Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"

Глава пятнадцатая
Новыи год по-монаковски

Новый год Данилов встретил на работе, причем не за столом, накрытым в ординаторской или кабинете заведующего, а на боевом посту – купировал фибрилляцию желудочков (опасный вид аритмии). Между вторым и третьим разрядом дефибриллятора послышались разрывы петард, возвестившие наступление Нового года, но Данилов не обратил на них никакого внимания. Только в четверть второго он посмотрел на часы и сказал медсестре:

– С наступившим!

– Ой! – всполошилась та. – Прозевали! Ну все, теперь весь год будем работать! Как встретишь, так и проведешь!

Четвертого января Данилов встретил на станции Елену и Никиту. Гости приехали налегке – с одной небольшой сумкой на двоих, которую нес Никита. Данилов удивился скудости багажа и пошутил насчет того, что в Петербург положено вести все свои наряды, дабы блистать и затмевать. Елена, никогда не лезшая за словом в карман, ответила, что, будучи не замужем, она именно так бы и поступила. После недолгой шутливой пикировки Елена восхитилась местными реалиями – тишиной и чистотой снежного покрова – и предложила прогуляться. Данилов попытался забрать у Никиты сумку, но безуспешно.

– По сравнению с тем, что каждый день приходится таскать в школу, это не тяжесть, – сказал Никита.

От вокзальной площади отходили три улицы.

– Пойдем на набережную? – предложил Данилов.

– Ты будешь смеяться, но меня так и разбирает посмотреть местную станцию «Скорой», – сказала Елена и, наткнувшись на удивленный взгляд Данилова, добавила: – Нет-нет, у меня все хорошо, и на работе все в порядке, с новым главным врачом отношения нормальные, и с ума я не сошла настолько, чтобы переезжать сюда. Просто любопытно: как все устроено в провинции?

– Примерно так, как на семнадцатой подстанции, – ответил Данилов. – Древнее одноэтажное здание, гаража нет, машины стоят во дворе. Только все попроще…

– А «наладонники» здесь есть?

– Лен, ты что, смеешься? Тут есть рации, и этого достаточно. Кстати, обзорную экскурсию я вполне могу устроить. Прямо сейчас.

– А удобно ли? – засомневалась Елена. – И как это будет выглядеть? Зам главного врача московской «Скорой» приехала в Новый год делиться опытом? Мы там шороху не наведем?

– Слишком много вопросов, – поморщился Данилов, – не знаю, на какой и отвечать, поэтому отвечу на все разом. Я зайду проведать своего соседа Костю, а вы вроде как будете при мне. Пока я буду болтать с народом, вы успеете обозреть подстанцию. Тихо и ненавязчиво.

– Мам, тебе очень туда надо? – заныл Никита. – Неужели тебе московской «Скорой» мало?

– А вас, молодой человек, никто насильно не тащит, – сказал Данилов. – Можете погулять возле ворот.

– Нет, лучше пойдем все вместе! – сказала Елена, глядя на редких и заметно пошатывающихся прохожих. – Тут все пьяные, еще пристанет кто.

– Время такое, – успокоил Данилов, – новогоднее. А насчет пристанут не беспокойся. Стоит только сказать, что я работаю в местной реанимации, сразу же отстанут. Медицину здесь уважают, а нас, борцов со смертью, в особенности.

– В Москве не уважают, а здесь уважают? – не поверил Никита.

– Там врачей много, непонятно, кого надо уважать. А здесь – мало. А еще тут народ простой, оттого и уважительный.

Один из местных жителей, шедший по другую сторону улицы, остановился и начал блевать на проезжую часть. Делал это он громко, с надрывом, казалось, еще чуть-чуть, и его вывернет наизнанку. Елена ускорила шаг.

Конончука на станции не оказалось – уехал на «плохо с сердцем» к мужчине тридцати шести лет. Данилов немного поболтал с двумя свободными фельдшерами, курившими у входа, а Елена с Никитой тем временем прогулялись по двору. Закончив осмотр территории, коварная Елена попросилась в туалет, чтобы получить возможность осмотреть подстанцию не только снаружи, но и изнутри.

– Жесть! – сказала она, отойдя от подстанции метров на пятьдесят. – Все какое-то облезлое, кресла продавленные, тараканы колоннами маршируют, трубы ржавые, кран в туалете не закрывается…

– Если бы он не открывался, было бы лучше? – усмехнулся Данилов. – А что касается живности, то там не только тараканы живут, но и крысы.

– Бр-р! – Елену передернуло. – Хорошо, что мне ни одна на глаза не попалась…

– Обломала бы всю экскурсию! – рассмеялся Никита.

– Однако не пора ли нам отобедать? – Данилов посмотрел на часы.

– А здесь сегодня что-нибудь работает? – усомнилась Елена. – И так, чтобы не отравиться…

– Конечно, работает! – ответил Данилов. – Народ гуляет! Как общепит может позволить себе не работать? Метрах в трехстах прямо по курсу есть одно злачное местечко…

– Туда мы не пойдем! – перебила Елена. – Веди нас в приличное!

– Насчет «злачного» я пошутил, это вполне нормальное место. Узбекское кафе «Звезда Востока». Семь видов плова…

– Из Тузика, Мурзика, Барсика, – Никита начал загибать пальцы, – Бобика…

– Тобика, Барбоса и Му-му, – закончил Данилов. – Чтобы ты не переживал, возьмем тебе сладкий плов с сухофруктами. И для сведения: мясом неустановленного происхождения обычно кормят на трассе доверчивых и голодных путешественников. А здесь, в самом сердце древнего города Монаково, такие шутки не проходят! Начистят морды всему персоналу, а кафе подожгут.

– Здесь такие суровые нравы? – не поверила Елена.

– Самые что ни на есть, – подтвердил Данилов. – К нам прямо перед Новым годом фотографа привезли, четыре ножевых ранения – одно в грудь, три в живот. Причина – сфотографировал одного из местных на загранпаспорт так, что видны были все три подбородка, и не захотел переснимать бесплатно.

– Какой ужас! – ахнула Елена. – После твоих рассказов хочется развернуться и пойти на станцию…

– Во-первых, для этого не стоит разворачиваться, потому что мы гуляли по кругу и станция теперь впереди, во-вторых, мы же не собираемся никого фотографировать за деньги. И потом, вы же со мной, так что бояться вам нечего. Сейчас пообедаем, потом пойдем ко мне, по дороге купим мороженого…

Елена недоверчиво покосилась на Данилова, но возражать не стала. Оттаяла она только в кафе после второй рюмки перцовой настойки, заказанной Даниловым, как он выразился, исключительно в терапевтических целях.

– Так непривычно пить спиртное вместе с тобой, – сказала она. – И вообще все как-то непривычно… Восточное кафе, а интерьер «березовый».

Три стены зала были оклеены фотообоями с изображением елей, сосен и березок. До «Звезды Востока» здесь было кафе «Есенин».

– Привыкай, – посоветовал Данилов, уплетая плов по-фергански. – А пока привыкаешь, расскажи про нового главного врача. Гучкова, если я не ошибаюсь, забрали в департамент, первым заместителем?

– Да, ты не ошибаешься.

– А прочили в руководители…

– Он и сам надеялся, да не вышло. Как говорит мой старший врач – «фишка легла боком».

– Але, милый, я скоро буду, – громко ворковала в трубку девушка, сидевшая за соседним столиком. – Да, уже… Ну не знаю я даже… А лучше всего просто забей на ужин – когда ты узнаешь, сколько я сегодня потратила на себя, аппетит у тебя исчезнет напрочь… нет, не одна, с Олей…

Оля тем временем сосредоточенно поглощала восточные сладости, обильно пересыпанные сахарной пудрой. Над столом витало легкое белое облачко. Данилов оценил количество пакетов, гроздьями висевших на свободном стуле, и подумал, что потратилась девушка нешуточно. На то, впрочем, и Новый год.

Елена подумала о другом.

– У вас есть, где делать шопинг? – шепотом спросила она.

– Обижаешь, – «обиделся» за Монаково Данилов, – у нас есть рынок, два торговых центра и бутик.

– Бутик? – не поверила Елена.

– Да.

– А как называется ваш бутик?

– Странный вопрос, – пожал плечами Данилов. – Так и называется – «Бутик». Прямые поставки из Европы.

– Не заливай, – усмехнулась Елена.

– Нисколько. Хозяйка ездит за товаром в Белоруссию и Польшу. Скажешь, не Европа? И антураж, как в бутике.

– Это как?

– Просторно, часть одежды висит не на вешалках, а на манекенах.

– Данилов, ты чудо! – громко восхитилась Елена.

Девушки за соседним столиком разом обернулись, окинули Данилова оценивающим взглядом и тут же отвернулись: пялиться на незнакомых считалось в Монаково верхом неприличия.

– Я никак не могла понять, чем бутик отличается от обычного магазина! И только сейчас…

– Плов остынет, – прервал ее восторги Данилов. – А остывший плов – это как…

– …бутик в Монаково, – подсказал Никита и зыркнул в сторону соседнего столика.

«А мальчик совсем вырос, – констатировал Данилов. – Интересуется. Надо, наверное, поговорить с ним на эту тему. Или не надо?»

С самим Даниловым на эту тему никто целенаправленно не разговаривал, если не считать часто повторявшихся слов матери насчет того, что о девушках можно начинать думать только после получения диплома. Этот постулат был настолько далек от жизни, что его даже не хотелось оспаривать. Данилов согласно кивал, да, конечно, первым делом – получение высшего образования, а девушки потом, но в силу возраста о них думалось больше, чем о учебе. А если взять Полянского, так тот вообще о учебе не думал, экзамены сдавал при помощи «брейн-штурмов» – суточного погружения в предмет накануне. Хорошая память и отлично подвешенный язык – залог хороших отметок.

– Ты расскажи про свое новое начальство, – напомнил Данилов, дождавшись, пока Елена расправится со своей порцией плова.

– Пока нечего рассказывать, – ушла от ответа Елена. – Любой руководитель проявляет себя во всей красе примерно через полгода после назначения, когда полностью освоится на новом месте. Пока скажу только одно: хорошо, что не Сыроежкина назначили, он бы всех заклевал вусмерть.

– Да уж, пожалуй, – согласился Данилов. – С его-то амбициями…

– Они огромные, – согласилась Елена. – Но на одних амбициях далеко не уедешь. Сыроежкин – типичный исполнитель, правда, ответственный, этого у него не отнимешь, но в руководители он не годится, и это все понимают. Да и с выпивкой, – Елена указала глазами на свою пустую рюмку, – у него проблемы.

– Это никогда не мешает, – улыбнулся Данилов. – Наоборот, помогает сближаться с людьми.

– У тебя превратные представления о карьере.

– Возможно, – согласился Данилов. – Я этим не интересуюсь. Например, вакансия заведующего нашим отделением нисколько меня не возбуждает. Чтобы я строил козни, интриговал, не спал ночей, добиваясь повышения… Впрочем, ночами я частенько не сплю, но исключительно по работе.

– Будет и на твоей улице праздник, – обнадежила Елена. – Кадровые перестановки в ГУВД неизбежны…

– Прикольно будет, если в результате этих перестановок мой генерал не слетит, а поднимется и станет самым-самым главным.

– Поживем – увидим. Да и потом, не будет же он вечно помнить о ваших с ним разногласиях. Уже, наверное, забыл.

– Хотелось бы в это верить. Но ведь не спросишь…

– Ага! – встрял Никита. – Скажите, уважаемый, вы помните, как я вас мудаком назвал?..

– Ты что себе позволяешь? – накинулась на сына Елена. – Следи за речью!

– Подумаешь! У нас некоторые учителя так выражаются, и ничего!

– Вот как! И кто же это? Давай рассказывай, раз уж начал!

– Мам, ну что ты в самом деле. Я сейчас уже и не вспомню… Ну, у кого-то сорвалось, подумаешь…

– У кого? Никита, ты же знаешь, что я не отстану, пока не получу ответа.

– У физкультурника.

– И кого он так обозвал? Тебя?

– Нет, не меня. Трапезникова.

– За что?

– За то, что тот дергал канат, на который влез Мансуров. Степашка увидел и разорался.

– Что творится в школе? – вздохнула Елена. – Ученики называют учителя Степашкой, а тот ругает их матом.

– Прозвища учителям давались во все времена, – заметил Данилов, – и насчет мата я, конечно, никого не собираюсь оправдывать, но понять могу. Чисто по-человечески. Увидел физкультурник эту картину, представил, что будет, упади ученик с каната, и сорвался… Кому охота отбывать срок за чужую дурь?

– Ну, так сразу и срок… – усомнился Никита.

– Так, – кивнул Данилов. – С каната можно же по-всякому упасть. Можно сломать что-нибудь и шею свернуть. А кто крайний? Учитель. У мамы в лицее случай был: один ученик другому два зуба выбил в туалете, подрались. И родители на лицей в суд подали, крайней оказалась учительница, дежурившая во время перемены по этажу. Вот как она, объясните мне, может контролировать туалет, еще и мужской?

– Ее посадили? – спросил Никита.

– Нет, уволили до суда, – усмехнулся Данилов. – А он отказал в удовлетворении иска. Дело гражданским было, не уголовным. Но нервы потрепали всем изрядно…

Девушек сменила компания из троих помято-потертых мужичков, которые после первой же рюмки начали ностальгировать по социалистическому прошлому.

– Да я вообще слова «Тверь» не употребляю! – горячился один. – Я в Калининской области родился, в ней и помру! Я даже когда письма отправляю, пишу «Калининская область, город Монаково»! И Екатеринбурга я никакого знать не хочу! Свердловск, он и есть Свердловск!

– Ты одно с другим не путай! – грозил заскорузлым пальцем второй. – Тверь – это наше, исконное…

– Посконное! – передразнил третий, выглядевший самым трезвым. – Исконного у нас ничего не осталось – все разворовали!..

Никита послушал-послушал и сказал:

– Вот с таких разговоров и начинаются гражданские войны.

– С таких разговоров начинаются черепно-мозговые травмы и ножевые ранения. – Данилов кивком подозвал официантку: – Счет, пожалуйста… А гражданские войны начинаются с митингов и выстрелов корабельных пушек. Вам разве в школе не рассказывали?

– Рассказывали, – кивнул Никита, – и сказали, что большой раскол начинается с малого.

– Это просто тихая застольная беседа, – поправил Данилов. – Старые друзья обмениваются мнениями.

Общежитие, в котором сегодня было на удивление тихо, Никите не понравилось.

– Да-а-а, – протянул он, поднимаясь по лестнице, а, войдя в комнату Данилова, повторил: – Да-а-а… Это не «Марриотт Гранд-Отель»!

– Подобные намеки в отношении чужого жилья по меньшей мере бестактны, молодой человек, – строго сказал Данилов. – Да, это не «Марриотт Гранд-Отель», а общежитие монаковских эскулапов, и что с того?

В наказание смущенного Никиту отправили за водой.

– Не ищи в туалете кулер, – мстительно сказал Данилов, – там его нет. Наливай прямо из крана.

– Да я просто так… – попытался оправдаться Никита, пунцовея от смущения, – …без всякой задней мысли…

– Я – тоже, – ответил Данилов. – Я задом думать вообще не умею, и поэтому у меня таких мыслей не бывает.

– В тебе проснулся местечковый патриотизм, – сказала Елена, когда Никита вышел из комнаты, – вот уж не ожидала.

– Никакого патриотизма, – покачал головой Данилов. – Просто какой смысл сравнивать мое скромное жилище с фешенебельным отелем? И вообще, как приползешь сюда после нескольких суток работы, упадешь в кровать, иногда даже не раздеваясь… Какие там гранд-отели? Нет ничего лучше моего скромного жилища…

– Особенно если выключить мобильный, чтобы никто не мешал, – добавила Елена.

– Не поможет – пришлют гонца. Бывало такое. Поэтому я предпочитаю спать там, где работаю, так проще. И только иногда, когда обстановка более-менее нормализуется… Слушай, а я ведь не рассказал тебе о наших интернах! Это нечто! Два совершенно восхитительных молодых человека с врачебными дипломами и абсолютно незамутненными умами…

Рассказ о них растянулся на два часа. Потом была прогулка до станции и недолгое прощание на фоне подъезжающей электрички.

– Несмотря ни на что, я люблю тебя, Данилов, – сказала Елена.

– Взаимно. – Данилов скромно поцеловал ее в разрумянившуюся от мороза щеку. – Только я люблю не несмотря ни на что, а вопреки всему.

– А у вас здесь хорошо, – встрял Никита. – Надо будет летом приехать, в купальный сезон.

– Очень надеюсь, что летом меня здесь уже не будет, – сказал Данилов и за неимением под рукой чего-то деревянного трижды постучал себя по лбу костяшками пальцев.

– Я тоже, – сказала Елена и вошла в вагон.

– Всего хорошего! – Никита последовал за ней.

На обратном пути на Данилова нахлынула вдруг такая тоска, что хоть волком вой. Возвращаться в общежитие не хотелось, хотелось общения и, возможно, добавить грамм двести к перцовке, выпитой днем в кафе. «Вольдемар, не распускайся!» – скомандовал себе Данилов, проходя мимо магазина. По возвращении домой он сделал себе крепчайшего растворимого кофе (пять ложек с верхом на чашку) и долго сидел в кресле, глядя в расписанное морозными узорами окно, размышляя обо всем и в то же время ни о чем. Мысли лениво-умиротворяюще перекатывались в голове, Данилов незаметно заснул в кресле и проспал в нем до утра крепким и безмятежным сном праведника. Во сне он гулял с Еленой по Чистым прудам, ели мороженое, много смеялись, дело было не зимой, а летом, и не сейчас, а когда-то давно, когда они в силу возраста были перманентно беззаботными.

Глава шестнадцатая
Жрец Анубиса

[8]8
  Анубис – в древнеегипетской мифологии бог – покровитель умерших. Изображался с головой шакала и телом человека.


[Закрыть]

– Я хочу научиться ставить подключичку! – объявил Тимошин.

Данилов подумал о том, что этому надо было учиться раньше, еще в институте. Словно угадав его мысли, Тимошин добавил:

– Учиться же никогда не поздно, правда?

– Тренируйтесь на трупах, – ответил Данилов. – Когда увижу, что умеете, пущу к живым.

Пункция и катетеризация подключичной вены – манипуляция, выполняемая вслепую, без визуального контроля продвижения иглы в тканях. Осложнения могут быть разными: перфорация подключичной вены, ранение легкого с развитием пневмоторакса, воздушная эмболия сосудов и много чего еще. Толкового врача, хорошо знающего топографическую анатомию, можно научить ставить подключичку сразу по живому, но таким раздолбаям, как Тимошин и его приятель Калымов, было положено учиться на трупах.

Тимошин, разумеется, сказал, что хочет начать учиться прямо сейчас. Данилов посмотрел на часы и ответил, что может отпустить минут на сорок – час. Тимошин вернулся через пять минут.

– Заблудились? – спросил Данилов.

Вообще-то на территории Монаковской ЦРБ нельзя было заблудиться, это вам не Первая градская больница, но Тимошин вполне мог заблудиться и в трех соснах.

– Там забастовка, – развел руками Тимошин.

– Что?!

– Никаких вскрытий, никаких тренировок на трупах.

– Кто вам об этом сказал?

Сотрудники больницы иногда разыгрывали интернов, потешаясь над тем, насколько они далеки от медицины. Некоторые шутки удавались, другие не очень. Забастовка в морге – довольно прикольный розыгрыш.

– Мужчина, которого я там встретил. Лысый такой, невысокий, малость «датый»…

Единственный врач-патологоанатом, он же – заведующий патологоанатомическим отделением Монаковской ЦРБ Максим Артемович Ракитянский, иронично называвший себя «жрецом Анубиса», пил понемногу, но постоянно. Об этом знали все, но Максим Артемович деликатно пытался скрыть свой порок (когда-то он пытался даже бороться с ним, но быстро признал свое поражение) при помощи закуски – корочки ржаного хлеба, когда с куском колбасы или сала, когда и без, но непременно с чесноком. Жевательные резинки и всякие леденцы, освежающие полость рта, Максим Артемович игнорировал, утверждая, что жвачки вытягивают из зубов пломбы, а от леденцов развивается кариес. Чеснок же организму никакого вреда не наносит, а убивает все вредные микробы. Впрочем, в тех количествах, которые поедал Ракитянский, чеснок, наверное, был способен убить и лошадь, если бы им пришло в голову питаться чесноком.

У патологоанатомов тяжелая работа, они ежедневно имеют дело со смертью, ни на минуту не забывая о бренности всего сущего, но есть в их работе и преимущества, главное из которых перевешивает все недостатки. Пациентам патологоанатомов совершенно начхать на то, как доктор выглядит и чем от него пахнет – дорогим одеколоном или чесноком, и насколько твердо он стоит на ногах. У них уже другие интересы, в горних сферах.

Максим Артемович существовал в полной гармонии с окружающим миром. Это удается только маленьким детям и убежденным холостякам, да и то не всегда. Его ценил главный врач (было за что – грамотный специалист), любили коллеги и просто обожали подчиненные. За пределами больницы Максима Артемовича уважали за умение выдуть залпом из горла бутылку водки и энциклопедические футбольные познания (Максим Артемович был не только страстным болельщиком, но и настоящей копилкой сведений).

Гармония длилась бы вечно, если бы в один прекрасный зимний день Максима Артемовича не угораздило схлестнуться с заведующей терапевтическим отделением поликлиники Ириной Валентиновной, женщиной очень красивой и темпераментной, но не очень умной.

Конфликт произошел на заседании больничной комиссии по изучению летальных исходов. Разбирался случай женщины, долго наблюдавшейся амбулаторно и госпитализированной в ЦРБ за три дня до кончины. Максим Артемович во время своего доклада проехался по поликлиническим терапевтам, плохо обследовавшим свою пациентку. Ирина Валентиновна тут же вскочила и начала орать, что дефекты в обследовании вызваны ограниченными возможностями, а не халатностью или непрофессионализмом.

– Так кто же вам мешал госпитализировать ее пораньше? – картинно удивился Максим Артемович, не любивший, когда на него повышают голос. – Разве вам, Ирина Валентиновна, когда-нибудь отказывали в госпитализации?

Собственно, и весь конфликт, можно сказать легкие производственные прения, не более того. Но это как поглядеть.

– Нет, ты слышал, как он произнес это: «Разве вам, Ирина Валентиновна, когда-нибудь отказывали в госпитализации?!» – вечером того же дня спрашивала Ирина Валентиновна у главного врача.

Разговор происходил у нее дома. В спальне. Юрий Игоревич, преисполненный боевого задора, лежал на широкой низкой кровати, украшенной наборной деревянной мозаикой, а Ирина Валентиновна, одетая в нечто эфемерно-кружевное, стояла перед ним, уперев руки в бока и гневно сверкая очами.

– Он при всех позволил себе грязный намек на наши с тобой отношения!..

Об отношениях главного врача ЦРБ и заведующей терапевтическим отделением поликлиники знало все Монаково, включая супругу Юрия Игоревича и вечно пребывающего в командировках мужа Ирины Валентиновны.

– Я стояла как оплеванная, а все так мерзко улыбались!..

– Да никто не улыбался, Ир, ну что ты себе придумала? – попытался погасить пожар Юрий Игоревич. – И Ракитянский скорее всего имел в виду то, что больница никогда вам не отказывает в местах. Давай не будем больше о работе. Иди ко мне…

– Вот в этом ты весь! – пламя разгорелось еще больше. – Тебе лишь бы поскорее трахнуть меня! У меня трагедия, меня унизили, оскорбили, а ты, вместо того чтобы защитить или хотя бы успокоить, пытаешься затащить меня в постель! Ненавижу! Ненавижу тебя!!! Убирайся!

Задор у Юрия Игоревича был по возрасту недолгим, а от воплей Ирины Валентиновны он улетучился окончательно, поэтому встать, одеться и уйти было не так уж и сложно. Куда хуже было представить, что Ирина Валентиновна более не допустит его до своего горячего и щедрого на ласки тела.

Ирина Валентиновна прекрасно знала своего любовника. Просидев около двух недель на голодном пайке (однократное исполнение супружеского долга только расстроило, поскольку жена не шла ни в какое сравнение с любовницей), Юрий Игоревич вызвал к себе заведующего патологоанатомическим отделением. Начал издалека, порассуждал о том, что вокруг одни сплетники, сказал, что с Ириной Валентиновной его связывают сугубо рабочие отношения, а, разогнавшись, попросил (именно попросил, какие тут могут быть приказы?) извиниться перед Ириной Валентиновной и объяснить, что имелось в виду не «потакание грязным сплетням, а только вопрос взаимодействия поликлиники и стационара».

Максим Артемович слушал, согласно кивал, услышав про «сугубо рабочие отношения», позволил себе улыбнуться, но извиняться отказался наотрез. Сказал, что не видит повода, а если Ирина Валентиновна напридумывала себе чего-то, так сама и виновата.

Юрий Игоревич, утомленный неудовлетворенной похотью и оттого малость взвинченный, позволил себе лишнего.

– Мы с вами, Максим Артемович, всегда ладили, – сказал он, слегка нахмурившись. – Я всегда шел вам навстречу, даже договорился о том, чтобы вы вскрывали умерших заключенных из Алешкина Бора…

На одну патологоанатомическую ставку положено делать двести вскрытий в год. Монаковская ЦРБ вместе с поликлиникой давали едва ли седьмую часть от плана. Не потому, что работа была поставлена на высшем уровне, а потому, что все сложные и тяжелые пациенты при первой же возможности отправлялись в Тверь, и родственники большей части покойников писали заявления на имя главного врача ЦРБ с просьбой выдать тело без вскрытия. Биопсиями, которых в год положено четыре тысячи, в монаковской ЦРБ тоже не увлекались (в Тверь, в Тверь, пускай там разбираются!), и потому патологоанатомическое отделение ввиду своей незагруженности балансировало на грани закрытия. Спасали положение покойники-зэки, за патологоанатомическое исследование тел которых, согласно межведомственному договору, УФСИН по Тверской области платил местному министерству здравоохранения.

– Нужен вам новый термостат – пожалуйста, нужен новый микротом ротационный – пожалуйста, – продолжал перечислять свои благодеяния главный врач. – Мне кажется, что я вправе рассчитывать на такое же внимание к моим просьбам. Разве не так, Максим Артемович?

– Не так, – затряс лысой головой Максим Артемович. – Начнем с того, что все это вы делаете не ради меня, а ради себя…

– Не понял? – грозно и со значением произнес главный врач.

– Что тут непонятного? – удивился заведующий патологоанатомическим отделением. – Вам нужно иметь патанатомию, вот вы и стараетесь.

– Мне? – переспросил главный врач.

– Вам!

– Зачем? Я с таким же успехом могу отправлять биопсии и трупы в Кимры или в Тверь, а свое отделение закрыть из-за малой нагрузки. Получить разрешение несложно. Там, – главный врач указал глазами на потолок, – все просто помешались на экономии…

– Им-то все равно, – Максим Артемович тоже посмотрел на потолок, – а вот вам, Юрий Игоревич, нет.

– Поясните! – потребовал главный врач.

– Ну, что мы – дети малые, чтобы очевидное разъяснять? – Лицо Максима Артемовича расплылось в дурашливой улыбке. – Я – гарант вашего спокойствия, если можно так выразиться. Отправить труп на вскрытие в Тверь или Кимры несложно, но что вам напишут? Чужой патанатом не станет подгонять свой диагноз к клиническому, наоборот, захочет умом блеснуть за чужой счет. Потонете в расхождениях третьей категории…

Расхождения прижизненного и посмертного, клинического и патологоанатомического диагнозов, делятся на три категории. К первой категории относятся расхождения, обусловленные объективной невозможностью установления. Ко второй – те, которых в данном лечебном учреждении можно было избежать, но диагностическая ошибка существенно не повлияла на исход заболевания.

Третья категория – самая неприятная и «чреватая». К ней относятся те расхождения, которых в данном лечебном учреждении можно было избежать, причем диагностическая ошибка повлекла за собой неверную врачебную тактику (иначе говоря, привела к недостаточному или неверному лечению), в итоге к летальному исходу. Проще говоря, лечили от одного, а умер от другого или залечили насмерть. Несколько расхождений третьей степени подряд могут вызвать смену руководства медицинского учреждения, особенно если родственники умерших предадут случившееся широкой огласке и начнут писать жалобы в вышестоящие инстанции.

– Это я всегда иду навстречу родной больнице и любимому начальству. Нахожу то, чего не было, упорно не вижу то, чего нельзя не рассмотреть, потому что понимаю, что покойника не воскресишь, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. И поэтому вы мне и покойников с зоны устроили, и оборудование покупаете. Прошу заметить – оборудование, а не телевизор или чайник, это я сам обеспечиваю. Поэтому не надо на меня давить: я не стану извиняться и объясняться, не чувствуя за собой никакой вины.

– Жаль, – констатировал главный врач. – Но – дело ваше, Максим Артемович.

Последняя фраза прозвучала зловеще, почти как «Я не из тех людей, что разбрасываются своей дружбой и отдают ее тем, кто не ценит этого» в устах Дона Вито Корлеоне.

Утром следующего дня в патологоанатомическое отделение явилась комиссия в составе заместителя главного врача по медицинскому обслуживанию населения Машурникова, заместителя главного врача по медицинской части Канавы, заместителя главного врача по клинико-экспертной работе Кобзевой и главной медицинской сестры Бубликовой. Комиссии подобного блистательного состава приходят с единственной целью: опустить и растоптать. Для простых проверок вполне достаточно одного заместителя.

Увидев на пороге высокопоставленных гостей, Максим Артемович галантно выдохнул куда-то вбок, подальше от комиссии, но Машурников подергал ноздрями и спросил:

– Максим Артемович, вы что, пили сегодня спиртное? От вас алкоголем пахнет.

– Да-да, – дружно закивали остальные члены комиссии.

– Пил, – признал Максим Артемович. – Немножко. Одну стопочку для поднятия иммунитета.

– Он от этого только страдает, – назидательно заметил Машурников и прошел в секционный зал.

Заведующий патологоанатомическим отделением был добрым и не очень требовательным начальником, поэтому придраться к санитарному состоянию его владений не составляло никакого труда. За несколько минут комиссия добыла улики: шкурку от колбасы, пустую банку из-под сайры в собственном соку, три окурка, порванную резиновую перчатку, смятый бланк направления на патологоанатомическое вскрытие, выпавший из чьей-то истории, и аляповатую заколку для волос.

Закончив инспектировать патанатомию, комиссия составила акт о выявленных нарушениях (8 страниц печатного текста!), согласно которому главным врачом были приняты меры. Максим Артемович получил выговор и устный совет от главного врача пересмотреть свое поведение. Это уже было что-то, и Ирина Валентиновна сменила гнев на милость, причем выказала эту самую милость столь пылко, что Юрий Игоревич вознамерился подыскать нового патологоанатома взамен наглеца Ракитянского среди переселенцев из ближнего зарубежья и известил областное министерство о появлении потребности.

Об этом случайно узнал завхоз Ванька-встанька, услышавший из приемной телефонный разговор главного врача с начальником отдела кадрового обеспечения министерства. Адептов Его величества Зеленого Змия объединяет не только общность помыслов и интересов, но и взаимная поддержка. Ванька-встанька, никогда не выносивший из административного корпуса того, чего другим знать не положено, грубо пренебрег начальственно-корпоративной этикой, известив закадычного друга и верного собутыльника Максима Артемовича о том, что главный врач ищет ему замену.

– И хрен с ним! – сказал Максим Артемович, услышав новость. – Не пропаду! А Сухарик (у главного врача была чудесная фамилия – выкинешь одну букву, и вот тебе готовое прозвище) меня долго помнить будет! Устрою я ему беспокойство!