Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"

«Регионом» сокращенно называли структурные подразделения московской Станции скорой и неотложной медицинской помощи, объединяющие несколько подстанций. Елена была директором региона и одновременно заведовала одной из входящих в него подстанций.

– Не надо мне содействовать, – ответил Данилов, – сам справлюсь, и вообще я пошутил.

– Кому же мне еще помогать? – улыбнулась Елена.

– Неправильная постановка вопроса, Лен. Я не отношусь к тем людям, которых можно и нужно куда-то устраивать. Во-первых, я люблю решать свои проблемы самостоятельно, во-вторых, ты меня уже, помнится, пристраивала в госпиталь МВД. И чем все это закончилось? Мне, если хочешь знать, до сих пор неловко перед и тобой, и перед Максимушкиным. Вроде бы и не виноват ни в чем, а всех подвел.

– Да что ты выдумываешь! – возмутилась Елена. – Навыдумывал, не поймешь чего, и страдаешь. От общения с идиотами и негативных последствий никто не застрахован. И все это понимают. Так что давай больше не будем на эту тему.

– Давай, – согласился Данилов.

– Ты никого не подвел!

– Не подвел!

– Данилов, ты невыносим!

– Невыносим!

– И не надо издеваться! – обиделась Елена.

– Лен, давай не будем, – попросил Данилов. – Я же не издеваюсь, а просто шучу. Не бери в голову…

– Поживешь с тобой, научишься вообще ничего не брать в голову, – ответила Елена, но по глазам было видно, что она не сердится, просто для порядка хочет оставить за собой последнее слово.

Остаток вечера прошел в обсуждении предстоящего ремонта. Сначала, еще до переезда, вроде как сочли, что он в новой квартире нормальный (предыдущие хозяева отделали ее незадолго до разъезда) и что она вполне годится на роль уютного семейного гнездышка. Затем Елена захотела перекрасить стены и изменить еще кое-что по мелочи, но быстро передумала, решила, что сойдет и так, начала обставляться. Но после все же решила, что чужой дизайн ей не по душе и лучше бы квартиру покомнатно отремонтировать так, как хочется. Чтоб уж жить и не тужить.

У Данилова, если честно, никакой потребности в новом ремонте не было, ему и старый был хорош, но если уж любимая женщина хочет, то, как пели Битлы, «Let it be» («Let it be» – «пусть будет так» – англ.), все равно не переспоришь. Единственным, против чего он возражал, были точечные светильники, которые сильно нравились Елене. Она считала их экономичными, эргономичными и очень стильными, а Данилову казалось, что подобный стиль хорош где угодно, кроме дома. Максимум, на что он готов был согласиться, – на карту звездного неба из разномастных, сообразно размерам и яркости звезд, точечных светильников на потолке в спальной, но согласно концепции Елены им полагалось быть выложенными спиралью.

– Это элегантно, Данилов! – убеждала она. – Массивные хрустальные люстры давно ушли в прошлое!

Он не понимал, при чем здесь массивные хрустальные люстры, которые ему никогда не нравились, и пытался показать в Интернете устраивающие его варианты. Елена смотрела, морщилась и браковала. Наконец Данилов потянулся и сказал:

– Не красна изба углами, а красна пирогами.

– Ты проголодался? – удивилась Елена.

– В некотором смысле – да, – кивнул Данилов и пояснил: – Это я намекаю на то, что мне спальня в первую очередь дорога не светильниками, а таинствами, которые там регулярно происходят.

– Это так по-мужски: сводить любой разговор на тему секса, – вздохнула Елена, но озорно сверкнувшие глаза выдали ее истинные намерения…

За неделю Данилов объехал полтора десятка мест, в основном стационаров. Анестезиолог-реаниматолог – специальность тяжелая, можно сказать – неблагодарная, нервная, поэтому вакансий по ней куда больше, чем, например по пластической хирургии или венерологии. Но столичная ситуация с медицинскими кадрами заметно отличалась от провинциальной. Московские главные врачи и их заместители были разборчивы и принимали не каждого.

Некоторые, как, например, главный врач пятого госпиталя для ветеранов войн, открыто признавали, что предпочитают нанимать приезжих, которые более зависимы и оттого более вменяемы.

«Прописаться, что ли, в Монаково?» – пошутил сам с собой Данилов, выходя из кабинета.

Тягостно было ездить на собеседования, и еще хуже было ежевечерне рассказывать Елене о своих неудачах. Она слушала, пыталась приободрить, но посодействовать в трудоустройстве больше не предлагала – или обиделась, или поняла, что это бесполезно.

В воскресенье Елена с Никитой уехали на экскурсию в Суздаль, а Данилов продолжил изучать вакансии. После часового блуждания по сайтам он решил снизить планку и начал копировать в папку «Работа» вакансии «врач приемного отделения».

Врачи приемного покоя требовались чуть ли не в каждой третьем, если не втором стационаре. Оно и ясно: нет работы хлопотнее, чем там. Его по старинке называют приемным покоем. Это ведь только непосвященные думают, что врач приемного отделения принимает больного у «скорой» и передает дальше по эстафете. В общем-то так оно и есть, но больного в приемном покое положено расспросить, осмотреть, завести на него историю болезни и записать туда свой осмотр, пригласить к нему при необходимости консультантов и только потом решать, в какое отделение его положить.

Врач приемного покоя должен хорошо и быстро соображать, чтобы не принять у «скорой» непрофильного больного (некоторые особо одаренные деятели могут и дизентерию под видом пневмонии привезти), чтобы положить больного туда, куда надо (отделений много), чтобы не отказать в госпитализации тому, кому она требуется, и не госпитализировать того, кому в стационаре нечего делать.

Врач приемного покоя должен иметь крепкие нервы, чтобы противостоять натиску снаружи и изнутри. Снаружи на него наседают «скорая помощь», пришедшие на плановую госпитализацию, пришедшие сдаваться самотеком… Изнутри атакуют врачи отделений: «А кого это к нам положили?! А зачем?! А почему?!» Всем ведь не угодишь.

Когда-то Данилов работал врачом приемного отделения в Склифе. «А почему бы и нет? – подумал он. – Поработаю в приемном, обвыкнусь, а потом, при первом же удобном случае, перейду в реанимацию».

Выбрав первую (очень хотелось, чтобы и последнюю) десятку стационаров, Данилов выключил ноутбук и позвонил Полянскому. Пора было встретиться, не все же время только по телефону общаться.

Он еще спал, ответил не сразу, голос у него был сонный.

– Это я, говорящий будильник! – отрекомендовался Данилов. – Хочу прийти к тебе с приветом, рассказать, что солнце уже часов шесть как встало!

– Одну минуточку! – попросил Полянский.

Минуты три в трубке слышался его бас, перемежаемый высоким женским голосом. Слов было не разобрать, да Данилов и не пытался. Во-первых, чужие разговоры подслушивать нехорошо, во-вторых, и так ясно, что диалогу положено быть примерно таким:

– Зайчонок (Пусечка, Солнышко, Милая, Любимая, Малыш и т. п.)! К нам (обязательно «к нам», а не «ко мне»!) собирается в гости Вова Данилов! Помнишь, я про него рассказывал?

– Фу-у, Гошенька (Гусик, Игоречек, Медвежонок, Сладкиймой, Игочка…)! Я не хочу никакого противного Данилова! Я хочу тебя, мой шалунишка!

– М-м-м! Чмок-чмок!

– Ы-ы-ы! Чмок-чмок!

– Он уже выходит!

– Га-а-а-а-адкий, га-а-адкий! Тогда я поеду домой…

Если бы вторая половинка уже жила у Полянского, разговор бы был короче. Полянский просто бы скомандовал:

– Подъем! Все по местам! К нам едет ревизор!

Или выразился бы иначе, но, по-любому, долго бы не сюсюкал.

– Как ее зовут? – спросил Данилов, когда Полянский снова взял трубку.

– Приезжай, жду! – ответил Полянский, притворяясь, что не расслышал вопроса.

– Что привезти?

– Себя! – хохотнул Полянский. – Все остальное у меня найдется.

– Закажи пиццы, а я привезу пиво, – сказал Данилов, не знакомый с гастрономическими пристрастиями новой пассии Полянского и потому не желавший рисковать.

С равной вероятностью можно было нарваться как на угощение из семи блюд домашнего приготовления, так и на унылые травяные салатики, в которых пасутся редкие креветки.

Полянский нисколько не удивился отсутствию безалкогольного пива, словно Данилов и не воздерживался долгое время от спиртного. Пиццу пришлось подождать: курьер никак не мог найти дом Полянского, только звонил каждые пять минут.

– Купите в ближайшем киоске карту Москвы или валите со своей пиццей к чертям собачьим! – сорвался наконец Полянский. – И не надо мне больше звонить!

Буквально через две минуты курьер позвонил еще. На этот раз в дверь.

– Надо было сразу на него наорать! – сказал Полянский и пошел открывать.

За время его отсутствия Данилов огляделся по сторонам и заметил на телевизоре сложенный веер, на подоконнике – книгу «Дао дэ цзин», а над дверью – в раме из бамбука два иероглифа, нарисованных черной тушью на шершавой бумаге.

– Я смотрю, ты снова обратился лицом к Востоку… – сказал Данилов, когда коробки были открыты, пицца разрезана, а банки с пивом открыты.

Полянский периодически и ненадолго увлекался то конфуцианством, то буддизмом. Происходило это под влиянием кого-нибудь из подружек.

– Не к Востоку, а к мудрейшему из учений, – поправил Полянский и, забыв про то, что стояло на столе, метнулся к подоконнику за книгой. – Учение о пути! Да ты не улыбайся, послушай…

Видимо, учение было хорошо знакомо, потому что нужное место Полянский нашел сразу же.

– Вот, это про всех нас. «Высшая добродетель подобна воде. Вода дарит благо всей тьме существ, но не ради заслуг. Жить в покое, вдали от дел – вот то, чего избегают люди, но только так и можно приблизиться к истинному Пути…» («Дао дэ цзин», перевод Александра Кувшинова.)

Данилов взял кусок пиццы и начал есть, намекая на то, что пора бы закругляться с чтениями. Намек не подействовал.

– «…В покое Земля обретает величие, сердца делаются бездонными, а человеколюбие – истинным, суждения обретают силу и точность. В покое научаешься руководствоваться в жизни главным, и дела заканчиваются успешно, а изменения происходят всегда вовремя…»

– Ты мне дай эту книгу с собой, – сказал Данилов, – я ее почитаю на досуге. А то пицца остывает, а пиво нагревается. Нет бы наоборот.

– «Лишь тот, кто не стремится оказаться впереди всех, может освободиться от ошибок»! – Полянский захлопнул книгу и победительно посмотрел на жующего Данилова.

– Все верно, – промычал Данилов, не умевший разговаривать с набитым ртом. – Кому ничего не надо, тот счастливей всех.

– Это чересчур упрощенный взгляд, – ответил Полянский, но книгу отложил и набросился на пиццу.

– Она востоковед? – после небольшой паузы спросил Данилов.

– Она студентка лингвистического университета и очень разносторонний человек! – гордо ответил Полянский, словно был не любовником своей пассии, а ее отцом.

– Рад за тебя! – Данилов приложил все усилия для того, чтобы ненароком не улыбнуться. – Хорошо, наверное, искать путь вместе?

– Не скрою – в этом есть определенная привлекательность, – с видом знатока ответил Полянский.

– Как зовут-то?

– Василина.

– Сокращенно – Вася? – Взгляд Данилова был невинным и не выражал ничего, кроме любопытства.

– Сокращенно – Лина!

Полянский нахмурился, показывая, что шутки здесь неуместны, но тут же вспомнил о законах гостеприимства и спросил:

– Ты-то сам как? Рассказывай… Привык уже к Москве после своей глухомани?

– Да.

– И где лучше?

– В Москве, – не раздумывая, ответил Данилов. – Это Новый Вавилон, Третий Рим, шумный, энергичный и очень теплый город. Она настоящая, здесь хорошо.

– А это твое Монаково, что, игрушечное?

– Оно какое-то нерельное… Хотя, возможно, что я к нему так и не привык. Времени не было, все работа да работа…

– Я бы так не выдержал, – признался Полянский.

– Человек ко всему привыкает, – философски заметил Данилов. – Правда, должен сказать, что это напрягает. Полгода еще как-нибудь, а через год можно и сдуться.

– Зато в провинции так тихо, пасторально… – Полянский мечтательно прикрыл глаза и улыбнулся. – Благодать!

– К вопросу о умилении провинциальными пасторалями… – Данилов отпил пива и продолжил: – Как поет один местный самородок: «Монаково, Монаково, счастья нету никакого…» Но конечно же лучшее из мнений – собственное. В Монаковской ЦРБ, кстати говоря, есть ставка врача-диетолога.

– Иди ты знаешь куда?! – обиделся Полянский.

– Уже-е-е? – Данилов встал, вроде бы собираясь уходить. – А то, что я не успел съесть, можно собой?..

– На вынос не угощаем! – отрезал Полянский.

– Тогда придется остаться, – вздохнул Данилов, опускаясь на диван.

Посидели хорошо. Умница Полянский не спрашивал ничего о поисках работы, понимал, что если Данилов сам не затрагивает эту тему, то, значит, так и надо. Устроится – расскажет.

Елена, к сожалению, вела себя иначе: продолжала ежевечерне интересоваться: «Ну, как там твои поиски?» Поиски не радовали, а вопросы – еще больше. Даже врачом приемного отделения устроиться не удавалось.

– Восемь мест за три года? Многовато, не находите? А за что вас из госпиталя уволили?

Данилов нервничал и оттого вел себя немного вызывающе. Кадровикам и руководителям это не нравилось. Дважды Данилову отказали, даже не раскрыв трудовую книжку. То ли выражение лица у него было несоответствующее, то ли уже нашли кого-то.

«Ну не на участок же идти!» – говорил себе Данилов и продолжал поиски, расширяя географию, обращаясь в более удаленные от дома стационары.

Через месяц поисков в голову закралась шальная идея о возвращении в Монаково (на сей раз – с ноутбуком и модемом) и продолжении поисков путем рассылки резюме. Во всяком случае, будет какая-то работа, рано или поздно и в Москве подвернется что-нибудь подходящее. Насчет того, что его возьмут обратно, у Данилова сомнений не было, ведь главный врач прямо сказал об этом.

Еще не приняв окончательного решения, Данилов спросил у Елены за ужином:

– А что бы ты сказала, если бы я вернулся в Монаково?

– Данилов, не глумись! – потребовала Елена. – Какое может быть Монаково?

– Я не глумлюсь, а серьезно рассматриваю подобную возможность.

Елена положила вилку с ножом на тарелку и сказала сыну:

– Поел, так иди, нечего слушать наши скучные разговоры.

– Я вообще не понимаю, в чем проблема? – удивился Никита, вылезая из-за стола. – Купить чистую трудовую книжку, вписать туда, что надо, поставить печати…

– Тоже купить? – спросил Данилов.

– Конечно! И никаких проблем!

– Спасибо, я подумаю над этим, – улыбнулся Данилов, а Елена, наоборот, нахмурилась, и Никита предпочел уйти к себе, не говоря больше ни слова.

Елена и Данилов немного посидели молча, обмениваясь взглядами. Первым нарушил молчание Данилов:

– Как-то не складывается в этот раз, вот я и подумал, что, может, пока поработать там, а по Москве рассылать резюме…

– Почему же ты сразу не рассылал их? – перебила Елена.

– Думал, что общаться вживую будет перспективнее, но уже понял, что это не так. Все равно сразу цепляются к скачкам с работы на работу и больше ничего слушать не хотят. Стереотипы, черт бы их побрал.

– А резюме…

– Рассылка много времени не занимает, рано или поздно куда-нибудь меня все-таки возьмут.

– Ты в этом уверен? – прищурилась Елена.

– А ты нет? – удивился Данилов.

– Пока я не вижу ничего ободряющего.

– Придет время – увидишь, – заверил Данилов. – Дай только срок!

– Дожить бы!

Настроение Елены портилось на глазах.

– Какие сегодня восхитительно вкусные овощи! – преувеличенно бодро произнес Данилов и положил себе на тарелку добавки.

– Обычная замороженная смесь, – не повелась на уловку Елена, – ничего особенного. Скажи-ка, Данилов, ты по-прежнему против того, чтобы я помогла тебе с работой?

– Да, – кивнул Данилов.

– То есть – принцип?

– Жизненная установка. – Данилов вспомнил последний визит к Полянскому и добавил: – Дао.

– Ах, дао! – побагровела Елена. – Дао-мудао!

– Лена, умоляю, не заводись! – попросил Данилов. – Мы сидим, разговариваем…

– Наслаждаемся напоследок общением! – Елена в сердцах не глядя стукнула рукой по столу, едва не попав по тарелке. – Значит, сами мы ничего не можем, помощи не хотим, а желаем в Монаково, так, что ли?!

– Не совсем.

– А выходит, что так! Нормальный человек с радостью бы принял помощь и давно бы уже работал! Но у тебя же установки! Ради них можно снова оставить меня в Москве и умотать в свое Монаково! Слушай, Данилов, ты там не подженился ли часом на какой-нибудь местной роковой красавице?! А?!

– На подушке своей я подженился! – огрызнулся Данилов.

Елена закрыла лицо руками и ринулась в ванную: сначала плакать, а затем умываться. За время ее отсутствия Данилов успел перемыть посуду и заварить чай, выбрал Еленин любимый – зеленый с жасминовыми лепестками.

Она вернулась раскрасневшаяся от эмоций и холодной воды, но спокойная. Достала из шкафчика заначенную к чаю пастилу (как не побаловать себя в промежутке между диетами) и спросила:

– Здесь будем разговаривать или?..

«Разговаривать» не порадовало. Данилов бы предпочел просто выпить чаю и поболтать на отвлеченные темы.

– Давай здесь, раз уж все на столе, – ответил он, разливая чай по чашкам.

– Скажи мне, почему ты так упорно отказываешься от моей помощи?

Было у Елены такое качество: заводить одну и ту же песню по нескольку раз. Данилов этого, мягко говоря, не приветствовал, но и поделать ничего не мог. Свои дурные привычки перебороть практически невозможно, а чужие и подавно.

– Я уже объяснял. Добавить мне нечего.

– Ради какого-то глупого, надуманного принципа ехать незнамо куда-то, заниматься незнамо чем… Неужели тебе без меня хорошо? Неужели ты по мне совсем не скучаешь?

«Началась демагогия, – констатировал Данилов. – Сегодня разговора не получится, получится монолог разгневанной женщины».

Надо отдать ей должное: на некоторое время она попыталась умерить свой гнев и соблазнить несговорчивого мужа радужными перспективами трудоустройства. Среди перечисленных вариантов промелькнул даже Главспас – мобильный спасательный отряд МЧС.

– Вот уж не думал, что твои возможности простираются так далеко, – заметил Данилов.

– Что там думать? – удивилась Елена. – Половина их врачей начинала на «Скорой».

– И туда можно с таким «трудовым анамнезом», как у меня? – не поверил Данилов.

– Ты – самозабвенный энтузиаст и бессребреник, – усмехнулась Елена. – Там такие всегда нужны.

Усмешка у нее получилась недоброй, насмешливо-снисходительной. Данилову стало обидно, и разговор окончательно зашел в тупик.

Елена не думала сдаваться. Попытки повлиять на Данилова возобновились на следующее утро, продолжились за ужином, потом был следующий день с новыми доводами и уговорами, потом еще один день, а потом Данилов оказался в пустой утренней электричке Москва – Монаково. Вещей у него на этот раз было изрядно: две больших сумки и одна средняя. Елена поклялась, что ничего из даниловских вещей перевозить принципиально не станет, поэтому пришлось нагрузиться «по самое не могу». Ничего, если отдыхать через каждые пятьдесят шагов, то вполне терпимо. Зато никому ничем не обязан.

Через проход от Данилова сидел у окна бородатый мужчина лет пятидесяти, уже изрядно прихваченный сединой, и слушал группу «Кино». Слушал по старинке – на портативном CD-плеере и без наушников. Правда, громкость на всю катушку не врубал, то ли благодаря воспитанию, то ли просто берег аккумуляторы, чтобы хватило на всю дорогу:

 
Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал,
Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал.
Мне, наверно, с утра нужно было пойти к врачу,
А теперь электричка везет меня туда, куда я не хочу.
Электричка везет меня туда, куда я не хочу.
Электричка везет меня туда, куда я не хочу…
 

«Как все в тему!» – восхитился Данилов, когда очередь дошла до этой песни. Он тоже поздно лег и рано встал. Только к врачу ему не было надо, потому что он сам был им.

Данилов пригляделся к седому бородачу: уж не видение ли посетило его на стыке сна и реальности? Но нет, попутчик был так же материален, как и сам Данилов, не исчез даже после того, как Данилов легонько ущипнул себя за ногу. Значит – просто совпадение.

 
В тамбуре холодно и в то же время как-то тепло,
В тамбуре накурено и в то же время как-то свежо.
Почему я молчу, почему не кричу? Молчу.
Электричка везет меня туда, куда я не хочу.
Электричка везет меня туда, куда я не хочу.
Электричка везет меня туда, куда я не хочу…[9]9
  Виктор Цой, «Электричка»


[Закрыть]
 

Электричка увозила Данилова туда, куда ему не особо хотелось, оттуда, где ему после нервотрепки последних дней не очень-то хотелось оставаться.

– Следуюшш… Х-химки – прохрипело в динамиках.

Бородатый меломан сменил диск. «You know that it would be untrue, You know that I would be a liar…» (The Doors, «Light My Fire») – запел Джим Моррисон.

Где-то на середине пути Данилову вдруг захотелось вернуться обратно, но он не поддался соблазну. Решил ехать в Монаково, значит, надо ехать в Монаково. Мужик сказал – мужик сделал.