Текст книги "Страж раны"

Глава 8. Тропа Света

На этот раз о Степе позаботились основательно. Когда Косухин очнулся, его руки украшали стальные «браслеты», каждый из которых был приклепан к длинной железной цепи. Степа лежал на полу, но уже не каменном, а бетонном, цепи тянулись куда-то вверх, исчезая под потолком.

– Очухался, сволочь?

Сказано было вполне по-русски, и тут же тяжелый сапог ударил в грудь. Удар был от души – Косухин на миг задохнулся от боли. Второй удар пришелся в живот, но Степа уже был готов – резко отодвинулся в сторону, схватился за сапог обеими руками и что есть силы рванул. Тот, кому сапог принадлежал, явно не ждал такого и без всякого сопротивления грузно рухнул на пол. Косухина охватила злость. В цепи, значит, куете, гады?

Не открывая глаз – ни к чему – он безошибочно нащупал горло врага и ловко завернул цепь вокруг шеи. Оставалось как следует дернуть, что Степа и сделал. Послышался хрип.

– Хватит, Косухин!

Это произнес кто-то другой, стоявший совсем рядом. Степа подумал, отпустил цепь и открыл глаза.

На полу рядом с ним валялся мордатый парень в темно-синем галифе и новенькой, такой же темно-синей гимнастерке. Рядом стоял другой, повыше, в такой же гимнастерке и галифе и с тонким хлыстом в руках.

– Вставайте, поговорим…

Мордатый открыл глаза и начал отползать в сторону. Косухин хмыкнул и встал, расправляя затекшие руки. Цепи зазвенели, но пока не мешали, свободно стелясь по полу.

Тип с хлыстом прошелся взад-вперед, затем резко повернулся. И тут Косухин обомлел, хотя вроде бы навидался всякого. Маска! Большая, из тонкого темного шелка, закрывавшая почти все лицо. Видны были лишь глаза, черные курчавые волосы и такая же черная бородка. Маска – это само по себе как-то непонятно, но самым странным было то, что там, где находились прорези для глаз, кожа была тоже черной, даже веки и складки под глазами.

«Негр, что ли?» – подумал Косухин, несколько раз видевший негров в цирке, во время чемпионатов французской борьбы. Встречались, хотя и редко, такие и среди красноармейцев. Но Степа заметил еще одну странность. Несмотря на маску, почему-то показалось, что, лицо неизвестного поросло густой короткой шерстью. Косухин невольно взглянул на руки – но на них были перчатки.

– Можешь звать меня Анубис, – продолжал странный негр. – Давно хотел взглянуть на тебя – живого. На мертвого-то я еще насмотрюсь…

Степа узнал этот голос. Именно Анубис приказывал им с Наташей сдаваться. Спутать трудно – голос был резкий, какой-то механический, совсем не похожий на характерную речь Гольдина или на мягкий баритон того, кто заходил к нему в камеру.

– Сейчас будешь отвечать на вопросы – четко и ясно. Первый же неверный ответ или заминка – и тебе станет больно. Очень больно, Косухин…

Сказано это было всякой угрозы – просто как констатация факта. Степа хотел ответить, но сдержался. Силы следовало экономить.

Анубис щелкнул пальцами. Что-то зашумело, и Степины цепи поползли вверх. Через минуту Косухин уже почти висел, едва касаясь пола носками унтов. Тип в маске еще раз щелкнул пальцами. Мордатый парень, до этого жавшийся где-то в углу, взял с пола ведро воды и облил Косухина с головы до ног, после чего принялся опутывать его тонкими проводками.

– Понятно? – хмыкнул Анубис. – Физику в школе учил, Косухин?

Степа молчал, помня старое правило подпольщика: на допросе нельзя говорить ни о чем. Даже о том, чему учился в школе. Первый же ответ станет соблазном для второго, уже не столь невинного…

– Сейчас через тебя будут пропускать электроток, – продолжал Анубис. – Умереть не умрешь, но больно будет до невозможности. Вода – прекрасный проводник. Знаешь, что такое проводник, Косухин?

Степа закрыл глаза. О пытках током он слыхал – среди повстанцев рассказывали и не такое. Вначале не верилось – он привык воспринимать электричество, как явление чисто прогрессивное, необходимое для освещения улиц и домов будущего Города Солнца…

– Итак, запомни: правильный ответ – боли не будет. Неправильный – пожалеешь. И учти, умрешь не скоро. Сердце у тебя здоровое, мы проверяли… Готов?

«Молчать, – приказал себе Косухин. – Вот теперь – молчать».

– Язык прикусил? Итак: фамилия, имя, отчество…

Степа приоткрыл глаза. Анубис стоял рядом, щелкая хлыстом по носку до блеска начищенного сапога. Мордатый уселся за столик в углу и склонился над листом бумаги, готовясь записывать.

– Оглох, что ли? Фамилия, имя, отчество?

Степа молчал. Конечно, можно было ответить на этот чисто протокольный вопрос, как и на многие другие, надеясь выиграть время, попытаться сплести историю – внешне правдивую, что заставит Анубиса прервать допрос. Но Косухин знал, что спасительные на первый взгляд увертки ведут всегда к одному – человек начинает говорить правду. Молчать все же лучше, хотя и страшнее.

Первый удар тока показался оглушительным. Боль пронизала все тело от пальцев вытянутых рук до пяток. Дыхание перехватило, сердце на миг перестало биться.

– Повторяю: фамилия, имя, отчество…

«Молчать!» – вновь приказал себе Степа. От нового удар он застонал, но тут же закусил губу. Стонать тоже нельзя…

…Он не терял сознания. После нескольких ударов, когда перед глазами уже плыло оранжевое марево, мордатый вновь облил Степу водой, и в голове немного прояснилось. По подбородку текла кровь – когда он успел прокусить губу, Косухин уже не помнил. Глаз он не открывал – так было легче.

– Чего молчишь, дурак? – в голосе Анубиса звенела насмешка, но Степе показалось, что тон стал менее уверенным. – Косухин, Степан Иванович, 1897 года рождения, из рабочих – трудно сказать? Итак, фамилия?

«Молчать!..» – повторил Степа, и вдруг вспомнил, у кого лицо покрыто шерстью, а на руках приходится носить перчатки, чтобы скрыть когти. Правда, у Анубиса ни рогов, ни хвоста не имелось. Значит, обыкновенный гад, вроде тех, что пытали его друзей в колчаковской контрразведке. Только корчит из себя…

Опять боль – и все мысли исчезли. В глазах стало черно, и на мгновение показалось, что он теряет сознание. Это было спасением – хотя бы на время. Анубис, казалось, понял его:

– Не надейся, Косухин. От тока сознания не теряют. Будешь мучиться, пока не изжаришься. Ну что, созрел?

– Молчать… – Степа уже не понимал, что говорит вслух, – молчать…

Что-то слегка задело по лицу – боли он не почувствовал, вернее, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, настоящей. Лишь потом Косухин понял – палач в маске ударил его хлыстом… Еще удар, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Степа с какой-то неведомой ясностью почувствовал – следующего сердце не выдержит. Но цепи внезапно ослабли. Косухин рухнул на пол, и на него вновь плеснули ведро воды.

– Дурак… Все равно заговоришь, сволочь…

Косухин, услыхав стон, удивился, но затем понял – стонет он сам. Степа постарался собрать остаток сил. Каждая минута – выигрыш для Наташи и для белого гада, который получит свой пропуск к зеленому морю…

– Нет, не спятил, иначе пел бы птичкой!

– Но вы же обещали?

– Хотите сами попробовать?

Голоса доносились, как сквозь вату, но Степа узнал того, кто говорил с Анубисом. Гольдин… Пришел полюбоваться, упырь!…

– Я всегда говорил, что не в восторге от ваших методов…

– Прикажете поить его чаем с лимоном?

– Нет. Но если он умрет, мы ничего не узнаем…

Степа насторожился. Даже сейчас он помнил о Венцлаве и его полночных допросах. Мелькнула надежда – эти такого не умеют! Как бы подтверждая его мысли, Гольдин негромко бросил:

– Сам не захотел – поручил нам. Вот, кстати, ответ из Иркутска… Делать нечего, зовите Гонжабова…

– Ради этого мальчишки?

Гольдин не ответил, и через секунду хлопнула дверь. Косухин чуть приоткрыл глаза. Анубис был в комнате один. Он стоял у столика и читал какую-то бумагу. Будь у Степы немного сил, он бы рискнул – несмотря на цепи – достать палача. Но каждый мускул, каждая клетка тела были заполнены болью. Оставалось одно – думать.

…«Сам», который поручил палаческую работенку этим гадам – вероятно, тот сладкоголосый, что смерть не любит. Гонжабов – что-то скверное, похуже Анубиса. А вот из Иркутска…

– А ты большой человек, Косухин! – хмыкнул Анубис. – Слава Волков за тебя заступается, советует не превращать в марионетку. Чем ты его очаровал?

Выходит, из Иркутска отозвался сам товарищ Венцлав! Вначале Степа не очень понял насчет марионетки, потом сообразил. «Марионетки» – славные бойцы 305-го, страшные мертвые куклы…

– Все, вставай!

Цепи зашевелились и поползли вверх, вздымая вверх непослушное тело. Двигаться было больно, но Косухин все-таки заставил себя приподняться.

– Смотри на меня, сволочь!

По лицу вновь ударил хлыст, стало больно и противно, и Косухин открыл глаза. Лицо в маске было рядом. Степа машинально заметил то, что упустил раньше: губы Анубиса были тоже совершенно черные, а нос какой-то странный – приплюснутый и круглый.

«Во урод! Даже со своими в маске ходит!»

Мысль эта доставила Степе некоторое удовлетворение, и он даже улыбнулся.

– Ха! Вижу, повеселел! – Анубис покачал страшной головой и сплюнул. – Ничего, сейчас с тобой побеседует Гонжабов. Вы с ним споетесь…

В дверь постучали, Анубис крикнул: «Входи», и на пороге показался невысокий, очень молоденький косоглазый в ладно подогнанной темно-синей форме. На голове была фуражка с голубой свастикой, на груди Степа с изумлением заметил орден Боевого Красного Знамени РСФСР.

– Товарищ начальник особого отдела! Класноалмеец Гонжабов по вашему пликазу плибыл!

Звучало смешно, но смеяться не хотелось. От невысокого худого паренька веяло чем-то зловещим – и куда более страшным, чем от верзилы Анубиса.

– Знакомься, Гонжабов: товарищ Косухин, тот самый. Очень несговорчивый… А это товарищ Гонжабов, – Анубис повернулся к Степе. – Знаешь, Косухин, за что у него орден? За Шекар-Гомп! Если б не он, мы бы не взяли монастырь. Между прочим, комсомолец, мечтает вступить в партию. Может, дашь ему рекомендацию, Косухин?

Степа хотел крикнуть, чтобы эта сволочь не смела упоминать Партию, но сдержался. Молчать!..

Между тем Гонжабов, с интересом поглядев на растянутого на цепях Степу, улыбнулся:

– Здравствуй, Косухин, – на этот раз «р» прозвучало на славу. – Как там поживает отец мой Цронцангамбо? Я хочу его увидеть. Я соскучился, Косухин!

«Отец»? – Степа удивился, но быстро вспомнил, что монахи так называют старших.

– Я очень соскучился по отцу моему Цлонцангамбо, – с «р» вышла явная промашка. – Ты ведь знаком с ним, Косухин, плавда? Отец Цлонцангамбо обидел меня, своего сына. Он меня проклял! – «р» зазвучало вновь. – Проклял, Косухин, и назвал «Нарак-цэмпо». Это имя злого духа, Косухин, очень злого! Я не обиделся, я ведь его сын. Но я хочу его видеть… И ты отведешь меня к нему, Косухин, плавда?

Гонжабов по-прежнему улыбался, маленькие глазки внимательно осматривали Степу, словно оценивая. Между тем Анубис потоптался минуту, затем кивнул и направился к двери, буркнув нечто непонятное. Гонжабов даже не оглянулся:

– Он не хочет смотлеть, Косухин. Даже он, пледставляешь? По-моему, он думает, что я в самом деле Нарак-цэмпо.

Болтовня бывшего монаха стала раздражать. Косухин вдруг заметил, что Гонжабов стоит совсем рядом. Упускать случай было грешно. Степа сцепил зубы и что есть силы двинул ногой. Худосочный заморыш упал, откатившись на добрую сажень в сторону, но тут же встал, и улыбка его стала еще шире:

– Ай-яй-яй, Косухин! Нехолосо… Но я не обиделся, не бойся. Сегодня я не могу обижаться – ведь я должен полюбить тебя, Косухин…

Гонжабов еще пару минут походил вокруг Степы, однако более не приближаясь, затем вздохнул:

– Ну, будем начинать, Косухин. Ты уже увидел всякие чудеса – но это не чудеса. Здесь умеют делать из людей варда – это несложно… А вот такое ты видел? Смотри!

Он легко взмахнул рукой. И вдруг Степа почувствовал страшный удар, обрушившийся из пустоты. Он помотал головой, хлебнул воздуха и изумленно раскрыл глаза. Гонжабов смеялся:

– Я мог бы забить тебя до смелти – даже не коснувшись. А вот еще – смотли!

Он вытянул вперед ладонь и резко провел ею по воздуху. Степа почувствовал острую боль – гимнастерка на груди лопнула, из глубокого пореза хлынула кровь.

– Я могу вырвать твое сердце, Косухин!

Все «р» были на своих местах, и Степа успел подумать, что эта нелепая речь – чистое притворство.

Еще взмах – и кровь засочилась из шеи.

– Я мог бы отрезать тебе голову, Косухин! Но я сделаю иначе… Но, может, ты решил заговорить?

Степа почувствовал, что начинает сдавать. Еще немного, и…

– Хочешь жить – говори. Но поторопись, Косухин. Ты ведь просто человек, ты даже не монах, как мой отец Цронцангамбо…

Гонжабов отошел на шаг, медленно вытянул правую руку и стал еле заметными движениями водить ладонью вверх-вниз. Боль возникла снова, но на этот раз прямо против сердца. Казалось, что-то тупое и тяжелое медленно проламывает ребра. Степа, не выдержав, взглянул – кровь сочилась из пореза, но там, где была боль, кожа оставалась нетронутой.

– Смотри, смотри, Косухин! – Гонжабов по-прежнему улыбался, но в уголках губ запеклась пена. – А лучше говори, все говори… Сейчас я дотронусь до сердца…

Дыхание перехватило. Пульс замер, затем забился неровно, часто. Невидимое лезвие вонзалось все глубже… Гонжабов повернул ладонь, стало еще хуже – словно клинок провернули в ране.

– Надумал, Косухин?

То, невидимое и страшное, что было в груди, внезапно собралось воедино, и в следующую секунду Степа ощутил, как это невидимое охватывает сердце. В глазах зарябило, кровь уже не стучала, а била молотом, страх начал затоплять сознание, мешая думать…

– Я держу твое сердце, Косухин! Сейчас я сожму руку…

«Нет!» – хотел закричать Степа, но последним усилием воли сдержался. Все исчезло – осталось лишь неровно бившееся сердце. Тело вновь напряглось, дернулось – но уже без участия сознания.

– Говори, Косухин, говори…

– Господи! Ты – есть… Помоги!

Губы шевельнулись беззвучно. Он почувствовал, что проваливается в темноту…

…Боль не исчезла, но куда-то ушла, оставшись, как и тело, где-то далеко в стороне. Здесь же было тихо и очень светло.

– Дохожу, – понял Косухин, открыл глаза и увидел пепельное, залитое кровью лицо со слипшимися от пота волосами и чуть подергивающимися веками. Степа подумал, кто этот бедолага, и вдруг понял – это он сам. Косухин испугался – и отступил на шаг. Он был по-прежнему в камере. Гонжабов стоял посередине, застыв в ожидании, а он – другой – бессильно висел на цепях, откинув голову назад.

Страх исчез. Степа вновь почувствовал себя сильным, краешком сознания все же понимая, что все это – бред. Он – настоящий – висел рядом, прикованный и полумертвый. Но разбираться было некогда. Лицо Гонжабова, теперь уже не улыбающееся, а искаженное злостью, передернулось, пальцы вытянутой руки сжались… Косухин ударил – резко, что было сил. Удар пришелся по руке, Гонжабов дернулся, изумленно обернулся, и Степа ударил вновь – ребром ладони по сонной артерии. В глаза потемнело, вернулась боль, и он ощутил, наконец, свое тело: холодный пот на лбу, засыхающую кровь на груди и на шее, затекшие руки. Но боль была уже не той, страшной, сердце билось хотя и быстро, но ровно и четко. Косухин глубоко вздохнул и открыл глаза…

…Гонжабов сидел на полу, прислонившись к стене. С лица напрочь исчезло самоуверенное выражение, да и в целом вид его был не из лучших. У двери стояли Анубис и Гольдин, о чем-то негромко разговаривая. Наконец Анубис кивнул своей жуткой головой, буркнув:

– Придется… Вот с кем бы не связывался!

Гольдин пожал плечами и молча вышел. Появился мордатый парень в синей гимнастерке и вытащил все еще не очухавшегося Гонжабова в коридор. Анубис покачал головой, затем поглядел куда-то вверх и щелкнул пальцами. Степа почувствовал, как цепи начинают опускаться. Он попытался сесть, но сил не было, и он лег на пол. Все тот же мордатый снял со Степиных рук стальные браслеты и принялся отматывать проводки.

– Готовься, Косухин, – Анубис подошел поближе, с интересом разглядывая неподвижно лежавшего Степу. – Здорово ты его! Правильно, а то слишком задаваться стал… У тебя орден за что?

– За Белую, – внезапно для себя ответил Косухин.

– Молодец! – казалось, палач не заметил, что жертва начала говорить. – А товарищ Гонжабов получил свой за то, что впустил нашу боевую группу в монастырь. Так что правильно ты его вырубил. Как это тебе удалось?

На этот раз Косухин смолчал. Не только из принципа, но и потому, что и сам толком не понимал. Не верить же тому, что увиделось в бреду!

– Ну и вид у тебя! – Анубис покачал черной головой. – Выпить хочешь? Напоследок…

– Хочу, – хрипло ответил Степа и попытался приподняться.

Анубис отошел к столу. Что-то булькнуло. Через минуту он вручил Косухину большую кружку с чем-то желтым. Степа хлебнул, охнул и удивился:

– Коньяк, чердынь-калуга! Шустовский…

– Шустовский… А ты непростой парень, Косухин, коньяки различаешь. А еще из рабочих!

Объясняться Степа не стал. Теперь солнечный напиток окончательно ассоциировался у него с близкой смертью. Пил он медленно, подражая белому гаду Арцеулову. С каждым глотком становилось легче, Косухин сумел приподняться, сесть и даже пригладить мокрые спутанные волосы.

– Еще чего хочешь? – поинтересовался Анубис. – Давай, не стесняйся – положено.

– Умыться. И папиросу.

Мордатый принес ведро воды и полотенце. Кое-как смыв кровь. Косухин закурил папиросу неведомой ему марки – очень крепкую, с темным табаком. Перед глазами все поплыло, задрожали руки.

– Не спеши! – подбодрил Анубис. – Докуривай, подождут. Да, крепок ты, Косухин! Теперь понятно, почему Слава Волков за тебя просит. Но ты сам виноват. С тобою ведь Главный говорил! Неужели не убедил?

– Не-а, – спокойно ответил Косухин. Похоже, тот, кто беседовал с ним в темной камере – действительно Главный…

– Против кого прешь, Косухин? Против главного проекта Революции!..

– Заткнись! – не выдержал Степа. – Не смей о Революции1

– Вот недоумок! – Анубис даже засмеялся. – Да на кой черт нам Сиббюро и вшивые повстанцы с берданками!? Нам нужна сила! Понял? А здесь будет центр – Око Силы! Уразумел?

«Око Силы… – повторил про себя Косухин. – Вот оно, значит, что…»

– А, может, все-таки договоримся, а? Нам такие, как ты, нужны живыми…

– А пошел ты!.. – с удовольствием выговорил Степа, кидая окурок. – Колом бы всех вас осиновым!

…Вошли двое, в такой же темно-синей форме и, подняв Косухина с пола, потащили из камеры. Он хотел осмотреться, но Степу тут же успокоили сильным и точным ударом по голове, а затем уложили на носилки, накрыв чем-то тяжелым и темным. Покуда его несли, Косухин никак не мог понять, что в происходящем ему кажется странным, пока не сообразил – его несли ногами вперед…

Пахнуло холодом – они выбрались на поверхность. Носилки качнуло – те, кто их нес, переступали высокий порог. Степа почувствовал, что спина коснулась чего-то твердого. Покрывало сдернули, и вокруг груди крест-накрест легли толстые веревки. Послышались торопливые шаги, и он остался один.

С трудом приподняв голову, Степа увидел, что находится в центре большого полутемного зала, освещенном двумя масляными светильниками. В их тусклом свете можно было разобрать, что стены когда-то были украшены барельефами, но, как и повсюду, чьи-то руки тщательно выровняли поверхность камня.

Внезапно Степа сообразил, что в зале стало светлее. Прямо перед ним, шагах в двадцати, горел красный огонек, с каждой минутой становившийся все ярче. Вскоре Косухин понял – прямо перед ним, на большом квадратном возвышении, находился огромный, светящийся неровным красным огнем камень странной неправильной формы. Свет горел все сильнее, темнота отползала к углам, и вскоре стал виден полупрозрачный гигантский кристалл. Красный огонь рос, сгущался, сквозь него начали проступать ярко-белые пятнышки, напоминающие глаза…

– «Голова Слона», – вспомнил Степа. – Вот, значит, и увидел!..

– Хорошо! – Арцеулов встал, бросив взгляд на исчерченную пометками карту Шекар-Гомпа. – Быть по сему…

План обсуждали уже в третий раз. Сначала с Тэдом, затем с Цонхавой и, наконец, сейчас – в присутствии Наташи, Валюженича, Цонхавы и Цронцангамбо. Тут был и молчаливый монах, понимавший по-русски, но он, как и следовало ожидать, не проронил ни слова.

– Я не воин, – поджал губы Цронцангамбо. – Если что и поможет – то это рог Гэсэра. Его силы не прогонят врагов – но отвлекут….

Настоятель говорил по-бхотски, но переводчик не требовался – странное искусство Цонхавы действовало. Капитан был готов поспорить, но не стал. Они с Цронцангамбо действительно говорили на разных языках.

– Не будем мешать, – настоятель встал, кивнув старику-монаху. – Мы еще увидимся…

Они вышли, лишь Цонхава остался сидеть, о чем-то размышляя. Берг и Ростислав переглянулись.

– Господин Цонхава, – начал капитан, – вы пока не сказали главного… Мы должны попасть в Шекар-Гомп…

Монах улыбнулся:

– Я обещаю, что вы попадете туда. Думай о бое – это сейчас главное…

Арцеулов успокоился, прикинув, что между убежищем и монастырем может быть известный лишь Цонхаве тайный ход. Он взглянул на часы. Монах понял:

– Не буду мешать. Встретимся в святилище…

Он встал, поклонился и шагнул за порог.

– Пора, босс? – нетерпеливо бросил Тэд.

– Да… Проверьте оружие.

Каждый взял по карабину, карманы полушубков были набиты патронами.

– Ножи…

Валюженич засунул за пояс трофейный нож. Берг покачала головой.

– Вот. Это дал мне Степан…

На ее ладони оказался серебряный стилет. Валюженич широко открыл глаза:

– Оу! Артефакт! Китайская работа, династия Мин…

– Главное, он действует на этих нелюдей, – заметила Наташа, пряча оружие. – Я готова, господа…

Арцеулов еще раз окинул взглядом их временное убежище, показавшееся внезапно таким уютным и безопасным:

– Что ж, с Богом… Тэд, все помните?

– Все, генерал!..

– Хорошо, – кивнул капитан. – Пора…

Они прошли темным коридором, оказавшись в зале, где Валюженич не так давно столь удачно исполнял роль шамана. Теперь здесь было пусто, лишь в центре неподвижно сидел Цонхава. При виде вошедших он встал.

– Мы готовы, – сообщил Арцеулов. – Куда нам идти?

– Не спешите. Время есть, – монах устало повел головой. – Я размышлял… Как сказал бы брат Цронцангамбо – беседовал с Теми, Кто хранит нас, недостойных…

– Оу! – не выдержал Тэд. – Там наш замысел не одобрили?

– Не мне судить о высшей воле, Тадеуш. По-моему, «Там», если пользоваться твоими словами, смотрят на вас, как на детей, которые думают остановить ураган, строя стену из камыша. Но и камыш может стать камнем… Мы никуда не пойдем – добраться до Шекар-Гомпа можно и отсюда…

Ростислав хотел переспросить, но тут из темного прохода выступили молчаливые фигуры в желтых одеждах. Последние монахи Шекар-Гомпа медленно проходили мимо них и, так же молча поклонившись, исчезали в другой двери. Монах, шедший последним, чуть задержался и жестом отозвал Валюженича в сторону. Тот поспешил подойти. Монах улыбнулся и показал ему четыре пальца.

Брови Тэда поползли вверх. Старик вновь улыбнулся, указав на него, Арцеулова, Берг, а затем кивнул в сторону Шекар-Гомпа, после чего достал из-за пояса маленький мешочек и вручил Валюженичу.

– Оу, сувенир? – обрадовался тот. – Для всех четверых, да? Спасибо…

Монах кивнул и, поклонившись, исчез в проходе. Тем временем Цонхава что-то сказал настоятелю. Цронцангамбо пожал плечами и повернулся к Арцеулову и Берг:

– Желаю вам успеха. Я буду молиться за вас… Не судите меня строго – у каждого своя ноша… Мир вам, посланцы Гэсэра!..

И, не дожидаясь ответа, исчез в темноте.

– Мы готовы, господин Цонхава, – повторил Арцеулов.

Монах, не отвечая, подошел к одной из стен, на вид совершенно ровной и гладкой, медленно поднял руки ладонями вперед и стал негромко произносить короткие резкие слова.

– Не понимаю, – шепнул Валюженич. – Это, кажется, не по-бхотски…

Арцеулов тоже заметил, что утратил способность понимать чужую речь. Вспомнив совет монаха, он сосредоточился и стал внимательно слушать. Вначале слова оставались непонятными, но внезапно в сознании промелькнуло:

– Открываю… Тропу… Света…

– Тропа Света! – прошептала Наташа, которая тоже попыталась вслушаться, похоже, с большим успехом. – Он говорит, что просит Небо открыть Тропу…

Руки монаха еле заметно дрогнули, и стена начала бледнеть. Камень таял, оплывая ровным белесым свечением. Через несколько минут четко обозначился проход – высокая дверь, заполненная легким молочным туманом.

– Оу! – не выдержал Валюженич. – Этого не умел и мистер Гудини!

Цонхава подождал еще несколько секунд, затем опустил руки и повернулся:

– Если вы поняли мои слова, то уже знаете – это «Тропа Света». Нам не нужны подземные ходы – Тропа Света выведет, куда пожелаете. К счастью наши враги еще не научились такому… Вы готовы?

Все переглянулись. Арцеулов обернулся к девушке:

– Наталья Федоровна?

Берг молча кивнула в ответ, ее руки сжимали карабин, глаза, не отрываясь, смотрели в молочную пелену.

– Тэд? Все поняли?

– Йе! – Валюженич поднял вверх два пальца, изображая знак «Victory». – Жду сигнала, босс!

– Мы готовы! – капитан обернулся к монаху. Цонхава мгновение помолчал, а затем вновь поднял руки:

– Я открываю путь… Да пребудет с вами Тот, в Кого вы верите, и Кто оберегает вас!

– Спасибо! С Богом!…

В тот же миг молочный туман исчез. В пустом темном проходе показалась грубо побеленная стена коридора, освещенная синеватым светом. Ростислав кивнул девушке и быстро прошел вперед. Наташа в последний раз оглянулась, поймала спокойную, немного печальную улыбку Цонхавы и последовала за Арцеуловым. Проход оказался коротким – не длиннее двух шагов. Как только девушка вступила на темный пол, проход за ее спиной вновь засветился молочным светом. Там, где только что находилась дверь, теперь была лишь глухая стена – каменная стена Шекар-Гомпа.

– Неужели мы в монастыре? – все еще не веря, покачал головой Арцеулов, осматривая длинный пустой коридор, освещенный одинаковыми синеватыми лампами.

– Да, – шепнула Берг и невольно вздрогнула. – Я знаю это место. Нам направо… Пошли!

Капитан отбросил сомнения, вскинул карабин и, стараясь ступать тише, направился за Наташей, но буквально через несколько секунд остановился. Коридор вывел на небольшую площадку. Там тоже было пусто, но в стене имелась приоткрытая дверь, обитая железом, возле которой топтался косоглазый часовой в темно-синей форме и фуражке со свастикой.

– Аппаратная, – шепнула Берг. – Здесь главный распределительный щит…

Арцеулов кивнул, прикинув расстояние до двери. Шагов пять – могут заметить. Берг поняла и вскинула карабин к плечу, но капитан покачал головой. Он еще раз смерил расстояние, а потом взглянул на часового. Тот смотрел в другую сторону, но, что-то почуяв, начал медленно поворачиваться. Рука Арцеулова нырнула в карман. Миг – и новенький патрон, описав дугу, со стуком упал возле самой двери. Часовой дернулся, оглянулся – и негромко охнул. Нож вошел в горло мягко и беззвучно – как в масло…

Арцеулов подхватил падающее тело и кивнул Наташе. Через секунду Берг была рядом. Повинуясь беззвучной команде, она стала у стальной двери. Капитан оглянулся и дернул за массивную металлическую ручку.

…Большая комната. У стены – огромный щит, на котором мигают сотни лампочек, рядом двое – «синий», в фуражке со свастикой, и некто в белом халате, на который наброшено серое пальто…

При виде незваных гостей «синий» выхватил пистолет, но пуля, выпущенная из карабина капитана, вошла ему в сердце. Тот, что в халате, вскрикнул, рука потянулась к какому-то рычагу… Крик оборвался – Наташа скривилась и опустила карабин…

– Пошумели… – неодобрительно заметил Арцеулов и хотел направиться к щиту, но внезапно обернулся. Вовремя! Тот, чье сердце он прострелил, медленно, пошатываясь, шел к нему, протягивая вперед руки со скрюченными пальцами. Капитан вновь выстрелил – и снова не промахнулся, но мертвец продолжал идти, недвижные глаза глядели с холодной ненавистью, в уголках посиневшего рта выступила пена.

Ростислав отступил, держа карабин наизготовку. Скрюченные пальцы уже тянулись к его горлу, но внезапно послышался хрип. Враг неподвижно застыл – в его спине торчал стилет. Берг стояла рядом, крепко сжимая рукоять. Страшные руки дернулись, плетьми повисая вдоль тела, из раны заклубился легкий дым, глаза закатились – и труп грузно рухнул на бетонный пол.

– Фу-у! – выдохнул Арцеулов. – Ну, спасибо, Наталья Федоровна!

– Не за что, – девушка была уже у щита, внимательно рассматривая панели. – Идите к двери, Ростислав Александрович. Я уж сама…

Капитан нерешительно поглядел на Наташу и послушно встал у входа, держа оружие наготове. Между тем Берг закончила осмотр и удовлетворенно кивнула:

– Все ясно. Гашу с двух выстрелов…

– Может, лучше просто выключить? – осторожно предложил Арцеулов. – Мы и так нашумели…

Берг усмехнулась:

– Выключим – могут включить. А так – сожгу все, если повезет, даже резервную цепь. И вообще, кто из нас физик-экспериментатор?

Карабин сухо ударил свинцом, затем еще – и девушка спокойно закинула оружие за спину. В первое мгновение ничего не случилось, но вот с треском лопнула одна лампочка, следом – целый десяток, резко запахло горящей проводкой. Над пультом взлетели синие искры – взрыв, еще один – и все погрузилось во мрак…

– Люблю такие эффекты! Раз в полгода обязательно сжигаю всю аппаратуру. Посветите, пожалуйста…

Вспыхнул фонарь – прекрасный американский фонарь из арсенала мистера Валюженича – и девушка осторожно пробралась ко входу, стараясь не наступать на замершее неподалеку от двери тело охранника.

– Порядок? – шепнул капитан вслушиваясь в темноту. В коридоре было тихо, но где-то вдали слышались крики, громкая ругань. Сухо ударил выстрел…

– Денек провозятся. Главного специалиста я уложила. Того, в пальто… Все, можем идти…

Арцеулов шагнул в коридор и направился к одному из проходов, подсвечивая фонарем.

– Сюда? – спросил он, останавливаясь у входа в узкий коридор с неровным сводом.– Да… Господин Цонхава уверен, что Степан сейчас в храме… Свет… Лучше идти в темноте…

Капитан щелкнул выключателем, и они быстро пошли по коридору. Вокруг по-прежнему было тихо, но вдали шум усиливался, вновь ударил выстрел, послышался топот множества ног.

– У них есть резервная цепь? – Арцеулов обернулся к девушке, чье дыхание слышалось рядом.

– Если и есть, то слабая. Станция еще не готова, работают лишь два генератора. В любом случае, на прожектора не хватит…

– А вдруг эти… демоны… видят в темноте?

Послышался смех:

– Тогда бы им не нужна была вся эта иллюминация… Тише, кажется тут…

Впереди мелькнул луч света – там горел электрический фонарь. Капитан осторожно выглянул – коридор кончился, впереди была еще одна площадка и дверь, на этот раз не стальная, а бронзовая, покрытая непонятными изображениями. У двери трое – двое с карабинами, в фуражках, и третий – высокий, с непокрытой головой, которая в ярком свете фонаря показалась какой-то странной. Фонарь – большой, с мощным аккумулятором, стоял на столике справа от двери.