Текст книги "Владыка ядов"

Глава четвертая

К белым перилам на Утесе Воспоминаний Кадан подошел в полдень. Облокотился, вдохнул сладкий и томный аромат цветущих слив, и посмотрел вниз. Далеко внизу плыли облака. Жаль: ведь он надеялся увидеть мир людей – а это становилось возможным лишь при условии ясной погоды. Якши, служившие в Аннемо, белокаменном Замке Ста Башен, утверждали, что нижнее небо сегодня будет ясным, но они могли и ошибаться. Духи и божества, управляющие погодой, могли наврать им – либо ответить честно, но позже переменить свои намерения.

Кадан вздохнул и, перегнувшись через перила, перевел взгляд вправо. Утес закрывал от него почти всю нижнюю часть Фойдана, Города Слив, но домик с малиновой черепицей он сумел разглядеть. Там жила девушка, из-за которой он полторы тысячи лет тому назад принес клятву верности старому Янхарту, правителю Фойдана и Аннемо. Девушку звали Цидейна Нибравельт, и он очень любил ее. Увы, она была смертной, и в свое время должна была состариться и умереть. Чтобы не допустить этого, он привел ее на второе небо, в мир стихиалей, служебных духов и младших богов, где заключил договор с королевским домом Аннемо. В обмен на его службу Цидейне разрешили остаться в Фойдане. Плоды священной сливы вернули ей молодость. С тех пор раз в год, вместе с прочими жителями Фойдана, не обладавшими бессмертием по своей природе, на Празднике Обновления, посвященном великой Богине Жизни Аллиналейн, она съедала одну сливу и молодела на один год, оставаясь таким образом вечно прекрасной и юной.

Их любовь не продлилась вечно, как им казалось когда-то. Спустя триста лет они расстались – Кадан заводил романы с придворными дамами в Замке Ста Башен, а Цидейна полюбила Дифлара – духа озера, что располагалось на севере Хальстальфара. Из-за долгих зим озеро большую часть года оставалось замерзшим, и его хозяин проводил время в Фойдане. Он был куда внимательнее и заботливее Кадана, и совершенно лишен его ветренности и холодности. Кадан мог убить или умереть ради своей любви, но стать примерным семьянином он не был способен. Дифлар не был героем, но он был надежным и верным…

Кадан улыбнулся, думая о Цидейне. Она счастлива, и это хорошо. Хотя они и расстались больше тысячи лет тому назад, он не забыл ее и знал, что она его не забыла.

Он вновь посмотрел на облака внизу – высокий, сильный, темноволосый и темноглазый юноша в длинном плаще поверх багряно-серого дублета. Темно-серые штаны и высокие черные сапоги с отворотами, многочисленными ремешками и кольцами. На поясе – изогнутый тальвар в богато украшенных ножнах. Длинные и густые волосы, кончики которых достают до бедер, заплетены в косу на уровне лопаток и перехвачены тонкими ремешками, а ниже середины спины – вновь распущены. В волосы вплетены крошечные колокольчики, едва слышно звенящие при движении или при дуновении ветра; верхнюю часть головы охватывает тонкий венец из темного серебра, расширяющийся к серебине лба, украшенный драгоценными камнями и искусной гравировкой. Кадану не нужны сливы из садов Аллиналейн для того, чтобы сохранять молодость; венец – символ его бессмертия, его судьбы… и его поражения.

Он услышал шаги за спиной, но обернулся не сразу – ждал, пока она спустится по лестнице, ведущей к белокаменной площадке на вершине Утеса Воспоминаний и пройдет две сотни шагов, приближаясь к перилам на краю площадки. Она двигалась тихо, но у него был острый слух.

Кадан обернулся, когда она была в двадцати шагах. Она? Он? Оно?… Хотя существо, приближавшееся к краю площадки и носило женскую одежду – женщиной оно не было. Как, впрочем, и мужчиной. И дело заключалось не только в форме тела, которую оно могло легко сменить по своему желанию, нет – столь же легко оно могло сменить поведение, менталитет, эмоциональный строй.

Однако, бесполые местоимения так и не прижились. По ряду причин бессмертные, взращенные в Школе Железного Листа и после прыжка в Кипящую Реку узревшие, как загорается маска в руке Картивеля, предпочитали находиться в женских обличьях. Вот и сейчас приближавшаяся к Кадану фигура была женской, и женственной была пластика ее движений. Цельность образа нарушалась длинным мечом на перевязи за спиной гостьи, рукоять которого торчала из-за ее левого плеча, а также тем обстоятельством, что у гостьи не было лица. Вместо лица был кисель цвета плоти, медлено двигающийся по часовой стрелке в бесконечном круговращении.

– Рималь, – приветствовал бессмертную настоятельницу Кадан. – Давненько ты к нам не заходила.

Он узнал ее по пластике, по запаху души, по походке, одежде и оружию… но не стоило исключать того, что перед ним какая-то другая настоятельница, специально замаскировавшаяся под Рималь, перенявшая, чтобы одурачить его, все те внутренние и внешние качества, с помощью которых Рималь позволяла себя идентифицировать. Они обожали это делать во время учебы.

– Соскучился? – Голосом, в котором сочетались насмешка и нежность, спросила Рималь, подходя к перилам и останавливаясь в паре шагов от Кадана. Отсутствие рта говорить ей, конечно же, не мешало.

– Каждый день страдаю от разлуки с вами, – в тон ей ответил Кадан и ощутил, как она улыбнулась. Это казалось странным, потому что у нее не было рта, которым можно было бы изобразить улыбку, телесный кисель на ее голове так и не сложился в лицо и даже не изменил своего вращения, но ощущение ее улыбки было совершенно отчетливым и ясным.

Сказанное им действительно было забавным, если учитывать, что в большинстве случаев последнее чувство, которое испытывает ученик Школы Железного Листа прежде, чем стать тел-ан-алатритом и раздавить в себе все человеческие чувства и слабости – является чувством всепоглощающей ненависти. Потом, когда воспитанник убивал всякую жалость в своем сердце, это обстоятельство переставало иметь хоть какое-либо значение. Ненависть пропадала, потому что умирал тот, кто испытывал ее – умирал, чтобы возродиться вновь, в виде бессмертного и бесстрастного создания. Но хотя ненависть и страдание уходили, память о них сохранялась у Освобожденных навсегда. Эта память жила ясно и в Римали, в Кадане, и поэтому его фраза о страдании в разлуке прозвучала так забавно.

– Ты, кажется, нашел свое место в мире, – сказала Рималь, глядя вниз, на облака. – Как и все, кто получил венец.

– В этом слышится какой-то упрек, – ответил Кадан. – Какое-то сожаление, которое вдвойне нелепо звучит от бессмертной маски.

– Нет, что ты. Никаких сожалений. Лишь констатация факта.

– Зачем ты назначила встречу, Рималь? – Спросил Кадан после короткой паузы. На гостью, прибывшую из мира людей, он не смотрел. – Неужели только для того, чтобы выяснить – настолько ли я вжился в роль небесного придворного, чтобы меня задели твои слова о том, что я так и не достиг подлинной силы, разменяв ее всего лишь на бессмертие? Нет, не настолько. А может быть, – добавил он, опять помолчав, – и наоборот: я вжился настолько, что меня это уже не волнует. Нет смысла гнаться за Хелахом, отвергая то, что имеешь. Это все равно что раздавить крошечный цветок, пытаясь схватить звезду. Раньше я думал, что все цветы мира не стоят даже отблеска звезды, но теперь я понимаю, что в малом сокрыта такая же бесконечность, как и в великом. Поэтому я не терзаюсь мечтами о звездах, а наслаждаюсь цветами, и мир в моей душе тебе не нарушить.

– Браво, – Рималь легонько хлопнула в ладоши своими изящными руками, облаченными в тонкие ажурные перчатки. – Ты стал поэтом.

– Зачем ты пришла? – Повторил Кадан.

– У Прорицательницы было видение.

Кадан почувствовал себя так, как будто посреди теплого и тихого дня вдруг налетел порыв холодного ветра. Прорицательница возглавляла Школу Железного Листа бесчисленное множество лет, говорили даже, что она помнила самого Хелаха. Она никогда не покидала Зал Пустого Зеркала, сокрытый в подземных пещерах под Монастырем Освобожденных, и никак не участвовала в обучении послушников. Кадан видел ее лишь раз, уже после того, как прошел последнее испытание в кровавой Кипящей Реке и стал бессмертным, приняв венец из рук Картивеля… после того, как побродил по земле и пожил в мирах духов, после того, как полюбил и понял, что достигнутое за годы обучения бесстрастие тает, как восковая фигура в доме, охваченном огнем. Он приполз к Прорицательнице для того, чтобы сообщить, что теряет себя, что в нем что-то испорчено, что в силу необъяснимых причин его Освобождение не было полным и что несмотря на то, что он сумел выжить в Кипящей Реке, доказав тем самым совершенную независимость от влечений, владеющих человеческим сердцем, по прошествии времени, однако, что-то в нем изменилось. Он пришел потому, что полюбил и не мог понять, в чем причина и где исток этого чувства – а Прорицательница вместо того, чтобы указать ему, как избавиться от напасти, повелела поддаться ей и утратить себя. Он так и сделал, и лишь много лет спустя осознал, что он не утратил, а обрел…

Кадану стало ясно, что этот визит не был личной инициативой Рималь. Прорицательница желала призвать Кадана на землю? Или хотела поручить ему какую-то особую миссию? Или хотела предупредить о чем-то важном? Или…

– Надвигается тьма, – прервала Рималь его мысли. – По меньшей мере один из Последышей вырвался на свободу. На Слепой Горе что-то произошло. Прорицательница уже отправила туда нескольких посланников, но они еще не успели вернуться. Ей нужно знать, что говорят у вас. Что собираются предпринять Старшие Боги, которым ты теперь служишь; удалось ли им уже обнаружить беглеца и если да – то где он и как именно они собираются расправиться с ним. Нам важно это знать, потому что если он скрывается на земле…

Маска не договорила, но этого и не требовалось. Во время прошлой войны с Темными Князьями жезл Осалогбора расколол материк, а всемирный потоп, вызванный Салургом, едва не истребил человечество. Никто не хотел, чтобы нечто подобное повторилось вновь, но если беглый Последыш скрывается в мире людей и если боги Света все же решат нанести по нему удар, не взирая ни на какие жертвы – Школа хотела знать, где и когда это произойдет, дабы быть готовой к удару, и, по возможности, минимизировать жертвы… хотя бы среди своих.

– У нас все тихо и нет никакой суеты… – Кадан задумался, а затем добавил:

– Правда, еще вчера серафим доставил послание, в котором королевскую чету Аннемо пригласили прибыть на девятое небо, в Алмазный Дворец, и сегодня они отбыли, но до того, как ты рассказала о видении Прорицательницы, я и не предполагал, что их могли вызвать по столь серьезной причине.

– Разве ты не должен сопровождать их? Ты ведь телохранитель королевы.

Кадан отрицательно покачал головой.

– Был когда-то, а сейчас я капитан гвардии Замка Ста Башен, и обеспечиваю безопасность всего Аннемо, а не одной только королевы.

– Ты сделал карьеру.

– Да, я хорошо устроился. – Кадан чуть улыбнулся, ответив насмешкой на скрытую иронию в голосе маски. – Ты это уже говорила. Я помню.

– Они ведь откровенны с тобой? Дай знать, что они расскажут, когда вернутся.

– Всенепременно.

Рималь уже собралась уходить, когда он спросил:

– Почему я?

– Что?

– Почему Прорицательница обратилась ко мне? – Произнес Кадан. – Я знаю, что десятки… может быть, даже сотни бессмертных венца, взращенных Школой, живут в различных небесных мирах. Город Слив – это всего лишь второе небо. В Эмпирей нашу верхушку приглашают лишь по большим праздникам, а зачастую и вовсе забывают позвать. Наша знать не близка к Старшим Богам и вряд ли получит какие-либо эксклюзивные сведения о происходящем. Между тем, есть бывшие ученики Школы, живущие в более высоких мирах и имеющие куда больше возможностей для того, чтобы следить за событиями. Почему Прорицательница обратилась именно ко мне? Мне предназначена какая-то особая роль в ее планах?

– Мне об этом ничего не известно, – ответила Рималь, уходя. – Но с чего ты взял, что она обратилась только к тебе одному?

Бессмертная маска покинула Утес Воспоминаний, а Кадан вновь облокотился о перила и посмотрел вниз. Облака почти рассеялись, и теперь далеко внизу можно было различить сероватые склоны гор, зеленое полотно леса и синюю ленту реки… Как и всегда в такие минуты, Кадан ощутил легкую тоску по некогда оставленному миру людей.

«Якши не ошиблись, – подумал он. – Тучи на нижнем небе уходят на юг, и погода сегодня будет ясной».

* * *

Огинейз Хабул Китод, Магистр Ордена Крылатых Теней, отослал оруженосцев и вошел в ту комнату в своих покоях, что предназначалась для сна и медитаций. Вторая комната служила ему одновременно кабинетом, приемной и столовой: там был потертый ковер, стол, шкаф с книгами и две стойки с оружием. Дальняя же была обставлена совсем аскетично: голые стены, матрас на полу и циновка с выцветшим геометрическим узором. Скрестив ноги, Огинейз сел на циновку. Привычно отогнав лишние мысли и настроив свой дух, он стал дышать медленнее, беззвучно повторяя мантру Беспредельного Созерцания. Это была его ежедневная практика, но сегодня она была нужна ему не только для самосовершенствования. Он хотел получить ответы, хотя и не был уверен в том, что сможет правильно сформулировать вопросы. Медитация должна была прояснить его ум – а может быть, и принести откровение.

Огинейз происходил из семьи торговца, переселившегося в Хальстальфар из Алмазных Княжеств; он был принят в Орден в четырнадцать лет. Он был посвящен в рыцари спустя восемь лет, на корабле, перевозившем Крылатых Теней в Ильсильвар. После захвата Льюхвила он был оставлен в порту, в то время как основное войско Теней двинулось к столице. Потом пришли известия о поражении и гибели Магистра; оставшиеся в гарнизоне Тени перенесли своих раненых на корабли, забрали тех немногих беглецов с северо-запада, которым удалось добраться до Льюхвила, и спешно отплыли из бунтующего города, поднявшегося против захватчиков. В Ильсильвар приплыло четыре десятка кораблей, из Льюихвила же отошло всего шесть. Половина из них, везшая хальстальфарскую знать, повернула на восток, а те, что везли Теней, двинулись на север. Место Магистра занял Лато Хакьеден, бывший до этого кардиналом. Орден был принят на Эн-Тике, присягнул Катольду и стал восстанавливать свою численность.

Спустя тридцать лет Лато добровольно ушел из жизни – выполнил обряд Великого Дара, вручив свою душу Найкэрану, Алчущему Червю. Своим преемником он выбрал Огинейза, уже достигшего к тому моменту кардинальского титула, и давно уже бывшего зрелым и опытным воином тени. Огинейз получил высшее посвящение и стал хозяином мистического орденского Ключа, однако не изменил своих привычек. Аскетика была частью его образа жизни, хотя и не всегда было легко совмещать ее с руководящей должностью. Еще будучи кардиналом он имел большое влияние в Ордене, в том числе и среди тех, кто был ему равен; он умел руководить и еще при Лато взвалил на свои плечи массу организационных хлопот, позволяя пожилому Магистру сосредоточиться на мистике. Однако только организационных талантов было недостаточно для того, чтобы занять место Магистра – Огинейз помнил об этом и не забрасывал собственную мистическую практику. Когда-нибудь, возможно, он также выполнит обряд Великого Дара и предложит свою душу одному из верховных демонов, возлежащих на Дне. Если его воля будет чиста и тверда, а дух лишен сомнений и страхов, Темный Князь, возможно, обратит на него внимание, заберет его душу из смертной оболочки и сделает своим приближенным, а может быть, и дарует бессмертие. Крылатые Тени всегда, с самого начала Ордена, были связаны с Нижними Мирами; возникнув изначально в Алмазных Княжествах, спустя некоторое время Орден был вынужден перебраться на север – по инициативе гешского священства, местные князья регулярно устраивали охоту на Теней. В Хальстальфаре также далеко не все были довольны их существованием, однако королевская власть длительное время поддерживала Орден, получая взамен верную службу и возможность в любой момент устранить лидеров неугодных королю партий, каковых в Хальстальфаре всегда хватало. Но потом ситуация изменилась: продолжающаяся, в том числе и усилиями самих Орденов, централизация власти достигла такого уровня, при котором королю стали мешать уже сами Ордена. Белый Дракон – Орден, лидером которого стал сам хальстальфарский король – распростер свои крылья над всей страной, пожрал множество благородных семей и несколько Орденов, заподозренных в измене, и тогда шестеро оставшихся покинули страну, став Орденами Изгнанников.

Лато Хакьеден любил повторять, что всему суждено исчезнуть: не исключено, что если бы Убивающий возлежал на Дне, Лато предал бы свою душу ему, а не Найкэрану. Однако, Солнечный Убийца, персонификация конечной смерти и пустоты, был надежно изолирован от мира Князьями Света, и Лато отдал себя Алчущему Червю, которого также называли Пожирателем. Огинейз помнил о присказке Лато и признавал правоту его слов – однако, он не желал, чтобы Орден Крылатых Теней, имевший длинную и противоречивую историю, исчез бы при его жизни. Тени обожглись на Ильсильваре один раз, и хотя воспоминание о том, как он, еще совсем молодой рыцарь, стоит на палубе отходящего от Льюхвила корабля и с ненавистью смотрит на город и всю эту страну, едва не уничтожившую Орден, и мечтает о мести, до сих пор иногда возвращалось к Магистру – все же от того юноши Магистра отделяли тридцать семь долгих лет. Сейчас Крылатые Тени оказались перед выбором; решать ему, Огинейзу, ведь он теперь глава Ордена – однако, принять верное решение было не так-то просто, учитывая, что ценой ошибки могло стать само существование Ордена. Школа Железного Листа казалась силой, с которой Орденам справиться невозможно даже с помощью могучего бессмертного демона, в силу неизвестных причин обреченного повиноваться королю… А может, это демон обрел над ним власть? Впрочем, это не так уж важно. Как бы ни был силен Гхадабайн, ему не одолеть Школу. Поэтому разумно отказаться от похода и убить короля, устроить государственный переворот на Эн-Тике и посадить на трон более здравомыслящего монарха. Огинейз Хабул Китод, несомненно, отдал бы этот приказ, если бы не внезапная перемена, произошедшая с Элгаром Атфитритом, лунным бессмертным. Магистр Полумесяца, поначалу категорически отвергавший мысль о вторжении, вдруг сделался ее сторонником; возможно, что и на него повлиял браслет, отданный Энкледом – однако, Огинейз сильно сомневался в том, что один бессмертный так легко способен подчинить другого. Дело было в чем-то еще, однако не оставляло сомнений, что Элгар этого похода желает и будет добиваться его осуществления, даже если погибнет Энклед: таким образом, убийство монарха ничего не давало Теням – нового короля Элгар постарается перетянуть на свою сторону и вторжение все-таки будет осуществлено, хотя и позже. Тени получат ссору с Полумесяцем, к Элгару присоединится Тидольф – слишком благородный и слишком верный клятве, чтобы закрывать глаза на предательство короля; Тарго пойдет за Тидольфом, а Лейнар Гельхаен, обычно склонный к интригам и нейтралитету, увидев расклад, присоединится к более сильной партии – либо, в лучшем случае, останется в стороне. Огинейзу не хотелось междоусобицы – очевидно, что на этом пути Крылатых Теней не ждет ничего хорошего. Можно не трогать короля и просто отказаться от участия в походе: однако, с большой вероятностью, это означало необходимость подыскивать себе новый дом, поскольку Энклед не замедлит обвинить Теней в измене и нарушении присяги, что, в свою очередь, вызвет раскол уже внутри самих Теней, так как – и в этом Огинейз был уверен – среди молодежи найдется немало желающих отправиться в славный военный поход на материк. От многих пришлось бы избавляться, бежать из Асфелосты (куда?), искать себе новый дом и заработать репутацию трусов в том случае, если вдруг, каким-то образом, четыре оставшихся Ордена и энтикейцы добьются победы. Кто знает, вдруг Школа не станет вмешиваться в войну на этот раз? Ведь Ильсильвар за свою историю пережил множество войн, а Школа открыто влезла в его политику лишь два раза; были другие захватчики и другие войны, которые она не пыталась остановить. Попытка избежать войны могла обернуться для Крылатых Теней в стратегической перспективе таким же сокрушительным поражением, как и неудачное в ней участие. Требовалось все взвесить и принять решение, однако, чтобы это сделать, Огинейзу нужно было лучше понять, какая именно сила желает этой войны. История о предке короля, выковавшего волшебный браслет для управления бессмертным – скорее всего, ложь. Но что, если Князья Демонов желали этой войны, а Гхадабайн был их посланцем? Ильсильварская ересь могла раздражать их не меньше, чем Князей Света. Нужно понять волю тех, с кем была связана сила орденского Ключа – понять и учесть прежде, чем принимать решение.

Ум Огинейза погружался вниз, в бездонные ущелья, в ямы, в которых таятся слепые змеи, в подземные пещеры, населенные устрашающими созданиями тьмы. Сквозь мутный дым и кружащийся пепел, сквозь ядовитый пар и миазмы Преисподней – вниз, все глубже и глубже, дорогами призраков и теней, путями, могущими быть открытыми лишь тому, кто верно настроил свой дух. Духовное путешествие Магистра не состояло в одном лишь созерцании Нижних Миров: эти Миры жили в нем, и проникновение в них одновременно означало и проникновение в глубины своей собственной души. Каким-то непостижимым образом внешнее и внутренее сходились воедино: внутри самого себя Огинейз созерцал Сальбраву, величественную и необъятную, токи ее энергий были его кровью, ее скалы – костями, ее воздух – воздухом в его легких, ее обитатели – его напряженными нервами. Сходя вниз, в миры демонов и внутрь себя самого, там, в глубинах собственной души он обретет искомое знание и отыщет ответы: услышит эхо голосов тех, кто возлежит на Дне или тех, кто к ним приближен, и поймет, каково участие Тьмы в предстоящем походе и в чем состоит замысел Князей Дна – если, конечно, таковой замысел относительно Ильсильвара у них вообще есть.

Он погружался все ниже, но не достиг еще и середины пути, как ощутил взгляд и присутствие. Ядовитых миазмов стало больше, незнакомые тени танцевали в дыму, сочились соком странные растения в зловещих темных лесах. Созерцая все это, одновременно Огинейз увидел себя в своей комнате, в Асфелосте. Комната изменилась: тени танцевали и тут, стены искажались, словно состояли из плавящегося воска, а там, где они оставались целыми, по ним, словно струйки черной воды, скользили проворные змейки. Ощущение присутствия усилилось, пространство смотрело на Огинейза со всех сторон, и от этого взгляда было не скрыться; ему показалось вдруг, что великан с глазами, расположенными на стенках желудка, проглотил его и теперь разглядывает, одновременно переваривая, и что Нижние Миры, которые созерцал Огинейз, были не только частью его души, но и частью души великана, и что великан, безусловно, имел над ними куда большую власть, чем он. Его сознание искажалось, а порядок вещей становился другим; в какой-то момент он понял, что получит ответы, которые искал, но и сам прежним уже не будет. Он осознал вдруг, что на совете Магистров видел лишь один из множества обликов Гхадабайна, и что этот демон намного сильнее, чем ему показалось тогда.

– Огинейз… – Прошептала тьма. – Огинейз Хабул Китод, я помню тебя…

Перед внутренним взором Магистра вдруг пронеслась картина из далекого прошлого: носилки с раненным министериалом, полевой госпиталь под Льюхвилом, и мальчик четырнадцати лет – новобранец, помощник лекаря – выполняющий тяжелую и грязную работу, полагающуюся новичку. В какой-то момент их глаза встречаются, и во взгляде мальчика клубится та же темнота, которая смотрит на него сейчас со всех сторон и от которой невозможно спрятаться или убежать, и Огинейз не знает: искажается ли его память, или же, напротив, он вспоминает то, на что не обратил внимание тридцать семь лет назад, упустил из виду, забыл, не захотел замечать. Действие замирает, взгляд длится и длится, остальные части картины – госпиталь, раненные, собственные бытовые заботы и мысли тогдашнего Огинейза – все это тает и растворяется в тенях, и в конце концов в них растворяется и сам мальчик, и остается только его взгляд.

– Огинейз… – Шепчет тьма. – Приди ко мне. Будь со мной. Ты так долго искал меня, не зная, что ищешь. Теперь ты нашел.

– Да. – Отвечает Магистр, ибо происходящие в его внутреннем мире перемены таковы, что он не смог бы ответить отказом, даже если бы захотел. Но он не хочет. В этой темноте, одновременно убивающей его и наполняющей его своим соком, своей силой и цельностью, он наконец обретает понимание того, что происходит. Грядет новая война, она затронет все миры, и небеса, и преисподнюю, и война в Ильсильваре – лишь крошечная часть этого вселенского конфликта, предсказанного пророками давным-давно.

– Они не знают, – шепчет тьма, и Огинейз понимает, что речь теперь идет о прочих Магистрах. – Они еще слепы и не способны понять. Но ты не таков. Ты выбрал верно, и твой прежний путь окончен. Будь со мной. Служи мне, и я дам тебе все.

* * *

…В Джудлисе, столице Эйнавара, Речного Королевства, в уютном двухэтажном домике на Кривоклонной улице, второй час шел обыск. Джанго Хабера Эйка, толстого пожилого звездочета, прибывшего в столичный Университет менее года тому назад для чтения лекций по астрологии и подозреваемого ныне в распространении еретической литературы, уже увели. Профессор все отрицал, рассказывал сказки о том, что ильсильварские книги нужны ему для работы, а если и есть среди них что-то запретное, то исключительно в единственном экземпляре и только для нужд самого Джанго…

– Для каких это нужд вам понадобились еретические книги? – Презрительно спросил у него Шенар Ульвейн, жрец Мольвири.

Джанго, запинаясь, заныл о том, что понадобились ему эти книги лишь для того, чтобы в спорах с еретиками опровергать их ложные учения всестороннее, с цитатами и подробным разбором нелепостей и подлогов, обычно грудой наваливаемых еретиками в своих сочинениях. Шенар слушал, усмехаясь и кивая, а в это время сыщики под началом Монтара Кардельта, лейтенанта Белого Братства, уже обнаружили в доме два тайника, содержавших три полных рукописи запрещенной «Истории Духа» и одну незаконченную. Не оставалось сомнений, что звездочет из Алмазных Княжеств был тайным лекханитом – сторонником возникшей в Ильсильваре ереси, названной так по имени короля Лекхана Гнилоуста, открыто говорившего о том, что люди превосходят богов – ереси, пустившей свои отравленные побеги в самых отдаленных частях света. Монтар приказал своим людям надеть на южанина колодки и увезти его в цитадель Братства, где еретику предстояли долгие дни и ночи утомительных допросов, а возможно – и пыток разной степени тяжести прежде, чем состоится суд. Сам лейтенант остался в доме, ибо обыск еще не был закончен.

Все найденные бумаги – от записок экономки до алхимических трактатов – сыщики несли в кабинет. Жрец сидел за столом и просматривал найденное, Монтар прогуливался по дому, следя, чтобы его подчиненные ничего не украли. Позже составили опись драгоценностей и денег, сложили все в ларец, который Монтар мог забрать с собой – что он и сделал, после чего проследовал в кабинет и занял второе кресло. Дом уже перетряхнули весь, теперь простукивали – а кое-где и ломали – полы и стены.

– Взгляните, лейтенант, – Шенар протянул рыцарю-монаху увесистую книгу.

Монтар взял ее, открыл и на титульном листе увидел имя автора и название: это была «Священная история», написанная знаменитым Гешским богословом Кардом Хелькетом. Недоуменно посмотрел на жреца. «Священная история» была одобрена Гешским первосвященником и рекомендована для распространения в университетах и школах как в странах, окружавших Геш, так и в нем самом.

– Вы посмотрите, что там внутри, – устало произнес жрец. – Благочестивые писания святого Карда перемешаны с богохульными фантазиями лекханитов. Одна глава без искажений, другая искажена, третья написана неизвестно кем и вставлена в текст так, как будто бы принадлежит Карду, четвертая, напротив, вовсе вычеркнута из книги… У этих выродков нет ничего святого – не в силах создать ничего достойного, ядом своих мерзких измышлений они оскверняют чужие труды, выдавая ложь за истину и, не гнушаясь содеянным, подписывают свою богохульную отрыжку именем святого!

Жрец тяжело вздохнул и стал просматривать следующую книгу. Монтар пролистал страницы «Священной истории». Жрец был прав, и ему самому, образованному и начитанному члену Белого Братства, не составило труда увидеть подлог. «Священную историю» он знал едва ли не наизусть. Даже при самом поверхностном взгляде легко было заметить, где рука еретика-компилятора поработала над ней. Монтар вернулся в начало и, пролистнув несколько первых глав, подвергшихся незначительной обработке, наткнулся на большую вставку из какого-то еретического трактата. Чтобы занять время, он стал читать…

…Когда Светила сотворили первое поколение бессмертных, Сальбрава была безвидна и пуста. Кости мира лишь обрастали плотью событий и время еще не дробилось на мгновения между былым и грядущим. Наделенные великой свободой и великой властью, юные боги творили миры, ведь в их сердцах кипела сила анкавалэна, сообщенная им тремя Светилами.

Поначалу Князья были всего лишь инструментами и энергиями Светил, но чем полнее и совершеннее становилась Сальбрава, тем большую обретали они независимость от тех, кто прежде был источником их силы и самого существования. И в сердцах некоторых из них зародилось желание вовсе избавиться от власти Светил, завершив творение и связав себя с ним вместо связи с тремя Изначальными.

Неизвестно, смогли бы они добиться успеха, но Светила прознали об их замысле и пришли в беспокойство. Заключили Изначальные между собой договор, согласно которому следовало им отнять у бессмертных анкавалэн и дали клятву, что никогда более не станут творить новых бессмертных.

Покорившись воле Светил, Князья отказались от своего могущества и, отвергнув его, до краев наполнили божественной творящей силой золотую чашу в сердце Сальбравы. Однако творение еще не было завершено и для того, чтобы закончить его, позволяли Светила Князьям приближаться к чаше и вдыхать пары божественного напитка. Так бессмертные на короткое время обретали прежнее могущество и приближали Сальбраву к завершению.

Но каждое из Светил втайне от других возжелало завладеть чашей и поглотить ту силу, что была в ней заключена, ведь так можно было бы обрести абсолютную власть и более не считаться с мнением двух других Изначальных. Впитай какое-либо из Светил анкавалэн, Сальбрава была бы уничтожена и все вернулось бы к хаосу, но Светил это не страшило, ведь всегда можно начать творение заново.