Вохитика захлопал ртом от подступающего гнева, но не знал, чем ударить в ответ. А еще он не знал, что именно в словах шутника его задело. Но не было никаких сомнений, что ему грубят. Как бы поступил отец на его месте?

Сурово нахмурившись, Вохитика поволок ношу вдоль отвесной стены, придерживаясь ее как можно ближе – выступ был тесным, с каждым шагом склон под ним отдалялся все дальше, и Вохитике не хотелось думать о том, как долго он будет падать, если оступится.

Шутник дождался, когда он доставит ношу на место и вернется.

– А теперь дуй обратно и тащи сюда все пустые корзины и волокуши, которые только отыщешь. Если надо будет, отбери у других. Вот, – он протянул ему кирку. – Не захотят отдавать, бей их в висок острым концом, а затем вот так подставься и с размаху бросай тушу оземь через плечо, ну или через бок, если силенок не хватит…

Глядя на округлившиеся глаза Вохитики, он зареготал от смеха.

– Отец нам свидетель, ты мне нравишься, шкет… Давай уже, ступай, а как закончишь, глядишь, и за кирку подержаться дам…

Вохитика поплелся назад, но тут из-за поворота стали один за другим показываться мужчины с корзинами и волокушами. Процессию замыкал коротышка.