Текст книги "Сажайте, и вырастет"

Глава 33

1

С середины дня я путешествовал в холодной железной коробке один. Потом машина заехала в один районный суд, в другой, в третий и в четвертый – пока не оказалась полностью забита. Узкая, длинная клетка, оснащенная лавкой на восемь компактных задов, вместила семнадцать человек. Меня, сидящего, вжало в самый угол. Ноги пришлось плотно сдвинуть и повернуть вбок, а впоследствии даже посадить на колени молчаливого, явно очень уставшего старика в засаленной шапке-«пирожке». Лицом он здорово смахивал на Фрола. Тюрьма быстро делает людей похожими друг на друга.

Над стариком, приняв всевозможные причудливые позы, нависли другие – кто упирался в низкий потолок затылком, кто держался за соседей, кто балансировал на одной ноге. Водитель фургона, без сомнений, думал о себе, как о пилоте гоночного болида: закладывал виражи, принуждал мотор к ракетно-космическому реву, с адским скрежетом врубал передачи. При резком торможении или, наоборот, слишком резвом, со светофора, старте – все валились друг на друга, врезаясь локтями и лбами в тела ближних и оглашая внутренности ящика оглушительными ругательствами.

– Нормально! – басом прохрипел прямо в мое ухо сосед по лавке – рябой мальчишка в очень чистых брюках и очень грязном ватнике. – Октябрь! Осень! Не жарко, не холодно! Ездить – самый сезон!

– А когда – не сезон?

– Зимой и летом, – авторитетно сообщил сосед. – Зимой – вилы. Мороз. Летом – двойные вилы: жарко и дышать нечем. А сейчас – осень! Нормально! Кайфуйте, бродяги!

– Тоже мне, кайф нашел… – раздраженно, с кавказским акцентом возразили сбоку. – А ты куда лезешь, гуталин?

Среди двух десятков бледно-серых лиц обнаружилось одно особенное, совсем темное. Полумрак делал круглую физиономию африканца отчетливо лиловой – в точности как в песенке Вертинского. Правда, тот лиловый негр был завсегдатай притона из Сан-Франциско, а этот – наоборот, русский арестант.

– Сидеть хочу, – стеснительно ответил темнокожий на ломаном русском и добавил гладко: – Сит даун.

– Импоссибл, братуха! – коротко ответили от самого входа.

Афроарестант досадливо засверкал ярчайшими белками глаз.

– Как тебя зовут? – поинтересовался мой рябой сосед, дернув черного человека за колено.

– Бобби.

– Откуда ты, Бобби?

– Фром Джамайка…

Название зеленого острова в зеленом океане вызвало у рябого романтическое восклицание. Он зачарованно повторил:

– Джамайка! Вот это да! А что ты там делал, на Джамайке?

– Играл в джамайка-сокер, – печально признался лиловый Бобби.

– Это как?

– Футбол, на волейбольной площадке, – объяснил кто-то. – Двое на двое. Лупят ногами через сетку…

– Сильно! – оценил рябой. – А сюда за что попал, Джамайка?

– Кокаин…

– Какого же хрена, Бобби, тебя сюда понесло? – хрипло простонали из гущи тел. – Джамайка-сокер! Здесь люди целый год деньги копят, чтобы слетать на Джамайку и поглазеть, как в футбол через сетку играют! А ты, дурак, все наоборот сделал! Зачем, Бобби, ты приперся оттуда – сюда, когда все нормальные люди валят туда – отсюда?

Афроарестант молчал, явно конфузясь.

– Что там? – спросил тот же голос. – Куда едем, старшой?

– Помолчи, – посоветовал индифферентный из-за решетчатой двери.

– Трудно тебе сказать, да? Куда едем?

– Не разговаривать!

– Слышь, скажи по-человечески! Куда едем?

– Домой.

Толпа радостно взвыла.

Окна в тюремном транспорте не предусмотрены. Направление и цель движения мы могли только угадывать – или прямо спросить у конвоя.

– Успеем до пересмены, – прокомментировал рябой.

– А если не успеем? – осторожно спросил я.

– Будем стоять два часа под самой тюрьмой. И ждать, пока новая смена не начнет прием. В хаты поднимут не раньше, чем в десять вечера…

Очень хотелось есть, спать и согреться.

Несколько дней назад Хватов – в очередной свой визит – предупредил меня, что я обязан не только прочитать пятьдесят семь томов ДЕЛА, но и ознакомиться с приложенными видеоматериалами. «Просмотр, естественно, состоится не в “Матросской Тишине”, а в здании, это самое, прокуратуры. Не тащить же, это самое, ради тебя в следственный корпус тюрьмы телевизор и видеомагнитофон, правильно? Так что собирайся, будь готов, завтра или послезавтра тебя, это самое, закажут “по сезону”…»

Заказали – в четыре утра. В половине пятого – полусонного, с дурной головой – вывели из камеры. Отконвоировали вместе с полусотней других путешественников (подавляющее большинство отправлялось в суды) на первый этаж. Заперли в сборной камере.

Заблеванное, провонявшее хлором и нечистотами помещение с черными стенами, с потолком в разводах, с углами, опоганенными выхаркиваемой туберкулезной мокротой, скоро оказалось забито так, что я не рисковал даже присесть на корточки и простоял, задыхаясь и моргая слезящимися от сигаретного дыма глазами, до девяти утра. В какой-то момент дали пайку, но абсолютное большинство дружно отказалось брать как хлеб, так и сахар. Я поступил солидарно со всеми. Что-то жевать, употреблять пищу в такой тесноте, в запахах испражнений мне показалось абсолютно немыслимым делом.

Когда стоять вертикально, подчиняясь тяжким колебаниям плотной сотенной толпы, стало совсем невмоготу, дверь распахнулась. Всеобщий вздох облегчения мгновенно сменился напряженной тишиной. Выводной конвоир стал выкрикивать фамилии.

Мою назвали в числе последних.

– Фамилия?!

– Рубанов.

– Статья?!

– Сто пятьдесят девять – часть третья, сто девяносто девять – часть вторая, триста двадцать семь – часть первая…

– Хватит, хватит! – усмехнулся выводной и сверился с моей арестантской карточкой. – Какой суд?

– Я не на суд. Я в прокуратуру еду. В Генеральную.

– В Генеральную прокуратуру? Террорист?

– Аферист.

– В конец коридора!

Возле самого выхода – вторая сборная камера, совсем маленькая, холодная; там компания из десятка изнывающих организмов еще полчаса ожидала команды на посадку в автозэк.

Поздним осенним утром, побывав в четырех районных судах Москвы и постепенно опустев, тюремный фургон доставил меня в центр города. Пристегнутый наручниками к юному сержантику, я прыгнул на тротуар почти в той же точке, где пятнадцать месяцев назад меня едва не стошнило от пространственного шока. Сейчас ничего подобного я не испытал. Все-таки общая камера – это не девятиметровый лефортовский каменный мешок. Меня не ослепило, не оглушило, не придавило к земле. Воронцовский переулок – уводящий пешехода с Тверской улицы в сторону Патриарших прудов – прохладным октябрьским днем смотрелся серо, скучно, как дешевая декорация телесериала.

Тут я затосковал. А вдруг все, что со мной происходит, вовсе даже не яркий глянцевый комикс с участием непобедимого супергероя, а унылый и бездарный телесериал, дешевое, пустое, наигранное «мыло», где все действия персонажей предугаданы заранее?

Переулок – загогулина старой Москвы – дважды изгибался на ста метрах своей длины. Вдобавок представлял собой крутой спуск. Искривленный во всех трех измерениях, он выглядел очень по-азиатски.

– …Пятнадцать часов записей, – объявил Хватов, многозначительно демонстрируя стопу видеокассет. – С чего начнем?

– С любого места.

Держа в уме обратную дорогу – в железном ящике, в месиве человеческих тел, – а также «сборку», где вечером мне опять предстояло маяться несколько часов, я твердо решил, что на пятнадцать поездок меня не хватит. Прямо сегодня я поставлю свою подпись в особой прокурорской бумаге. С материалами – ознакомился!

Рязанский следователь подошьет документ в последний том ДЕЛА. Так закончится для меня период действия двести первой статьи, длившийся с июня по октябрь. Дальше – будет суд.

На просмотре первой (и последней) видеокассеты я опять весело смеялся.

– Название фирмы Андрея Рубанова, – чистосердечно рассказывал основной свидетель обвинения, он же «аптекарь», он же «фармацевт», – я запомнил, прочитав вывеску…

Господи, какая вывеска, поражался я. Где и когда я вешал на своей двери хоть какую-нибудь вывеску? Весь смысл моего бизнеса заключался именно в том, чтобы работать – без вывески! Фармацевт врет, не краснея! И вранье его – беспардонное, никак не замаскированное! Смотрите, как он жадно курит! Видите – на сигарете видны темные следы его мокрых пальцев. Слушайте – его голос дрожит. Врет! Явно и отважно! Сочиняет на ходу! Надо же так придумать – «вывеска»! Ха!

Вдруг рядом возник Андрюха-нувориш.

– Смейся, смейся, мудак, – сказал он. – Фармацевт гуляет на свободе. Он дал показания – и его отпустили домой. Домой, понял? А ты, весь такой несгибаемый, пошел в тюрьму. Теперь кормишь вшей и клопов. Мачо сраный. Кто из вас должен смеяться?

Пожалуй, самодовольный сопляк на этот раз оказался прав, вздыхал я, устраивая на своих коленях невесомое тельце старичка, только что осужденного на три года общего режима за кражу двух мешков комбикорма из закромов Родины. Смеяться как-то не хочется. Плакать я не умею с детства – а скоро разучусь еще и смеяться.

Над ухом раздалась очередная серия удовлетворенных восклицаний.

– Успели! «Матроска»! Заезжаем, слава Богу…

– Приехали!

– Дома! Дома, пацаны!

– Нормально!

– Не грусти, Джамайка!

Все повторилось в обратном порядке. Из одного ободранного, заплеванного накопителя – в другой, такой же. Опять толпа, отечные лица, впалые щеки сотни мужчин – когда-то молодых, сильных, горячих, а теперь сутулых, вялых, способных лишь на то, чтобы подбадривать друг друга нервными смешками и руганью.

Под вечер ноги совсем не держали меня. Интересно, что со мной будет, когда начнется суд? Как долго он продлится? Выдержу ли я ежедневные поездки? Говорят, на сборке с людьми случаются истерики. Еще говорят, что многие, прокатившись пару раз, прямо в зале суда выдают чистосердечные признания и плачут, умоляя судей тут же огласить приговор, дать срок, какой угодно, лишь бы больше никуда не ездить.

Попав наконец в свою камеру, я понял, почему всякий арестант обязательно скажет «домой» – вместо «в тюрьму» или «в хату».

Домой! Я вернулся именно домой – туда, где можно смыть с лица грязь, выпить чаю и принять горизонтальное положение. Я дома. После пятнадцати часов, проведенных в удушающей тесноте, ни разу не выпив глотка жидкости, не проглотив и куска пищи, почти все время – на ногах, я наконец дома! Я вернулся домой – в свой жалкий, липкий, сплющенный, перегороженный тряпками, перечеркнутый самокрученными веревками, гомонящий сотней сухих прочифиренных глоток мир. Пропахший табаком, йодом, носками, фуфайками, рыбным супом и пшеном, да и экскрементами рыбного супа и пшена. Таков теперь наш, мой дом – гадкий, как я сам, как все, что со мной происходит.

Поев хлеба, напившись чаю, а впоследствии даже покурив превосходной травки (или мне, измотанному, только так показалось), я упал и мгновенно забылся. Отправился в плавание по заливам и отмелям просторного, как мечта, океана свободы.

Спящий человек всегда свободен, в любой тюрьме.

2

Проснулся оттого, что меня трясли за плечо.

Будить отдыхающего арестанта без веской причины – большой грех. Приготовившись грубо возмутиться, я открыл глаза. Увидел встревоженно шевелящийся абхазский нос Гиви Сухумского.

– Вставай, Андрюха! Слушай, вставай! Беда!

Отдернув занавеску, я выпрыгнул из «купе», тут же ударившись о чьи-то твердые спины.

– Сюда его! Сюда несите! Ближе к воздуху! Осторожнее голову! Быстрее!

В самом центре поляны, на полу, лежал, раскинув в стороны руки, некто полуголый. Вокруг суетились.

– Лимон! Есть лимон? Давайте сюда! И полотенце намочите! Холодной водой! Живее, живее!

Вдруг я узнал того, кто выкрикивал распоряжения. Дима Слон – некогда истекающий потом неврастеник – предстал резким, быстрым, суровым командиром. Он озвучивал грубые директивы, одновременно проделывая замысловатые манипуляции над неподвижно лежащим телом: ударял кулаком в узкую неподвижную грудь, мерно хлестал по щекам – справа, слева.

Полуголый не шевелился.

– Не дышит! – опасливо выдохнули из передних рядов.

– Тихо! Полотенце где? Лимон принесли? Заточку дайте! Разрежьте лимон! Быстрее, ну!

Я попытался понять, что происходит. Успокоенный марихуаной, мозг совсем не действовал. Все вокруг меня плыло в фиолетово-красном, вязком тумане. Звуки то едва долетали, то казались невыносимо громкими. Наконец смысл события оформился. Полуголый – лежащий на полу молодой человек с задранным кверху восковым подбородком – умирал от передозировки наркотика.

– Будите пацанов! – возопил я. – Славу будите, срочно! Всех!

– Будим! Не получается! Не встают!

– Курнули дури, вот и не встают! – ядовито прокомментировал Слон. – Ну, лимон нашли? Федот, помогай!

Оттолкнув кого-то, я подскочил вплотную к лежащему.

Тут голова окончательно прояснилась, и я осознал, что не понимаю, что и как делать. Не имею практики! Процедура спасения от овердозы мне была знакома исключительно по модному фильму «Криминальное чтиво». Там девчонке-наркоманке делали прямой укол адреналина в сердце. Огромной иглой, длиною в подошву ботинка. Сцена считалась комедийной. Меня прошиб пот. Ни соответствующей иглы, ни соответствующего препарата в камере следственной тюрьмы, конечно, нет. Откуда? Бедолага-наркоман вот-вот закончит свое пребывание на грешной земле! Как спасти несчастного дурака? Он умрет в течение ближайших двух минут. Это видно по его землисто-фиолетовому лицу с обострившимися скулами.

Потом разразится буря. Нет, мне было жалко не только умирающего наркомана. Я его знал. Девятнадцать лет. Анемичный туповатый юноша. Последние полтора года – на героине, плотно. За это и арестован. Хорошие папа и мама раз в месяц обязательно присылали сыночку продуктовую передачу и денежный перевод. В нашей тюрьме такой арестант – большой человек. Он всегда найдет себе опытных друзей. А те – подскажут, где и как раздобыть кайф на Общем Корпусе. Теперь сей юный отрок перебрал кайфа и вот-вот перейдет из стадии клинической смерти к другой стадии. Самой последней. К финишу.

Гибель арестанта – чрезвычайное происшествие. Тем более если ее причина – наркотики. Завтра же администрация учинит в камере повальный обыск. Затем – допросы. Что, где, как? Откуда взял порошок? С кем дружил? С кем враждовал?

Далее – камеру расселят. Такова обычная практика. Сто тридцать пять человек партиями по пять или семь разведут по другим сорока с лишним хатам Общего Корпуса. В опустевшее помещение приведут новых – собранных отовсюду, разношерстных, оглушенных неожиданными переменами в судьбе и быте.

Лично я – лишусь всего. Оказавшись на новом месте, я буду вынужден начать с нуля. Опять доказывать, что я – не верблюд. Отвоевывать необходимое. Заводить новых приятелей и друзей. Налаживать жизнь. Видит бог – я пожалел не только умирающего глупца, но и себя.

– Шнифты забейте! – выпрямившись, крикнул я. – Забейте шнифты!

Несколько человек возле входной двери образовали плотную группу, прижались спинами к смотровому глазку. «Забили шнифт». Скрыли от взгляда надзирателя происходящие события.

Краем глаза я видел, как тощий Гиви Сухумский трясет за плечи крепко спящего Славу Кпсс.

Смотрящий, покурив с нами травы, усугубил ее эффект несколькими таблетками димедрола. Он отъехал наглухо. Не мог вынырнуть из тяжкого забытья.

– Федот! – тем временем командовал Слон. – Открой ему рот!

Меж синюшных губ наркомана полилась струя лимонного сока. Затем опять били по фиолетовым щекам, интенсивно терли лицо и грудь мокрым полотенцем. Счет пошел на секунды. Даже я, далекий от реалий жизни джанки, кайфового народца, героиновых наркоманов, понял, что вот-вот наступит смерть.

– Отойди! – Слон вдруг грубо толкнул меня, чтобы забежать с другой стороны бездыханного тела. И бросил на меня тяжелый взгляд.

Теперь он брил голову, носил черные штаны и майку, обнажающую татуированные плечи. Я вполне мог поверить, что этот молодой человек на воле способен навести ужас на какого-нибудь продавца из сигаретного киоска.

– Лед есть? – спросил меня с яростью Слон. – У вас же – холодильник! Лед – есть? Живо неси!

Я рванулся, выхватил из морозилки пакет с кусками льда. Понимая, что полностью потерял лицо. Меня толкнули, потом накричали, а вдобавок – отправили что-то принести.

Выдернув из моих рук обжигающий холодом мешок, Слон швырнул его Федоту.

– Натирай ему льдом виски! И лоб! Давайте второй лимон! А ты, – велел мне парняга, – отойди, не мешай!

Я набрал в грудь воздух, лихорадочно соображая, что и как ответить. Здесь, возле Дороги, на козырной поляне, на моей территории, я не мог никому позволить говорить такое. Следовало дать быстрый и резкий отпор. Так, чтобы соперник вмиг прикусил язык. Но я с раннего утра катался по городу в железном ящике, устал, затем покурил травы и поспал после этого лишь два часа. Я не сумел быстро мобилизоваться. Открыл было рот, еще не вполне зная, что именно и как скажу своему неприятелю.

Спор над полутрупом не состоялся. Его грудь вдруг поколебалась. Из горла вышел тяжелый хрип. Лицо порозовело. По камере прокатился вздох облегчения.

– Давай! – крикнул Слон, бесцеремонно продолжая трясти голову лежащего – уже живого, вернувшегося с того света на этот.

По лицу спасенного было видно, что этот – мало отличался от того. Реанимированный зашевелил конечностями, разлепил коричневые веки.

– Ну, ты даешь! – сказал ему Слон. – Когда оклемаешься, я – лично с тебя получу. За то, что хату чуть не подставил…

Спаситель выпрямился. Победно оглядел окружающих. Тяжело дышащий, хищно шевелящий кельтскими орнаментами. Сто тридцать пять бледных лиц – кроме тех, кто спал, и еще меня – смотрели на него с восхищением. Федот сунул герою полотенце, и тот триумфально обтер пот с короткой шеи.

В этот момент Гиви Сухумский наконец смог привести в чувство Славу Кпсс. Побудка смотрящего длилась едва ли не дольше, нежели эпопея со спасением умирающего.

– А? Чего здесь? – проскрипел Слава, появляясь на публике с бессмысленными глазами. – Передоз, да? Передоз? Опять?

– Все нормально, Слава! – басом прогудел Слон. – Пока твоя банда спала, я тут одного дебила от смерти спас… Все нормально! Отдыхай! А я – схожу поссать. Двиньтесь, бродяги!

Люди расступились, и квадратные узоры проследовали через всю камеру, по диагонали.

– Вот, хата! – провозгласил Слон. – Гляди, что бывает, когда случайные люди в братву лезут!

Едва прозвучали эти слова, как Слава Кпсс вздрогнул. Гнев исказил его лицо. Точными птичьими взглядами он оглядел меня, вздыхающую толпу, спасенного мальчишку. Посмотрел в спину триумфатора. Тот умывался, фыркая, бросая воду горстями на голый торс.

Слава подождал, пока страсти улягутся. На это ушло минимум времени. Через несколько минут сто тридцать пять душ вернулись к прерванным делам, захотели почифирить, позавтракать и поужинать, поиграть в карты, почитать старые газеты. Только потом Слава тихо подозвал гордо улыбающегося кельта. Поймал его взгляд и махнул рукой, поманил.

Неожиданно тот явился не один. Рядом был перемазанный зеленкой, тщедушный, но решительно настроенный Федот.

– Чего ты на хату базаришь? – сразу спросил Слава, безумными глазами глядя то в грудь Слона, то в его переносицу. – Что за лозунги?

– Я не базарю, – весело отразил нападение Слон. – Я сказал из сердца. Я только что беду от хаты отвел. За этот кипеж, за труп нас бы менты под пресс пустили…

– Это всем известно, – резко оборвал Слава. – Так кто же у нас в братве лишний? Говори давай.

– Твой коммерсант, – сразу ответил Слон. – И так считаю не я один.

– Кто еще так считает?

– Я, – трудно произнес Федот.

– А вы ему в глаза это скажете? – чрезвычайно жестко спросил Слава.

– Я на хату сказал, – все еще улыбаясь, произнес Слон. – И в глаза скажу.

– И ты? – напряженный Слава повернулся к Федоту. – И я.

– Андрюха! – позвал Слава. – Подойди.

Весь разговор я слышал – примостился за тряпочной стенкой «купе». Чтобы присоединиться к беседе, мне было достаточно откинуть занавеску перед своим лицом и забросить ее за спину.

– Тут такой вопрос всплывает, – негромко произнес Слава, – что ты – коммерсант.

Звуки голосов дрожали в спертом воздухе слаженного из грязных одеял арестантского вигвама – соприкасались друг с другом, плавали, повисали, словно аккорды, неумело взятые на старой, неряшливо настроенной гитаре.

– Это кто так говорит? – спросил я, присаживаясь.

– Он, – мой покровитель показал пальцем на кельтские рисунки.

– Пусть повторит!

Слон посмотрел мне в глаза.

– А чего тут повторять? Ты ведь сам все знаешь, правда? Такие, как ты, сидят возле своих сейфов, за железными дверями, за сигнализациями, а когда я прихожу с обрезом и говорю «давай деньги» – они бегут к ментам и пишут заявления… Коммерсант – это потерпевший! Такому среди пацанов не место.

Убить его? – пронеслась через сознание оригинальная идея. Воткнуть в глазницу палец? Сломать горловой хрящ?

Я бросился, но обнаружил, что справа и слева находятся Джонни и Гиви Сухумский. Они схватили меня за локти. Сидящего человека совсем легко удержать от рывка вперед.

– Тихо! – страшным шепотом произнес Слава Кпсс. – Держи себя в руках, аферист! Рукоприкладка – исключена! Это серьезная тема! Будем разбираться, братва! – он упер дикий взгляд в Федота. – Ты тоже считаешь Андрюху коммерсантом?

Вместо ответа Федот вдруг воскликнул:

– Слава, зачем ты тогда назвал меня пассажиром и мышью?

Слава тряхнул головой и сделал недоуменное лицо.

– Я? Назвал тебя пассажиром? Тебя как звать?

– Федот…

– Я называл тебя пассажиром? Когда?

– Это было! – проныл Федот, и исходящий от него запах йода резко усилился. – Это было, было! Люди слышали!

Слава покаянно вздохнул.

– Слушай внимательно, Федот, – выговорил он едва не по слогам. – Ты – не пассажир! Наверное, ты меня не так понял. Ты – не пассажир! Ты – нормальный пацан, достойный арестант. Ясно? Ты – не пассажир и никогда им не был! А теперь – иди с Богом. Иди, хорошо? А мы поговорим. Иди.

Без лишних слов Федот исчез за занавеской.

– Теперь, братва, – железным баритоном, очень тихо провозгласил Слава, – будем, с Божьей помощью, искать истину, пока не найдем ее…

– …Слава, – неожиданно пробубнили, деликатно, из-за тряпочной изгороди. – Слышь, Слава!

– Какого черта?! – взорвался смотрящий. – Чего надо?!

– Тебя только что на суд заказали. Приходил вертухай, назвал твою фамилию…

– Что? – Слава изумился. – На суд?

– Да. В пять часов будут выводить.

– А сейчас?..

– Половина пятого, Слава. Я тебе уже и пиджак почистил…

– Суд… – зачарованно повторил Слава Кпсс, мгновенно теряя интерес к разговору о коммерсантах. – Вот это да! Неужели начнут? Неужели осудят?

Как бы отрезвев, он посмотрел на Слона, на меня – дрожащего от напряжения – и вздохнул.

– Придется отложить наш вопрос, братва. Согласны? Вернусь вечером – договорим. Расставим, с Божьей помощью, все точки. Что скажете?

Ни я, ни мой враг не сдвинулись с места.

– Нет, так не пойдет! – Слава повысил голос. – Расход, пацаны! Расход! Ты, Андрюха, двигай на Трассу! Джонни, погляди, чтобы этому… который чуть не помер… дали возможность в себя прийти. Гиви, ты тоже… не сиди без дела. Расход! Вечером закончим! До моего возвращения – никаких базаров, никаких рамсов!..

Повинуясь авторитету лидера, мы встали и засуетились. Слава стал поспешно разыскивать свои особые «судовые» штиблеты, я с остервенением схватился за ближайшую веревку, Джонни нырнул в глубины камеры в поисках только что спасенного наркомана, скрывшегося, от греха, с глаз долой.

Жизни снова был придан обычный, изо дня в день повторяющийся ход.

3

Весь следующий день Дима Слон почти не покидал козырной поляны. Он и раньше часто здесь появлялся – но только для того, чтобы посмотреть телевизор. Теперь же герой-реаниматор глядел не на голубой экран, а в противоположном направлении. В перспективу камеры. Предчувствие власти искажало его круглое лицо. По временам он бросал на меня особый – насмешливо-презрительный – взгляд. Впрочем, я его легко выдерживал. И даже улыбался в ответ. Скалил зубы. Демонстрировал уверенность в своих силах.

А потом – и вовсе отправился спать, отстояв на Дороге положенные двенадцать часов, отправив очередные две или три сотни арестантских записок и посылок, почти выбросив из головы все тревоги и беспокойства насчет ожидаемых событий.

Когда я вновь проснулся, Гиви Сухумский сразу сообщил:

– Слушай, Славы – нету. Опять, слушай, на суд уехал. Он, слушай, сказал, за него плотно взялись, будут вывозить каждый день, пока не дадут срок… Разборку вашу, слушай, отложили… На время… До субботы… Этот бык, Дима Слон, вроде не против… Ты, сказал Слава, тоже будешь не против…

– Нет, конечно, – ответил я. – Подожду, сколько надо. Заодно подготовлюсь морально.

Если честно, я не очень люблю бить человека по лицу. Кроме того, я прочел много книг, но ни в одной из них не написано, как правильно загрызть своего личного врага на глазах у всей стаи.