Текст книги "Над законом"

До яхты оставалось всего ничего, когда правое переднее колесо грузовика соскочило с неровного каменного бортика, и «мерседес», сильно накренившись, оттолкнулся от пирса. Он стал переворачиваться на лету, но не успел закончить оборот, врезавшись в белый борт прогулочной яхты. От удара он взорвался, далеко разбросав дымящиеся обломки и горящие на лету обрывки тента.

Когда дождь горячих осколков, пробарабанив по пирсу и вспенив воду Даугавы, наконец утих, Илларион Забродов встал с шершавого камня и вытер грязной ладонью потное исцарапанное лицо. Его светлые брюки и бело-голубая тенниска были спереди выпачканы пылью и кровью из многочисленных ссадин и царапин, а сзади густо посыпаны пеплом и в нескольких местах прожжены. Не обращая внимания на сильную боль в разбитом колене, он подошел в краю пирса и, прикрываясь рукой от пышущего адского жара, долго смотрел на медленно погружающиеся в мутные воды Западной Двины пылающие обломки белой яхты.

Постояв так некоторое время, он вдруг о чем-то вспомнил и, порывшись в карманах брюк, бросил в этот неторопливо тонущий костер пистолетную обойму и несколько смятых и растрепанных пачек стодолларовых купюр. Подумав еще немного, он огляделся, сделал несколько шагов в сторону и пинком отправил в воду тускло блеснувший револьвер системы «смит-и-вессон».

Когда сквозь треск огня и шипение пара до его слуха донеслись истошные вопли приближающейся пожарной машины, он повернулся спиной к догорающей яхте и неловкой ковыляющей трусцой побежал прочь со старого пирса. Постепенно бег его стал ускоряться, и вскоре он совсем затерялся среди штабелей и пирамид грузов, в лабиринте складов, пакгаузов и подъездных путей.

Глава 16

Илларион бросил машину Юргена Лаубе в нескольких километрах от границы. До рассвета оставалось еще часа два, но он не стал рисковать – все его документы утонули вместе с грузовиком, и случайный полицейский, заглянув в машину, обнаружил бы там легкую добычу. Иллариону вдруг стало интересно, что же на самом деле произошло с его документами: утонули они или успели раньше сгореть? Что, если рижская полиция их выловит?

Размышляя над этим вопросом, он вышел из машины и углубился в лес. Комары немедленно по достоинству оценили этот хлебосольный жест и не мешкая приступили к трапезе. Илларион двигался быстро, строго придерживаясь избранного направления и стараясь не обращать внимания на озверевших кровососов.

Через некоторое время он уперся в болото и понял, что слишком сильно забрал к югу – ориентироваться в кромешной тьме было чертовски сложно из-за густых крон деревьев, сквозь которые лишь изредка проглядывали крупные яркие звезды. Илларион двинулся дальше, обходя болото стороной и с каждым шагом приближаясь к границе. Путаясь в колючих зарослях под совершенно потусторонние вопли какой-то ночной птицы, он подумал, что напрасно остановил свое транспортное средство так далеко от границы, – можно было доехать до самой заставы, а потом просто пройти лесом вдоль дороги какой-нибудь километр – это, конечно, было бы проще, но после того, что он натворил в Риге, рисковать не хотелось совсем. Всплывет его связь с имевшими место в Рижском порту безобразиями или не всплывет – от латышской полиции лучше держаться на расстоянии.

Вскоре он заметил, что начинает различать в редеющей темноте не только стволы, но и ветви деревьев. Небо над головой проступило узором черных сучьев и листвы на светлом фоне, звезды ушли, и вдруг где-то совсем недалеко радостно загорланил петух – над лесом вставало утро, и поблизости было жилье. Это приключение можно было считать законченным, чему Илларион был искренне рад: прекрасно понимая мотивы, подвигнувшие Сорокина и Мещерякова на тот обман, который бросил его в самую гущу происходивших здесь событий, и полностью признавая их правоту, Забродов не испытывал ни малейшего удовольствия от участия в этой пародии на боевые действия. Сейчас пределом его мечтаний была его уютная квартира на Малой Грузинской, горячая ванна с душистой пеной – черт возьми, можно и без пены, если уж на то пошло!, – и только потом, после всего этого, рюмка хорошего коньяку, яичница и постель с чистыми простынями.

Он присел на ствол поваленной ветром сосны, выковырял из смятой пачки последнюю кривую сигарету и выкурил ее, наблюдая за тем, как буквально на глазах светлеет небо.

К семи часам утра он был в центральной усадьбе. Распахнув дверь в тесный кабинетик Архипыча, он некоторое время постоял, подслеповато щурясь, пока глаза привыкали к полумраку. Окно кабинета было занавешено старым солдатским одеялом, а на стоявшем у стены ветхом деревянном диванчике, похоже, кто-то спал, с головой укрывшись какими-то тулупами. На столе стояла пустая бутылка при двух стаканах и тарелка с подсыхающими хлебными крошками. В помещении крепко пахло табачным дымом и водочным перегаром.

Илларион подошел к столу и, покопавшись в пепельнице, выбрал окурок подлиннее, мимоходом сильно удивившись: это была марка сигарет, которую предпочитал Мещеряков. Здесь такие мог себе позволить разве что Старцев, да и то если бы сумел достать.., и если бы был жив, уточнил Илларион.

Он задумчиво повертел окурок в руках и сунул его обратно в переполненную пепельницу, с большим интересом разглядывая груду тряпья на диване, из-под которой доносилось ровное дыхание спящего человека. Заглянув под диван, он не обнаружил там обуви и сразу понял, почему: из-под драного тулупа высовывалась нога в дорогой кожаной туфле.

– Хорошо погуляли, – тихо сказал Илларион, глядя на эту ногу.

Он подошел к окну, рывком сдернул с него пыльное одеяло, отчего в помещение потоком хлынул солнечный свет, и завопил во всю мощь легких:

– Подъем! Тревога!!!

Тулуп полетел в сторону, и через секунду встрепанный и опухший со сна Мещеряков стоял посреди комнаты, слепо нашаривая на боку кобуру, которой там не было и быть не могло.

– Боевая готовность на должном уровне, – небрежно сказал Илларион, присаживаясь на угол стола. – Вольно, полковник.

– Все-таки ты мерзавец, Илларион, – сказал Мещеряков, тяжело опускаясь обратно на диван и протирая глаза кулаками. – Человек полночи не спал…

– ..хлестал водку и курил дорогие сигареты, – продолжил за него Илларион. – Кстати, угости сигареткой, а то мои кончились.

– Сейчас, – кивнул Мещеряков и полез по карманам, – сейчас… Вот черт, пачку помял.

– Ничего, я не гордый, – успокоил его Илларион, – давай сюда.

– Где тебя носило? – спросил Мещеряков, тоже закуривая и массируя ладонями отекшее лицо. – Мы тебя полночи ждали.

– Если бы я знал, что вы меня ждете, да еще с бутылкой, угнал бы самолет, – проворчал Илларион.

– Ладно, ладно. Как там Рига?

– Цела твоя Рига. Правда, не вся.

Мещеряков откашлялся и искоса взглянул на Забродова.

– Тяжело было?

– Ерунда, – ответил Илларион, внимательно наблюдая за причудливыми извивами сигаретного дыма в солнечном луче. – Не волнуйся, полковник, все в порядке. Вольфрам твой никуда не ушел.., вот только не знаю, удастся ли теперь выцарапать его у латвийских властей. Это ж сколько мороки: нырять за ним, поднимать по частям…

– Куда нырять?

– Он был погружен на яхту, а она возьми и затони. Такое несчастье! Прямо с экипажем, представляешь?

– Представляю, – медленно сказал Мещеряков. – А где твоя машина?

– «Лендровер»? Был здесь, а что?

– Не валяй дурака. Я говорю про грузовик.

– Ax, грузовик. Черт, мне неудобно об этом говорить, но он тоже затонул. Вместе с яхтой. Просто черная полоса какая-то.

– Затонул?!

– Сначала взорвался, а потом уж затонул. Такая вот странная авария. Я же говорю, не везет.

– Н-да… Ну, о вольфраме не беспокойся, это уже не твоя забота.

– Хотелось бы на это надеяться. Как Сорокин?

– Погрузил свою добычу в «воронок» и укатил в Москву на моей «Волге». Он доволен. Просил передавать тебе привет. Тут вчера целая следственная комиссия была. Ходили, качали головами, ахали да охали… Архипыча твоего, наверное, из органов погонят.

– Жаль, конечно, хороший он мужик, но.., правильно, по-моему, погонят.

– Конечно, правильно. Меня чуть не арестовали – решили, что московский мафиози. Насилу Сорокин меня отбил.

– Зря отбил. Он тебя отбил, а ты тут же напился до безобразия и в служебном помещении спать завалился.., даже не разуваясь. Это вы с Архипычем тут безобразничали?

– С кем же еще… Он, как выпил, все про какой-то револьвер вспоминал, я так и не понял, про какой.

– «Смит-и-вессон». Антикварная вещица. Утонул вместе с грузовиком, яхтой и всеми нажитыми мною деньгами.

– Н-да, – снова повторил Мещеряков. – А серьезно, что там было?

– Серьезно? Вольфрам переправляли на яхте, как я понял, в Германию. Во всяком случае, владелец яхты – немец, некто Штюбе.

Мещеряков поморщился, услышав о немце.

– Ладно, немца этого найти – не фокус. В конце концов, обратятся в Интерпол…

– Я, конечно, в этом деле не советчик, но, по-моему, не стоит, – сказал Илларион. – Что, Интерполу больше делать нечего?

– Ага, – сказал Мещеряков, – понятно. Несчастный случай?

– Увы. Так вот, яхта как раз собиралась выйти в море, ждали только меня…

– Как удачно. И, конечно, дождались.

– Вот именно. Их человек, который меня встречал, был очень удивлен и раздосадован пропажей груза. Он даже не хотел показать мне дорогу к яхте.

– Но показал?

– Я его так просил!.. И тут, как назло, в грузовике отказали тормоза.

– Ай-яй-яй, – сказал Мещеряков.

Он давно привык к манере, в которой Илларион обычно излагал подобные происшествия, и легко додумывал то, о чем Забродов умалчивал. В этом полковнику помогала многолетняя практика: отчеты капитана Забродова о проведенных операциях невозможно было ни читать, ни слушать. Они представляли собой то эпические баллады, только что не рифмованные, то пару мимоходом оброненных слов типа «все в порядке». Он припомнил, как тогда еще полковник Федотов распекал тогда еще майора Мещерякова, потрясая перед его носом пачкой густо исписанных с обеих сторон листков. "Что это такое?! – возмущенно кричал будущий генерал, обводя бешеным взглядом присутствующих, которые сидели с каменными лицами и медленно синели от душившего их хохота. – Вы только послушайте, что пишет этот ваш клоун! Где это?

Ага, вот. Цитирую. «.., и тогда доблестный батыр гвардии рядовой Рагимов Руслан Рашидович, затаив в груди огонь лютой ненависти против единоверцев, законы гостеприимства поправших и головы свои позором покрывших вовеки веков, разорвав на груди богатырской халат маскировочный, прыгнул на лютых недругов, подобно барсу…» Это что такое, майор? Вы не знаете?

Ах, вы не знаете?! Так вот, это рапорт капитана Забродова о разведке боем!

Помнится, кто-то тогда упал со стула, и вообще порядок пришлось наводить очень долго – все никак не могли просмеяться, передавали рапорт по рукам и хохотали, как гиены, только Мещерякову было не смешно, а наоборот, хоть плачь… А Забродову тогда влепили пять суток губы и личную благодарность командующего. Да и эти несчастные пять суток он так и не досидел – на следующий же день приехал за ним Федотов собственной персоной и освободил узника совести, потому как в тылу противника был он нужнее, чем на гарнизонной гауптвахте.

– Ты чего улыбаешься? – спросил Забродов и, не сдержавшись, широко зевнул.

– Батыра Рагимова вспомнил, – признался полковник.

– Какого еще батыра? А, Руслана… Как он их тогда!… Я ему: стреляй, дурак, а он мне: патрон беречь надо, большие деньги стоит. И – прикладом… Это, между прочим, после твоей политбеседы было – насчет экономии боеприпасов.

– Конечно, – сказал Мещеряков. – А то взяли моду – из автомата по воронам стрелять.., спортсмены.

– Попробовал бы сам… А хорошие были ребята, – сказал Илларион и снова широко зевнул.

– Хорошие, – согласился Мещеряков. – Вас, помнится, так и называли – гвардий балаган имени Забродова.

– Это от зависти. Таких орлов больше ни у кого не было.

– Это уж точно. Шел бы ты спать, орел. Отоспишься, отдохнешь, съездишь в райцентр, а завтра с утра можно и домой. Заодно и меня подбросишь.

Надеюсь, что на этот раз обойдется без столкновений с яхтами, подводными лодками, а также самолетами и разведывательными спутниками.

– Ох, надеюсь… Постой, – насторожился Илларион, – ас чего это я в райцентр поеду? Ты что. полковник, местной милиции меня продал?

– Как можно, – замахал руками Мещеряков, – что ты. Я просто подумал, что ты захочешь заглянуть в тамошнюю больницу.

– Вот еще, – сказал Илларион, вставая со стола и с хрустом потягиваясь. – Что я там потерял?

Царапины не в счет, а кости все целы.

Он прошелся по кабинету, снова присел на стол, опять вскочил и направился к дверям.

– Пойду-ка я, пожалуй, и вправду спать, – сказал он с порога. – К –Степановне пойду – авось, не прогонит по старой памяти. У нее, помнится, чекушка была, все никак руки не доходили выпить.

Вот выпью – и на боковую.

– Погоди, – сказал Мещеряков. – Ты, когда выспишься, все-таки в больницу съезди. Там тебя видеть хотели. Уважь человека, ждет все-таки.

– Кто же это? – спросил Илларион. – Учти, на местных придурков я досыта насмотрелся – и на здоровых, и на больных. Так что, если это какой-нибудь Воробей, то он может ждать до второго пришествия.

– Да нет, – сказал Мещеряков, – не Воробей.

– Тогда кто же? Не тяни, полковник, что ты мнешься, как витязь на распутье?

– Да дело такое.., как тебе сказать.., деликатное, в общем.

– Неужели мой тест на беременность дал положительный результат?

– Размечтался… Просто Виктория Юрьева передавала тебе привет и очень просила зайти, когда освободишься.

– Какая еще Вик… Кто?!

– Юрьева. Виктория, по-моему, Павловна. Ты что, ее не знаешь?

Полковник Мещеряков неожиданно обнаружил, что висит, не касаясь ногами пола, и смотрит на Забродова сверху вниз.

– Кто?! – повторил Илларион. Вид у него был совершенно безумный.

– Ты что, взбесился? – просипел он, делая слабые попытки освободиться. – А ну, поставь на место!

Илларион опустил его на пол и отступил на шаг.

– Говори толком, Андрей, – попросил он. – Я знал здесь только одну Викторию, но она мертва.

– Так уж и мертва, – проскрипел Мещеряков, оправляя смятую одежду и заталкивая в брюки вылезший хвост рубашки. – Что за манера бросаться на людей? Где тебя воспитывали?

– Ты знаешь, где меня воспитывали, – с угрозой ответил Илларион, – и я задушу тебя окончательно, если ты не перестанешь строить идиота.

– А чем ты недоволен? – возмутился Мещеряков. – Это, между прочим, твоя собственная манера речи. Не нравится? А каково мне?

– Андрей, – сказал Илларион, – перестань паясничать. Тебе это не к лицу, ты у нас все-таки полковник. Викторию на моих глазах застрелил Старцев. Он стрелял в упор, и ты тоже это видел. Если это какая-то шутка, то я преклоняюсь перед твоим чувством юмора: я до него не дорос.

– Фу-ты, ну-ты, – сказал Мещеряков. – Надо же, как тебя зацепило. Я не ожидал!

Илларион шагнул к нему, и полковник быстро заговорил:

– Ты меня удивляешь. Ты же грамотный мужик – резаный, стреляный и черт знает еще какой. Тебе ли не знать, что такое пистолетная пуля?

Это ведь только в кино все просто: приставил дуло к голове, нажал, и тебя уже нет на карте страны. А в жизни сплошь и рядом после этого просыпаешься в больнице и слабым голосом интересуешься, где это ты, а тебе вместо ответа суют утку…

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что рано ты ее похоронил.

– Подожди, но я же видел…

– Что ты видел? Пуля скользнула по черепу, вырвала клок кожи. Вот что ты видел. Крови было много, и вообще все выглядело так, словно у нее мозги наружу. Но, уверяю тебя, она жива и очень скоро будет здорова. Сотрясение мозга и царапина на голове – пара пустяков, ты в таком виде по горам скакал, как козел.

– Но я же щупал пульс…

– Ах, это ты пульс у нее щупал? Подержался за руку и убежал искать, кому бы еще свернуть шею. Ты что, медик?

– По-моему, я просто идиот. А когда ты об этом узнал?

– Сразу. То есть, я хотел сказать…

– Сразу?! Ты об этом знал и ничего мне не сказал? Сидел рядом, пудрил мозги, выражал сочувствие…

– Мне не хотелось тебя расхолаживать.

– Ну, полковник… Удивил, ничего не скажешь.

Каждый день узнаю о тебе что-то новое. Такое впечатление, что ты умнеешь прямо на глазах.

– А нельзя ли без оскорблений? – обиделся Мещеряков.

– Ха, – сказал Илларион.

– Вот именно, – откликнулся полковник, надулся и стал смотреть в окно. – И вообще, – оживляясь, сказал он, – ты мне должен быть благодарен. Награда должна идти после совершения подвига, а не перед.

– Какие слова, – скривился Илларион, несколько смягчаясь. – Подвиг, награда… Ты что, на старости лет книжки читать начал?

– Ага, – кивнул Мещеряков, чувствуя, что гроза миновала. – Он увидел, как Забродов заспешил к выходу.

– Эй, – окликнул его Мещеряков, – ты куда?

– В больницу, – донеслось с крыльца.

– Погоди, чумовой, куда ты! Еще рано, тебя туда не пустят!

– А кто их будет спрашивать?

– Вот черт, и верно, – пробормотал Мещеряков. – Ты хоть умойся! – крикнул он в распахнутую дверь, но ответа не дождался.

Полковник вернулся к столу, присел на шаткий табурет, закурил и стал думать обо всем на свете, но больше всего почему-то о Забродове. Он рассеянно массировал пальцами ноющие с легкого похмелья виски и чему-то хитро улыбался, вряд ли замечая эту улыбку.

Через несколько минут мимо промчался старый зеленый «лендровер», подскакивая на ухабах и волоча за собой длинный шлейф пыли.

* * *

– Ходят тут всякие… – тихо пробормотал охранник в спину полковнику.

Сорокин остановился, не спеша развернулся и вперил в охранника тяжелый взгляд воспаленных глаз. Он понимал, что это глупо, но пребывал в таком расположении духа, что испытывал настоятельную потребность сорвать на ком-нибудь злость. Охранник, как видно, почувствовал это и поспешно отвернулся, делая вид, что занят какими-то своими делами. Постояв несколько секунд возле стеклянной будки и убедившись, что у вохровца стали дрожать руки, Сорокин направился к лестнице.

Кабинет директора, как водится, располагался на втором этаже. Полковник поднялся по лестнице, оставляя на светлых ступеньках мокрые следы, – дождь, зарядивший две недели назад, похоже, и не думал прекращаться, и сквозь грязные окна на лестничной площадке полковник мог видеть насморочное небо и мокрую ржавчину заводских труб. Тяжело ступая, Сорокин прошел по коридору к приемной, распугивая работников заводоуправления – его шаги, похоже, казались им поступью Каменного Гостя, но он-то знал, что у колосса глиняные ноги.

Несколько увядшая красавица, сидевшая за компьютером в приемной, легонько вздохнула, увидев Сорокина, и изобразила профессиональную улыбку, предназначенную как раз для таких гостей, как он, – неприятных, но требующих предупредительного к себе отношения. Он выдавил из себя ответную улыбку, которая могла бы быть гораздо более искренней и теплой, встреться они при иных обстоятельствах.

Секретарша подняла холеную руку, прося подождать, и сняла трубку внутреннего телефона.

– Игорь Николаевич, – интимно пропела она в трубку, – к вам полковник Сорокин.

Вопреки его дурным предчувствиям директор не стал мариновать его под дверью. Надо было отдать ему должное: Сорокин с бульдожьим упорством уже третий месяц пытался засадить Игоря Николаевича за решетку на максимально долгий срок, тот до сих пор ни словом, ни взглядом не проявил и тени враждебности по отношению к отравлявшему существование полковнику. Это было плохо – Сорокин невольно начинал чувствовать себя жалким надоедой, ради малой выгоды шьющим дело хорошему человеку, хотя и понимал, что именно этого и добивается его противник.

– Проходите, полковник, – сказал директор, предупредительно вставая навстречу вошедшему в кабинет Сорокину и указывая на кресло для посетителей. – Располагайтесь. Чай, кофе?

– Благодарю вас, не нужно, – ответил Сорокин, подбирая полы плаща и опускаясь в кресло.

– Тогда, быть может, чего-нибудь покрепче?

– Звучит банально, но я на службе.

– Сигарету?

Сорокин терпеливо покачал головой, отказываясь от протянутой пачки. Директор сел и взял сигарету сам.

– Понимаю, – сказал он, щелкая настольной зажигалкой и окутываясь облаком ароматного дыма. – Не желаете ничего брать из рук врага.

Напрасно. Я ведь неоднократно говорил вам и готов повторять это снова и снова: я вам не враг, несмотря на те беспочвенные подозрения, которые вы с таким упорством продолжаете относить на мой счет.

Кончилось лето, на дворе осень, а вы все ищете и ничего не находите, и все же продолжаете искать…

Зачем вам это? Впрочем, я отнимаю у вас время.

Слушаю вас.

Сорокин откашлялся и без нужды поерзал, поудобнее устраиваясь в кресле. Некоторое время он внимательно разглядывал наполненный сжиженным газом прозрачный шар зажигалки, увенчанный сверкающим медным набалдашником. С усилием отведя глаза от блестящей игрушки, он заговорил, осторожно подбирая слова.

– Собственно, – сказал он, – я зашел попрощаться.

– Как это мило с вашей стороны, – вежливо откликнулся директор, щурясь от дыма.

– Как вы верно заметили, предпринятое мной расследование ничего не дало…

Сорокин замялся, ощущая себя не в своей тарелке.

Во-первых, он был без формы, которая дала бы ему хоть какой-то моральный перевес. А во-вторых…

Во-вторых, он не мог не сознавать, что сидящий перед ним мерзавец абсолютно неуязвим, – по крайней мере, в данный момент. На него у Сорокина не было ничего. Забродов, дай ему, бог, здоровья, хоть и уничтожил это осиное гнездо чуть ли не до последнего человека, в то же время нечаянно оборвал все ниточки, которые вели из Риги к этому негодяю. Те же, которые не успел оборвать Забродов, аккуратно и эффективно обрезал сам Игорь Николаевич. Сорокин был уверен, что гибель начальника грузового автопарка, к которому был приписан тот самый мебельный фургон, что утопил в устье Даугавы Забродов, – дело рук Игоря Николаевича.

Но суду, как всегда, требовались доказательства, которых у Сорокина не было.

Все работники завода, которых ему удалось опросить, только пожимали плечами. То ли среди них и вправду больше не было членов преступной группы, то ли все они являлись таковыми. Хотя последнее, как ясно понимал полковник, было маловероятно. Скорее всего, соратники директора по махинациям с редкоземельными металлами просто умели работать, и окружающие ничего не знали.

Никто, от начальника отдела кадров и до подсобника, не мог сказать о директоре дурного слова.

Сорокин с удивлением убедился, что Игоря Николаевича любят все: инженеры, рабочие и даже уборщицы мужских туалетов, которые, как известно, не любят никого. Иногда это всеобщее обожание заставляло его колебаться в собственных выводах, тем более, что и сам он порой с трудом удерживался от проявлений симпатии к этому человеку.

Тем не менее, Сорокин был уверен, что перед ним преступник.

Ущучить директора было сейчас трудно, почти невозможно. Успехи его и Забродова. Если, конечно, не считать успехами несколько вновь нажитых врагов в ФСБ и обострившуюся, как всегда не ко времени, язву.

– Ваше расследование и не могло ничего дать, – все так же приветливо сказал директор, элегантно сбивая пепел в сверкающее полушарие пепельницы. – Я чист перед законом. Почему бы вам не поверить в очевидное?

– Для меня это вовсе не очевидно, – упрямо наклонил голову Сорокин. – Не может быть, чтобы хищения, проводившиеся с такой регулярностью и в таких масштабах, происходили без вашего ведома, потворства, а то и прямого руководства. Кто такой Говорков? Скромный начальник цеха. Ему не под силу было наладить бизнес такого масштаба, разве не так?

– Перестаньте вы все время тыкать мне в нос Говорковым, – с легким раздражением произнес Игорь Николаевич. – Мне никогда не нравился этот Тихарь…

– Кто?

– Простите… Тихарь – это его так рабочие прозвали. За глаза, конечно.

– Кстати, это была его кличка среди коллег по бизнесу, – заметил Сорокин. – Странное совпадение, не правда ли?

– Не знаю. Так вот, дела Говоркова – это его дела. И не надо припутывать сюда завод!

– Вы что же, хотите сказать, что найденный в Риге вольфрам и другие редкоземельные металлы были доставлены не с вашего завода?

– Господь с вами! Я ведь вам это уже сто раз говорил. Нам самим не хватает, где уж тут налево приторговывать…

– Выходит, Говорков работал на одном заводе, а крал на другом? По совместительству?

– А вы страшный человек, полковник, – сказал вдруг Игорь Николаевич. – Вы же умный человек, вы прекрасно видите, что надоели всем до смерти, что ничего вам тут не светит. Но вы все равно упорно приходите сюда и повторяете одно и то же, словно надеясь взять меня измором.

– Чем черт не шутит, – сказал Сорокин, кладя ногу на ногу и засовывая руку за отворот плаща.

Раздражение, звучавшее в голосе его собеседника, и то, что он начал грубить, вселяло надежду.

– Ничего не выйдет, полковник, – сказал Игорь Николаевич и помахал в воздухе дымящейся сигаретой. – Ничего не выйдет, лучше и не пытайтесь.

Не таких видали.

Он вдруг подался вперед, перегнувшись через полированную поверхность стола.

– Шел бы ты отсюда, полковник, – горячо заговорил он. – Ну, чего ты ко мне привязался? Чего тебе надо? Хочешь денег? Ты столько в жизни не видал, сколько я тебе могу дать. А хочешь, в долю возьму? Да не выкатывай ты глаза, не выкатывай – кто нас слышит-то? Никто нас не слышит. Мне компаньон толковый до зарезу нужен. Какая-то сволочь всех моих людей извела… Соглашайся, полковник. Денег куча, свобода полная, за границу будешь ездить… Или уходи отсюда к чертовой матери, не мешай работать! Тебя же в дурдом скоро заберут с этим твоим расследованием. Ты в зеркало смотришься? Обрати внимание, на кого ты стал похож. Думай, полковник, шевели мозгами. Говорков – дерьмо, туда ему и дорога, я бы его вскорости и сам убрал. Мне в ментовке крыша нужна, и чем выше, тем лучше. Соглашайся, а?

– Одну секунду, – сказал Сорокин, изо всех сил стараясь говорить спокойно. – Мне нужно перемотать пленку.

Он вынул из внутреннего кармана плоскую коробочку диктофона и показал ее своему собеседнику.

Он перевернул миниатюрную кассету и щелкнул крышкой.

– Я готов, – сказал он. – Можете продолжать.

Игорь Николаевич увял.

– Фи, полковник, – разочарованно сказал он, откидываясь на спинку своего вращающегося кресла, – вот не ожидал от вас такой мелочности.

– Мы, менты, все такие, – сочувственно закивал Сорокин. – На том и стоим!

– Как же так? А как же чистые руки, горячее сердце и холодная голова?

Сорокину не понравилась юмористическая нотка, сквозившая в голосе собеседника.

– На вашем месте мне было бы не до шуток, – сказал он. – Поверьте мне, полковник, – снова делаясь предельно вежливым, сказал Игорь Николаевич, – вам сейчас станет не до шуток на вашем собственном месте.

Он согнулся, отыскивая что-то под столом, и снова выпрямился, держа в руке другую плоскую коробочку – побольше диктофона и с тянувшимися за ней проводами.

– Не Япония, конечно, – сказал он, – домашний, так сказать, продукт, но действует, не жалуемся.

Сорокин молчал, с растущей тревогой наблюдая за его манипуляциями. Повертев коробочку перед носом полковника, Игорь Николаевич снова убрал ее под стол.

– Вы не спрашиваете, что это, – сказал он, – а зря. Не стану вдаваться в технические подробности, но в общих чертах ситуация такова: этот приборчик служит источником мощного электромагнитного излучения, которое… А впрочем, к чему слова? Проиграйте лучше вашу запись. Ну же, не стесняйтесь.

Предчувствуя недоброе, Сорокин вновь перевернул кассету и нажал на клавишу воспроизведения.

Из миниатюрного динамика послышался тихий шорох и едва слышное потрескивание. Сорокин растерянно заглянул в прозрачное окошечко, чтобы проверить, вертятся ли бобины, перемотал пленку немного вперед и снова включил воспроизведение – эффект был тот же, что и вначале.

– Не трудитесь, полковник, – как сквозь вату, донесся до него насмешливый голос. – Ваш козырь не сыграл. Увы! Не стоит полагаться на импортную технику – наша зачастую оказывается лучше.

Возьмите, к примеру, наши истребители или, скажем – баллистические ракеты. Им нет равных в мире! Не понимаю, откуда у нас это рабское преклонение перед заграничной техникой?

– Один – ноль в твою пользу, гад, – сказал Сорокин, утирая со лба холодный пот. – Уел ты меня!

– Нет, полковник, – рассмеялся Игорь Николаевич. Тон его был дружелюбен и почти игрив. – Не один – ноль. Десять, сто, тысяча банок в твои ворота – и все в сухую. Не пора ли признать, что ты просто никудышный игрок?

– Черта с два, – сказал Сорокин. – Где, в таком случае, вся твоя шайка? Я уж не говорю об исполнителях, но где твой партнер Штюбе? Может, съездишь в Ригу, походишь с багром по берегу?

При упоминании Штюбе Игорь Николаевич вздрогнул и выпрямился – удар Сорокина прошел сквозь его защиту.

– Так вот это чья работа… – сказал он медленно.

– А ты думал, это все – роковая цепь случайностей?

– Цепь роковых случайностей, – рассеянно поправил его Игорь Николаевич.

– Что в лоб, что по лбу, – непримиримо сказал упрямый Сорокин. – Все равно ты остался один и рано или поздно начнешь снова собирать вокруг себя всякую сволочь. А я буду рядом. Имей в виду, я теперь всегда буду поблизости и прихлопну тебя, как только ты высунешь нос из своей норы.

Игорь Николаевич торопливо закурил новую сигарету. Руки его заметно тряслись. Впервые с того момента, как началось расследование, Сорокин почувствовал себя свободно – он наконец-то поднял забрало и ударил в полную силу.

– Какая же ты тварь, полковник, – сказал Игорь Николаевич. – Вот не ожидал такого от нашей ментовки! Как же ты решился? Ведь это же все незаконно.

– Что незаконно? – удивленно поднял брови Сорокин. – Говорков разбился, превысив скорость на опасном участке трассы. Штюбе с этим своим.., как его?.. Лаубе погиб во время столкновения яхты с грузовиком… Я, кстати, до сих пор не могу понять, как это они ухитрились на яхте выехать на дорогу.

Твои друзья на границе попросту перегрызлись, не поделив деньги… При чем же здесь милиция? Все очень просто!

– И все на протяжении одних суток.

– Да! Бывает же такое невезение! За одни сутки и при участии одного человека. Я тебе скажу, приятель, раз уж нас все равно никто не слышит.

Всю твою организацию уничтожил один-единственный человек.

– Кто он? Как тебе удалось его нанять? Ты ведь беден, как церковная крыса!

– А я и не думал никого нанимать. Просто твое дурачье вздумало его зацепить. Я же говорю – роковая случайность. Ну, будь здоров. Больше я не стану тебя беспокоить, но помни, что я всегда рядом. Так что, если понадоблюсь, зови.

Сорокин встал и, ни разу не обернувшись, вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь.