Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"

Года через два-три, глядя на круто поднявшихся бывших коллег (диапазон их стартовых площадок был широк неимоверно – от стоматологической клиники до совместного с немцами предприятия по производству линолеума), Юрий Игоревич начал корить себя за нерешительность, но вскоре у бизнесменов начались проблемы. Кого-то подставил партнер, на кого-то наехали так, что подняться уже не было никакой возможности, кто-то по незнанию или наглости перешел дорогу братве и взлетел на воздух вместе со своим автомобилем…

Сейчас же, на исходе нулевых годов, Юрий Игоревич искренне радовался тому, что не поддался искушению и не свернул с проторенного пути. По крайней мере, находясь на должности главного врача районной ЦРБ, можно делать бизнес по «льготной схеме», когда все издержки и расходы несет государство, а ты получаешь прибыль в чистом виде. Разумеется, приходится делиться, без этого никак, не будешь делиться – тебе и заработать не дадут, но все равно при таких раскладах в минус уйти невозможно, в самом худшем случае просто прибыли не будет.

Юрий Игоревич хоть и мнил себя бизнесменом, но в некоторых вопросах проявлял непростительную для бизнесмена наивность. Так, например, он совершенно не подумал о том, каким именно образом следует довести до сведения «олигархов» и примкнувших к ним нуворишей информацию о тех услугах, которые могла предложить новокошмановская участковая больница. Был репортаж по местному телевидению с упоминанием о платных койках, интервью на весь разворот в газете «Монаковские вести», в котором платным койкам отвели большой абзац, но целевая аудитория не смотрела местного телевидения и не читала «Монаковских вестей». Как сказала Агата Кристи, у богатых свои причуды.

Хорошее начинание, в которое Юрий Игоревич вложил столько сил (хорошо, хоть средства были казенными) и с которым связывал немало надежд, забуксовало. На сарафанное радио надеяться не приходилось, его внештатные сотрудники или сотрудницы не имели выхода на тех, до кого надо было донести информацию. Многие новокошмановцы работали у новых русских – кто за зелеными насаждениями следил, кто ремонтно-строительными работами перебивался, кто в охране, но, разумеется, с хозяевами они не общались. Максимум – со старшими помощниками младших ассистентов.

– Эх, если бы нам парочку рекламных щитов на трассе! – вздыхал Огаевский, которому не терпелось начать зарабатывать как следует.

– Если бы у бабушки была борода, то дедушка с ней бы развелся. – Юрий Игоревич привык мыслить реальными категориями, а не воображаемыми. – Щиты – это не наш вариант.

– А что тогда? Тогда я не знаю!

– Я тоже не знаю. Надо думать.

Огаевский не придумал ничего лучше, как распечатать на компьютере рекламные листовки (новенький картридж на них целиком извел) и распространить в коттеджных поселках. С этим ничего не вышло: в одном месте во время наклейки объявления на забор на него спустили огромного злющего кобеля (породу Огаевский рассмотреть не успел), в другом охранники по-хорошему предупредили, что сорить на охраняемой территории не стоит, что в реальности означало сломанные очки и два болезненных тычка под ребра. Как оно может быть по-плохому, Огаевский уточнять не стал, сунул в карман сбитые с носа очки, аккуратно собрал как разбросанные, так и разлетевшиеся в пылу дискуссии с охраной листовки и слинял.

Пару дней Огаевский придумывал и отвергал разные варианты, а потом его осенило. Почти как Архимеда, только того осенило в ванной, а Гаевского – под душем.

На следующий день он оделся попредставительнее: лучший костюм, лучший галстук, новые полуботинки от Версаче, купленные на рынке у вьетнамцев всего за тысячу рублей, солидный черный портфель и отправился в местный яхт-клуб.

Расчет Огаевского строился на внезапности.

Лощеный менеджер, вызванный девушкой с ресепшн, не смог устоять перед натиском, подкрепленным словами «Роспотребнадзор», «прямое распоряжение губернатора», «сложная эпидемиологическая обстановка» и «вплоть до принудительного прекращения деятельности в случае неисполнения». К тому же Огаевский предъявил полномочия – письмо из областного управления Роспотребнадзора и копию распоряжения, подписанного губернатором («фотошоп» и цветной принтер в умелых руках творят чудеса!) На ресепшн часто сажают самых тупых сотрудников. Менеджер дрогнул и выдал требуемое: диск с клиентской базой, якобы подлежащей учету на случай возникновения эпидемии. Чем неправдоподобнее выглядит ложь, тем охотнее верят в нее люди, разве не так? И слова какие – «эпидемия», «Роспотребнадзор», «принудительное прекращение деятельности»! Великий комбинатор Остап Бендер мог бы гордиться знакомством с Виктором Огаевским, и случись оно, непременно бы позавидовал изобретательности и актерским способностям авантюристичного главного врача.

Строгий и элегантный рекламный проспект с собственноручно сделанными фотографиями был готов давно, имелась в запасе и спамерская программка, способная, как уверял продавец с Савеловского рынка, пробить любой фильтр.

«Какое элегантное в своей простоте решение! – радовался Огаевский. – Раз – и готово! Четко, практически бесплатно, и прямо в цель, в самую десятку!»

Рекламная акция на самом деле ничего не стоила, разве что в какие-то копейки обошлась распечатка на личном принтере (больничный был черно-белым) «письма» и «копии распоряжения». Диск со спамерскими программами Огаевский потихоньку слямзил с прилавка, стоило только продавцу на секунду отвлечься.

«Уважаемые господа!

Современный стационар в поселке Новокошманово предлагает вам широкий спектр платных услуг, направленных на заботу о вашем здоровье. Более подробная информация содержится в приложении.

Мы всегда рядом! Мы всегда вам рады!

С уважением Главный врач, к.м.н., врач высшей категории

Огаевский В.К.»

Кандидатом Огаевский не был, категорию только собирался получать, но кашу маслом не испортишь. «Главный врач, к.м.н., врач высшей категории Огаевский В.К.» выглядит куда презентабельнее, чем просто «Главный врач Огаевский В.К.».

Несколько кликов мышью – и письма ушли в народ.

– «Письма, письма лично на почту ношу, словно я роман с продолженьем пишу, знаю, знаю точно, где мой адресат – в доме, где резной палисад…» (М. Л. Матусовский, «Вологда») – напевал Огаевский, следя за тем, как крутятся циферки на счетчике отправленных писем.

Настроение у него было прекрасным. Ай, Витя, молодец, возьми с полки пирожок.

Вы любите пирожки? Это замечательно! Только смотрите не подавитесь – разные они бывают.

Большинство клиентов яхт-клуба, скорее всего, и внимания не обратили на письмо Огаевского, ведь спам нынче приходит тоннами. Но вот муж заместителя областного министра здравоохранения, изучив проспект, сказал жене:

– А я и не знал, Тань, что в наших деревнях настоящие Принстоны-Плейнсборо строят!

Оба супруга были фанатами сериала «Доктор Хаус».

– Ты о чем? – не поняла жена.

– О новокошмановской больнице, которая… «предоставляет качественные медицинские услуги и прекрасный сервис на коммерческой основе. Мы – команда высококлассных специалистов, имеющих высшее медицинское образование, научные степени, квалификационные категории и большой опыт работы в своей области».

– Ну-ка, ну-ка! – Жена развернула ноутбук к себе. – «В нашем диагностическом центре… комплексное обследование… кардиолог… невропатолог… нарколог…» Нарколог?!! А это не какая-то частная клиника? Уж больно интерьеры понтовые…

Интерьеры и впрямь были понтовыми. Хорошо понимая, что реклама должна цеплять и запоминаться, к собственноручно сделанным фотографиям родной больницы Огаевский добавил несколько чужих, найденных в Сети. С самой современной аппаратурой. Произвести же себя в кардиологи, наркологи и невропатологи, не имея соответствующих корочек, было просто необходимо. Без этого никак…

Утром следующего дня распечатанное послание Огаевского легло на стол министра здравоохранения Тверской области со словами:

– Посмотрите, Галина Платоновна, что у нас в Монаковском районе творится. Как бы всем нам боком не вышло…

Недавно «вышло боком» в соседней области, где разом обновилось все медицинское руководство. Поводом стал самый обычный фельдшерско-акушерский пункт, превращенный в подпольный абортарий. Перфорация матки с летальным исходом обернулась громким скандалом в прессе и социальных сетях, что повлекло за собой не только посадку горе-абортмахера, но и кадровые перестановки по принципу «всех вон». Хотя если начистоту, то ведь не может же руководитель областного здравоохранения держать под контролем все ФАПы? Это главный врач больницы, которой подчинен ФАП, должен бдить, это его прямые обязанности. А у министра этих самых ФАПов сотни, как тут уследишь за каждым?

Выезжать с проверкой в Новокошманово не было никакой необходимости. Во-первых, не так давно, на открытии, там были два делегата от областного министерства, во-вторых, компромат налицо. Юрия Игоревича и Огаевского срочно вызвали в министерство.

– Чего это нас обоих да к самой Галине Платоновне дернули? – гадал всю дорогу Юрий Игоревич. – Ты там ничего не напортачил?

– Нет, ничего.

Огаевский, сидевший радом с Юрием Игоревичем на переднем пассажирском сиденье, действительно не чувствовал за собой никакой вины. Все шло гладко, без конфликтов и сбоев, только вот платной клиентуры пока что не было, но скоро… Огаевский был уверен в том, что его затея с клиентской базой яхт-клуба непременно сработает, и он не ошибся. Сработало так, что из кабинета Галины Платоновны оба главных врача вышли как из бани: красные, распаренные, с подгибающимися коленками и легким головокружением. На улице Юрий Игоревич долго стоял возле своей машины – приходил в себя, чтобы можно было сесть за руль. Огаевский тихо слинял, не набиваясь в попутчики на обратную дорогу, и правильно сделал. Юрий Игоревич не мог поручиться, что, проезжая лесом, смог бы устоять против искушения придушить идиота и спрятать его труп в каком-нибудь овраге. Это надо было загубить такое славное и многообещающее начинание!

Да и не только начинание загубил Огаевский – он чуть было не загубил карьеру Юрия Игоревича, которому было сделано последнее предупреждение. Разве можно прощать такое? Разумеется, Галина Платоновна отходчива, особенно если ее отходчивость простимулировать чем-нибудь материальным, но всему, как известно, есть предел, и доводить до него нельзя.

Огаевскому Юрий Игоревич испортил трудовую книжку, чего обычно не делал – уволил за грубое нарушение обязанностей, а не по собственному желанию и не по соглашению сторон. А еще Юрий Игоревич начал ловить себя на том, что вместо Новокошманово он иногда произносит Новокошмарово. Оговорка по Фрейду…

Глава десятая
Плесните колдовства

– О, Данилов, неужели ты вспомнил обо мне?

Подобной иронии Данилов не любил, так же, как и глупых вопросов.

Раз звонит, значит – вспомнил. Не вспомнил бы – не позвонил.

– Неприятности на работе, Лен?

– Нет, на работе, тьфу-тьфу чтоб не сглазить, сплошные приятности. Редко когда так бывает.

– Никита дурит?

– Нет, пока вся его дурь удерживается в рамках подросткового возраста.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем, Данилов. Почему дело должно быть в чем-то, а не в ком-то?

«Как-то я не вовремя», – подумал Данилов.

– У меня тоже все хорошо! – бодро сказал он, игнорируя тему «дело в ком-то». – Дали «наркодопуск» – теперь могу…

– Менять работу, чтобы получать новый! – съязвила Елена.

– Если ты не в духе, то я перезвоню позже.

– Да я и позже буду, как ты выражаешься, «не в духе»!

«Предопределенное – неизбежно», – в который уже раз напомнил себе Данилов и спросил:

– Что я сделал не так?

Было обидно. Торопишься домой в предвкушении разговора, выбираешь удобное время, звонишь и… нарываешься на выяснение отношений. Кажется, и выяснять давно уже нечего, вроде все уже говорено-переговорено, но как оказывается, еще не все. Что-то осталось.

– Да ничего, Данилов, не парься! – Голос Елены из иронично-недружелюбного стал ледяным. – Все в порядке.

– Сначала ты даешь понять, что не все в порядке, и упорно вызываешь меня на разговор, а когда я задаю вопрос – уходишь от ответа. Где логика?

– Какая может быть логика у женщин?! – делано удивилась Елена. – Что ты? У женщин одни эмоции!

– Я когда-нибудь это говорил?

– Не помню, но в глазах твоих это читалось не раз!

«Ёшкин кот! – выругался про себя Данилов. – Какой мух ее укусил?» Недоумение было обоснованным: когда люди живут вместе, то у них иногда получается обидеть друг дружку случайно. Но как можно провиниться, живя в другом городе и никак не контактируя с женой целую неделю, прошедшую со времени их последнего разговора?

– Что ты сейчас читаешь в моих глазах?

– Сейчас я не вижу тебя, но могу угадать, что написано на твоей физиономии! «Отстаньте все от меня» на ней написано, разве нет?

– Говори, в чем дело, или будем заканчивать разговор! – потребовал Данилов.

– Дело в тебе! – Данилов не успел спросить, дома Елена или еще на работе (часы показывали половину шестого вечера), но судя по тому, что голоса она не повышала, разговор велся из кабинета на подстанции; тем лучше – скорее закончится, на работе Елена долгих телефонных бесед не признавала. – Ты, Данилов, живешь своей жизнью, в которой никому, кроме тебя, нет места…

Это утверждение легко можно было оспорить, но не хотелось.

– Звонишь раз в неделю, а мог бы и почаще! В последний мой приезд ты мне совсем не обрадовался…

Последний приезд Елены выдался не очень, что да, то да. Сама виновата: решила сделать сюрприз, зная, что в воскресенье у Данилова наверняка будет выходной. Он сам об этом сказал. Только надо было учесть, что со среды Данилов из отделения не вылезал, потому что из их сплоченных рядов снова выбыл один боец – доктор Дударь: катаясь на велосипеде, свалился в овраг и сломал левую ключицу. Пенсионерка Цапникова пока держалась, но пару раз обмолвилась насчет того, как ей надоели вечные авралы. Женщин надо беречь, особенно если она пенсионного возраста и подумывает насчет того, чтобы свалить, поэтому основная нагрузка легла на Данилова и заведующего отделением.

Данилов шел в общагу, думая только об одном: как бы поскорее угодить «в мир гномов», то есть заснуть. Душа не хотела ни водных процедур, ни горячего кофе, ни завтрака. Только спать, запереть дверь, задернуть занавески, раздеться, упасть на кровать и заснуть еще в полете. Завтра – снова на подвиг, ведь доктор Цапникова после суточного дежурства на сутки уйдет домой. Но должно полегчать, потому что администрация ЦРБ пообещала с понедельника усилить отделение врачом одной из участковых больниц. Если, конечно, он или она согласятся.

Увидев возле общежития знакомую машину, Данилов обрадовался, мобилизовал остатки сил, подкрепил их чайной заваркой дегтярного цвета и почти такой же густоты, вдохновился ледяным душем и изображал бодрость до самого отъезда Елены. Видать, плохо изображал, потому что усталость была принята за отсутствие радости. Впрочем, это ее проблемы – сама тоже врач, должна понимать, что это такое – провести четверо суток в отделении, причем не где-нибудь, а в анестезиологии и реанимации.

В тот день Елена уехала как ни в чем не бывало, а сейчас решила высказать:

– …я уже не знаю что и думать. Создается впечатление, что я тебе не нужна…

– Зря.

– Зря не зря, а оно такое. И не без твоего участия. Иногда мне кажется, что ты уехал очень далеко и навсегда…

– Лен, ну зачем ты себя накручиваешь?

Как раз сегодня Данилов собрался похвастаться тем, что у него давно не болит голова, даже на фоне постоянного переутомления. То ли климат местный повлиял благотворно, то ли отсутствие суеты. Сейчас Данилов понял, что хвастаться он собрался преждевременно, потому что в затылке возникла привычная тупая боль.

– Я себя не накручиваю, я просто трезво смотрю на вещи. Я совсем не так представляла себе нашу жизнь порознь. Мне казалось, что ты уедешь, но в то же время останешься рядом, что мы будем ездить друг к другу каждые выходные, часто звонить…

– Но ты же знаешь, как мне приходиться работать.

– Мне тоже приходится много работать, но я никогда не жертвую личным ради работы!

– Я тебя понял, – поспешно сказал Данилов, желая поскорее закончить разговор. – Но имей в виду, что мое отношение к тебе не изменилось…

– Я верю, – неожиданно согласилась Елена. – Оно всегда было таким, просто когда мы вместе, ты утруждаешь себя притворством, а стоит нам расстаться…

– Лена, прекрати! – потребовал Данилов, морщась как от боли, которая уже успела охватить всю голову, так и от того, что попал в дурацкую ситуацию и вынужден оправдываться без вины.

– Я чувствую себя какой-то декабристкой…

– Ты лучше любой декабристки, – сказал Данилов.

– Чем же?

– Хотя бы тем, что они ехали вслед за мужьями и устраивали им сцены наяву, а ты гуманно делаешь это по телефону, – пошутил Данилов.

Шутка вышла не очень, жаль, что он понял это уже постфактум.

– Данилов – ты гад! – выдохнула Елена и отключилась.

«Гад не гад, но глупость спорол однозначно, – подумал Данилов. – Ладно, попозже извинюсь, как остынет».

Как назло, под рукой не оказалось обезболивающих таблеток. До круглосуточной аптеки с хорошим ассортиментом идти было далеко – минут двадцать, и то если быстрым шагом. Данилов вышел из комнаты, запер дверь и отправился к Конончуку – у любого уважающего себя «скоропомощника» непременно найдется под рукой одноразовый шприц и парочка ампул обезболивающего. Только бы дома его застать.

Он оказался у себя. У него нашлись и шприцы, и ингредиенты для «обезболивающего коктейля», и даже грелка, которую он, несмотря на протесты Данилова, наполнил горячей водой и положил к месту укола.

– Не магнезию же сделал, в конце концов, – сказал Данилов. – Что мне – больше делать нечего, как лежать с грелкой?

– Грелка не повредит, – ответил коллега, – да и полежать полезно – быстрей голова пройдет. Часто она у тебя болит?

– В последнее время вообще не болела, но стоит только подумать о том, что больше она болеть не будет, как сразу же…

– Ясно, – кивнул Конончук. – Травма была.

– На вызове железкой по голове получил.

– Вот как! За что?

– Ни за что. Войти не успел, как меня отключили…

Минут десять говорили о том, насколько опасно скоропомощное ремесло. Данилов, которому было с чем сравнивать, считал, что участковым терапевтам еще хуже, потому что они ходят по домам в одиночку, а на «скорой» даже если и работаешь один, то хоть водитель ждет у подъезда, может в случае чего на выручку прийти. Конончук доказывал обратное: участковый обычно ходит по хорошо знакомому участку, а «скорую» куда только не засылают.

– Возьми мое прошлое дежурство. Услали меня на «мужчина сорок шесть, без сознания» в Болтнево, это за Малыми ручейками, 25 километров, которые по нашим дорогам можно считать за все 50. Приезжаем на место, пустынная деревенька, ни одной живой души, ищем нужный дом, находим, встречать нас выходит мужик с двустволкой при вот таком псе. – Конончук поднял ладонь до уровня собственной груди. – И орет дурниной – чего мы его обеспокоили. Пьяный вдрабадан. Как оказалось, жена к нему «скорую» вызвала, а сама ушла прятаться к соседке. А что ему стоило нас троих прямо во дворе положить?

– У двустволки два заряда.

– Ну, пусть двоих. Разве мало?

Избавившись, наконец, от грелки, Данилов встал с кровати, сел на стул и помассировал кончиками пальцев виски.

– Как голова? – поинтересовался Конончук. – Прошла?

– Почти.

– Надо бы долечиться. Погоди-ка…

Конончук выставил на стол початую бутылку черного «Джонни Уокера», два стакана и закуску – два пакетика с соленым арахисом и пакет с крекерами.

– Придвигайся, Вова! Пропустим по чуть-чуть для окончательной поправки, – сказал он, разливая виски по стаканам. – Это меня добрый человек угостил, артист, в сериалах снимается, фамилию только забыл… на букву «м», но не Михалков и не Машков.

– Миронов? – подсказал Данилов.

– Нет, другой, постарше… Да ладно, какое нам дело до фамилии, был бы человек хороший.

Данилов хотел сказать, что он совсем не пьет, потому что не испытывает желания, но поймал себя на мысли о том, что неплохо бы было немного расслабиться в приятной компании.

– «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…» – затянули соседки Надежда и Вера.

«Это можно считать мистическим знаком», – усмехнулся про себя Данилов, беря в руки свой стакан.

Наливал Конончук интеллигентно – на два пальца, а не до краев.

– Будем здоровы! – Он опустился на стул напротив Данилова, на какую-то долю секунды коснулся своим стаканом даниловского, вроде как чокнулся, и залпом выпил. – Хорошо!

Данилов отпил маленький глоточек, погонял его во рту, прислушиваясь к ощущениям, и проглотил. Ничего нового, все как и было: сначала немного обжигает, но тепло сразу же начинает расползаться по организму.

– Не бойся – нормальный вискарь, не какое-то там паленое пойло! – ободрил Конончук, неверно истолковав поведение Данилова.

 
Придумайте сюжет, о нежности и лете.
Где смятая трава и пламя васильков.
Рассыпанным драже закатятся в столетья
Напрасные слова, напрасная любовь…[5]5
  Лариса Рубальская, «Напрасные слова».


[Закрыть]
 

с надрывом пели соседки.

– Я не боюсь, – ответил Данилов, – я смакую.

– Ну-ну – разрешил Конончук и налил себе еще виски.

Данилов сделал второй глоток, побольше. Вышло еще вкуснее и еще приятнее. «Я пью не потому, что мне плохо, – констатировал Данилов, – а потому, что мне хорошо».

Было хорошо сидеть за столом, слушать пение соседок, пить виски и разговаривать с Конончуком, человеком многое повидавшим и, как иногда выражалась мать Данилова, совпадающим по мироощущению.

– На позапрошлом дежурстве мне такой псих попался – просто уникум, – о чем еще говорить двум коллегам, как не о работе. – Бывший лабух, кстати, саксофонист. Решил сделать из своего саксофона иерихонскую трубу, универсальный резонатор огромной мощности. Ты про Иерихон вообще в курсе?

– Да. Там были не то настолько хреновые стены, что рухнули от звуков труб, не то такие настырные трубачи…

– Это ты так считаешь, – перебил Конончук. – А мне человек по дороге все подробно рассказал. Это все трубы сделали, а не трубачи. Наша планета, вращаясь вокруг солнца и вокруг своей оси, немного колеблется, но мы привыкли и не замечаем этого. Но если настроить любой инструмент в такт этим колебаниям, то, играя на нем, можно разрушить что угодно, подобное тому, как батальон, идущий в ногу, может разрушить мост…

– Надеюсь, ты его госпитализировал? – улыбнулся Данилов. – А то я не смогу спокойно спать, зная, что этот чудесный мир вот-вот может рухнуть.

– Госпитализировал, а как же. В областную.

– А что не к нам? Или там есть специальное отделение для изобретателей?

– Там есть отделение для буйных. Был бы тихий – лечился бы у нас, в Монаково.

– Интересно получается… – Данилов сделал третий глоток. – В Москве таких госпитализируют только психиатрические бригады, а здесь – обычные линейные…

– Потому что психиатрическая бригада чуть ли не одна на область, и пока она доедет, без мужика родить можно! Так что по согласованию тех, кто состоит на учете, мы возим сами. На нашей станции специализированных бригад нет, только условно ответственный врач смены считается бригадой интенсивной терапии, и я, например, попав на инфаркт, могу вызвать его «на себя». Ну, на улице Энергетиков я, может, так и поступлю, а какой смысл брать Старые Мельники за 30 километров?

– Нет смысла, – согласился Данилов.

Виски из-за отвыкания и без закуски (крекеры осточертели в больнице, а соленый арахис явно не годился) сильно ударило в голову. Данилову стало хорошо и спокойно. Хотелось соглашаться, не хотелось спорить, сидеть потягивать виски и восстанавливать силы и нервы. Он подумал о том, что неплохо было бы позвонить Елене и договорить с ней пo-хорошему но в этот момент внизу затянули нечто заунывное про безответную любовь.

Конончук поморщился и врубил вполсилы «Юрай Хип», видимо решив, что если и слушать про безответную любовь, то лучше пусть это будет «Джулай Монинг» («July Morning» – культовая песня британской хард-рок-группы Uriah Heep, записанная в июле 1971 года), а не тягомотина из серии «отец мой был природный пахарь». Разговор с Еленой пришлось отложить ввиду неподходящего звукового фона. «Позвоню потом, – решил Данилов. – Все равно она раньше часу не засыпает».

– Повторишь? – спросил гостеприимный хозяин, указывая глазами на стакан.

– Только не больше, чем в первый раз, – откликнулся блаженствующий гость.

Под новую порцию виски Конончук заговорил о перспективах.

– Гляжу я на то, что творится у вас, и ужасаюсь.

– У нас в отделении? – уточнил Данилов.

– У вас в ЦРБ, но больше всего меня интересуют травма и ваша реанимация. Если дело пойдет так и дальше, то скоро вас закроют, и тогда нам придется возить всех тяжелых и травмированных в Тверь или по соседним районам. Можешь себе представить, что за веселая жизнь у нас начнется: сутками из машин вылезать не будем, да еще каждую смену с трехчасовой переработкой закрывать. А то, что вы накроетесь, уже можно предсказать без карт и магического шара.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – возразил Данилов, которому не хотелось думать о плохом. – Дударь скоро выйдет – перелом у него нестрашный, без смещения, еще кого-то со стороны дать обещали…

– Один выйдет, другой уйдет! – хмыкнул Конончук. – Я лично всегда исхожу из худшего и стараюсь иметь что-то в запасе.

– И где же твой запасной аэродром, Костя? – прищурился Данилов. – Переберешься на тверскую «Скорую»?

– Может, на «Скорую», а, может, и нет. – Конончук напустил на себя загадочный вид, но быстро раскололся: – В нашем районе есть поселок Алешкин Бор, ты, наверное, о таком и не слышал…

– Нет, – подтвердил Данилов, – но название хорошее, запоминающееся. А чем славен Алешкин Бор?

– Родником с целебной водой и колонией строгого режима.

– Ты собрался работать там? – удивился Данилов.

– Во всяком случае – жду вакансии. Должна освободиться фельдшерская ставка. А что тут такого удивительного, Вова?

– Ничего. – Данилов пожал плечами. – Просто как-то неожиданно. Вместо «Скорой» – колония строгого режима.

– Ты не забывай, что я фельдшер, – напомнил Конончук. – Для нашего брата рабочих мест не так уж и много: «Скорая» да фельдшерские пункты или здравпункты на вокзалах и в аэропортах…

– Можно еще лаборантом, – подсказал Данилов.

– Пробирки – это не мое, – отмахнулся Конончук. – На «Скорую» в Москву я бы вернулся, переходить на в соседний район меня как-то ломает.

– А в Твери?

– В Твери не гаснут фонари, – срифмовал Конончук. – Там на «скорую» фельдшера требуются, но вот жилья для них нет. А если отдавать шесть тысяч за комнату, да еще с учетом того, что зарплаты там не выше, а премии меньше… Скажем так, в Твери хорошо на платной «скорой» работать, а на обычной – так себе. Но на платную еще попасть нужно, туда только по рекомендации берут. А колония – дежурства сутки через двое, полторы ставки, причем почти на уровне московских, надбавки плюс бесплатное питание на дежурствах. Как я подсчитал, работая десять суток в месяц, я могу зарабатывать столько же, сколько сейчас имею на сутках через сутки. Чем плохо?

– А жилье?

– Если уйти так, чтобы не испортить отношений с главным врачом, и поставить магарыч завхозу, то можно остаться жить здесь. Временно, в порядке исключения. Все равно комнат пока больше, чем желающих. Только стоить это удовольствие будет дороже – тысячу двести или тысячу триста.

– Ты, я смотрю, уже все просчитал.

– А как же. – Конончук горделиво приосанился. – Я уже, можно сказать, пробил этот вопрос, жду, пока место освободится, человек на пенсию уйдет, только пока никому не треплюсь, только вот тебе рассказал.

– Я буду молчать, – заверил Данилов, допивая вторую порцию виски и решительно накрывая стакан ладонью.

Пить с Конончуком было приятно: он не настаивал на том, что надо поддерживать компанию, и не уговаривал. Не хочешь так и не надо.

В десятом часу Данилов отправился к себе, подумав о том, что приятнее всего ходить в гости к соседям, потому что на дорогу времени практически не уходит. Следом за первой умной мыслью пришла другая: о том, что надо бы позвонить Елене. Звонить следовало непременно сегодня, потому что все неприятное надо превращать в приятное как можно скорее. Это с обратным процессом можно не торопиться.

Данилов потратил минут пять на подготовку к разговору, обдумал, что и как он станет говорить. Лежал на кровати и смотрел в потолок, самая та поза для медитации.

Вариантов было немного, точнее, всего два. Или Елена уже отошла, тогда они сразу же пойдут на мировую, или она еще сердится, и тогда до мировой придется ее выслушать. Ничего, пусть выговаривается – он потерпит. Сам ведь тоже виноват: и звонить можно чаще, и шуточки надо отпускать подумав.

Елена ответила быстро, на втором гудке.

– Да? – нейтрально ответила она, хотя должна была видеть, кто ей звонит.

– Ты уже дома? – первым делом поинтересовался Данилов, потому что на втором гудке могла включиться и беспроводная гарнитура в автомобиле.

– Уже дома. – Тон у Елены был ровным, но холодно-отстраненным.

«Злится», – определил Данилов.

– Если тебя обидела моя сегодняшняя шутка, то…

– Это пустяк, не заслуживающий внимания. Куда больше меня обидела другая твоя шутка.

– Какая именно? – насторожился Данилов. – Насчет чего?

– Насчет того, что ты меня любишь!

– Не надо так, Лен. – Данилов переложил телефон из правой руки в левую и улегся поудобнее, понимая, что разговор будет долгим. – Ты выскажи мне все, что хочешь, только не обобщай и не забирайся слишком далеко. Давай предметно, по пунктам.

– Данилов, ты что, напился? – ахнула Елена.

– Ну… выпил сто грамм, было дело, – подтвердил Данилов, не сильно занижая дозу выпитого. – Сосед угостил виски. Хороший человек, кстати. Приедешь, я вас познакомлю.

– Я к тебе больше не приеду! – выкрикнула Елена срывающимся голосом. – Работай неделями, пей с соседями, трахайся с соседками! Мне нет до тебя никакого дела!

– Почему? – опешил Данилов.

– Потому что тебе нет никакого дела до меня!

В трубке коротко запикало – Елена отключилась.

– Интересно получается, – сказал потолку Данилов. – Мне, значит, нет до нее дела. И при чем тут соседки? И как мне теперь себя вести: хранить после таких рекомендаций супружескую верность или же пойти и выполнить распоряжение любимой супруги буквально?

Потолок молчал.

– Вот выбью из Денисыча два дня выходных и поеду в Москву, разгонять грусть-тоску – пообещал в пространство Данилов. – Заодно и посмотрю, как там дела при новом мэре.

Долгожителя Жулкова, как и предсказывала Елена, на этот раз действительно попросили из мэров. Правда, до масштабных кадровых перестановок пока не дошло, новая власть только осваивалась и примеривалась. Данилов старался следить за столичными новостями не только в ожидании удобного момента для возвращения, но и для того, чтобы не чувствовать себя оторванным от малой родины.