Текст книги "Владыка ядов"

– Сестра, я не знал…

– Не знал? Не хотел знать – в это я скорее поверю. Но довольно об этом. Для чего ты пришел?

Кукла повернула голову вправо. Влево. Два совершенно одинаковых, идеально выверенных движения.

– Нам нужно поговорить. Наедине.

Поднявшись с ложа, я спустилась вниз по ступеням. За это короткое время формы моего тела изменились, округлость линий пропала, черты лица стали другими, изменился пол, а тело обросло одеждой. Время страсти прошло, пришло время переговоров и взвешенных решений. Я стал мужчиной в темном камзоле и черных штанах, в походных сапогах, с длинным мечом на широком поясе. Паутина черных вен под белой, местами гниющей кожей. Почти полная копия Льюиса Телмарида в тот день, когда существование моей крошечной смертной частички закончилось, вернув мне мою настоящую жизнь и силу.

Я подошел к кукле и остановился в двух шагах от нее. Посмотрел ей в глаза, и марионетка Кукловода ответила мне бессмысленным застывшим взглядом. Мне не обязательно касаться куклы, чтобы уничтожить ее – я могу послать воздушный поцелуй или даже ограничится одним взглядом, от которого кукла сгниет в считанные секунды. Я могу легко уничтожить гостя, но знаю, что этот бой мне не выиграть – даже захоти я начать его. Кукловод – слабейший из нас, но все же и самый осторожный. Он живет во всех своих марионетках сразу, и одновременно – ни в одной из них. У него нет никакого центрального, основного воплощения – он знает, что таковое воплощение ему ничего не даст, не позволит побеждать, но лишь сделает более уязвимым, и поэтому не выражает себя в такой форме.

Наверное, если очень захотеть, вероятно, можно обнаружить его как Целое и уничтожить как Целое, но это непростая задача, ибо он всегда отлично умел прятаться.

В любом случае, воевать с ним причин у меня нет.

– Оставьте нас, – велел я придворным. И, обращаясь к хуриджарам:

– Оберегайте Морфъегульд, его земли, небеса и подземное пространство до тех пор, пока я не призову вас.

Мой голос прозвучал спокойно и сухо, в нем больше нет ни страсти, ни ласки. Бессмертные склонились и, приняв облик сгустков силы, вылетели из окон Зала Начал, а придворные, поклонившись, покинули зал через двери. Я неторопливо пересек пустой зал и остановился у окна. Внизу царит суета – демоны безостановочно продолжают возведение стен, зданий и башен…

– Лицемер приходил ко мне, – сообщил Кукловод, следом за мной подойдя к окну и остановившись позади и справа от меня.

– Я знаю.

– У нас с ним возникло недопонимание.

– «Недопонимание»? Ну что ж, можно сказать и так. Но я бы сказал, что ты попытался солгать ему, а лгать Князю Лжи – не самая лучшая идея, как ни крути.

– Разве мы рождены Солнцем, чтобы чтить правду? – Возразил Кукловод. – Разве мы когда-либо обязались ничего друг от друга не скрывать? Признаю, у меня есть свои расчеты и представления о том, как следует действовать. Мой план совсем неплох, и уже приносит отличные результаты.

– Тогда зачем ты здесь? – Усмехнувшись, я искоса посмотрел на него и заметил, что внешний вид куклы сделался немного другим: черты лица стали тоньше, появилось больше мелких деталей в теле и одежде. Глаза двигались, когда он говорил со мной, а руки уже не шевелились синхронно. Он по-прежнему не казался живым существом, но уже был намного к нему ближе: это была имитация более высокого порядка, чем то, что он демонстрировал, когда появился в зале. Кукловод всегда усложнял марионеток, когда считал, что ему предстоит какое-то серьезное и сложное дело. Моя усмешка стала шире. Видимо, переговоры со мной относились к категории таких сложных и ответственных дел.

– Потому что, мой брат, я не стремлюсь к ссоре, – ответил Кукловод. – И еще менее я стремлюсь оказаться в числе тех, кто стоял в стороне, когда происходило возвращение к бытию нашего господина и отца. Ведь нельзя исключать и того, что вам повезет и вы все-таки добьетесь успеха – хотя я и не понимаю пока, каким образом это было бы возможно.

Продолжая улыбаться, я отвернулся и вновь посмотрел на город.

– Да, тем, кто решит остаться в стороне, есть чего опасаться, – сказал я, думая в этот момент не столько о собеседнике, столько о других наших братьях и сестрах, которых мы более не признавали своими родичами – о тех, кто, отказавшись от войны и мести, приняли условия Солнца и возлегли на Дне.

– Но более всего стоит опасаться тебе.

Я не ответил, лишь едва заметно кивнул. Я поднес кубок отцу, выдав отраву за анкавалэн; я был предателем, из-за которого победа, бывшая почти у нас в руках, обернулась поражением. По крайней мере, так ситуацию видели остальные. Братьям я мог бы сказать, что желал, чтобы вместо Светил Сальбравой правили Князья – это служило хоть каким-то оправданием. Но что мне сказать Властелину, если бы нам удалось вернуть его из небытия? По уму выходило, что я менее, чем кто-либо еще должен желать возвращения Горгелойга, ибо отец никогда не отличался мягким отношением к провинившимся. Отказаться от войны и мести, присоединиться к пакту, заключенному с Солнцем частью Темных Князей, возлечь на Дне… Это казалось разумным путем. Но мне этот путь не подходил – ни тогда, ни сейчас. Я участвовал в мятеже не для того, чтобы в итоге склониться перед другим тираном, вдобавок чуждым моей силе. Безумная мечта, которую я имел когда-то, стала неосуществимой, и не было больше смысла гнаться за пустым миражом; в этих условиях я был склонен попытаться исправить то, что разрушил – или хотя бы отомстить. Но уж точно не довольствоваться малым, навсегда принимая зависимое от Солнца и его Князей положение. Они желали бы, чтобы тьма целиком поработилась бы их власти, сделавшись всего лишь отсутствием света – но я не согласен: я желаю, чтобы тьма, как это было прежде, распространяла черное свечение, прогоняющее исходящий от Солнца свет. Отец, вернувшись, возможно, подвергнет меня невыносимым пыткам, но также возможно, что этого не произойдет: он зол, но не мелочен. Если я приложу все усилия к тому, чтобы помочь ему вернуться, возможно, мое древнее предательство будет забыто.

– Мне кажется, ты питаешься ложными надеждами, – сказал Кукловод после того, как я изложил вслух последнюю часть своих соображений. – А между тем, мне удалось очень близко подобраться к осуществлению твоей давней мечты. Не обязательно возвращать Горгелойга для того, чтобы наша сила вернулась к прежней полноте, или освобождать Убивающего для того, чтобы уничтожить Светлых Князей и сам источник их силы. Есть другие пути, и уж ты-то должен понимать, что прямые пути – не всегда самые короткие.

И он рассказал мне то же, что не так давно излагал Лицемеру: что силы небес и преисподней соединились и продолжают смешиваться; что получая поклонение от людей, находящихся в точке баланса между светом и тьмой, боги получают не только отблеск дремлющего в смертных анкавалэна, но и нечистые энергии их душ; и что таким путем тьма по капле проникает на небо, искажает силы богов и когда-нибудь, возможно, исказит все настолько, что небеса и преисподняя станут неотличимы друг от друга.

– Присоединись ко мне и помоги отравить небо, – сказал мой брат под конец своей речи. – В том, что я предлагаю, все соответствует твоим целям и устремлениям, да и самой твоей природе. Действуя исподволь, мы добьемся большего, чем в прямом столкновении, и тебе не нужно будет полагаться на милость того, кто, будучи источником всего существующего в Сальбраве зла, милости тебе никогда не окажет. Не нужно идти на поводу у Лицемера и разрушать мир, выпуская из клетки Солнечного Убийцу – чтобы затем, после мимолетного наслаждения местью, оказаться Князьями ничего и Властелинами кружащейся в пустоте пыли. Есть другой путь, лучший, и я предлагаю тебе разделить его со мной.

Некоторое время я размышлял над словами Повелителя Марионеток: он говорил очень складно и даже всерьез заставил задуматься о том, верный ли путь я выбрал, но все же…

– Твоя кукла искусно имитирует живое существо, – ответил я наконец. – но это лишь подделка. Ты говоришь, что близок к осуществлению моей старой мечты, но то, что ты предлагаешь – ее имитация, лишенная того главного, ради чего я вообще участвовал в мятеже. Мне хотелось, чтобы разнообразия было больше, и чтобы каждый из Князей сделался самостоятельным источником силы, независимым от Светил. Ты же предлагаешь смешать все краски до их неразличимости, а нам, вместо свободы и силы – довольствоваться ролью паразитов, жирующих за счет того, что нам не принадлежит. Я не вижу в этом никакого пути для себя, вижу бездорожье, становящееся беспроглядной топью. Лучше уж вернуть Изначального и погибнуть от его руки, зная, что предательство искуплено, а повреждение, полученное Сальбравой из-за изгнания Горгелойга, исцелено и что теперь тьма будет сиять черным светом, как прежде – чем владеть миром, населенным ничтожествами, зная при этом, что сам ты правишь не потому что велик, а потому что те, кем ты правишь, еще более жалки и ничтожны, чем ты.

– Ты изменился, – сказал Кукловод после короткой паузы. – Раньше я слышал другие речи. Месть – и неважно, что будет потом.

– Речи? Не помню, чтобы мы говорили об этом раньше. Пока рос наш младшенький, всем казалось самоочевидным помочь ему войти в полную силу. Об этом никто и не заговаривал даже.

– Не всем. – Произнес Кукловод.

Я с любопытством взглянул на куклу.

– Это что-то новенькое. Для чего ты был вместе с нами, если не стремился к тем же целям, что и мы?

– Вы мои братья, и я верен своим клятвам, как бы не пытался Лицемер убедить тебя в обратном. Я желаю того же, что и вы, но это не значит, что я не могу сомневаться в выбранных путях или искать другие.

– Или саботировать наши.

– Ты подозреваешь меня в предательстве потому, что некогда предал сам, – после недолгой паузы ответил Кукловод. – Никаких иных причин для подозрений нет.

– Возможно, – я пожал плечами. – А возможно, твой образ мысли и характер твоих предложений, твои попытки манипулировать мной, говорят сами за себя. В любом случае – чего ты хочешь сейчас? Доверия? Подробного рассказа о том, на что мы рассчитываем и как собираемся действовать? Забудь об этом. Доверие необходимо заслужить.

– Меня поражает то, – сказал Кукловод. – Что Лицемер доверяет тебе – после всего, что ты сделал, но почему-то вы оба не считаете достойным доверия меня, хотя я никогда никого не предавал.

– Я помог ему вернуться к бытию, ты же не сделал ничего. Что было в прошлом – то было в прошлом, сейчас другие времена. Кроме того, моя личность была изменена, и значение некоторых вещей поменялось.

– Я вижу, что мужская составляющая твоей природы стала проявляться более явно. Прежде тебя редко можно было увидеть в облике мужчины. Ты был более порывистым и чувственным.

Я не усмехнулся, хотя и мог бы. Хотя природа каждого из Князей двупола, редко бывает так, что мужская и женская составляющие проявляются одинаково часто – обычно доминирует какая-либо одна. В иных Князьях мужское и женское проявлялись не по отдельности, а смешиваясь, нейтрализовывали друг друга, являя в итоге нечто бесполое. Среди Последовавших таких бесполых богов было двое: Лицемер и Кукловод. Первый стал таким, будучи искалечен Солнечными Князьями; второй – потому что сам выбрал такое состояние. Еще в облике огромной бесполой крысы любил появляться Крысолов, но для него этот способ существования не был единственным.

– Это часть тех изменений, о которых я упоминал, – произнес я вслух.

– Изменений? Позволь полюбопытствовать – а что стало их причиной?

– Временная аренда Лицемером моей личности. Когда я был человеком, то позволил ему сделать это – по убогим и смешным причинам, которые сейчас не имеют никакого значения. Однако, о проведенной коррекции я не жалею. Она безусловно пошла мне на пользу. Сделала меня более… сбалансированным. Впрочем, ты это и сам заметил.

– Ты позволил Крадущему Лица копаться в своей душе? Это весьма… неосторожно с твоей стороны, брат мой. Неразумно. Совсем неразумно. Он мог подменить твою волю своей.

– Он уже ее подменил в тот момент, когда я позволил забрать ему мое смертное воплощение для того, чтобы добраться до Слепой Горы и воскреснуть.

– Я говорю о воле Князя, а не человека.

– Ну, если ты думаешь, что с тобой сейчас разговаривает маска Лицемера, то я не смогу тебя убедить в том, что это не так.

– Я не думаю, что со мной разговаривает маска… Я думаю, что ты был неосторожен.

– Глуп. Но на сделку согласился человек, а не Князь. Быть глупым – вполне естественно для человека.

– Так значит, Лицемер поменял твои ценности… – Медленно произнес Кукловод. – Что ж, мне следует это учитывать…

– Для чего?

– Чтобы найти общий язык с новым тобой, конечно. Пока что у нас не получается общего языка.

– Это от того, что твой гениальный план кажется гениальным лишь тебе одному. А твои слова о готовности действовать вместе с нами во имя одной цели – хотя и умиляют, но остаются всего лишь словами.

– Ну хорошо… – Кукла помолчала. – Свою готовность пожертвовать личными предпочтениями ради общих целей я готов доказать делом. Я не стану расспрашивать о том, что вы собираетесь предпринять – мне достаточно знать, что хоть какой-то план действий у вас есть, и этот план представляет собой нечто более разумное, чем новый виток открытой войны с Солнечными.

– Можешь быть уверен: такой план есть.

– Мне этого достаточно. Я знаю, где находятся человеческие псевдо-личности Палача, отделенные от его Целого и обретшие иллюзорную самостоятельность. Вы ведь сейчас разыскиваете их, не так ли?

Я насторожился. Откуда он мог узнать это? Конечно, мы искали возможность вернуть всех братьев, но…

– Какой смысл заниматься их поисками, не имея возможности соединить потерянную аватару с Целым? – Спросил я. – Для возвращения утраченной целостности нужен доступ на Слепую Гору – а ее полностью блокировали после воскрешения Лицемера.

– Живой Алмаз Палача не был брошен в Озеро Грез. Есть место на небе, где Солнечные хранят Камни Воль своих врагов, и я знаю, что один из камней был изъят оттуда не так давно и передан тебе.

Я долго молчал, разглядывая куклу. Выражение ее искусственного лица оставалось неизменным.

– И ты знаешь, кто это сделал и почему? – Наконец, спросил я.

– Конечно. Я знаком с ним уже очень давно. Он сильно помог мне с религией в свое время. Ну, теперь-то ты мне веришь?… Я ведь не зря говорил Лицемеру, что все сложнее, чем кажется и небеса отнюдь не так монолитны, как ему представляется. Или?… Постой, может быть, наш брат ничего не знает?… Ты не сказал ему?…

Я покачал головой.

– Еще нет. Не было подходящего случая.

Губы куклы растянулись в искусственную улыбку.

– Я переоценил степень влияния Лицемера на нового тебя. Признаю это и раскаиваюсь. Ты все тот же, что и прежде – плетешь заговоры и хранишь секреты даже от единомышленников.

Я пожал плечами.

– Теперь одним секретом меньше. Я поговорю с Лицемером о тебе. В ближайшее время мы собираемся освободить Истязателя, вернуть ему прежнюю силу и облик, и нам пригодится твоя помощь.

Глава девятая

Химей раздраженно меряла шагами небольшую комнатку на третьем этаже замка Айдеф. Подумать только, здесь обнаружилась еще одна юми! Задаваку звали Прей, и она состояла в свите барона Ханельта эс-Гайра, вассала и родственника герцога Гэйбара, частенько выбиравшегося из своего замка на Зеленом Мысе в Айдеф для того, чтобы погостить у сюзерена. Барон – упитанный, бородатый, добродушный и болтливый, женатый, вдобавок, на одной из теток Гэйбара, всегда был желанным гостем в Айдефе. Он заразительно смеялся, умел рассказывать захватывающие истории и организовывать веселые ночные попойки, заманивая на них младших дворянских дочек, а то и просто гулящих девок, которых собирал по всей округе. Герцог очень любил его визиты, а вот герцогиня терпеть не могла, но благоразумно помалкивала. Всякий раз Ханельт привозил с собой какую-нибудь диковинку: иногда это был павлин в серебряной клетке, иногда – белая собака, умевшая считать до десяти, а иногда – худенькая юми Прей. Прей жила в баронском замке уже много лет, была страшно избалована всеобщим вниманием и потому истории рассказывала редко, зато различные подарки для себя требовала постоянно. Химей сразу поняла, что это капризное, наглое и вредное существо, которое необходимо проучить, как только увидела соперницу. Глаза Прей также опасно прищурились, а шерстка на хвосте и ушах вздыбилась. Юми – чрезвычайно милые существа до тех пор, пока не встретят во время своих путешествий других юми. Такая встреча, как правило, не заканчивается ничем хорошим – юми начинают ревновать, злится и завидовать; каждая приходит в великое раздражение от того, что уже не только она является центром всеобщего внимания, умиления и восхищения.

С этой особой Химей уже успела поцапаться в коридоре – Прей хотя и приехала позже, сразу стала претендовать на статус главной юми, поскольку она тут уже бывала, и не раз, а вот Химей впервые. Они подрались из-за орехов – не могли решить, кто из них должен получать первую долю людских подношений, а кто будет довольствоваться тем, что останется. Химей с обиженным лицом потерла ухо, которое больно вывернула эта особа и расстроенно посмотрела на порванный карман, который теперь придется зашивать. Вдобавок, все орешки из кармана рассыпались по полу во время драки, и это было особенно обидно. «Ну ничего!» – Мстительно подумала она, вспомнив, как расквасила этой дуре нос и больно наступила на ногу. Их едва сумели разнять: юми, если захотят, могут двигаться с поразительной скоростью, могут бегать по стенам и даже способны пробежать по потолку. Собственно, их поймали только тогда, когда они столкнулись, выронили посохи, которыми до этого момента размахивали, вцепились друг дружке в одежку и шерсть и свалились на пол, мутузя друг дружку. Каждую отвели в ее комнату и заперли там, пообещав выпустить через час, когда страсти утихнут.

И вот теперь Химей меряла шагами комнатку и злилась. Эта особа заявила ей, что, мол, Химей тут не место! И что она сама прекрасно разгонит Копошил и Жевал, без всяких там «оборвашек»! Химей несколько раз ударила по воздуху своим посохом, так ее возмутило одно только воспоминание об этом обидном слове. Наглая и ленивая Прей, задавака, которая не снисходила даже для того, чтобы рассказывать истории замковым детям, смела называть ее «оборвашкой»! Нужно было подкараулить ее где-нибудь и проучить как следует, чтобы знала!

Походив по комнате, Химей пришла к выводу, что не обязана тут сидеть целый час и забралась на табуретку для того, чтобы посмотреть, что там за окном. Увы, было слишком высоко, да и во дворе много людей. Ее непременно заметят.

Юми подошла к двери и прислушалась. Чуткие ушки различили голоса слуг и дворян и… не может быть! Это же голос Прей! Неужели барон Ханельт вступился и эту дрянную особу выпустили раньше времени?! Это же совершенно несправедливо!!! Теперь у Прей будет преимущество в поисках Копошил и Жевал! Химей запыхтела от злости. Ну ничего, она им покажет!

Химей полезла в сумку и принялась там копаться. На свет была извлечена огромная груда вещей, которую, казалось, сложно было бы упихнуть и в три такие сумки, как у Химей. На самом дне она нашла то, что искала. Это была жестяная коробочка с засахаренными Орешками Желаний. Химей умела накладывать заговоры, однако сами по себе они были слишком слабы, чтобы помочь в ее положении. Орешки Желаний усиливали ее способности. Жаль, что их так мало. Старинный секрет их приготовления был сложным и долгим; следовало использовать лишь особенно крупные орехи, читать различные заклинания при приготовлении сиропа, а также располагать кое-какими ингредиентами, необходимыми для астральной алхимии. Поэтому Химей страшно переживала, когда приходилось использовать хотя бы один орешек из жестяной коробки, и очень не любила понапрасну прибегать к этому средству. Но сейчас, без всякого сомнения – крайний случай. Не может же она позволить Прей одержать над собой верх!

Химей взяла один орешек, опять подошла к двери и прислушалась. Она слышала далекие людские голоса, но, кажется, никого поблизости не было. Она запихнула в рот орешек, разгрызла, разжевала, и, не глотая, произнесла с набитым ртом, стараясь говорить как можно четче и проникновеннее:

Рычажочек, повернись!

А замочек – отопрись!

Пережевывая Орешек Желаний, юми повторила заговор еще два раза, и вот – наконец-то! – послышался щелчок и дверь слегка приоткрылась. Химей высунула в коридор голову и огляделась. Так и есть, никого. Она подхватила посох и вылезла наружу.

В природе и душе человека смешаны все цвета мира, есть светлое, но есть и темное. Поэтому к человеку, к его деятельности и к его дому привлекается множество разнообразных духов, а некоторых из них сами порождаются человеком. Некоторые духи полезны, другие безвредны, третьи могут быть полезными или вредными в зависимости от обстоятельств, но есть и такие, которые безусловно опасны. Помимо историй, цирковых представлений и милого вида люди приглашали юми в дом еще и по причине того, что благотворная аура этих малышек прогоняла злых духов и привлекала добрых.

Но дело, конечно, было не только в ауре. Очищение дома требовало определенных усилий от юми, и совершать их они предпочитали втайне от людских глаз – по крайней мере, отчасти, поскольку и их представления, и истории, и даже принятие поднесенных людям даров влияло на атмосферу дома исключительно положительным образом.

Беглый осмотр ранее уже показал Химей, что замок на поверхности на удивление чист – духовной грязи, в которой так легко заводятся разные мелкие тварюшки, похожие на слизней или змеек, на стенах, в углах и закутках почему-то почти не было, а сами тварюшки либо пропали, либо вели себя так, как будто собирались переродиться во что-то хорошее или по крайней мере нейтральное: слизни отращивали разноцветные панцири и явно планировали стать добродушными улитками, змейки смешно ползали, неумело шевеля едва появившимися ножками – а у некоторых появились еще и крылья, похожие на крылья бабочек и стрекоз. Такие метаморфозы юми наблюдала впервые, и подозревала, что причина их кроется в странной женщине, которую она видела за обедом. У женщины была очень необычная аура, и юми сильно сомневалась в том, что эта женщина – человек. Скорее, какой-нибудь дух, принявший человеческий облик ради своих целей. Она хотела познакомится с женщиной, но не вышло, потому что приехал барон Ханельт, и с ним эта дурацкая Прей, и все завертелось.

Юми видят больше людей; колдовское зрение, обретение которого требует от людей, практикующих магию, значительных усилий, дано юми от рождения, и у этого зрения есть своя специфика. Юми не столь хорошо различают потоки энергии, как маги, зато могут заглядывать под поверхность вещей и находить Трещины в окружающей их реальности – особые проходы или провалы, не замечаемые людьми. Люди хотят видеть свой мир цельным, логичным и законченным, но у юми иная логика, а их буйная фантазия, постоянно формирующая их собственный, особый и неповторимый образ мира, позволяет им сопротивляться давлению человеческого миропорядка, и не терять свои волшебные таланты, становясь заложниками обычной для людей реальности.

Химей закрыла глаза и прошептала:

 
Там гуляю, тут хожу,
Тайный путь я нахожу.
Знаю, чувствую и верю,
Где невидимые двери.
 
 
Наведу я тут порядок,
Отыскав всех тех, кто гадок.
Чтобы нечисть мне найти,
Нужно в Трещину пройти.
 

Когда она открыла глаза, ничего не изменилось. Но правое ухо ее вдруг зачесалось, и это можно было счесть знаком свыше. Химей потерла ухо и пошла направо. Услышав впереди шаги и голоса, нырнула в закуток, в конце которого обнаружила пыльный коридор. Чутье подсказало ей, что это начало Складки – особой области между мирами, где обожала скапливаться всевозможная мелкая нечисть. Обитатели различных миров – исключая тех, кто был способен перемещаться между мирами – сталкивались друг с другом редко и жили своей жизнью, однако обитатели Складок были не таковы – они выползали то в один мир, то в другой, и могли доставить уйму неприятностей. Обычно юми ленились проверять все Складки в доме, где им дали приют, но на этот раз Химей решила, что устроит образцово-показательную зачистку. Надо же было утереть нос этой Прей.

Она углубилась в Складку, принявшую форму темного каменного коридора и даже прошептала заговор, усиливающий способность видеть в темноте, мимолетно пожалев о том, что не захватила лампу. Миновав пару ответвлений, она заметила слизней, ползающих внутри Гнилогрязи – свисающего с потолка образования, представляющего собой по виду нечто среднее между темными жирными водорослями и комками гниющего мха. Химей сурово посмотрела на Гнилогрязь, распушила хвост и затанцевала на месте, размахивая посохом:

Милый Кубодик, силу мне дай!

Грязюку отсюда скорей вычищай!

Она кружилась и махала посохом все быстрее, чувствуя, вокруг нее образуется голубоватый искрящийся ореол, а над головой формируется Всепоражающая Громовая Руна Непреодолимой Мощи. У адептов Кубода был собственный тайный магический язык, представляющий собой один из диалектов Искаженного Наречья, однако юми верили, что этот язык – особенный, и в нем сокрыта священная сила. Знакам и комбинациям знаков они давали красивые длинные имена, любовно выписывали их на листах бумаги, и развешивали в своих жилищах и храмах.

Когда Химей ощутила, что едва способна удерживать накопленную силу, то сделала резкий выпад, ткнув концом посоха в Гнилогрязь. Гнилогрязь лопнула с противным звуком, а ее частицы, разлетаясь по воздуху, становились струйкам зеленоватого дыма. Слизняки так же либо растворились в воздухе, либо попадали на пол и пытались расползтись по углам. Юми поморщилась от неприятного запаха, оставшегося от Гнилогрязи, помахала рядом с носом рукой, очищая воздух и старательно попрыгала на слизнях, передавив их всех до единого.

С чувством выполненного долга она вздернула нос и отправилась в обратный путь. У нее много работы – предстояло исследовать еще массу Складок. Но перед этим нужно обязательно зайти в свою комнату и захватить лампу.

* * *

Мольвири зябко поежилась. В последнюю пару недель она себя чувствовала не слишком хорошо. Не все время подряд и не каждый день. Чаще всего недомогание она ощущала утром, через два-три часа после рассвета, и вечером, на закате дня. Вечером было хуже всего. У нее возникало странное чувство, как будто она – уже не она, а кто-то другой, что она совершенно лишена сил и даже отстранена от собственного тела. Как будто бы все происходит вне ее воли, как будто бы мироздание находится с одной стороны, она с другой, а посередине – толстое прозрачное стекло, через которое не достучаться и не пробиться. Когда это начиналось, она просто лежала на кровати, без сил и эмоций, ничего не делая, ожидая, пока недомогание пройдет.

– Что-то ты хандришь, – сказал ей Эдрик как-то раз, заметив ее состояние. – Что с тобой?

Он прилег на кровать у ее ног и нежно провел рукой по ее голени. Пощекотал ступню. Мольвири легонько пнула его – ей было неприятно. Вместе с тем, она чувствовала, что недомогание отступает – то ли благодаря действиям Эдрика, то ли само собой. Она пнула его еще раз, посильнее – исключительно для того, чтобы проверить, не становится ли ей лучше от пинания любовника – но на этот раз он поймал ее ногу и поцеловал лодыжку… голень… С каждым его поцелуем Мольвири ощущала, как жизнь возвращается к ней. Человеческая составляющая ее естества усилилась, божественное восприятие стало слабее, простые эмоции заслонили ощущение одиночества и растворения в пустоте.

Эдрик перебрался выше и теперь, запустив руку под платье, гладил ее бедра.

– Мне уже лучше, – улыбнулась она.

Он воспринял сказанное как требование продолжать и, расшнуровав лиф платья, помог Мольвири избавиться от него. Нижняя сорочка на ней также не задержалась. Взгляд Эдрика, вслед за его рукой, ласкал обнаженное тело – шею, грудь и плечи, живот, бедра и руки. Каждый раз его рука оказывалась все ближе к низу ее живота и иногда гладила ее там – но, не задерживаясь в этой области тела надолго, возвращалась к остальным частям тела. Всему свое время.

– Иногда мне кажется, как будто я исчезаю, – пожаловалась Мольвири.

– Исчезает твоя сила или твоя личность растворяется в ней? – Уточнил он.

– Ни то, ни другое. Мне кажется, что я… мое сознание… отделяется от всего этого… куда-то уходит… а все остальное остается и существует само по себе. Как будто бы моему телу… моим чувствам… моей силе не нужна я и они будут продолжать существовать по инерции и дальше, даже не заметив, что меня нет.

– Они и не должны ничего замечать – это ведь всего лишь тело, чувства и сила, – Эдрик слегка пожал плечами. – Заметить что-либо можешь только ты сама.

– Ничего ты не понимаешь, – обижено пробурчала она и застонала от страсти, когда Эдрик, в наказание, сжал один ее сосок своими губами, а другой – пальцами правой руки.

Эдрик ласкал ее грудь до тех пор, пока она не отстранила его и не начала стаскивать с него верхнюю одежду.

– Ты меняешься, – сказал Эдрик, пока она расстегивала пояс на его штанах. – Твоя сила возвращается к тебе. Может быть, то, что ты чувствуешь – это какой-то побочный эффект возвращения божественности? Все равно как онемевшая конечность, которая затекла и перестала ощущаться – а теперь ты ее разминаешь, кровь снова двигается в ней, но ощущения от нее ты испытываешь не самые приятные?

– Не знаю. Может быть, – она спихнула на пол его штаны. Тяжелая застежка пояса громко лязгнула, стукнувшись о доски. – Я не чувствую ни боли, ни чего-либо неприятного… То есть, мне, конечно, не нравится, что я ни на что не влияю, но это я сейчас так вижу, а когда это происходит, то я просто ничего не чувствую…

– Тебе лишь кажется, что ты ни на что не влия… ешь… – Эдрик сжал губы и застонал, когда она занялась его членом. Разговоры на отвлеченные темы прекратились, остались лишь поцелуи, ласки и прикосновения, стоны и движения тел в одном ритме.

Позже, когда они, уставшие, лежали рядом, Эдрик сказал:

– Замок Фальне захватили пираты.

Мольвири помнила усатого барона Фальне, приезжавшего в Айдеф три недели назад. Барон, бывший вассалом герцога Гэйбара, и сам был не прочь попиратствовать при случае. Было забавно наблюдать их разговор с герцогом: Гэйбар требовал, чтобы барон перестал нарушать закон, но барон оправдывался так наивно и вместе с тем – остроумно, что заставил смеяться всех присутствующих, включая ненавидевшую морской разбой герцогиню, и в результате его не стали наказывать, а лишь пожурили и простили.