Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"

Глава четырнадцатая
«Интерны», или Respondeat superior

[7]7
  «Respondeat superior» (лат.) – отвечает старший.


[Закрыть]

– Тверь дает двух врачей! – объявила Цапникова, вернувшись от Елены Михайловны.

После внезапного ухода Олега Денисовича исполняющим обязанности заведующего отделением анестезиологии и реанимации главный врач назначил Цапникову, а не срочно вышедшего на работу Дударя. Ее пришлось долго уговаривать: она не хотела входить в положение, порывалась тоже подать заявление об увольнении по собственному желанию, тем более что ей как пенсионерке можно было покинуть больницу без отработки. Дело сдвинулось с мертвой точки только после того, как Юрий Игоревич поклялся, что исполнять придется недолго, самое большее – два месяца, и что сразу же после окончания «дорогая Наталья Геннадьевна» сядет на расшифровку кардиограмм и сможет отдохнуть.

Расшифровка кардиограмм – чудесная работа, если, конечно, руководство относится к тебе с пониманием. Прийти утром, сдать расшифрованное, забрать нерасшифрованное и вернуться домой – это же просто праздник какой-то, а не работа. Настоящая синекура. Специализация по функциональной диагностике, необходимая для официальной расшифровки ЭКГ, у Цапниковой имелась, и сама она была не прочь зарабатывать прибавку к пенсии более спокойным образом, поэтому повздыхала-повздыхала да и согласилась, выговорив, что в качестве и.о. заведующего отделением будет работать только днем, с понедельника по пятницу, без каких-либо дежурств.

– Сразу двух, Наталья Геннадьевна? – удивился Дударь, пришедший сменить Данилова.

– Сразу двух! – подтвердила Цапникова.

– Какие-нибудь семикратные лауреаты конкурса «Худший врач года», – поморщился Дударь. – Кто еще согласится ехать в Монаково.

– Ну, остались же еще сознательные люди. – Цапникова грациозно повела головой, что со стороны выглядело смешно – маленький шар хотел скатиться с больного шара, но передумал. – Вот я, например! Почему бы не найтись в Твери двум сознательным анестезиологам-реаниматологам?

– Главное – чтобы не интернов прислали, – пошутил Данилов.

– Ты прав, – согласился Дударь. – Лучше уж пусть интернок.

– Батюшки-светы! – Цапникова по-деревенски всплеснула руками. – Никак поправился! Что, больше не болит плечо?

– Да вроде бы нет… – Дударь подвигал левой рукой. – Но точно можно будет сказать только после первого непрямого массажа…

Возле стражника, охранявшего вход в главный корпус, стояла женщина в ярко-оранжевой куртке и такой же пронзительной вязаной шапке. У ног ее (дутые сапоги были не оранжевыми, а черными) стояли две объемистые клетчатые сумки, набитые битком.

– Вся моя трудовая биография – это торговля косметикой, – рассказывала женщина. – Хотите, я приглашу вас в наш офис, вас угостят чаем, – охранник презрительно поморщился, – и рассказажут о том, как можно зарабатывать хорошие деньги. Это не обман какой-нибудь, а сетевой маркетинг, всемирно известная фирма, производитель элитной косметики…

– Не интересуюсь, – процедил охранник.

– Все люди делятся на тех, кто тупо ходит на работу и мало зарабатывает, и на тех, кто работает у нас и зарабатывает если не огромные, то приличные деньги…

– Вы мне надоели! – Отчаявшись отделаться от женщины добром, охранник прибегнул к откровенному хамству.

– Это судьба, – многозначительно сказала женщина. – Каждый сам творец своей судьбы, но на самом деле это не так. Судьба вертит нами, а не мы ею. Когда меня попросили с работы якобы за то, что я необоснованно отдавала предпочтение одному из поставщиков…

– Разрешите, пожалуйста.

Женщина посторонилась, выпуская Данилова, но говорить не перестала.

– …я тогда торговала комплектами постельного белья. Самое обидное – это незаслуженное обвинение. Я ведь на самом деле поставщикам конфеты и шампанское возвращала, не то чтобы откаты у них брать. Хотела быть независимой. Знаете, как это бывает – коготок увяз, всей птичке пропасть. Прикормят тебя, а потом начнут шантажировать этим. А я хотела сделать карьеру…

– Уйдите, женщина! – громко простонал охранник.

– …Да что вы так нервничаете? У вас, наверное, девушки нету, да?..

Данилов ускорил шаг, чтобы не пришлось возвращаться и реанимировать тетку, которую с минуты на минуту придушат или забьют пинками. В свидетели попадать тоже не хотелось. Хотелось, как обычно, под душ и спать. Простые, примитивные, донельзя однообразные желания, но как же приятно их исполнять…

С душем сегодня вышел частичный облом: где-то прорвало трубу, и общежитие осталось без горячей воды. Поэтому вместо контрастного душа пришлось принять ледяной, чрезмерно бодрящий, и оттого на время прогнавший сон. После холодных процедур сразу же захотелось согреться не только снаружи, но и изнутри. Данилов подумал о том, что бутылку коньяка дома иметь не мешает, и заварил прямо в кружке крепкого чаю. Одеваться и идти за коньяком не хотелось. «Потому и не надо держать выпивку дома, – сварливо сказал внутренний голос, – меньше соблазнов».

– Соблазн не в бутылке, а в нашем сознании, – вслух ответил внутреннему голосу Данилов, залезая под одеяло прямо в махровом халате.

Было очень приятно лежать под теплым одеялом, смотреть на причудливо замороженное окно, пить чай и знать, что впереди у тебя целые сутки отдыха. Даже не сутки, а больше, завтра его ждали в отделении к шестнадцати часам. Цапникова уйдет домой, Дударь завалится спать в кабинете заведующего, а Данилов со свежими силами заступит на вахту… И тут Данилов вспомнил, что из Твери пришлют двух врачей, и подумал, что Цапникова, пожалуй, права: это скорее всего будут сознательные врачи, решившие прийти на выручку коллегам. Впрочем, не исключено, что оба они (или хотя бы один) окажутся карьеристами, метящими на вакантную должность заведующего отделением…

Тверь удивила: прислала в Монаково двух клинических ординаторов первого года обучения. У главного врача, когда он понял, что ему прислали, на минуту отнялась речь. Ординаторов в Монаковской ЦРБ отродясь не бывало, потому что не было никаких кафедр, при которых им положено обретаться. Юрий Игоревич перечитал приказ, подписанный заместителем министра здравоохранения Тверской области, согласно которому врачи Калымов Илья Федорович и Тимошин Виталий Максимович направлялись в ЦРБ Монаковского района на два месяца для прохождения ординатуры. Когда речь вернулась, Юрий Игоревич переспросил:

– Вы хоть чего-то умеете или…

– Умеем мы многое! – тряхнул шевелюрой высокий и кудлатый Калымов, а Тимошин, который был пониже ростом и лысоват, добавил:

– Но и научиться кое-чему надо бы…

Спустя пару дней стало ясно, что Калымов и Тимошин умеют:

– рассказывать анекдоты и заразительно хохотать при этом;

– курить и есть одновременно;

– оказывать знаки внимания (порой весьма настойчивые) всем мало-мальски симпатичным женщинам;

– опровергать чужие диагнозы и выдвигать свои, которые можно только отмести в сторону (настолько они притянуты за уши);

– проникновенно беседовать с родственниками пациентов, выдавая себя за опытных и знающих врачей;

– искусно намекать родственникам пациентов в отношении дополнительного вознаграждения за труды;

– делая обходы, уделять каждому пациенту, независимо от тяжести его состояния, не более минуты;

– играть на гитаре и петь песни, в том числе и собственного сочинения;

– фехтовать свернутыми в трубку историями болезни;

– наносить непоправимый урон мебели, оказавшейся в их доступе;

– гадать по кардиограмме не хуже, чем по картам Таро или по Книге Перемен;

– к месту и ни к месту вставлять латинские пословицы и изречения;

– смешивать любые виды спиртных напитков, а наутро выглядеть свежими и бодрыми (о, молодость!);

– мгновенно засыпать.

Разумеется, умея столь многое, нельзя было кое-чего не уметь и не знать. Правда, недостаток был всего один: оба почти не разбирались не только в анестезиологии и реаниматологии, но и в терапии, неврологии, эндокринологии и прочих смежных науках. «Умы, незамутненные лишними знаниями», – сказал о Калымове и Тимошине Данилов, и надо признать, что это еще было мягко сказано. Цапникова выражалась более категорично.

– В мое время, – говорила она, имея в виду годы своего студенчества, – таких раздолбаев отчисляли после первого же семестра!

Данилов и сам удивлялся тому, как Калымов и Тимошин могли доползти до дипломов, не будучи детьми каких-нибудь богачей или высокопоставленных чиновников. В его представлении незамутненность ума плохо сочеталась с учебой в медицинском вузе.

Тайну открыл Тимошин, сказавший, что сейчас в институтах стараются не увлекаться отчислениями, потому что ставки и финансирование напрямую зависят от количества занятых бюджетных мест. Калымов же добавил, что если преподавателям не мешать, то никакого вреда от них не будет.

Руководителем ординаторов главный врач назначил Елену Михайловну.

– Почему я? – попробовала отказаться та. – Они же анестезиологи, пусть ими Цапникова и руководит!

– Согласно традициям руководство интернами и ординаторами возлагается на заместителя главного врача по медицинской части, – ответил Юрий Игоревич.

– Но что я с ними буду делать?

– Затребуйте программу! Есть же у них какая-то учебная программа? Вот в соответствии с ней и руководите!

– А за это вообще доплачивают? – Елена Михайловна была весьма меркантильной.

– За двух ординаторов на два месяца, да еще в такой ситуации?! – вытаращился главный врач. – Михайловна, ты бы показалась Илютину, а то у тебя, кажется, с головой плохо!

Разумеется, ни к какому Илютину она не пошла. Еще чего не хватало – консультироваться с психиатрами. Возиться с программой ей тоже не хотелось, тем более задаром. Она ограничилась тем, что пригласила Калымова и Тимошина к себе в кабинет и прочла им получасовую нотацию, касающуюся их работы в отделении и глобальных аспектов становления врача. Ординаторы внимательно слушали, в нужных местах кивали или подавали подходящие по смыслу реплики, а под конец Тимошин сразил Елену Михайловну наповал, сказав:

– Нам очень приятно оказаться под вашим руководством, Елена Михайловна.

– Почему? – Елена Михайловна заподозрила подвох.

– Потому что вы не только профессионал, но и красивая женщина! Простите, пожалуйста, если я сказал лишнее…

Тимошин был превосходным психологом и подбирал к людям ключики, что называется, с ходу.

– Это действительно лишнее! – притворно нахмурилась Елена Михайловна. – Чтобы больше я ничего подобного не слышала.

Тимошин кивнул и вздохнул, словно говоря: «Стоит только сказать правду, как…»

После ухода ординаторов Елена Михайловна с четверть часа провертелась перед зеркалом, разглядывая себя во всех ракурсах, и пришла к выводу, что Тимошин не соврал, она еще о-го-го, ягодка в самом соку! «Вот приехал мужчина со стороны и сразу заметил, – удовлетворенно подумала она. – А наши-то… Эх!»

– Ну ты, Виталь, и змей! – восхитился Калымов, топая по двору следом за Тимошиным по узкой расчищенной и утоптанной дорожке в снегу. – Как ты ей подпустил! Или вправду запал?

– Какое там запал! – Тимошин обернулся и постучал себя указательным пальцем по лбу. – Просто надо было наладить отношения. Ты же знаешь, что мне нравятся фигуристые…

– Знаю, потому и удивился.

– Эх, не дипломат ты, Илья! Как говаривал французский философ Пьер Буаст, о котором ты конечно же не слышал: «Похвала есть пробный камень для дураков».

– Скажем так, я не дамский угодник, а просто любитель женщин, – поправил Калымов. – И почему я должен знать французских философов? На кой они мне сдались?

– Я, между прочим, и для тебя стараюсь! – обиделся Тимошин. – Раз уж выпала нам такая планида…

«Планида» выпала не просто так, а в качестве наказания за совершенно невинную шалость, которую злые языки раздули до небывалых размеров. Ничего так не любят люди, как раздувать из мух слонов (разумеется, кроме тех случаев, когда дело касается их собственных грешков). Если два молодых и энергичных организма устраивают ночью в пустом больничном коридоре гонки на сидячих каталках, то что в этом такого, даже при наличии сбитой с ног лаборантки и утраченных анализов крови? Чем орать дурниной на весь корпус, проще пойти и взять анализы по новой! Так нет же – надо поднять всех на ноги, а потом рыдать, возмущаться, демонстрировать всем синяк на бедре… Скучные, ограниченные люди, не способные понять, как это здорово – прокатиться на каталке по коридору, да не просто так, а борясь за приз! Он был не очень велик, но весьма приятен – двенадцать бутылок пива и четыре пиццы, которые победитель и побежденный делили пополам.

Об отчислении из ординатуры конечно же не могло быть и речи: уж слишком муторный это процесс, любой суд, скорее всего, будет на стороне отчисленного, если только он не выгнан за длительные прогулы без уважительной причины. Правда, кроме прогулов оставались действия, порочащие высокое звание врача и несоблюдение клятвы врача, но гонки на каталках было бы трудно отнести к одному или к другому. Вот если бы на каталках сидели больные, тогда – да, а так… Гонщики получили, как выразился Калымов, «по устной прочищающей клизме с выговором» и в наказание были откомандированы в Монаково с предупреждением: «Если и там станете откалывать номера – тогда уж вам точно несдобровать!»

– Я все удивлялся, каких клоунов под видом интернов по телевизору показывают, а посмотрел тут на наших помощничков и понял – в кино все из жизни, это просто я от нее отстал, – сказал доктор Дударь, сдаваясь Данилову.

Ординаторы успели отработать неделю, но с ними уже все, как говорится, было ясно.

– Что на этот раз?

– Ушел на наркоз, оставил этого дятла Виталика в отделении. Он в мое отсутствие решил, что четыре человека в реанимации – это слишком много, и перевел в отделение позавчерашний крупноочаговый инфаркт и диабетичку, еще не до конца выкарабкавшуюся из комы. А мне потом Заречный долго высказывал… Я спрашиваю: «Дружок, на хрена такая самодеятельность? Я же тебе сказал – сидеть и наблюдать за больными. Я не сказал – переводить». А он мне отвечает: «Хотел как лучше, а то надоели – один все время стонет, а другая поминутно теребит – то воды ей дать, то одеяло подоткнуть, то еще чего». И я когда-то считал Тишина идиотом! Да он перед этими недоумками – настоящий светоч разума!

– А ты их используй как грубую рабочую силу! – посоветовала вошедшая в ординаторскую Цапникова.

– Я так и стараюсь! Но они же инициативу проявляют! Врачи на букву «х»!

– Это как будет? – поинтересовался Данилов. – «Храчи», что ли?

Дударь ничего не ответил, только махнул рукой – понимай, мол, как хочешь.

Данилову выпала честь знакомить ординаторов с больницей. Примерно на десятой минуте знакомства в речи Калымова проскочило словосочетание «общий наркоз». Вскоре эти слова повторил Тимошин.

– Коллеги! – сказал Данилов, стараясь, чтобы обращение прозвучало без сарказма. – Простите, но мне просто режет слух выражение «общий наркоз». Я еще понимаю, когда так говорят сантехники, менеджеры или системные администраторы. Я даже смирился с тем, что так говорят терапевты, невропатологи и эндокринологи! Но вам-то как анестезиологам пора бы уже усвоить, что это анестезия может быть местной и общей, а не наркоз, потому «наркозом» называют общую анестезию! Масло масляное…

Пользуясь тем, что операций в это время не было, а в реанимации сидела Цапникова, Данилов отвел ординаторов на экскурсию в оперблок. Разумеется, не дальше предбанника. Калымова его осмотр не удовлетворил, и он попытался ломануться в операционную, но Данилов успел схватить его за руку.

– Вы куда?

– Туда! – как ни в чем не бывало ответил Калымов, удивленно глядя на Данилова.

– Там же операционная!

– Так вы же сказали, что сейчас операций нет!

– Ребята, вы про режим стерильности что-нибудь слышали? – Данилов выпустил руку Калымова. – Про три функциональные зоны? Зоны оперблока можете перечислить?

Задавать подобный вопрос человеку, считающему себя врачом-анестезиологом, оскорбительно. Это все равно что спросить у преподавателя математики, знает ли он таблицу умножения. Данилов хотел пристыдить инетернов, но совершенно неожиданно их озадачил. Калымов посмотрел на Тимошина, тот наморщил лоб, имитируя мыслительную деятельность, и выдал:

– Стерильная и нестерильная, да?

– Первая зона – это зона общего режима. – Для наглядности Данилов поднял вверх правую руку и загнул мизинец. – В ней мы сейчас с вами и находимся. Дверь с надписью «Шлюз» видите?

Ординаторы молча кивнули.

– Для чего служит это помещение?

Никто не ответил.

– Для разбора белья и инструментария. Вторая зона, – безымянный палец прижался к мизинцу, – это зона ограниченного режима, в которой соблюдается режим санитарного пропускника. В эту зону входят помещения для хранения запасов инструментов и перевязочного материала.

А третья зона, – Данилов загнул средний палец, – это зона стерильного режима, объединяющая предоперационную и операционную. Даже если нет операций, в третью зону так вот просто не входят. Надо надеть бахилы и сменить халат. Вы общую хирургию на третьем курсе проходили?

– Проходили, – дружно кивнули ординаторы.

«Двое из ларца, одинаковы с лица». – Данилов вспомнил двух недотеп из старого мультфильма про приключения Вовки в Тридевятом царстве, и обреченно подумал о том, что таким кадрам не то что больных – даже швабру доверить нельзя.

Вернувшись с экскурсии в отделение, Данилов устроил ординаторам нечто вроде экзамена. Для начала попросил снять кардиограмму одному из пациентов, а сам встал рядом и стал смотреть, как они накладывают электроды. Лучше бы так не делал: ординаторы перепутали все, что только можно было. Поручив аппарат и пациента заботам дежурной медсестры, Данилов увел ординаторов в ординаторскую, дал каждому по нерасшифрованной еще кардиограмме и попросил высказаться.

– Ритм синусовый… – бодро начал Тимошин, едва взглянув на свою ленту, но тут же умолк и больше ничего не сказал.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, забирая у него кардиограмму. – Вообще-то здесь мерцательная аритмия.

– А у меня инфаркт! – радостно объявил Калымов. – То есть не у меня, а у него.

– Давайте как положено, – попросил Данилов. – Ритм, частота, локализация инфаркта…

– Э-э-э, – промычал Калымов, впадая в ступор.

Данилов выждал немного, потом забрал кардиограмму и сказал:

– Полная блокада правой ножки пучка Гиса может быть следствием инфаркта передней стенки, но начинать надо все-таки с блокады. А про диагностику кетоацидотической диабетической комы мне кто-нибудь расскажет?

Ординаторы переглянулись.

– Мы еще не волшебники, а только учимся, – напомнил Калымов. – За нас пока отвечают старшие.

– Respondeat superior, – блеснул эрудицией Тимошин.

«Мудаки вы, классические дипломированные мудаки», – подумал Данилов, но озвучивать эту мысль не стал, а спросил:

– А чем вы, ребята, если не секрет, планируете заняться после ординатуры?

– Это не тайна, – улыбнулся Калымов. – Я устроюсь куда-нибудь на непыльную работенку и буду получать второе высшее образование. Юридическое.

– Вот как? – слегка удивился Данилов. – А почему именно такое?

– Медик-юрист – это очень перспективно! – оживился Калымов. – Сейчас принято судиться по любому поводу, иногда и без него, но обычный адвокат, не имеющий медицинского образования, плохо разбирается в профессиональных вопросах и вынужден во всем полагаться на экспертов, но еще не факт, что у них будут схожие интересы. Возможно, что они, руководствуясь понятиями корпоративности или чем-то еще, намеренно исказят картину в пользу ответчика. А я, будучи компетентным…

– Я понял. – Слово «компетентный» настолько не вязалось с впечатлением от Калымова, что Данилову едва удалось сдержать смех. – А вы, коллега?

– Я больше не хочу учится, хватит, – ответил Тимошин. – Я в медицинские представители пойду. У меня двоюродный брат – начальник отдела в московском представительстве «Майер кемикал групп». Буду работать под его началом.

– Что ж, хорошее дело, – одобрил Данилов.

Эта компания была гигантом мировой фармацевтической индустрии.

– Я тоже так считаю, – улыбнулся Тимошин.

– Только вот зачем вы при таких жизненных планах пошли в ординатуру, да еще по такой хлопотной специальности, как анестезиология и реаниматология, а не удовольствовались интернатурой, скажем, по терапии?

– Это непрестижно. – Калымов скривился, словно съел что-то кислое. – Нормальный, уважающий себя врач должен окончить ординатуру.

– Нормальный, уважающий себя врач должен обладать знаниями и уметь применять их на практике, – ответил Данилов. – Я, к вашему сведению, закончил интернатуру по АИР.

– Извините, Владимир Александрович. – Калымов притворился смущенным. – Я не имел в виду вас…

– Ладно, проехали, – свеликодушничал Данилов. – А почему все-таки анестезиология?

– Больше никуда не попали, – вздохнул Тимошин. – Троек много было.

– А в АИР вечный недобор, – добавил Калымов. – Специальность, как вы только что сказали, хлопотная, желающих мало.

«Хорошо хоть, что лечить они никого не собираются, – порадовался про себя Данилов. – Главное, чтобы за время ординатуры никого не угробили».

С подачи доктора Дударя ординаторов в ЦРБ прозвали интернами. Ординаторы, придерживающиеся принципа «хоть горшком назови, только в печку не ставь», на такое понижение в звании не обиделись. Интерны – и интерны.

– По сути дела, Елена Михайловна, нам дали двух медбратьев, а не двух врачей, – сказала Цапникова заместителю главного врача по медицинской части.

– Что дали, то дали! – оборвала ее Елена Михайловна, до сих пор находившаяся под впечатлением от комплимента, сделанного ей Тимошиным. – Если бы никого не дали, было бы тяжелее, не так ли?

– Да, конечно, – согласилась Цапникова, – хоть есть кого с пробирками в лабораторию послать.

– Это уже ваше дело, Наталья Геннадьевна, кого куда посылать! – раздраженно ответила Елена Михайловна, но тему развивать не стала, потому что Цапникова тоже могла психануть и уволиться. Долго ли умеючи?

Труднее всего было отлучить интернов от общения с родственниками реанимационных пациентов. Оба они просто обожали поважничать и повыпендриваться, не упуская ни единого подходящего случая. Предупреждения и просьбы не срабатывали. Оба отвечали одними и теми же словами:

– Меня спросили, не могу же я не ответить, это как-то невежливо.

Наконец Цапниковой надоело просить и предупреждать. Застав в очередной раз Калымова, беседующим с родственниками возле входа в отделение, она скомандовала ему:

– А ну, брысь, Илюша!

А затем посмотрела на немного удивленных такими вольностями родственников и сказала:

– Это наш практикант, он пока еще ни в чем не разбирается. Если у вас есть вопросы, задавайте их мне.

Больше интерны к родственникам не выходили и на вопросы не отвечали. Даже если их пытались остановить в коридоре, проходили мимо, никак не реагируя. Какой смысл распускать хвост, если грубые местные доктора не дадут получить от этого удовольствие.

Тимошину, кстати говоря, пару раз доставалось не только удовольствие, но и деньги. Впечатленные беседой родственники поблагодарили один раз тремя сотнями, а другой – пятью.

Интерны не пожелали жить в общежитии («Здесь только продолжение «Миллионера из трущоб» снимать», – сказал Тимошин, увидев двухэтажное здание не первой ремонтной свежести), а по наводке одной из медсестер, сразу же попавшей под чары Тимошина, сняли за четыре тысячи рублей половину собственного дома у ее родственницы-пенсионерки. Они считали, что из соображений высшей справедливости затраты на жилье им должно компенсировать благодарное местное население, но оно оказалось не таким уж и благодарным, местные коллеги вдобавок еще и вредными, и потому за жилье пришлось платить из своего кармана.

Данное печальное обстоятельство немного скрашивалось тем успехом, который интерны имели у местных жительниц. Успех был настолько впечатляющим и разносторонним, что уже через неделю после приезда у Калымова появились симптомы острого уретрита. Кожно-венерологического диспансера в Монаково не было, поэтому пришлось Тимошину колоть товарищу уколы и с грехом пополам делать промывания мочеиспускательного канала раствором перманганата калия, в просторечии именуемым марганцовкой.