Текст книги "Сажайте, и вырастет"

– От души, – благодарно буркнул Слон, моргнув слезящимися глазами. – От души, братан! От души!

– Арестанты не оставляют друг друга в беде.

– От души, Слава, – повторил растроганно Слон и выскочил прочь.

Слава опять, в который уже раз, сбросил маску измождения и улыбнулся мне с озорством.

– Вот так мы делаем из наших врагов наших друзей, понял?

– Понял.

Мне осталось ждать еще четыре часа до момента, когда Джонни освободит для меня свой узкий матрас.

И я совершил ошибку – первую и единственную, большую, непростительную. Порывшись в бауле, я нашел томик Гегеля «Философия права». Покинул берлогу. Улучил момент, когда за столом, в плотной шеренге сидящих, появится просвет, ловко вклинился – и погрузился в чтение.

– Ого! – прокомментировали справа и слева. – Философия! Философ, да?

– Нет, – с доброй улыбкой возразил я. – Интересуюсь, и все…

Раздались саркастические усмешки. Правда и то, что ирония в мой адрес не перешла известной границы – вся камера уже поняла, что по неизвестным причинам новичок в дорогостоящих штанах попал в число приближенных к смотрящему Славе, в узкий круг, на козырную поляну.

Читать мне не дали. Откуда сам? За что сидишь? Давно? Из «Лефортово»? И как там? А на воле чем занимался? А подельники есть? А сколько срока светит? На тюрьме в первый раз?

Кое-как удовлетворив любопытство ближних, я все же раскрыл книгу и даже взял в руки карандашик, дабы подчеркивать узловые места. Перепутал, то есть, следственную тюрьму с читальным залом.

На мое плечо легла тяжелая ладонь. Я поднял голову. Слон, чьи страдания явно облегчили подаренные Славой лекарства, улыбнулся мне некрасивым ртом и слегка сжал пальцы, впрочем, тут же ослабил хватку.

– Ты ведь Андрей, да?

– Андрей, – ответил я, напрягаясь.

– А погремуха твоя какая?

– Нет, – признался я, – у меня погремухи.

Крупный, ширококостный человек в грязной майке посмотрел на мою книгу – и снова перевел взгляд на мое лицо.

– Студент?

– С чего ты взял?

– Книжка умная.

– Да, она такая.

– Ладно, – серьезно произнес Слон. – Извини, что помешал. Только учти, Андрей, – ты все равно ошибешься. Понял меня? Ты все равно ошибешься, конкретно говорю. Возьмешь – и ошибешься…

Круги и колена кельтских узоров сыграли короткий угрожающий танец; их обладатель повернулся ко мне спиной и стал уходить.

– Дима! – позвал я. – Подожди! Дима!

Я хотел решить все миром. Пообщаться. Угостить наркомана сигаретой. Сгладить острый угол. Слон уже не был врагом для Славы Кпсс – но меня явно избрал как мишень.

Враг игнорировал меня и смешался с телами.

2

Адаптация на новом месте прошла быстро, в три дня. Я даже слегка возгордился, насколько быстро освоился и привык к тому, что вижу, слышу и обоняю. А чему удивляться? Во-первых, я себя морально подготовил давно – еще в бытность совместного проживания со старым уркой Фролом. А во-вторых, в разное время в разных местах, в городах и селах своей великой родины я множество раз видел и загаженные, заблеванные помещения, и вшей, и перекошенные физиономии, и гнилые струпья на человеческих конечностях, и синие, сожженные героином вены. Другое дело, что только в следственном изоляторе «Матросская Тишина» все вышеперечисленное оказалось рядом, в ужасном избытке, смешано в один гниющий ком.

Сто тридцать пять сокамерников – это не один, не двое, как в пятизвездочном Лефортовском замке. На централе «Матросская Тишина» жизнь била ключом. Сидела сплошь молодежь. Национальные окраины Империи были представлены обильно. Узбеки, казахи, туркмены, чеченцы и ингуши, грузины, азербайджанцы, армяне, молдаване, чукчи и якуты варились в одном супе. В разных углах, на разных уровнях маленькой вселенной под названием «Общая Хата» слышался жареный, щелкающий говор, образовывались и распадались компании, группы, коалиции и анклавы, вспыхивали ссоры.

Ежедневно по пять-семь человек исчезали из камеры: получив срока, они отъезжали на этап. Одновременно заходили новички. Наиболее грязные, опустившиеся еще до тюрьмы новоселы тут же направлялись в специальный отсек под названием «вокзал», где их собратья обращали неофитов в арестантскую веру: стригли, выдавали мыло. Дальше «вокзала» они не продвигались. Соседние кубометры пространства населяли те, кто желал трудиться – стирать чужое белье, шить наволочки и шлепанцы, чинить одежду – в обмен на сахар, чай или сигареты. Те, кто трудиться не желал или не мог найти работодателя из числа немногочисленных богатых сокамерников, образовывали угрюмую, все время вздорно переругивающуюся, пораженную чесоткой, поедаемую вшами массу «пассажиров». Эти люди от голода, недосыпания и постоянной необходимости стоять вертикально становились наполовину невменяемыми. Они вели свою медленную жизнь – искали приятеля с лишним куском рафинада, воевали между собой ради возможности несколько минут посидеть за столом или часами глядели поверх десятков голов в экран телевизора.

Здесь полуграмотные крестьяне спали бок о бок с обладателями столичных институтских дипломов, убийцы играли в шахматы с квартирными ворами, христиане делили хлеб с последователями замысловатых языческих культов. Все это пульсировало, страдало, смеялось и плакало. Разноцветная и разноплеменная масса из ста тридцати живых существ, стиснутая на пространстве, едва ли большем, чем школьный класс, выживала, как умела и как могла.

Чай и табак обращались, подобно валюте, пара целых носков или кусочек сливочного масла почитались за немалую ценность. Предметом смертельной вражды могла стать иголка, карандаш, мыльница или, как в моем случае, – спальное место возле окна.

3

На третий день зашли мои деньги. Каким образом попала в камеру наличность, однозначно запрещенная к хождению внутри следственного изолятора, – я не знал. Но, судя по лицу Славы Кпсс, эта головоломная операция не составила для него проблемы.

Кроме пачки мелких купюр груз содержал письмо от жены и даже несколько фотографий. Их рассматривали сообща: я, Слава, Джонни. Письмо оказалось совсем коротким, составленным наспех. Перед моими глазами встала яркая картинка: некие подозрительные типы приходят домой, суют записку от мужа, ждут у входа, а моя любимая – торопливо царапает бумагу, пытаясь собраться с мыслями…

Вестей из семьи я не имел больше трех месяцев. Последние новости сообщил рыжий лоер в свой последний, февральский, визит ко мне. Теперь я жадными глазами пробегал по строчкам, по крупно и округло лежащим буквам и даже поднес тетрадный листочек к ноздрям в попытке уловить запах своей женщины. Но не сумел. Записка явно прошла через многие проворные руки доверенных людей Славы Кпсс, долго ждала своего часа в чьих-то засаленных карманах.

Попутно супруга намекала на то, что затребованная мною сумма кажется ей весьма изрядной. Впрочем, это проскочило короткой фразой.

Ничего, любимая, потерпи, шептал я, осторожно прикасаясь пальцами к глянцевому изображению на фото, всматриваясь в строгие глаза, в сжатые губы, в светлые волосы. Больше я не стану просить так много. Я и сам знаю, что с деньгами не густо. Слава богу, уцелело хоть что-то. Слава богу, у тебя и сына есть хлеб на столе и крыша над головой. Скоро я вернусь и все исправлю…

Да, деньги в семье таяли, я это понимал. Жизнь в столице Империи недешева.

В сравнении со своим бывшим боссом Михаилом, отторгнувшим у меня мои капиталы, я был однозначно нищим человеком. И сам про себя думал так же. Обедневший, обанкротившийся, обманутый, все потерявший болван, чьи жалкие сбережения сводились только к тем суммам, что отдавались в разное время на хранение именно жене.

Но даже в таком состоянии, потеряв сотни тысяч долларов, сохранив жалкие копейки, – я оставался чудовищно богатым относительно тех, кто окружал меня теперь, в общей камере «Матросской Тишины». Двести долларов – еще совсем недавно незначительная, карманная сумма, пропиваемая беззаботно за один вечер, – здесь, за решетками, выросла в немыслимое богатство, в сверкающий клад, в источник радости.

– Уважаю! – удовлетворенно выдохнул в мой адрес Слава Кпсс, нежно мусоля в руках купюры. – Ты, Андрюха, монстр! Реальный жиган! Фигура! Если б таких, как ты, еще пару человек – мы бы весь Централ на уши поставили!

Я не мог отвести глаз от зрелища тощего, как смерть, юноши, нежно шелестящего радужными бумажками. Он поймал мой взгляд.

– Ты, Андрюха, небось, думаешь – куда я попал? Это же реальный сумасшедший дом! Угадал, да?

– Нисколько, – соврал я.

– Не грусти! Привыкнешь. Как я привык.

– Все равно не могу поверить, – откровенно признался я, – что ты здесь четыре года просидел.

– Пятый пошел, – уточнил Слава. – Сел я в восемнадцать, а сейчас мне двадцать три.

– Выглядишь старше…

– Тюрьма, – объяснил Слава. – Недостаток жратвы и кислорода. А на воле – веришь? – я восемьдесят кило весил… Но это дело прошлое. Если честно, я уже и забыл, что такое воля. Машины, девочки, шашлыки, зеленые деревья – все это так далеко… Иногда сомневаюсь, что воля вообще существует. Кажется – как родился, так тут и сижу. Здесь – вся моя взрослая жизнь. Выпусти меня сейчас – с ума сойду, реально… Бог знает, что я там буду делать, чем займусь… Зато здесь, на Централе, мне все понятно, до мелочи. Тут я как рыба в воде. Тут я вырос. Про людей – все понял. К Богу пришел. Жить научился. В свои силы поверил. Вот и Джонни не даст соврать…

В эту ночь я долго не мог уснуть. Несколько раз перечитал письмо жены. Вглядывался в фотографии, пытаясь по мелким деталям угадать то, чего в письме не было. Как она там? Позади у меня восемь месяцев – а сколько впереди? Дождется ли? Выдержит ли?

Наверное, это очень банально – сидеть в следственной тюрьме и волноваться о том, дождется ли тебя твоя женщина. Но ведь всякая банальность, развиваясь, однажды оборачивается своей прямой противоположностью.

Ко всему ночью резко повысилась температура. В камере воцарилась тяжелая духота, особенно болезненно ощущаемая на высоте двух метров от пола. Я обливался потом. Простыня подо мной промокла насквозь.

Под самое утро я наконец понял, что нормально поспать не смогу. И тут внизу, прямо подо мной, из купе моего покровителя, вдруг забубнил знакомый резкий голос.

Слова звучали негромко, однако я был отгорожен от разговаривающих только самодельным матрасом и металлом настила; я слышал даже дыхание беседующих, даже то, как ногти Слона иногда скребут по его телу.

– …Только не подумай, – мрачно изрек татуированный бандит, – что я пришел какой-то рамс качать или предъяву кинуть…

– Говори, говори, – благосклонно разрешил Слава. Слон с расстановкой начал:

– Я, конечно, примерно понял, почему ты сразу пригрел этого коммерсанта…

– Какого коммерсанта? – быстро удивился Слава.

– Ты знаешь.

– Ах этого, Андрюху? А разве он коммерсант? Он что, сам тебе сказал, что он коммерсант?

– Не сказал, – поправился Слон. – Но по нему это видно. Я же не дурак.

Слава перешел на таинственный шепот. Я напряг весь свой слух.

– Ты только никому не говори… Этот Андрюха – аферист и мошенник. На своей афере он лимон баксов взял, ясно? За это его в «Лефортово» почти год держали. Это раз. Второе… – Слава заговорил громче, нажал, добавил агрессии.

– Я не понял, что ты там такое говорил насчет «пригрел»? Ты, может быть, намекаешь, что я с него деньги имею? А?

– Нет, конечно, – торопливо возразил Слон. – Как ты мог такое подумать? Но тогда с каких заслуг этот студент живет шоколадной жизнью, на козырной поляне тусуется, а достойные пацаны – в четыре смены спят? Я в хате пятый день. Я все тут понял. Со всеми переговорил. Много недовольных, Слава. Не я один. Не подумай, что я что-то хочу предъявить…

– Хватит, – резко, металлическим голосом, оборвал смотрящий. – Ты… как тебя звать, забыл?

– Дима.

– Ты, Дима, ничего мне не сможешь предъявить! – рубанул Слава Кпсс. – Ничего. В хате все – ровно. Я за это отвечаю. При мне здесь ни единого человека не убили, не опустили, не сломали без причины. Ни бузы, ни беспредела. Недовольные – они есть, я всех их знаю и их жизнь вижу. Ответь, почему эти недовольные – по углам шепчутся? А в лицо мне ничего никогда не скажут? А?

Слон оглушительно почесался.

– Потому что они – мыши, – произнес Слава, – и жизнь их мышиная…

Я услышал щелчок зажигалки, потом Слон пробасил «благодарю» – очевидно, ему была предложена сигарета.

– Здесь, – продолжил Слава, – вокруг нас, все правильно. Постанова – чисто каторжанская. Такая, как нужно. Ясно? Лично я никого не пригрел, не выдвинул, не задвинул. Не устроил в тепле. В достойной хате арестанты определяются сами. Этого афериста, который тебе покоя не дает, я держу возле себя по одной причине: он интересен и симпатичен лично мне. Лично мне, Славе Кпсс! Я с ним одну штуку замутить хочу, а какую – об этом, извини, никому, кроме нас двоих, знать не обязательно…

Слон выдохнул.

– Ты меня не убедил, – произнес он. – Закончим этот базар, Слава. Напоследок я тебе вот что скажу: пусть твой студент молится, что под твое крыло попал.

Я бы весь его миллион из него за полчаса вытряхнул. Вместе с кишками. Я на воле этим занимался – и здесь сумею…

– Я тебя понял, – равнодушно ответил Слава.

– Тогда я пошел.

Заскрипело железо.

– Будут вопросы – заходи в любое время, – беспечно попрощался Слава.

Несколько секунд прошли в тишине. Я снова различил щелчок зажигалки.

– Андрюха, – тихо позвал снизу мой заступник. – Ты ведь не спишь, правильно?

– Да.

– Все слышал?

– Почти все.

– Спустись. Есть тема. Только не сразу. Минут через десять. Или пятнадцать. Или даже попозже. Погляди, где этот бычара?

– Чифирить пошел.

– Ага. Давай хитрую паузу сделай – и ко мне зайди. Пятнадцать минут прошли в томительном, жарком ожидании. Наконец я поднялся, старательно зевнул, соскочил вниз – на пятый день это получилось у меня ловко и точно – и тут же стремительно нырнул в берлогу смотрящего.

Слава излучал безмятежность. Одеяло перед ним еще хранило отпечаток тяжелой задницы моего недруга.

– Нервничаешь? – сразу осведомился Слава.

– Нисколько, – соврал я.

– Врешь, – возразил Слава и улыбнулся. – Ни о чем не переживай. Живи спокойно. Отдыхай, привыкай. Я в этой хате четыре года. Таких, как этот Слон, я встретил и проводил – тыщу. На воле он какого-нибудь лоха по голове двинет, сто рублей отберет, вмажется героином – и ничего ему не надо. А на тюрьму заедет – сразу пальцы веером. Я крутой, я бандит, я всех знаю…

– Будет дергаться, – вырвалось у меня, – я перегрызу ему горло.

– Он тебя не тронет. И будет спать в четыре смены. Пока я не захочу, чтобы стало по-другому. А надо будет – мы его так одернем, что мало не покажется… Кстати, у тебя кофе есть?

– Да. В бауле.

– В бауле ничего не храни. Давай сюда, сейчас кипяток сделаем – и взбодримся.

Слава задумался. Его лицо посветлело. Он положил невесомую, сухую ладонь на мое плечо.

– Бог – он, знаешь, каждого направляет по отдельному пути. У таких, как этот Слон, путь короткий. А у нас с тобой чуть-чуть подлиннее. Согласен?

– Согласен.

– Давай и дорожников наших тоже позовем кофе попить. И Джонни, и Гиви Сухумского. Кстати, ты про Дорогу что-нибудь знаешь?

– Кое-что слышал…

– Это хорошо.

Глава 30

1

В первые дни лета температура в городе поднялась до двадцати градусов, а в Общей Хате – до тридцати пяти, при стопроцентной влажности.

Раздевшиеся до трусов люди притихли. Круглосуточное шевеление четырех сотен тощих конечностей замедлилось. Натужное томление повисло над трущимися друг о друга угловатыми телами, над булькающим в десятках кружек кипятком, над спящими и бодрствующими, сытыми и голодными. Воздух стал жидким, превратился в кислый пустой бульон.

Однажды утром его переливающуюся горячую толщу вдруг поколебали какие-то знакомые звуки. Я прислушался. Лишенный кислорода мозг действовал плохо. Пришлось долго соображать, прежде чем стало ясно: выкрикивают мою фамилию.

– Что там?

– Рубанов! Есть такой? На вызов, срочно!

За пять недель я вполне освоился, врос в новое место. Общая камера больше не казалась мне пещерой, населенной ужасными гоблинами. Тряхнув головой, я кое-как сконцентрировался и быстро, боком, протиснулся сквозь толпу – бесцеремонно отодвигая локтем одних, других с вежливым восклицанием обходя по касательной, третьим подмигивая, четвертых дезавуируя специальным тяжелым взглядом. Протолкался к распахнутому четырехугольнику «кормушки», спеша уточнить у вертухая, что такое этот вызов, куда и зачем.

Но надзиратель не пожелал со мной любезничать. Хотя еще позавчера – угощался у меня сигаретой.

– На вызов – значит, на вызов! – заревел он. – Готов, нет? Резче давай! Вас много, а я один!

В перенаселенной тюрьме «Матросская Тишина» процедура вывода арестантов на следственные действия стремилась к крайней простоте. Зычно бранясь, специальный дежурный чин в расстегнутой до пупа камуфлированной рубахе собрал по всему этажу человек двадцать и погнал шаркающую пляжными тапочками толпу по лестницам и коридорам в соседний корпус – следственный. Все время повышая градус ругательств, он затолкал подопечных в «трамвай» – крошечный, три на три метра, бокс. Там убийцы, бандиты, хулиганы и другие преступники долго ругали тесноту, прикуривали друг у друга и обменивались новостями, пока их по одному не стали разводить по кабинетам.

Об обыске речь не зашла. «Выводной» дежурный действовал рационально. Зачем шмонать толпу грязных, голодных и злых людей по дороге туда? Чего такого запрещенного потащит арестант в следственный корпус? Нож, что ли? Зарезать прокурора? Ерунда.

Другое дело – арестант, идущий обратно. Этот, после свидания с адвокатом, несет в своих карманах, в рукавах, в трусах и носках спрятанные, свернутые, замаскированные газеты, журналы, книги, сигареты, зажигалки, спички, конфеты, шоколад, бульонные кубики, тетради, авторучки, фломастеры, батарейки, иголки, пилки для ногтей, полиэтиленовые пакеты, мотки скотча, нитки, пластырь, аспирин, анальгин, дезодоранты, средства для борьбы с тараканами, вшами и чесоточными клещами, клей, ножницы и еще тысячу мелких предметов, запрещенных к пользованию, но абсолютно необходимых в тюремном быту. Такого преступника шмонать сам бог велел.

Жаль, что мой адвокат теперь мне не адвокат, с грустью думал я. Вот Джонни – тот ходит на вызов к защитнику еженедельно и никогда не возвращается пустой. Сейчас бы рыжий Максим очень пригодился. Сколько полезных вещей он мог бы мне притащить! Разве адвокаты нужны, чтобы защищать своих клиентов в суде? Какая наивная глупость! Арестанту из «Матроски» адвокат необходим для бесперебойного заноса ценных предметов обихода. Если у арестанта из «Матроски» есть пачка сигарет с фильтром, он – большой человек. При чем здесь защита в суде? До суда еще надо дожить.

Вспомнив о рыжем законнике, я горько улыбнулся и опустил к груди подбородок, чтобы притиснутые ко мне питерский чеченец, московский таджик и два сибирских грузина не видели моей минутной слабости.

Ах, Максим, умник! Куда же ты делся, приятель? А еще говорил, что заряжаешься, как от розетки. Что же ты за четыре месяца ни разу не пришел зарядиться? Зачем льстил, если знал, что пришел в последний раз? Почему не сказал прямо: прощай, останемся друзьями? Некрасивый, немужской поступок!

В следственном кабинете, сидя за столом и барабаня по его поверхности белыми пальцами, меня ждал именно мой бывший адвокат – очевидно, сгустившийся прямо из моих мысленных упреков.

– Привет, – сказал я, чувствуя сильный стыд.

Внешний вид Максима Штейна изумил меня.

Сидящего за столом медноволосого молодого человека здорово трясло. Неоднократно с гордостью признававшийся мне, что ненавидит табак, он, едва за конвоиром закрылась дверь, сразу же вытащил из кармана пиджака смятую пачку «Житан» и бросил ее на стол. Следом упала зажигалка. Адвокат тут же опять схватил оба предмета дрожащими руками, извлек сигарету, закурил, выпустил дым из-под верхней губы. Его зрачки были расширены, щеки поросли неопрятной, местами седой щетиной. На запястье жалко болтался глупый золотой браслет. Третья пуговица пиджака, нижняя, держалась на нескольких тонких нитках и вот-вот намеревалась отскочить.

– Извини, – пробормотал он, – что долго не приходил.

– Ерунда, – великодушно простил я.

– Как дела? Я и не знал, что тебя перевели в «Матроску»… Позвонил твоей жене, она сказала… Я тоже в шоке…

– Что с тобой? – спросил я, морщась. – Что случилось, а?

– Все нормально, – ответил лоер, вонзив наполовину выкуренную сигарету в пепельницу и явно удерживаясь от того, чтобы тут же не схватить новую. – Все отлично…

– Дай тогда закурить.

– Конечно.

– А теперь скажи, что произошло. Какая-то неприятность по моему ДЕЛУ?

– С твоим ДЕЛОМ все нормально.

– Тогда что?

Максим вдохнул и выдохнул.

– Нужен твой совет.

– Я готов.

– Андрей! – тут же выкрикнул адвокат. – Они валят банк! Они втянули меня в аферу! Моя подпись на всех документах! Они вернули деньги крупным вкладчикам, а мелких – кинули! Моя виза на каждом договоре! За мной следят! Мне угрожают по телефону! Я трижды ходил на допросы! Вчера мне в сейф подложили наркотики!

– Что за наркотики? – осведомился я с интересом.

– Кокаин…

– Вынюхал?

– Ты с ума сошел! Спустил в унитаз.

– Это ты с ума сошел. Надо было вынюхать.

– Тебе смешно! – Рыжий всплеснул руками. – А я на краю!

– Не кипятись. Возьми себя в руки.

– Ты же мне говорил! Тогда! В феврале! Говорил, что контора – крепкая! И люди там – талантливые и солидные!

– Да, – кивнул я, опять угощаясь вкусной сигареткой. – Я мог сказать, что там – солидные люди или что там – талантливые люди, но я никогда не говорил тебе, что там – честные люди. Можешь изложить подробности?

Рыжий шумно сглотнул.

– Тогда, в феврале, – начал он, – когда ты еще сидел в «Лефортово»… когда я пришел к тебе в последний раз… я немного слукавил… Я уже месяц как у них работал. Начал с замначальника юридического отдела… Три тысячи долларов в месяц, представляешь? Плюс ежеквартальные премии… Буквально в начале весны начальник уволился, вроде как заболел, и я – на его место… Пять тысяч в месяц… Работы – вагон. Народ валит толпами. Принимаем вклады под пятьдесят годовых…

– Как-как? Пятьдесят?

– Пятьдесят процентов годовых.

– Пятьдесят процентов! – я схватился за голову, как футболист, промахнувшийся с трех метров. – Да ты должен был сразу бежать в прокуратуру!

Рыжий шмыгнул носом.

– Я ж не знал! Не разбирался! Поэтому они и взяли меня! Дурака! Человека со стороны, ничего не понимающего в финансах! Я визировал каждый депозитный договор! Моя подпись – вторая, первая – у председателя правления… Как оказалось, это подставной человек. Фиктивный. К тому же его подпись выполнял вместо него кто-то неизвестный…. Короче говоря, потом исчез первый зампред. Уволились почти все начальники отделов…

– Ясно. Крысы побежали…

– И крысы, и матросы, и капитан! Остались второй зампред и я…

– И ты беги!

– Поздно! – выкрикнул лоер. – Второй зампред меня опередил. Позавчера уехал на дачу, но вчера позвонил уже из Тель-Авива…

– Тем лучше для тебя! Получается, что ты едва не единственный человек из руководства, кто не сбежал, а остался. Это прямо указывает на твою невиновность…

Вдруг Рыжий нагнулся и сплюнул прямо на пол – неумело, по-бабьи. Растер носком туфли. Он явно был в шоке.

– Что же делать? Меня – посадят! Посадят! Каков твой, банкира, совет?

Я пожал плечами.

– Успокоиться. Принять таблеточку сонапакса. Кстати, у тебя с собой нет?

– Нет!

– Плохо. Как же ты снимаешь стресс?

– Жру водку.

– Очень плохо! Вот тебе мои советы. Водку – не жри. На допросы – ходи. От выявленной слежки – отрывайся. Найденный кокаин – приноси мне… Шучу. Здесь на такие яды большой спрос… Телефонные угрозы – записывай на диктофон. Ты не скрылся, как другие, остался разгребать говно – это тебе плюс. Кроме того, ты объективно честный и порядочный человек, который пришел в банк совсем недавно – это второй плюс. Ни один здравомыслящий мент не станет тебя сажать.

– А тебя? – спросил лоер. – Тебя посадили здравомыслящие? Без единой улики?..

Я вспомнил пристальный взгляд слегка слезящихся глаз генерала Зуева и ответственно кивнул:

– Да. Меня посадили на редкость здравомыслящие люди. Я бы сказал, они – само здравомыслие. И на их месте я поступил бы так же. Кроме того, один из них, здравомыслящих, недавно доказал мне, как дважды два, что моя главная улика написана на моем лбу.

Рыжий недоверчиво посмотрел на мою переносицу, но, очевидно, не смог ничего увидеть и снова схватил пачку «Житана». Его руки дрожали.

– А самое главное, – вспомнил я, и адвокат вздрогнул, выронил сигарету, весь подался ко мне, готовясь жадно уловить мудрость акулы русского бизнеса, за которую он меня, очевидно, принимал (и здесь мне стало его по-настоящему жаль), – самое главное! Никогда не пытайся никого обмануть.

Рыжий молчал. Я подобрал брошенную на стол сигарету и осторожно поместил ее обратно в пачку – а пачку сунул в свой карман.

– Зажигалку я тоже заберу.

– Да-да, конечно…

– Авторучка есть?

– Вот, держи…

– И еще, – непринужденно добавил я, – мне бы занять у тебя денег…

– Сколько? – вскричал Рыжий, торопливо доставая бумажник.

– Рублей пятьсот. Если можно, мелкими купюрами…

Адвокат незамедлительно отсчитал наличность, а я – спрятал в надежное место, про которое знает всякий. Рыжий смотрел на мои манипуляции с отвращением.

– Не волнуйся, – улыбнулся я ему напоследок. – Тюрьма сделана не для таких, как ты. А для таких, как я. Она – для того, кто думает, что он безнаказанный, хитрейший из хитрейших. Тебе здесь не место. Ты переживаешь напрасно. Уволься из банка, приведи в порядок нервы, смени телефон и место жительства… Возвращайся в адвокатуру. Скоро у меня начнется процесс – может быть, ты мне еще раз поможешь…

2

Металл – толстый, неряшливо опиленный по краям – был приварен к металлу человеческими руками. Спустя время другие руки, терпеливые, оторвали, отсоединили одно от другого. Скрепленное – раскрепили, согнутое – разогнули. Образовалась дыра, щель. Сейчас, глядя в нее, я видел то, что запрещено видеть: волю.

Такова привилегия моего нового и лучшего статуса: забираться на тюремный подоконник и через щель любоваться свободой.

Всей свободы – узкая полоска. Напротив, в пятидесяти метрах, – массивное серое тело соседнего корпуса, специального (на местном жаргоне – «спец»). Правее – здание больнички. Прямо внизу – крыша какого-то подсобного строения. А меж двумя серыми казенными домами – она, свобода. Голубое небо, кусок набережной, участок травяного склона с несколькими деревьями. Многоквартирный дом. Как там живется людям – в этом доме с видом на тюрьму?

– …Не суетись, – деловито посоветовал Джонни. – Я все расскажу и покажу. Я на Дороге уже год.

– Не надоело?

– Такое не надоедает, – тихо сказал мой наставник и поиграл впечатляющими боковыми дельтами. – Дорога – это святое. Это основа Общего Хода. Конечно, бывает – паришься, устаешь и все такое. Но мне – по кайфу. Самое главное – ты все время занят… О! Слышишь? Это – цинк сбоку. Тяни! Не так, не так… Тянуть надо быстро, но не рывками. Теперь развязывай узел, разворачивай тряпку. Давай сюда малявы… Короче, здесь, на Дороге, нормально. Смена – двенадцать часов. Все время ты в движении. Это главное. Ты занят, бегаешь, ты при делах, ты – на козырной поляне. Никто тебя не трогает, зато ты – можешь одернуть почти любого…

Из человеческой волны вынырнул отдельно взятый арестант, с пораженным чесоткой животом, и протянул Джонни записку. Тюремное письмецо, тщательно запаянное в полиэтилен, в точности повторяло формой и размерами пластинку жевательной резинки. Я взял ксиву, изучил адрес – «В X. 135», – сообразил, что ее надо гнать наверх, и стал было завязывать узел, но Джонни остановил меня.

– Из-за одной малявы «коня» не гоняй! И так он служит не больше трех недель. Кстати, каждую смену начинай с того, чтобы проверять всех «коней» на разрыв. Если «конь» не выдерживает веса твоего тела – выбрасывай, плети нового.

– А что делать с малявой?

– Подождем, пока накопится хотя бы три-четыре, и все сразу отработаем. Исключение делается только для срочных ксив и ксив Общего Характера.

– А сейчас ее куда?

– Куда хочешь. Ты ее взял – все, отвечаешь головой. Спрячь в карман. Застегни его на молнию. Потеряешь или, не дай бог, спалишь ментам – вылетишь с Дороги сразу… И я за тобой. Обычно вылетает вся смена. За год у нас так два раза было. Не с моим участием, конечно…

– Круто.

– По-другому не бывает. – Джонни сурово поднял палец. – Тюрьма! В каждой ксиве может быть решение чьей-то судьбы. Хотя девяносто процентов всей почты – это порожняк. «Браток, загони сахара и сигарет по возможности». Иногда вообще пишут от нечего делать. А ты отвечаешь по полной программе… О, опять цинк. Тяни. Не этого! Верхнего! Что?

– Застряло.

– Прыгай наверх. Проталкивай рукой. Не так! Просовывай через решку!

Я запыхтел.

– Не лезет.

– Конечно! Рукав надо закатать – тогда пролезет.

С усилием я продавил в щель меж «ресничек» застрявший груз и спрыгнул вниз.

– Имей в виду: в разных хатах дырки в «ресничках» – разного размера. Бывает, у тебя груз пройдет через щель, а у соседей – застрянет наглухо. Об этом надо помнить. Вот, еще две ксивы принесли… Не спеши. Проверь, правильно ли запаяны! Сам не перепаивай – возвращай, и все. Запаивает ксиву или груз всегда его отправитель. Будет кто подходить из хаты, просить спички, зажигалку, целлофан – не давай. Свое надо иметь… Складывай ксивы. Заматывай в тряпку. Плотнее. Не так! Давай я сам… Теперь вяжи узел. Теперь цинкуй. Громко не стучи. А то есть такие любители – так молотят по стене, что мент с продола слышит. Во, пошла…

– Опять застряла.

Джонни похлопал меня по плечу.

– Лезь, дорожник! Проталкивай! Да шустрее! Вдруг сейчас мусора ворвутся, нежданчиком, – а у тебя груз в решке застрял! Спалишь груз – голову отшибут. Вот так все двенадцать часов будешь прыгать. Вверх-вниз. Чего наверху уселся? Прыгай, с той стороны опять цинкуют!

В камере – два окна. Через левое мы отрабатываем почту вбок, через правое – вверх и вниз. Окна – в двух метрах над полом, а расстояние между окнами – десять шагов. Несколько раз пробежавшись туда и обратно, проделав с десяток рывков вверх и прыжков вниз, я взмок, подвернул ногу, оцарапал руку и задохнулся.

Джонни это только позабавило.

– Привыкнешь. Кстати, тапочки сними. На Дороге стой в носках. Так удобнее прыгать. Вообще, сейчас, днем, почты, считай, нет. Ночью – пойдет валом. На Централе десять тысяч арестантов, и все хотят общаться. Ночью – вилы. Не успеваешь сигарету выкурить. Поэтому смены меняются: эту неделю мы с тобой в день, а Гиви Сухумский и Коля Напильник в ночь. Следующую неделю – наоборот. О, цинкуют! Тяни бокового! Нет, я сам потяну, а то у тебя опять застрянет. У тебя застревает, потому что ты неправильно тянешь. Я же говорю – быстро и плавно. Там, за стеной, водосточная труба есть, и груз всегда задевает за нее…