Текст книги "Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия)"

II

– Господин Мамаев, с ним его человек, – прозвучал голос референта.

– Пусть войдут, – ответил высокий тенорок президента Народного банка.

Мамаев:

– Доброе утро, господин Буров.

Буров:

– Доброе утро, сударь. Почему вы с вещами? Вы пришли ко мне навеки поселиться?

Мамаев:

– Поставь и выйди. Подожди в приемной.

– Это он говорит Николаю, – прокомментировал Тюрин.

Буров:

– Нет-нет, сударь. Мелкоуголовный элемент мне в приемной не нужен. Я дорожу своей репутацией. Пусть ваш чичероне подождет в курительной.

– У него рядом с кабинетом комната, – объяснил Тюрин, остановив пленку. – Туда он и выпроводил Николая.

– Что было у него в чемодане? – полюбопытствовал Муха.

– Баксы.

– Вы сказали, что чемодан тяжелый.

– Он и был тяжелый.

– От баксов?!

– А ты знаешь, сколько весит миллион баксов? Около десяти килограммов! В стольниках. А в полтинниках вдвое больше.

– Сколько же там их было?

– Сейчас узнаешь.

Буров:

– Итак, сударь? Долго вы ко мне собирались. Но все же собрались. Что ж, это благоразумно. Остается выяснить, с чем вы пришли.

– Мамаев открыл чемодан, – пояснил Тюрин.

Буров:

– Что это такое?

Мамаев:

– Доллары.

Буров:

– Это я вижу. Но смысла не понимаю. Здесь, полагаю, миллиона три?

Мамаев:

– Ровно три.

– Теперь понятно, почему чемодан был тяжелый? – спросил Тюрин. – Тридцать килограммов!

– Никогда не слышал, чтобы доллары считали на килограммы, – озадаченно заметил Муха.

– Ты много чего не слышал. Сейчас услышишь.

Буров:

– Это и все, с чем вы ко мне пришли?

Мамаев:

– Нет. Это за моральный ущерб.

Буров:

– Ну, допустим. Ваша мысль движется в правильном направлении.

Мамаев:

– Я пришлю к вам своих юристов. Составят с вашими договоры на остальное.

Буров:

– Что вы понимаете под остальным?

Мамаев:

– То, о чем вы говорили. Акции «Интертраста».

Буров:

– И только?

Мамаев:

– А что еще? Вы сказали, что хотите получить акции «Интертраста».

Буров:

– Я сказал вам это около трех лет назад. С тех утекло много воды. Очень много воды, сударь.

Мамаев:

– Что еще?

Буров:

– А вы подумайте.

Мамаев:

– Акции моего банка?

Буров:

– Совершенно верно. Акции «ЕвроАза». Я же говорю, что вы рассуждаете правильно. Продолжайте.

Мамаев:

– Я сказал все.

Буров:

– Нет. Вы не сказали, о каком количестве акций идет речь.

Мамаев:

– Что значит о каком? Двадцать шесть процентов. Блокирующий пакет.

Тюрин выключил диктофон и пояснил:

– Двадцать шесть процентов – это сорок два миллиона долларов.

– Как?! – ахнул Муха.

– А вот так. И это еще не все.

«Play».

Буров:

– Поразительна способность человека улавливать из разговора только то, что ему выгодно слышать. Даже такого делового человека, как вы, сударь. Да, в свое время я назвал вам цифру в двадцать шесть процентов. Но я сказал и другое. Я предупредил, что завтра будет дороже. Не намекнул. Не дал понять. Сказал совершенно четко.

Мамаев:

– Сколько?

Буров:

– Как вы думаете, сударь, почему я никогда не препятствовал вашему бизнесу, а напротив – всячески ему способствовал?

Мамаев:

– Почему?

Буров:

– Даже сейчас не догадываетесь? Потому что ни один хозяин не станет морить голодом домашнюю животину. Кабанчика не морят голодом. Его откармливают. Вот так же, сударь, я откармливал вас.

Мамаев:

– Сколько?

– Пятьдесят один процент. Контрольный пакет.

Мамаев:

– Сколько?! Но это же...

Буров:

– Вы хотите сказать, что в долларах это будет... А в самом деле, сколько это будет в долларах? Мне самому интересно. Сейчас прикинем вашу капитализацию...

– Он сел к компьютеру, – прокомментировал Тюрин.

Буров:

– «Интертраст»... Неплохо вы поднялись, сударь, очень неплохо... «ЕвроАз»... Тоже прилично... А что у нас с нефтяными акциями?

Мамаев:

– Вы хотите получить и мою долю в нефтяном проекте?

Буров:

– Я хочу получить не вашу долю. Я хочу получить свою долю... Что же мы имеем? В целом мы имеем цифру порядка ста шестидесяти миллионов. Приятная цифра. Мне нравится. А вам?

Тюрин нажал кнопку «Stop».

– Ясно? А вы говорите, что миллион – это мифология! Это для нас с вами мифология.

– Он же без штанов выйдет от этого Бурова, – предположил Боцман.

– Не без штанов. У него осталось бы сорок девять процентов. Если бы сделка состоялась.

– А она не состоялась? – спросил я.

Не ответив, Тюрин нажал «Play».

Буров:

– Получается, что моя доля – восемьдесят один миллион. Ну что? Нормально. Меня устраивает.

Мамаев:

– Это беспредел, господин Буров! Настоящий бандитский беспредел!

Буров:

– Это не беспредел. Это та цена, за которую я остановлю Калмыкова. Это цена вашей жизни, сударь.

Мамаев:

– Вы ничего не выгадаете от моей смерти! Вы не получите ни копейки!

Буров:

– Каждый человек имеет право на выбор. Следует ли из ваших слов, что вы сделали выбор? Не отвечайте. Сначала я сделаю один звонок.

– Набирает номер, – пояснил Тюрин. – Звонит оператору пейджинговой компании.

Буров:

– Примите сообщение для абонента десять восемьдесят четыре. Текст: «Приступайте»... Да, все... Да, без подписи... Итак, продолжим. Но учтите, сударь, что теперь мы разговариваем за ваш счет. За счет времени вашей жизни. У вас осталось двадцать четыре часа. Если за это время я не отменю свой приказ, Калмыков приступит.

Мамаев:

– Вы хватаете меня меня за горло! Так не делаются дела!

Буров:

– С чего вы решили, что у нас деловой разговор? У нас с вами, сударь, вовсе не деловой разговор. Наши отношения с самого начала носят мировоззренческий, а не деловой характер. И вина в этом лежит только на вас. Наш спор – это спор о том, по какому пути будет развиваться российский бизнес.

Мамаев:

– Я был неправ. Я принес извинения.

Буров:

– Вы не принесли извинения. Вы попытались откупиться. По-своему вы логичны. Но это логика вчерашнего дня. Логика бандитского капитализма, который, мне думается, уходит в прошлое.

Мамаев:

– Оставьте! Законы бизнеса одинаковы во все времена!

Буров:

– Это мы сейчас и проверяем. Если когда-нибудь будет написана история российского бизнеса, этот сюжет, я уверен, войдет в нее как пример. Как пример того, какими путями утверждались в России законы честного предпринимательства. Вы быдло, сударь. Вы были быдлом и всегда останетесь быдлом. Российский бизнес никогда не будет цивилизованным, пока в нем задают тон такие, как вы. Но в нем не будут задавать тон такие, как вы. Во всяком случае, лично вы никогда больше не будете задавать в нем тон.

Мамаев:

– Только не надо! Не надо, господин Буров! А вы – не такой? Я покупаю ментовских генералов, а вы министров. Вот и вся разница!

Буров:

– Нет, сударь. Разница есть. Принципиальная. Вы покупаете чиновников с удовольствием и чувствуете себя хозяином жизни. А я покупаю их с отвращением.

Мамаев:

– Все это разговоры!

Буров:

– Все утренние деловые встречи я отменил. Времени у меня, как изящно выразился один молодой человек, хоть жопой ешь. Отчего не поговорить? Вы правы: я ничего не выиграю от вашей смерти. В плане материальном. Но для меня цена вопроса не определяется суммой. Нет, сударь. Детство я провел в специнтернате для детей врагов народа. И с тех времен запомнил чувство особенного удовольствия от одного занятия. Когда давишь вошь. А еще лучше почему-то гниду. Ногтем. Она щелкает. Такое же удовольствие я получу, когда узнаю о вашей смерти. Гнидой меньше. Это удовольствие стоит восьмидесяти одного миллиона долларов. Я буду считать это моим взносом в укрепление нравственности российского бизнеса.

Мамаев:

– Хватит болтать! Остановите Калмыкова и давайте говорить по делу! Я готов отдать вам все нефтяные акции. Вы получите свой восемьдесят один миллион. Но контрольный пакет «Интертраста» останется у меня.

Буров:

– Я не намерен с вами торговаться, сударь. Остановить Калмыкова можете только вы. Все документы на передачу акций давно готовы. Мои юристы проделали большую работу. Документы юридически безупречны. Вот они, лежат на столе. Вам остается лишь поставить свою подпись. Или не поставить. Решение за вами. Я не стану выбрасывать вас из бизнеса. Вы останетесь генеральным директором своей компании. Но делать будете только то, что прикажу вам я. И это мое последнее слово.

Мамаев:

– Я должен подумать.

Буров:

– У вас было время подумать. Почти три года. Хотите еще? Что ж, подумайте еще. Трех минут вам хватит? Ладно, пять. А пока вы думаете, поделюсь с вами еще одним соображением. Когда я узнал, кого вы задействовали в своей комбинации, я был, честно скажу, ошеломлен. Даже мелькнула мысль: как же этому мерзавцу не повезло. Вам, сударь, не повезло. А потом понял, что это не случайность. Нет, не случайность. Чуть раньше или чуть позже вы все равно споткнулись бы на человеческом факторе. В этом смысле наша политика самоубийственна. Все больше становится людей, которым нечего терять. В том числе и профессионалов. Мы сами создаем базу роста для криминала. Но что гораздо опаснее: для экстремизма. Если найдется человек, который сумеет организовать их вокруг себя, мало не будет. А такой человек обязательно найдется. Он всегда находится. Этому учит нас опыт истории. Но мы почему-то никак не хотим учиться. Впрочем, вас это, как я понимаю, не волнует. А зря. Итак, сударь, что вы решили?

Мамаев:

– Давайте документы. И будьте вы прокляты!

Буров:

– Почему-то я не сомневался, что именно это решение вы и примите. Садитесь на мое место, читайте внимательно...

– Сейчас начнется самое интересное, – предупредил Тюрин. – Вошел Николай. Вышел из комнаты, где он сидел.

Буров:

– А вы зачем здесь? Вас никто не звал.

Николай:

– Не подписывай, Петрович. Брось ручку!

Мамаев:

– Пошел к черту! Только твоих советов мне не хватает!

Николай:

– Петрович, он же тебя опустил! Ты что, не понял? Я все слышал! Я все слышал, Петрович! Он назвал тебя быдлом! Он назвал тебя гнидой! Этот козел тебя опустил!

Буров:

– Выйдите вон, милейший!

Николай:

– Стой на месте, глиста! Стоять, пидор!

Мамаев:

– Откуда у тебя пистолет? Я же приказал его выбросить! Ты почему... Дай сюда пистолет!

Николай:

– Сиди, Петрович. Сиди, я с ним разберусь сам. Он за базар ответит. По понятиям ответит! Ты на кого, козел, потянул? Ты кого назвал быдлом? Ты на кого потянул, козел вонючий? Да ты сейчас подметки будешь ему лизать! Языком, сука!

Буров:

– Охрана!

Мамаев:

– Брось пушку! Брось, идиот!

Буров:

– Охрана!

Николай:

– Будет тебе охрана!

Мамаев:

– Что ты делаешь?!

Буров:

– Охра...

В динамике диктофона раздались резкие удары, как орехи кололи.

Пять.

Мамаев:

– Что ты наделал?! Что ты... Не стреляй в меня! Не стреляй! Не стреляй в меня!

Николай:

– Да ты что, Петрович?! Ты что?!

Мамаев:

– Не стреляй!

Николай:

– Да я...

* * *

Короткая автоматная очередь.

* * *

Тюрин выключил диктофон.

– По Николаю полоснул охранник из «штейера». Грамотно, по ногам. Забрала «скорая». Мамаев цел, увезли на Петровку, дает показания. Буров – пять пуль в живот. Насмерть.

– Доигрался, игрок! – бросил Артист. – Нашел с кем устраивать мировоззренческий спор!

– Как Николай пронес в банк пистолет? – поинтересовался Боцман.

– У него «Глок» с полимерной рамкой, – объяснил Тюрин. – Металлодетекторы реагируют на него, как на связку ключей. А может, прошли вообще без контроля. Референт провел их со служебного хода.

– Не понимаю, – сказал Муха. – Николай в самом деле хотел выстрелить в Мамаева?

Тюрин не ответил.

– Когда все это произошло? – спросил я.

– Стрельба – в восемь ноль пять.

Я посмотрел на часы. Без пяти три. Приказ «Приступайте» Буров сбросил на пейджер Калмыкова без пяти восемь. Приказа об отмене не будет.

* * *

Жить Мамаеву осталось семнадцать часов.

III

Когда Николай направил ствол «Глока» в живот Бурова, Мамаев оцепенел от ужаса. Каждый выстрел отдавался взрывом боли в мозгу. Держа пистолет маленькими, как у подростка, руками, по-волчьи ощерившись, Николай нажимал и нажимал на курок и казалось, что этому не будет конца. Гильзы выскакивали и бесшумно падали на ковер. С каждым выстрелом длинное худое тело Бурова складывалось, как плотницкий метр, он уменьшался в росте, пока не стал похож на распластанную на полу цаплю с надломленными ногами и крыльями.

На мгновение Мамаева охватила злорадная, животная радость. Восемьдесят один миллион захотел? А пять пуль? Не хочешь? Жри, тварь! Жри, паскуда! Жри, жри! Но тут же боковым зрением увидел возникшую в дверях черную фигуру охранника с маленьким черным автоматом в руках и закричал, не понимая почему, но понимая, что кричать нужно и кричать то, что он кричит:

– Не стреляй в меня! Не стреляй! Не стреляй!

Детская растерянность отразилась на лице Николая, он потянул к Мамаеву руки, как бы успокаивая его. В правой руке по-прежнему был «Глок». Он так с ним и упал на ковер, перерезанный по ногам очередью охранника, с тем же детским растерянным выражением на лице.

Мамаев сидел в кресле за письменным столом Бурова и не понимал, чего от него хотят заполнившие кабинет люди, сначала в черном – охрана банка, потом в синем – менты и в белом – врачи.

– Шок, – сказал кто-то в белом. Мамаева перевели в курительную, уложили на диван, оголили руку. Он ощутил холод от спиртового тампона, потом укол и на какое-то время забылся.

В сознание он вернулся сразу, без перехода. Голова работала ясно, четко. Он увидел нервно вышагивающего взад-вперед по комнате знакомого генерала с Петровки и сразу закрыл глаза. Ему нужно было хоть немного времени, чтобы осознать свое положение.

* * *

Первая мысль была: пистолет. Его телохранитель застрелил президента Народного банка. Из пистолета «Глок». Проклятый идиот! Проклятый ублюдок! Приказал же ему Мамаев выбросить к такой матери пистолет! Сразу приказал, как только вчера вечером вышел из офиса после разговора с Тюриным. Специально велел остановиться на набережной и выкинуть «Глок» в Москву-реку. Самому нужно было выкинуть, но сил не было выйти из машины. Николай вышел, сказал, что выкинул. Показал пустую кобуру. Не выкинул, ублюдок! И сделал ситуацию безвыходной. Безвыходной! Потому что на этом «Глоке» – следак из Таганской прокуратуры!

Тюрин был прав: следователя убрали по приказу Мамаева. Опасен он стал своей прыткостью. Люська раскололась бы на первом допросе. Да и не стала бы она ничего скрывать, сразу сказала бы, что двенадцать тысяч долларов ее попросил отослать Мамаев. После этого механизм его комбинации стал бы дураку ясен. А следователь был далеко не дурак. И неизвестно, чего можно было от него ждать. Он понял, что попал на золотую жилу. Мало ему показалось новой «бээмвухи». Намекнул, что к ней очень нужен гараж. Получил гараж.

Мамаев никогда не требовал у Николая отчета, кто выполняет отданные им приказы. Он и на этот раз был уверен, что все сделано руками каких-нибудь солнцевских или подольских. Нет, решил сам. В кайф ему было пришить мента!

Но это потом, остановил себя Мамаев, потом. Пройдет время, пока «Глок» отстреляют, проверят по гильзотеке и выйдут на Николая. Он не сразу расколется. Кто ему будет зону греть, если он сдаст Мамаева? Расколется, конечно, дожмут, но не сегодня и даже не завтра. Так что это проблема второго плана.

* * *

Ну что за черная полоса! Даже в малости не повезло! Что бы этому охраннику не взять чуть повыше и не полоснуть Николая очередью не по ногам, а по груди! И не было бы сейчас лишней головной боли!

* * *

Генерал все вышагивал от стены к стене с видом человека, готовящегося к важному разговору. Мамаев представлял, чем заняты его мысли. Мысли у этих продажных сук всегда заняты только одним: как бы побольше содрать с попавшего в трудную ситуацию бизнесмена. Но ты у меня сдерешь! Ты у меня, тварь, сдерешь!

Мамаев сел, нашарил в кармане пачку «Житана» и закурил. Генерал навис над ним и спросил с тем сочувствием, с каким спрашивают преступника, вина которого очевидна и не требует никаких доказательств:

– Как же так вышло, Петрович? А?

– Что вышло? Что? По-твоему, я приказал этому ублюдку стрелять в Бурова?

– Знаю, что не ты. Я-то знаю. Но вот как это выглядит со стороны? Твой охранник при тебе убивает президента банка. Приехал ты к нему по делу, с чемоданом «зеленых». Не договорились...

– Сколько я был в отключке? – перебил Мамаев.

– Почти два часа.

Мамаев посмотрел на часы. Десять пятнадцать. Два с лишним часа пропали. Отвалились, как кусок штукатурки. Булькнули. Два часа времени его жизни.

– Калмыков? – спросил он.

– Ищем. Ищем твоего Калмыкова. Но сейчас не о нем речь. Дело взял на контроль генеральный прокурор. Все наши на ушах стоят. Шутка ли: самого Бурова пристрелили. В собственном его кабинете! Резонансное преступление, Петрович. Как его приглушить? Только одним способом: свалить все на тебя. Трудновато будет отмазать тебя от этого дела. Прямо тебе говорю: трудновато.

– Меня? Себя! – рявкнул Мамаев. – Ты не меня будешь отмазывать, а себя! Понял, сука? Себя!

– Но, но! – отскочил генерал. – Полегче! Полегче, господин Мамаев!

– Заткнись! На первом допросе я буду говорить не о своих отношениях с Буровым. Я тебя заложу. По полной программе. У меня компромата на тебя выше крыши. Лет на десять. Ясно?

– Ты меня не пугай! Не пугай! – крикнул генерал. – Пугать он меня, понимаешь, надумал!

В курительную заглянул милицейский полковник:

– Товарищ генерал, можно вас?

Генерал вышел. Вернулся через час. Выложил на стол ключи от «Мерседеса» и техпаспорт, мягко укорил:

– Неправильно ты держишь себя со мной, Петрович. Так себя с друзьями не держат. Но я не обижаюсь. Понимаю, стресс. Уладим эту историю. На твое счастье, ваш разговор с Буровым записывался. Я сейчас просмотрел пленку. Там одно место плохое. Получается, что твой Николай вступился за тебя.

– Вырежи это место, – бросил Мамаев.

– Тогда будет непонятно, с чего он вдруг начал стрелять.

– Все понятно. Увидел деньги, ошалел, решить ограбить.

– Годится, – подумав, кивнул генерал. – Версия: попытка вооруженного ограбления. Николай подтвердит?

– Куда ему деться? Намекнем через адвоката, что это посоветовал я. Все подтвердит.

– Годится, – повторил генерал. – Так и сделаем. Там твой Тюрин крутится...

– Тюрин? – неприятно удивился Мамаев. – Как он сюда просочился?

– Тюрин куда угодно просочится. Не хочешь увидеть его?

– Нет.

– Может, что-нибудь ему передать?

– Нет! А впрочем... Скажи ему по секрету, что меня задержали по подозрению в причастности. И что я буду сидеть у вас на Петровке.

– Зачем тебе это?

– Не вникай!

– Как скажешь. На Петровку тебе все равно придется проехать. Сам понимаешь: свидетель. Дашь показания.

* * *

Только в пятом часу закончились милицейские формальности. Сначала отсматривали пленку и допрашивали Мамаева в следственной части ГУВД, потом приехал важняк из генпрокуратуры, процедура повторилась. Мамаев не высказывал никакого недовольства задержками. На Петровке он чувствовал себя защищенным. Он боялся выйти за проходную и остаться один на один с опасностью, которая могла грозить из-за любого угла.

Когда все протоколы были подписаны, Мамаев пригласил генерала пообедать в «Арагви». Все по той же причине: чтобы не оставаться одному. Тот охотно согласился. Как всегда, много ел, много пил, много говорил, удивлялся, что Мамаев почти ничего не ест, уверял, что все будет улажено, не о чем беспокоиться.

Когда на улице стало темнеть, Мамаев отозвал официанта в сторону, расплатился за обед, дал щедрые чаевые и попросил вывести его из ресторана через кухню. Прячась за баками с отходами, внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного не обнаружилось. Он поймал такси и велел отвезти себя к Народному банку. «Мерседес» стоял в переулке у служебного хода. Охранник подозрительно посмотрел на Мамаева, двинулся было к нему, но увидел, как тот нажал кнопку на брелоке, отключая сигнализацию, и вернулся на место.

На Истру Мамаев хотел ехать на частнике, но ему нужно было взять кое-что из «мерса». Это была граната Ф-1, «лимонка», которую Николай хранил в специально сделанном углублении снизу в водительском кресле. «Лимонку» Николай привез из подмосковной воинской части. Прапор, который продал ему «Винторез», заломил за него прилично, уступать не хотел и дал впридачу «лимонку», чтобы покупатель не чувствовал себя совсем уж в проигрыше. Мамаев рассвирепел и приказал выкинуть «лимонку», но Николай уперся и в конце концов убедил шефа, что в случае чего она не помешает, а ментовского обыска можно не опасаться, так как «мерс» Мамаева был с правительственными номерами. Сейчас «лимонка» могла пригодиться.

Отъехав от Народного банка, Мамаев остановил «Мерседес» и хотел переложить гранату в кейс. Но мысль о том, что он покинет привычный салон и снова окажется словно бы голым на враждебных московских улицах, заставила его изменить решение.

На выезде из Москвы стоял усиленный наряд ОМОНа, шмонали все машины подряд. Мамаева пропустили без очереди, но, несмотря на правительственные номера, документы тщательно проверили, заглянули в салон, попросили открыть багажник.

– «Перехват»? – поинтересовался он.

– Наши дела, – неохотно отозвался омоновец. – Проезжайте.

«Мерседес» Мамаев оставил возле поселковой почты и двинулся к своему участку, стараясь побыстрей проскакивать освещенные редкими фонарями места. Дорога была усыпана нанесенными откуда-то сухими листьями, они шуршали под ногами, как бы удваивали звук его шагов. Мамаеву все время казалось, что кто-то за ним идет. Он резко останавливался, вслушивался, шаги умолкали.

Фонари кончились, по сторонам похожей на лесную просеку улицы чернели недостроенные особняки. В вершинах сосен тревожно шумел ветер, сквозила низкая тяжелая луна. На другом берегу водохранилища, к которому вывела просека, весело роились огни пансионатов.

Темнота была враждебной, шелест листвы под ногами был враждебным, лунный свет был враждебным, даже далекие огни пансионатов были враждебными. Успокаивала лишь тяжесть «лимонки», которую Мамаев сжимал в кармане.

На свой участок он проник через заднюю калитку. Перед этим осторожно прошел вдоль забора, то и дело останавливаясь, всматриваясь в темноту, прислушиваясь. Ничего подозрительного не было. Подозрительным было все.

Оконце одной из строительных бытовок в углу двора было освещено, дом стоял темный. Лишь приглядевшись, Мамаев увидел в просторном окне второго этажа слабый желтый свет, похожий на свет керосиной лампы или свечи. У крыльца горел фонарь, стоял какой-то белый «жигуленок». На ступеньках сидел человек в светлом плаще, курил. Мамаев с удивлением узнал в нем члена Союза писателей СССР с еврейской фамилией.

– Ты что тут делаешь? – спросил он. – Люська наняла тебя в сторожа?

– Нет, – ответил писатель. – В сторожа она наняла таджика. Из тех, что здесь работали. А меня попросила побыть, ей страшно.

– Так со вчерашнего дня и сидишь?

– Ну почему? Проехали по магазинам. Посижу до двенадцати, потом будет сторожить таджик. Времени у меня много. И здесь хорошо думается.

– О чем?

– О чем может думать нынче советский писатель? О тщете жизни.

При свете фонаря Мамаев отсчитал пять стодолларовых купюр и вручил их писателю.

– Спасибо, можешь уезжать.

– За такие бабки могу и побыть. До двенадцати подежурю. Вдруг вам вздумается куда-то съездить?

– Ну, как хочешь, – равнодушно согласился Мамаев. – Только сиди в темноте.

Он выключил фонарь у крыльца и поднялся на второй этаж.

– Наконец-то! – радостно встретила его Люська. – А я уж вся извелась. Что происходит, папа?

– Ничего. Теперь уже ничего.

На столе в зале горела свеча. Мебель была внесена и расставлена в беспорядке. Лишь огромная кровать была вдвинута на свое место в альков. На столе стояли бутылки, были разложены закуски, мандарины, бананы, киви. Венчал натюрморт крупный ананас. Одна из бутылок была «Хеннесси». Мамаеву это понравилось – Люська помнила его привычки.

Он переоделся в купленную Люськой пижаму, погрузился в кресло, налил полстакана коньяку и наконец-то почувствовал себя в безопасности.

* * *

Проснулся он внезапно – от странного чувства тревоги и пустоты рядом с собой. Люськи не было. В окнах серел рассвет. Сосны едва проступали из густого тумана. Громко, к дождю, кричали вороны.

– Люська! – позвал Мамаев. – Ты где?

Никто не отозвался. Он ощупал постель. Подушка была холодная. Простыни были холодные.

– Люська! – в панике закричал он. – Люська!

Какой-то человек появился в дверях.

– Не нужно кричать, – проговорил он. – Людмила уехала в Москву.

– Почему? Зачем? Кто разрешил? Ты кто? А, сторож! – догадался Мамаев.

– Я не сторож, – ответил человек. – Я Калмыков.