Текст книги "Склиф. Скорая помощь"

Прораб

Когда уходит в отпуск главный врач или директор, все сотрудники обычно радуются. Как за любимое начальство, которое наконец-то получило возможность отдохнуть немного от трудов праведных, так и некоторым послаблениям в режиме, неизбежно возникающим в отсутствие Больших Боссов. Но первая причина все же доминирует. Наверное. Больших Боссов не ждут из отпусков с нетерпением. Наоборот, часто говорят: «пусть подольше отдыхает».

Когда уходит в отпуск завхоз или заместитель директора по хозяйственным вопросам (в Склифе, кстати говоря, вопросы назывались не «хозяйственными», а «общими»), то его возвращения с нетерпением ждут все. Буквально начиная со второго дня отпуска, если не с первого. Больно много вопросов «замыкается» на Главных по Хозяйству. Без них учреждения едва ли не сиротеют.

Заместитель директора НИИ имени Склифософского по общим вопросам Арсений Георгиевич Байташев перед уходом в отпуск, как и подобает человеку ответственному, разгребал все завалы и старался переделать все дела. Чтобы, значит, на песчаный пляж с чистой совестью. И еще наперед указания всем раздавал, чтобы в его отсутствие никакие процессы не останавливались.

Весь Склиф знал за Байташевым такую привычку, и потому заведующий патологоанатомическим отделением Тутубалин совершенно не удивился визиту очередного подрядчика-прораба.

– Здравствуйте, Виктор Васильевич! – подрядчик сверкнул белозубой улыбкой и протянул Тутубалину руку. – Меня зовут Артур, я прораб. Арсений Георгиевич поручил мне составить смету на замену коммуникаций в вашем корпусе.

– Так трубы у нас вроде не старые, – сказал Тутубалин, пожимая жесткую, как деревяшка, ладонь.

Сам Артур тоже был как рубленный топором из большого полена. Грубоватые, хоть и почти правильные черты лица, коротко стриженная голова с оттопыренными ушами сидела прямо на плечистом туловище, прекрасно обходясь без такого излишества, как шея. Туловище было длинновато, а ноги – коротковаты и от колен расходились иксом.

– Не старые, – согласился Артур. – Но металлические. А мы будем ставить пластиковые. Это на века. Внукам вашим останется.

«Не дай бог!», – подумал Тутубалин, совершенно не желавший, в отличие от множества дедушек, чтобы четырехлетний внук Сережа пошел по его стопам. Пусть уж лучше в юристы, или в финансисты, или в артисты подастся.

– Но это пока слова! – Артур снова сверкнул улыбкой. – Подпишет директор – вот тогда будут дела. Арсений Георгиевич сказал: «Пока я в отпуске, Артур, просчитай-обсчитай все, не торопясь, приеду и сразу решим».

– Просчитывайте, – разрешил Тутубалин. – От меня какая помощь нужна?

– Сегодня мне подвал осмотреть надо, какая там разводка и вообще, а завтра-послезавтра с мастерами спуститься и конкретно уже порешать… Распорядитесь, пожалуйста, чтобы нас туда пустили.

– Распоряжусь. А вас интересует только подвал?

– Только подвал, – подтвердил Артур. – По этажам вопросов нет, все по плану ясно, до какого места чего тянуть. А с подвалом надо разобраться…

Тутубалин перепоручил прораба заботам старшего лаборанта Дорофеевой и забыл о нем.

– Чувствую я, Виктор Васильевич, что ремонт у нас будет знатный, – сказала в конце следующего дня Дорофеева.

– Почему?

– Такие респектабельные мужики с прорабом нашим по подвалу лазят – умереть не встать. Такие копеечным ремонтом заниматься не станут.

– Какая, к черту, разница, Надюш? Копеечный – не копеечный. Мне, например, все равно, а нашим «пациентам» тем более. Только бы лучше вместо этих вечных труб, которые небось стоят как золотые, если не дороже, нам бы мебель приличную купили вместо этой, саморазваливающейся!

Тутубалин в сердцах хлопнул ладонью по своему столу. Дорофеева потупила взор и едва заметно улыбнулась. У нее было свое мнение в отношении регулярных процессов, приведших стол заведующего отделением в столь плачевное состояние.

– Или ты, Надюша, на кого-то глаз положила?

– Может, и положила… – Дорофеева игриво передернула плечами, что для нее означало высшую степень кокетства, и ушла.

Замена металлических коммуникаций на вечные планировалась в нескольких корпусах. Белозубый Артур со своими сподвижниками осмотрел также подвалы лабораторного корпуса, рентгенархива и «донорского» корпуса, полностью реконструированного несколько лет назад. В рентгенархиве забеспокоились – что, мол, за люди, уж не террористы ли какие место для закладки взрывчатки присматривают, и позвонили исполняющему обязанности Арсения Георгиевича.

– Какому террористу на хрен сдался ваш… рентгенархив? – грубо ответил исполняющий обязанности, только что получивший нахлобучку от директора института за ненадлежащее исполнение. – Я понимаю еще под клинико-хирургический корпус взрывчатку положить, а вы-то кому нужны? Я бы сам ваш корпус взорвал бы, чтобы на его месте что-нибудь путное построить!

Медсестра, заведовавшая архивом, когда-то в незапамятные времена, еще при Брежневе, начинала свою трудовую деятельность в медпункте металлургического завода «Серп и молот» и вынесла оттуда не только богатейший запас нецензурных слов, но и умение сочетать их самым неожиданным образом. Кратко проговорив исполняющему обязанности некоторые аспекты, касающиеся его родословной и его появления на свет, заведующая архивом бросила трубку, достала из ящика стола тонометр и стала измерять свое артериальное давление. Она была одинокой и очень боялась инсультов, то есть не столько инсультов, сколько беспомощности, которую они вызывали.

В понедельник Артур приходил знакомиться.

Во вторник Артур осматривал подвалы с какими-то мужчинами, действительно респектабельными на вид, тут Дорофеева нисколько не соврала.

В среду Артур осматривал подвалы с другими мужчинами, но тоже респектабельными на вид.

После этого он больше не приходил, а в понедельник началось интересное.

В половине девятого утра на территорию Склифа попыталась проехать замызганная и обшарпанная «газелька», груженная печеньем и вафлями. Плохо говорящий по-русски водитель объяснил охранникам, что привез товар на склад и совал им в суровые лица мятый лист бумаги с нарисованной на нем схемой проезда. Охранники связались с пищеблоком, выяснили, что никто не ждет сегодня ни печенья, ни вафель, и велели водителю убираться на все четыре стороны и не загораживать проезд. Водитель снова затряс схемой проезда. Охранники пригрозили милицией. Водитель отъехал в сторонку и принялся названивать кому-то по мобильному.

В девять пятнадцать приехал «ЗИЛ» с обувью.

– Я на склад в девятый корпус.

– В девятом корпусе совсем другой склад, – цинично пошутил охранник и посоветовал: – Вали отсюда.

«ЗИЛ» тормознулся позади «газельки». Водитель, точно так же, как и первый, стал куда-то названивать.

К десяти часам грузовиков было уже шесть. Печенье с вафлями, обувь, макароны-вермишель, автозапчасти, краски-лаки, электротовары.

– Колян, я чёта не догоняю, – сказал один охранник своему боевому товарищу и напарнику, – по ходу, где-то рядом супермаркет открывается.

– Да небось там, где «Макдоналдс», Толян, – ответил боевой товарищ и напарник, – а эти м. звоны адрес перепутали.

– Кругом бардак! – резюмировал Колян, сплевывая влево.

– И не говори, брат, – согласился Толян, сплевывая вправо.

В десять двадцать на серебристой «Тойоте» подъехал владелец печенья и вафель.

– Вы что тут, братва, совсем оборзели, б…?! – без разгона погнал он на охранников. – Совсем…? Груз, б…, не пропускаете, б…! А за простой машины, б…, кто мне, б…, заплатит?!

Охранники на том же языке посоветовали остыть и проваливать.

– Как так?! – еще больше вспылил владелец печенья и вафель. – А куда мне товар девать?!

Циник Колян сказал куда. Его менее циничный напарник Толян добавил:

– А что не влезет – отдай в детский дом. Безвозмездно.

– Да я вашу маму…! – владелец печенья и вафель попытался открыть ворота самостоятельно.

Несколькими секундами позже он лежал, уткнутый лицом в асфальт, а Колян сидел у него на спине и застегивал наручники на его вывернутых назад руках. Заодно и перечислял, с кем из родственников владельца печенья и вафель он вступал в половую связь и с кем намерен вступить в ближайшем будущем. Толян вызывал по рации наряд полиции.

Наряду передали сразу двоих – владельца печенья и вафель и владельца красок-лаков, который повел себя так же грубо и агрессивно.

– Магнитный день! – сказал Колян, сплевывая влево.

– Он самый, брат, – согласился Толян, сплевывая вправо.

Торговец автозапчастями оказался самым спокойным и самым вменяемым. Он сумел объяснить охранникам, что в прошлый вторник снял у местного завхоза по имени Артур склад под свой товар в восьмом корпусе, там, где рентгенархив. Заплатил наличными за три месяца вперед и вот сегодня привез товар.

– А договор у вас есть? – спросил Толян.

Он был юридически грамотным, потому что недолгое время проходил в судебных исполнителях. Торговец автозапчастями разговаривал вежливо, не быкуя. Такому человеку хочется помочь. Какой привет, на столько тебе и ответят.

– Ну это же не совсем официально, – замялся торговец автозапчастями, – потому и цена такая. Артур сказал, что, если что, он все уладит.

– Так пусть улаживает!

– Да я ему уже второй час названиваю, а он все недоступен!

Торговец автозапчастями достал из кармана мобильный, потыкал в кнопочки, послушал и вздохнул.

– Опять недоступен!

– Чёта сдается мне, что вас всех накололи, – сказал Колян.

– Ну как же так! – заволновался торговец автозапчастями. – Он же всех тут знал, его везде пускали.

Артур, средних лет, плотный такой, брюнет, с залысинами, левый глаз слегка косит…

На следующий день, человека подходящего под это описание, искали два оперативника, которых (ох уж эти вечные совпадения!) звали Николаем и Анатолием. Оперативники первым делом пообщались с Инессой Карповной, затем обошли институт (разумеется – никого не нашли), позвонили Арсению Георгиевичу, отдыхавшему в далеком индийском штате Гоа, который, конечно же, никакого такого Артура не знал, и вернулись в отдел кадров. Оставили всем сотрудницам визитки и попросили «в случае чего сразу же дать знать».

– Кто-то из ваших явно в сообщниках, – повторяли они до тех пор, пока Инесса Карповна не потеряла терпение.

– Ну и что с того, молодые люди?! – гаркнула она. – Вы что, думаете, что если мы специалисты по кадрам, так в душу каждому можем заглянуть?! Чужая душа, да будет вам известно, – потемки! И чего ради вообще весь этот сыр-бор? Когда у нашего врача Галушкиной прямо из приемного отделения украли сумку с кошельком, ключами от дома и мобильным телефоном, такого ажиотажа не было! А тут, видите ли, один жулик надул других жуликов и наша уважаемая милиция, которая теперь полиция, так хочет его поймать и посадить! А я бы дала ему медаль! Да-да – медаль! Чтобы неповадно было всяким аферистам арендовать складские помещения на территории нашего института! В морге они печенье вздумали хранить! Дешевый склад нашли и обрадовались! А ведь еще Александр Сергеевич Пушкин предупреждал, что за дешевизной гнаться не следует! Действовали в обход закона, арендовали помещения «левым» образом, так получайте, что заслужили!

– У нас заявления от потерпевших, – сказал оперативник Николай.

– Сходите с ними в туалет! – посоветовала Инесса Карповна.

– Если бы они не были зарегистрированы, то мы бы так и сделали, – ответил оперативник Анатолий. – Нам тоже мало радости бегать по вашему институту и сотрясать воздух.

– Мы прекрасно понимаем, что таких типов можно взять только на горячем, – добавил Николай.

– Но нам поручили и мы обязаны отработать, – закончил Анатолий. – Вы хотя бы на пятиминутке предупредите коллектив, чтобы обо всех таких вот никому не знакомых прорабах немедленно сообщали нам. Остальное – наше дело.

– Завтра же сама сообщу! – заверила Инесса Карповна, прикладывая правую ладонь к левой груди. – Лично! И номера телефонов ваши всем дам.

– Номера не столь важно – можно и по «ноль два». Главное, чтобы позвонили не теряя времени.

Инесса Карповна, будучи женщиной честной и ответственной, сдержала свое обещание. Пришла, сообщила, дала номера телефонов и призвала, протянув руки вперед:

– Люди! Будьте бдительны!

Люди вняли призыву и усилили бдительность. В течение двух недель полиции были сданы три «настоящих» прораба, ходивших по Склифу с ведома и разрешения администрации, новый инспектор госпожнадзора, весьма подходящий под знакомое всем описание прораба Артура, и только что устроившийся на работу в патологоанатомическое отделение фельдшер-лаборант, сдуру перепутавший корпуса (с кем не бывает) и явившийся в рентгенархив. Заведующая рентгенархивом коварно заперла его в своем кабинете и до приезда полиции уговаривала через дверь вести себя хорошо и ничего не ломать, чтобы не добавить к уже «заработанным» статьям Уголовного кодекса еще одну.

С фельдшером-лаборантом удалось разойтись, что называется, «малой кровью», то есть небольшим, локальным скандалом. Прорабы вообще не возмущались, точнее – не выказывали своего законного возмущения из боязни потерять выгодный заказ. А вот майор из госпожнадзора вознегодовал и устроил образцово-показательную проверку, при которой было выявлено огромное количество нарушений. Нарушения, как известно, можно найти повсюду и везде, было бы желание, а желание у майора, принятого за преступника, было огромное. Потрясая актом, словно мечом или палицей, явился он в кабинет к Арсению Георгиевичу, уже вернувшемуся с пляжей Гоа, и угрожал закрытием института в случае неустранения и невыполнения. Арсений Георгиевич внимательно выслушал майора, так же внимательно прочел акт, вернул его майору и поинтересовался, как именно представляет себе уважаемый гость закрытие Склифа и не лишится ли он (в смысле – уважаемый гость, а не Арсений Георгиевич) своей должности вместе со званием и полагающимися к нему погонами? Майор слегка остыл, подумал, представил, остыл совсем, порвал акт и написал новый. С двумя мелкими нарушениями, не зря же ведь, в конце концов, приходил. Взаимопонимание скрепили двумя рюмками коньяка, после чего неприятный инцидент был предан забвению.

Месяцем позже мужчина по имени Георгий, тоже средних лет, тоже плотный, тоже брюнет с залысинами и тоже слегка косящий левым глазом, «кинул на бабки» пятерых оптовиков, желавших арендовать по очень привлекательным ценам складские помещения на территории клинической больницы имени Боткина. Но это уже совсем другая история, не имеющая к Склифу ровным счетом никакого отношения.

Нет противоядия от любви

Они жили долго и счастливо и умерли в один день…

Заезжено, не так ли? Настолько заезжено, что сразу же встают перед глазами прекрасный Принц и не менее прекрасная Принцесса, положительные герои детских сказок. Умерли в один день многие, возьмите хоть Тристана с Изольдой, хоть Ромео с Джульеттой, но требовалось еще и прожить вместе долго и счастливо. В этих трех словах «вместе», «долго» и «счастливо» и кроется главная закавыка. Прожить вместе недолго и счастливо – удается многим, а вот чем дальше в лес, тем больше пеньков, о которые так и тянет споткнуться.

Впрочем, те, кто жил долго и счастливо и умер в один день («Как это пошло!» воскликнул бы Оскар Уайльд), в этой истории не участвуют. Участвуют в ней те, кто решили умереть в один и тот же день, после чего и получили возможность прожить вместе долго и счастливо.

Абсурд, скажут некоторые? Никакого абсурда!

Сказка? Чистой воды правда, правдивее и быть не может, только имена и фамилии изменены, чтобы любопытные и любопытствующие не мешали счастью влюбленных, а романтические натуры не расстраивались, если вдруг обнаружится, что у влюбленных чего-то там не заладилось. Жизнь непредсказуема, но почему-то хочется верить в то, что все у них (под «ними» имеются в виду герои этой истории) хорошо. И будет хорошо.

Итак, они решили умереть в один и тот же день… А если бы не решили, то могли бы и не познакомиться, ведь ничего общего, кроме Склифа, у них не было. Впрочем, лучше по порядку. Даму галантно пропустим вперед, то есть начнем с нее.

Жила-была (как все-таки трудно съехать со сказочной колеи!) девочка Катя. Она была из тех Кать, которые имя «Екатерина» воспринимают как оскорбление и требуют, чтобы их называли Катеринами. Можно – Катя, можно – Кэт, можно – Кэтти или Кити, особо приближенным может сойти с рук даже простецкое «Катюха», но за Екатерину сразу в глаз. Реально или фигурально, но сразу и резко. Что ж – их право. Каждый человек волен зваться так, как ему хочется. Некоторые вон зовутся «Генеральными Магистрами Астральных Галактик» и ничего. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы, как говорится, с боеприпасами не играло.

Девочка Катя росла умной и серьезной девочкой. Умной и серьезной девочкой расти очень трудно, безалаберной дурой куда легче. Кто сомневается – может убедиться на своем опыте или спросить у подруг. Девочка Катя не ходила в садик, потому что бабушка-педагог решила дать внучке индивидуальное, простите – не индивидуальное, а эксклюзивное домашнее воспитание. Домашнее воспитание – это очень трудно (для ребенка, разумеется), гораздо труднее, чем расти умной и серьезной, а если уж домашним воспитанием занимается родственник-педагог, тот тут уже вешаться впору, потому что пережить подобное удается не многим.

Девочке Кате удалось. Она пережила и домашнее воспитание, и бабушку. В хрупкое, почти прозрачное от худобы тело мать-природа вложила железный характер и стальную, если не титановую, волю. Девочка Катя могла при желании завязаться в морской узел, настолько гибкой она была, но, с другой стороны, она была несгибаемой. Для упрямых людей существует два мнения – свое и неправильное. У девочки Кати было только свое. Все остальные мнения она игнорировала.

– Что за ребенок! – восклицала бабушка, картинно заламывая руки (в юности она мечтала стать актрисой). – Сдохнет, а на своем настоит.

Бабушка и не подозревала, насколько верной была ее характеристика. Катя не просто любила или старалась настоять на своем. Поступала так, как хочется – или никак.

До конца второго курса (училась Катя не в каком-нибудь гламурно-рафинированном заведении, а в Московском строительном университете) всегда поступать по-своему получалось, потом начались сбои. Конфликт с преподами обернулся срочным оформлением академического отпуска (медицинское прикрытие обеспечила мама-логопед, то есть почти врач), излишняя категоричность в общении привела к разладу в отношениях с бойфрендом, а лучшая подруга поторопилась выйти замуж (имелась на то веская причина) и за считаные недели отдалилась от Кати.

Жизнь дала трещину, и залатать эту трещину не было никакой возможности. Да и желания, если уж говорить начистоту, тоже не было. Родители намекали насчет того, что надо менять характер, непрестижные работы курьером и промоутером (а кем еще работать недоучке, не финансовым же директором) не приносили никакого удовлетворения, напротив – уничтожали последние остатки самоуважения, все мужики виделись Кате обидчивыми козлами, а все женщины тупыми курицами. А тут еще и волосы на ногах, до сих пор почти незаметные, ударились в буйный рост. В общем, причин для расстройства было много. И ладно бы только расстройство, расстройство как-нибудь еще можно пережить, но жизненная перспектива рисовалась Кате унылой, безрадостной, заполненной ежедневным, ежечасным, ежеминутным насилием над собой. Да тут еще Кастанеда под руку подвернулся…

Судьбоносное решение, пожалуй – самое важное в жизни, Катя приняла не скоропалительно, а обдуманно. Оценила актив и пассив, подвела безрадостный итог, осознала, что жить такую жизнь – это только мучиться, и решила. Решив, стала искать способ.

Прыжки с высоты отпали сразу же, потому что уйти хотелось красиво. Разбиться в лепешку – брр! А если не повезет, то можно остаться на всю жизнь беспомощной инвалидкой. То-то радости.

По той же причине отпало и повешение. Не хотелось болтаться на веревке с вывалившимся языком и синюшно-багровой физиономией, да еще и с грязными трусами.

Застрелиться из отцовского ружья было бы подло. Бедного папу потом по следователям затаскают. Почему не хранил ключи от железного шкафчика с оружием в недоступном месте и так далее. Да и эстетики в размазанных по стенке мозгах тоже мало. Опять же, срочный ремонт будет родителям совсем некстати…

С камнем на шее в омут? Ну этот вариант мелькнул в голове и тут же был отвергнут. Кормить собой рыб и прочих мутантов в грязной Москве-реке? Нет, лучше уж повеситься. По крайней мере, похоронят целой.

Так вот, методом исключения и дошла Катя до медикаментозного способа, как наиболее эстетичного и наименее болезненного. Уснуть и не проснуться – разве это не счастье? И выйдет красиво, почти как у Гумилева, любимого Катиного поэта:

 
«Улыбнулась и вздохнула,
Догадавшись о покое,
И последний раз взглянула
На ковры и на обои.
Красный шарик уронила
На вино в узорный кубок
И капризно помочила
В нем кораллы нежных губок.
И живая тень румянца
Заменилась тенью белой,
И, как в странной позе танца,
Искривясь, поникло тело.
И чужие миру звуки
Издалека набегают,
И незримый бисер руки,
Задрожав, перебирают.
На ковре она трепещет,
Словно белая голубка,
А отравленная блещет
Золотая влага кубка»[4]4
  Н. Гумилев. «Самоубийство».


[Закрыть].
 

Трепетать на ковре – это уж слишком. Достаточно заснуть в своей кровати, лежа на спине и вытянув руки вдоль тела. Такая простая, естественная и в то же время торжественная поза.

Определившись с методом, начала подбирать средство, что в наше время (спасибо неусыпно бдящей Федеральной службе Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков!) оказалось довольно-таки сложно. Лучше всего подошло бы сильнодействующее снотворное, да где его столько взять? Всеведущий Интернет и купленный в магазине медицинской книги фармакологический справочник помогли Кате остановить выбор на таблетках, снижающих артериальное давление. Оп – и хлоп! И купить их можно было без рецепта, и стоили они недорого, пятисот рублей хватило с лихвой.

Летальную дозу Катя рассчитывала не на свой пятидесятивосьмикилограммовый вес, а на восемьдесят килограмм. Чтобы уж наверняка. Травиться решила натощак, чтобы всасывалось быстрее и лучше (зачем тянуть с хорошим делом?), поэтому любимыми заварными пирожными объелась накануне. Утром ушла из дома вроде как на работу, развозить по заказчикам элитные чаи, погуляла минут сорок по родному Бескудникову, а в половине девятого вернулась в пустую квартиру. Походила по ней, посмотрелась в зеркало – не обновить ли макияж, но потом решила не обновлять. Все равно после будут гримировать. Катя знала, что покойников перед похоронами гримируют.

Черкнула родителям короткую записку: «Мама, папа, я вас очень люблю, но жить мне незачем» – и начала выдавливать в чашку таблетки из блистеров. Давила-давила, как булгаковский Шариков котов, и наконец закончила. Потрясла в воздухе онемевшими пальцами («мы писали, мы писали, наши пальчики устали»), сходила на кухню за водой и приступила к процессу.

Процесс растянулся на полчаса, потому что с непривычки таблетки глотались плохо, да и ком в горле стоял. Но ничего, терпение и труд все перетрут. Проглотив последнюю, Катя встала из-за стола, чтобы лечь на кровать и заснуть вечным сном, но желудок внезапно запульсировал, комок в горле превратился в спазм и Катю крайне неэстетично вырвало на ковролин. А еще в этот момент хлопнула дверь и из прихожей донеслось удивленное:

– Катя, ты дома? Ты что – заболела?

Что мама забыла дома (видимо, что-то важное, раз вернулась), Катя так и не узнала. Но это и неважно, важно, что вернулась, сразу все поняла и вызвала «Скорую помощь». Доктор приехал опытный, бывалый, поэтому обольщаться стабильным Катиным состоянием не стал и в лепет насчет того, что она «случайно перепутала» гипотезивный препарат с витаминами (кто, интересно, жрет витамины горстями?) не поверил. Во-первых, неизвестно, сколько таблеток осталось внутри. Сейчас все вроде бы ничего, а как всосутся… Во-вторых, налицо суицидальная попытка, подтвержденная в письменной форме (Катина мама дала ему прочесть записку), а самоубийцы-неудачники подлежат непременной госпитализации. Чтобы повторно не попробовали бы покончить с собой.

Кате промыли желудок. Варварская, пыточная процедура. Однократная (и не доведенная до конца) попытка анального секса, предпринятая по настоянию бывшего бойфренда, не шла ни в какое сравнение с промыванием. Засовывают в тебя длиннющую кишку, льют туда литрами холодную воду до тех пор, пока тебе не начинает казаться, что ты вот-вот лопнешь, заставляют выдать все залитое обратно… И так несчетное количество раз. Доктор попался добросовестный, «мыл» как положено и даже лучше того. Промывание желудка в подавляющем большинстве случаев благотворно действует и на мозги. Почему так происходит, наука еще не установила, но когда-нибудь непременно установит. К тому моменту, когда доктор сказал: «Достаточно», Кате очень хотелось жить. Разумеется, при условии, что ей больше никогда не станут промывать желудок. Катя злилась на себя, а еще ей было стыдно перед мамой и перед доктором. Перед мамой, потому что устроила ей ни за что такой вот «сюрприз», а перед доктором потому, что отвлекла его от важных дел. Ему бы сейчас делом заниматься, спасать и лечить тех, кому по-настоящему плохо, а он тут с ней дурью мается. Поэтому согласилась госпитализироваться сразу, не доводя до уговоров и увещеваний. В больницу, так в больницу, тем более что добрый доктор разъяснил разницу между психиатрическим и психосоматическим отделением, и выходило, по его словам, что «психосоматика» есть не что иное, как санаторий, устроенный добрыми людьми для таких «приколисток», как Катя. И для приколистов тоже, потому что психосоматические отделения по гендерному признаку не разделяются. В отличие от психиатрических. Правда, палаты в «психосоматике» все же подразделяются на женские и мужские, как и везде.

Доктор потыкал пальцем в наладонник и объявил:

– Едем в Склиф!

В Склиф, так в Склиф. Кате было все равно куда, лишь бы не смотреть в мамины глаза, полные горя, и не встречаться вечером с папой.

Двадцатичетырехкоечная «психосоматика», официально называемая соматопсихиатрическим отделением, оказалась маленькой, уютной и совсем не страшной. Лечащий врач Лариса Эрнестовна не столько интересовалась причинами, толкнувшими Катю на попытку самоубийства, сколько болтала о том да о сем. Лариса Эрнестовна вообще оказалась ужасной болтуньей. Начнет говорить – не остановишь. Заведующая отделением Нина Сергеевна была построже и посерьезнее, но тоже располагала к себе. Уколов, которых Катя, несмотря на свою взрослость, боялась, ей не назначили, ограничились таблетками и психотерапией. Психотерапия была индивидуальной (непринужденная беседа с разговорчивой Ларисой Эрнестовной) и групповой (каждый рассказывает о своих проблемах, остальные слушают и комментируют). Групповые занятия нравились Кате меньше. Не хотелось выворачиваться наизнанку на людях, не хотелось вникать в чужие проблемы. Она попыталась было отказаться от групповой психотерапии, но Лариса Эрнестовна уговорила этого не делать, сказав, что тогда все лечение пойдет насмарку. Насмарку Катя не хотела, она хотела вылечиться. Пришлось впервые в жизни подчиниться и сделать не так, как хочется, а так, как надо, то есть так, как советуют другие. Ничего, получилось. А судьба в награду послала Кате Александра…

Александром его звали редко и только в колледже, а так обычно звали Сашей или Сашкой. Обычный парень из обычного спального района. Отец – прапорщик, мать – бухгалтер в мебельном магазине, сестра – десятиклассница. Обычное детство, обычная школа, обычный колледж, в котором Александр учился на менеджера. Обычные, ничем не примечательные товарищи. Два близких друга, одна подруга с перспективой на спутницу жизни.

С подруги все и началось, точнее – началось с банальной гонореи, которую диагностировал у Александра венеролог из районного КВД.

– А от грязных рук не могло? – робко предположил Александр.

Смириться с мыслью о том, что любимая ему изменяет, было невозможно. Даже предположить такое было невозможно, не то что смиряться!

Пожилой венеролог был ехидным циником. Тому способствовали возраст, специальность и геморрой. Яд так и капал с кончика его языка, прожигая невидимые дыры в напольной плитке.

– Могло! – обнадежил он и тут же обломал: – Если пошерудить рукой в инфицированной вагине, а потом долго наглаживать себя по головке, да еще в канал мизинцем…

Больше вопросов Александр не задавал. Взял рецепты и побежал в аптеку. Бежалось хорошо, легко. Зуд в мочеиспускательном канале способствует быстрому передвижению, балетным па и прочей физической активности. А у Александра свербило там очень сильно, сильнее, чем в душе.

– Как же так, Вика? – спросил он у любимой.

– А вот так! – огрызнулась та, и вылила на бедного Александра целый ушат помоев.

Вылила образно, но лучше бы уж на самом деле. Принять душ и одеться в чистое недолго, несложно и не страшно, а вот узнать о себе «всю правду»… За пять минут Александр узнал, что как мужчина он представляет разве что «прогулочную» ценность, то есть – взяв его под руку, можно прогуляться по улице, и на том, как говорится, спасибо.

– С таким членом, как у тебя, только синичек трахать! – орала любимая женщина. – Размер у тебя детсадовский и кончаешь ты в три секунды! Я с тобой ничего никогда не чувствовала, только притворялась, чтобы тебя, дурака, не расстраивать! Что ж мне теперь, на всю жизнь без женского счастья остаться?!

– А зачем притворялась? – только и спросил Александр.

Вообще-то любимая не очень-то и притворялась, а если когда и играла немножко, так только ради того, чтобы порадовать Александра, которого выделяла и ценила за серьезность его намерений. Намерения всех прочих кавалеров не шли дальше «поддать и перепихнуться», а любая приличная девушка должна думать о будущем. Гадостей Александру Вика наговорила от испуга. Хороший метод – валить с больной головы на здоровую, иногда срабатывает. Но отступать при этом нельзя. Назвался, то есть назвалась груздем – полезай в кузов.

– Из жалости! – брякнула Вика. – По доброте!

Александр почернел лицом и ушел, не сказав ни слова. Дома «отдыхал» отец, на которого в пьяном виде обычно накатывал воспитательный раж.

– Менагер кислых щей пришел! – глумливо заорал он, увидев сына. – Заходи, не стесняйся!

Отца, всю жизнь мечтавшего о высшем образовании, не столько в смысле знаний, сколько в смысле диплома, глубоко ранила и сильно раздражала учеба сына и наследника старенькой заслуженной «четверки» в колледже. «Сейчас век высшего образования!», говорил он, пеняя сыну на отсутствие амбиций. Ну и «менагером кислых щей» прозвал, выражая свое отцовское презрение.