Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"

Глава восемнадцатая
Сто двадцать четвертая статья

Прощались с интернами душевно, можно даже сказать, почти как с родными. Тимошин и Калымов радовались окончанию ссылки, а врачи отделения анестезиологии и реанимации тому, что не дали им никого угробить. Короче говоря, настроение было радостным, но в то же время немного лиричным. Провожающая сторона грустила, потому что за два месяца не нашлось ни одного кандидата в коллеги, а отъезжающая понимала, что такой свободы, как в Монаково, у них уже никогда не будет. Принцип «делай что хочешь, только не вреди» в Твери не прокатывал, там имели опыт работы с ординаторами и умели грузить их работой по самое не могу.

На последнее свое дежурство интерны принесли два вафельных торта, несколько пакетов с соками и гитару.

– Нас ждет вечер песни? – спросил Данилов.

– Конечно! – ответил Калымов и добавил: – Какой же дембель без гитары? Мы тихонечко, никого не побеспокоим.

Собственно, и мешать было некому: в отделении лежали два пациента в коме. Хоть на ухо кричи – все равно никакой реакции.

Праздновать начали в два часа, чтобы охватить как можно больше сотрудников отделения.

– Вы вообще-то ребята хорошие, – как и.о. заведующего отделением Цапникова не смогла обойтись без напутственного слова, пусть даже и краткого, – но что вы забыли в медицине, я так и не поняла.

– Да мы и сами не всегда знаем, – признался Калымов, переглянувшись с напарником. – Я вот, когда поступал, думал, что получу чистую непыльную профессию…

Первым начал смеялся Данилов, его примеру последовали все остальные, в том числе и сам Калымов.

– Ты еще про престиж вспомни! – вставил Тимошин, когда стихли.

Посмеялись еще, на этот раз покороче.

– Для престижа в наше время одного диплома мало, – посерьезнел Калымов.

«А он не так уж и безнадежен», – решил Данилов.

– …для престижа нужна ученая степень. Пусть даже и кандидатская.

Данилов вздохнул – разочаровываться в людях всегда неприятно, даже если очарование длилось всего секунду.

– Не переживайте, Владимир Александрович, – сказала Цапникова, неверно истолковав причину его вздоха, – вы еще молодой и докторскую успеете написать.

– Честно говоря, не горю желанием, Наталья Геннадьевна, – ответил Данилов. – И никогда не хотел.

– Почему? – удивился Тимошин. – Ведь приставка «к.м.н.» повсюду работает на имидж.

– Профессионализм на него работает, – «толсто» намекнул Данилов, – все остальное – мишура. Но на недалеких людей производит впечатление. Поначалу…

– А я иногда подумываю о аспирантуре, – Тимошин пропустил намек мимо ушей, – ведь можно учиться заочно, это не так муторно…

«Дурак дураком, а какие грандиозные планы! – восхитился Данилов. – Аспирантура, второе высшее образование… Для начала интубировать бы научился и «подключичку» ставить!»

– Кстати, Наталья Геннадьевна, – спросил он, – а что слышно с кадрами? Дадут ли нам кого-то взамен?

– Этот вопрос я задаю главному постоянно. И постоянно слышу: «Чтобы дать, надо где-то взять». Меня это уже так достало, как выражаетесь вы, молодежь, что и представить невозможно. Вот досижу до конца месяца – и уйду совсем. Оставит главный пленки расшифровывать, как обещал, – хорошо, не оставит – еще лучше. Сколько-нибудь надо и для себя пожить.

Сын Цапниковой имел собственный бизнес: торговал в розницу инструментами на нескольких строительных рынках, и потому жизнь на одну лишь пенсию ее не пугала. Работала Наталья Геннадьевна не столько ради денег, сколько давая выход своей энергии. Но когда три врача тянут на себе все отделение, запасы энергии, какими бы большими они ни были, рано или поздно иссякают.

– Вообще-то у вас не очень напряжно, – сказал Калымов. – С такой нагрузкой жить можно.

– Это как посмотреть, – сказал Данилов. – С одной стороны, операций и пациентов в реанимации мало, потому что много мы просто не потянем, есть предел возможностям. Ситуация наша ни для кого не секрет, поэтому всех, кого только можно, отправляют в Тверь, которая безропотно их принимает. С другой стороны, если проводить на работе по двадцать суток в месяц, то…

– Ордена нам всем надо дать! – перебила Цапникова.

– Мне лучше деньгами, – улыбнулся Данилов. – Я жадный, но не тщеславный.

– Вы не такой, Владимир Александрович, – покачал кудлатой башкой Калымов. – Про вас в больнице легенды рассказывают.

– Какие? – заинтересовался Данилов. – Ну-ка, ну-ка!

– А то вы не знаете. Говорят, что вас в Москве отовсюду выживали, потому что вы взяток не берете, поэтому вы сюда и переехали.

– Хорошая версия, – одобрил Данилов. – Мне нравится.

– Она соответствует действительности? – спросил Тимошин.

– Нет, но вам я открою правду. Я скрываюсь в Монаково от алиментов…

В дверь отделения дробно постучали, подергали за ручку и постучали снова. Данилов вышел из ординаторской посмотреть, в чем дело. «Свои», медики, так никогда не стучат, скорее всего самотек.

Открыв дверь, Данилов увидел женщину лет сорока, одетую в засаленный пуховик. Платок съехал вниз, волосы растрепаны, глаза заплаканные, губы дрожат. Как есть самотек – и к гадалке не ходи.

– Что тут у вас творится! Вы чудовища! Фашисты! Почему такое свинское отношение к людям?! Я в прокуратуру пожалуюсь!

– Где больной? – спокойно спросил Данилов, привыкший к эмоциям родственников.

– Лежит в приемном покое уже два часа! – Женщина зашлась в рыданиях. – Стеклил парник… ногу поранил… сосед перевязал, как мог, и привез… Он же помрет в приемном покое…

– Пойдемте посмотрим!

Через пустой коридор диагностического отделения (после четырнадцати здесь задерживаться было не принято) Данилов и женщина прошли в приемное отделение, где возле лежавшего на кушетке мужчины выясняли отношения два врача – приемщик Тишин и травматолог Бутаков.

«Дав сапога – пара», – подумал Данилов, недолюбливавших обоих коллег. Бутакову он даже как-то посоветовал не лезть в наркозные дела (тот начал давать рекомендации, что именно переливать оперируемому), а заниматься непосредственно операцией. Прозвучало грубовато: «Вы, Сергей Анатольевич, смотрите на ногу, которую оперируете, а не по сторонам», – но что делать, сам напросился.

Пострадавший страдальчески морщился, но в дискуссию не встревал, только переводил взгляд с одного доктора на другого. Окровавленное левое бедро было перетянуто резиновым жгутом, явно из автомобильной аптечки. Раны видно не было, ее прикрывали черные джинсы.

«Черные – это хорошо», – машинально отметил Данилов, на черном кровь не видна, и оттого не так страшно.

– Я еще раз повторю: я не обязан обрабатывать кровоточащие раны! – наседал на Тишина высокий и широкоплечий Бутаков. – Я возьму его в операционную после того, как вы сделаете то, что обязаны!

– Почему я должен обрабатывать хирургические раны?! – возмущался Тишин. – Открытая рана с кровотечением требует зашивания, то есть хирургического вмешательства, которое производится в операционной! Где она тут, а? Покажите мне ее!

– Речь идет не об операции, а о оказании первой помощи! Это обязанность приемного покоя! Вы за кровь особую надбавку получаете! Так что не хрен делать меня крайним! Обработайте, тогда возьму его в операционную.

– Не хрена считать мои надбавки! Если бы у нас был отдельный хирургический «приемник»…

– Но у нас его нет, так что вам придется отдуваться за всех!

На Данилова дискуссанты никакого внимания не обратили, точно так же, как на пациента. Когда тебе пытаются подкинуть чужую работенку, по сторонам смотреть некогда, сначала отбиться надо.

– А вам не придется?!

– Мне – нет! У меня, если хотите знать, некомплект операционных сестер!

– А у меня что, комплект!? Вы там в вашей травме совсем с ума посходили!

– Приглядите, пожалуйста, за мужем, – попросил Данилов женщину. – Мы буквально на минуту перенесем наш консилиум в соседнее помещение.

Он вывел, то есть вытолкал разом умолкнувших коллег в коридор и тихо, но внятно сделал им краткое внушение, смысл которого сводился к тому, что пациент совершенно не виноват в том, что попал в руки двух идиотов, по огромному недоразумению называемых врачами.

– Вам-то какое дело? – набычился Бутаков.

– Такое, – коротко ответил Данилов. – Сто двадцать четвертую статью напомнить?

(Уголовный кодекс РФ. Статья 124. Неоказание помощи больному

1. Неоказание помощи больному без уважительных причин лицом, обязанным ее оказывать в соответствии с законом или со специальным правилом, если это повлекло по неосторожности причинение средней тяжести вреда здоровью больного, – наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо исправительными работами на срок до одного года, либо арестом на срок от двух до четырех месяцев.

2. То же деяние, если оно повлекло по неосторожности смерть больного либо причинение тяжкого вреда его здоровью, – наказывается лишением свободы на срок до трех лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового).

– Везите в операционную! – отводя взгляд в сторону, буркнул Бутаков и ушел.

– А вам надо знать, что неприлично отправлять больного в отделение в окровавленных штанах и с зияющей раной! – сказал Данилов Тишину. – Срезать штанину, полить перекисью и наложить повязку – это ж минутное дело!

– Такого много, а в сутках двадцать четыре часа! – огрызнулся Тишин.

– С людьми же работаем! – укоризненно напомнил Данилов.

Как известно, глупо и бесперспективно искать в темной комнате черную кошку, если ее там нет. Взывать к тому, чего не существует (в данном случае к совести Тишина) было глупо и бесперспективно.

Через час в ординаторскую к Данилову явился Бутаков. По глазам и немного виноватому выражению его лица было видно, что он пришел мириться. Мириться – так мириться. Данилов мигнул Тимошину, мол, надо нам наедине пообщаться, сходи, покури пока. Он усадил Бутакова на стул, сам сел напротив и приготовился слушать.

– Мужик-то нормальный, и рана у него небольшая, ничего страшного, – начал Бутаков, – но вот баба его как с цепи сорвалась. На меня наорала, Пал Яклича в коридоре поймала, на него тоже накричала, сейчас пошла в администрацию скандалить.

– Имеет право, – ответил Данилов. – В другой раз сначала рану зашьете, а потом будете считаться, кто что должен делать. И келейно, с глазу на глаз.

– Ну, замкнуло меня, – поморщился Бутаков, – бывает. Я на Тишина вообще плохо реагирую, терпеть его не могу.

– Ваше право, я его тоже не очень-то люблю, но разве человеку, который ногу порезал, есть дело до ваших взаимоотношений с Тишиным или с кем-то еще?

– Нет, конечно, – согласился Бутаков. – Слушай, а что мы все на «вы» да на «вы»? Может на «ты» перейдем?

– Давай на «ты». – Данилову было все равно.

– Нехорошо, конечно, вышло. Но я ведь не на пустом месте завелся, у меня были причины…

– Сергей Анатольевич, я не главный врач, чтобы решать, кто и что должен делать, и не батюшка, чтобы грехи отпускать. Мне можно ничего не объяснять, даже и не нужно.

– Дело в том, что она собирается писать в прокуратуру…

– Ее право.

– …и вопит, что у нее есть свидетель – ты. Понимаешь?

– Понимаю.

Бутаков подождал, не скажет ли Данилов еще чего-нибудь, но не дождался и встал.

– Ты уж не топи своих, – попросил он. – В одном же котле варимся. Сегодня – я, завтра – ты.

– Со мной ничего подобного произойти не может. – Данилову не нравилось, когда его пугали или хотя бы делали многозначительные намеки подобного рода. – У меня принципиально иное отношение к людям.

– Рад за тебя. – Лицо Бутакова не выражало никакой радости, скорее обиду. – Ладно, я пойду.

«Если бы не угроза жалобы, то ты бы и не пришел, – неприязненно подумал Данилов, глядя на оторвавшийся с одного конца хлястик бутаковского халата. – Ладно, пришел и пришел. А теперь надо чуток расслабиться, пока есть такая возможность».

Подремать не удалось.

– Владимир Александрович, к вам пришла Мартыничева, – доложил Тимошин. – В коридоре ждет.

– Мартыничева? – удивился Данилов.

Ею оказалась сегодняшняя знакомая: та самая, по выражению Бутакова, сорвавшаяся с цепи.

– У меня к вам серьезный разговор, доктор. Здесь можно или пройдем куда?

– Тут. К нам нельзя посторонним. Тогда уж давайте познакомимся. Я – Владимир Александрович.

– Тамара Семеновна, – назвалась женщина и замолчала.

– Говорите же, – поторопил ее Данилов, – а то меня в любой момент могут отвлечь.

– Я поблагодарить пришла. – На глаза женщины снова навернулись слезы. – Спасибо вам, Владимир Александрович, за помощь, а то эти сволочи грызлись бы там до тех пор, пока Сережа кровью не изошел…

«Сволочи», сказанное про коллег, неприятно царапнуло слух, но Данилов воздержался от замечаний, учитывая то, что пришлось пережить Тамаре Семеновне. Это должно быть очень ужасно, когда близкий человек нуждается в срочной помощи, а врачи не хотят ее оказывать. Данилов на секунду представил себя и Елену в подобной ситуации. Он бы на месте Мартыничевой не только бы выражался бы гораздо грубее, но и морды обоим бы набил.

– Я хотела спросить, вы вот сами как считаете – это нормально? Так должно быть?

– Разумеется, нет, Тамара Семеновна. Муж-то как себя чувствует?

– Спасибо, хорошо. В палату положили, пока сказали, что на два дня, а там видно будет. А я ведь к вам, Владимир Александрович, пришла не только спасибо сказать, но и за поддержкой.

Мартыничева просительно, даже немного заискивающе посмотрела в глаза Данилову.

– Я жаловаться собралась. – Голос Мартыничевой отвердел, и послышалась в нем некая отчаянная решимость исполнить задуманное. – Не столько из-за мужа, а потому что нельзя так. Даже с кошками нельзя, не то что с людьми…

На взгляд Данилова это сравнение здесь было лишним. Какая разница: человек, кошка или канарейка? Живое же существо, а ко всему живому надо относиться одинаково бережно и внимательно. Вот только комаров, мух, тараканов и крыс не включал Данилов в свою программу, отчего до истинного джайнистского (джайнизм – одна из наиболее известных религий Индии, требующая от своих последователей уважения ко всем без исключения формам жизни, ввиду чего ревностные джайнисты при ходьбе подметают перед собой землю, чтобы ненароком не наступить на какую-нибудь букашку, и пьют только фильтрованную воду, чтобы вместе с водой никого не проглотить) совершенного просветления было ему еще далеко. Впрочем, Данилов к нему и не стремился.

– Вы со мной согласны?

Данилов молча кивнул.

– Тогда поддержите меня, – попросила Мартыничева. – Подтвердите, что так все и было. Я напишу сегодня все, как было, дам дочери перепечатать и завтра принесу вам на подпись. Вы завтра до скольки на работе будете?

– Давайте сделаем так, Тамара Семеновна, – после небольшой паузы предложил Данилов. – Вы напишите, что обратились ко мне, как меня зовут – вы уже знаете, фамилия моя Данилов…

– Данилов, – повторила, запоминая, Тамара Семеновна.

– Если меня спросят, я расскажу все, как было, никого выгораживать не стану, но вот жалобу мне подписывать не хочется. Как-то вот…

– Почему? – искренне удивилась Мартыничева. – Я ж только правду… И еще я думала, вы посоветуете, как именно все изложить, чтобы убедительнее было.

– Трудно объяснить… – замялся Данилов.

– Но ведь вы же не такой, как они! Вы же сразу вмешались, и все пошло как надо! Почему вы не хотите подписывать? Боитесь, что вам станут мстить? Или правду говорят, что ворон ворону глаз не выклюет?!

– Я никого не боюсь, я же не отказываюсь подтвердить…

– Это вы сейчас так говорите, чтобы отвязаться! А потом скажете, что я все выдумала! Эх вы, а еще…

«Клятву давали?» – подумал Данилов.

– …выглядите как хороший человек! А на самом деле такой же, как они! Тьфу!

Плюнула она не на халат Данилову, а на пол – пустячок, а не так обидно.

– Тамара Семеновна, может, вам успокаивающего?..

– Мне от вас ничего не надо! – выкрикнула Тамара Семеновна и убежала, сотрясаясь от рыданий и качаясь из стороны в сторону.

– Что такое? – из отделения выглянул встревоженный Калымов.

– Ничего особенного, – ответил Данилов, – просто нервы.

– А повод? – Как и положено будущему юристу, Калымов был въедлив.

– Я же говорил, что скрываюсь здесь от алиментов, – подумал Данилов. – Иногда меня находят и бывают эмоции.

Настроение у него испортилось. Идиотская, если разобраться, ситуация: помог людям и получил в награду плевок. Вроде как на пол, но на самом деле – в душу. И ведь он не отказывался, а непременно подтвердил бы, что стояли коллеги над нуждавшимся в срочной помощи пациентом и упоенно грызлись, ввиду чего пришлось призвать их к порядку посредством устного внушения. Но ставить свою подпись на жалобе – это как-то… неприемлемо, что ли. И не из соображений корпоративной этики (она единственная, общечеловеческая, а все остальное от лукавого), а просто потому, что невозможно. Одно дело – доложить о случившемся главному врачу или его заместителям, совсем другое – стать соавтором жалобы.

А если вникнуть, то какая разница в том, как и когда подтвердить правдивость написанного – подписью на жалобе или ответом на вопрос? В сущности, никакой. Почему бы тогда и не подписать? Потому что не годится врачу жаловаться вместе с родственниками на другого врача, пусть и обоснованно? Значит, все-таки «ворон ворону глаз не выклюет»…

Какой-нибудь гений психоанализа, восседающий в респектабельном, снизу доверху увешанном дипломами кабинете, расспросив Данилова, сумел бы авторитетно и убедительно разложить все по полочкам. Но во-первых, в Монаково не было психоаналитиков (вообще никаких), во-вторых, отлежав некоторое время в психиатрической клинике, Данилов зарекся иметь дело с психиатрами, психотерапевтами и психоаналитиками. Поэтому пришлось решать философскую проблему, беседуя с самим собой, а это не самый действенный метод.

В конце концов Данилов сформулировал свое кредо так: «Я за правду, но я не ябеда». Но он сразу же погряз в раздумьях насчет того, что можно называть ябедничеством, а что нельзя.

Но в хирургию очень удачно (если можно так выразиться применительно к ситуации) привезли парня с перфорировавшимся аппендицитом, и Данилову стало не до философии. Противный осадок, правда, на душе остался, который бывает у людей прямо ни в чем не виноватых, но косвенно причастных.

Утром, как только пришел Дударь, Данилов отправился в административный корпус к Елене Михайловне, приходившей на работу ни свет ни заря, самой первой. Там он рассказал не только о самом происшествии, но и о том, что возможны последствия в виде жалобы в прокуратуру, что супруга пациента настроена весьма решительно.

Елена Михайловна слушала не перебивая, только ахала и качала головой – когда понимающе, а когда и осуждающе. Когда Данилов закончил, она поблагодарила его за сознательность и пообещала «поотрывать головы» Тишину и Бутакову. Данилов подумал, что хуже оба они от этого работать не станут, поскольку головы используют исключительно для ношения колпаков. Тишин, пытаясь компенсировать свой невысокий рост, предпочитал колпаки высокие, накрахмаленные от души, которые шутники называют поварскими, а Бутаков носил на голове смятую зеленую шапочку, в тон своей пижаме.

«Все – точка! – сказал себе Данилов, выйдя из административного корпуса. – Feci, quod potui, faciant meliora potentes!» («Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше» – лат.)

Настроение, однако, не улучшилось, и приятного чувства, обычно сопутствующего выполнению того, что должен, тоже не было. Захотелось ужасного: напиться как следует и податься в охранники, в прекрасную профессию, где не существует ни философско-моральных проблем, ни прочих напрягов. Жизнь становится простой, как три копейки (была когда-то такая монетка). Пропуск есть – проходи, пропуска нет – давай стольник и проходи, нет ни пропуска, ни денег – не пущу! И еще охранники порой ворчат, жалуясь на жизнь и не понимая своего счастья.

Под воздействием морозного воздуха желание уйти в охранники быстро исчезло, чего нельзя было сказать о желании выпить. «Хрен тебе, Вольдемар! – обломал себя Данилов. – Ты теперь можешь пить, только пребывая в хорошем или хотя бы нейтральном расположении духа. Надираться в депрессии тебе категорически противопоказано!»

Искушение немного посопротивлялось, но к моменту ухода с работы пропало окончательно.

Данилов сдался Дударю, попрощался с интернами, которые сегодня уезжали в Тверь, и направился было в раздевалку, но в коридоре его перехватила Мартыничева.

В левой руке она держала пакет с полустершейся надписью «METRO». Там, судя по виду, лежало что-то увесистое, похожее размерами на пачку бумаги формата А4.

«Это жалоба такая? – ужаснулся про себя Данилов. – Или сотня копий во все-все-все инстанции, включая Европейский суд по правам человека и Всемирную медицинскую ассоциацию?»

– Здравствуйте, Владимир Александрович, а я жду и думаю, вдруг вы уже домой ушли! – обрадовалась она. – В общежитие как-то неудобно, да и потом вы спать, наверное, сразу ложитесь…

Данилов не стал удивляться и спрашивать, откуда Тамаре Семеновне известно, где он живет. В Монакове такой вопрос звучал бы глупо.

– Доброе утро, Тамара Семеновна, – ответил он. – Как ваш муж?

– Спасибо, ночью спал, нога побаливает, правда. Владимир Александрович, а можно вас сюда, в уголочек?

– Можно, – согласился Данилов.

Они отошли.

– Вы меня, Христа ради, извините, я вчера вела себя как последняя дура! – взмолилась Тамара Семеновна. – Нервы сдали, вот и понесло меня… У меня же щитовидка, чуть что – так сразу в слезы. Не сердитесь, умоляю! Я всю ночь не спала, себя корила – вы мне помогли, а я вам нагрубила, да еще и под ноги плюнула!

– Не переживайте вы так, Тамара Семеновна, все нормально. – Данилов постарался улыбнуться как можно радушнее. – Нервный срыв в подобной ситуации естественен, и я это прекрасно понимаю. Руководство я, кстати говоря, поставил в известность. Может, меры какие примут.

– Горбатого только могила исправит, – отмахнулась Тамара Семеновна. – Так вы на меня не сердитесь?

– Нет.

– Нисколечко?

– Нет, – рассмеялся Данилов. – Хотите, на руководстве по анестезиологии поклянусь?

– Я вам верю, – посветлела лицом Тамара Семеновна, поняв, что Данилов действительно не сердится. – Спасибо, Владимир Александрович. Если так, тогда примите, пожалуйста, маленький подарок.

– Подарок? – Чего-чего, а этого Данилов не ожидал.

– Пустяк, но от чистого сердца. Если вы не возьмете, я буду переживать и думать, что вы все еще сердитесь, – зачастила Мартыничева, пихая в руки Данилову пакет. – Свое, домашнее, не покупное какое-нибудь…

– Сало, что ли? – догадался Данилов.

В Монаково сало традиционно заворачивали в полотенца или какую-то другую чистую материю, чтобы оно не задыхалось.

– Сало, сало, свое, домашнее!

– Да тут килограмма три, если не больше, – оценил Данилов, взвешивая пакет в руке. – Слишком шикарный подарок, вы не находите?

– Сто грамм нести – только позориться! – ответила Тамара Семеновна. – Дед мой говорил, что гостинец должен быть не на один зубок. Сейчас придете домой, нальете себе водочки холодной с устатку, отрежете сальца…

– …и понесется душа в рай! – закончил Данилов, поняв, что отказаться не удастся, а если и удастся, то выглядеть это будет так, будто он все же сердится, и потому лучше не отказываться. – Спасибо вам…

Настроение моментально улучшилось, а раз так, то можно было позволить себе небольшой праздник. По дороге Данилов купил пол литровую бутылку водки, двухлитровый пакет томатного сока и головку чеснока. Здесь, в Монаково, за неимением холодильника он привык покупать всего мало.

– Еще бы приятную компанию, – озвучил вслух свое заключительное желание Данилов, осторожно спускаясь с обледенелого магазинного крыльца.

Если уж начало складываться хорошо, то так и продолжится: на подходе к общежитию он услышал рокот тяжелого металла, а именно «Still Loving You» «Скорпионов» («Still Loving You» – рок-баллада, ставшая визитной карточкой легендарной немецкой рок-группы Scorpions, выпущенная в альбоме «Love at First Sting» в 1984 г.). Это означало, что приятная компания сегодня не работает, уже проснулась и отдыхает.