Текст книги "Иллюзионист"

Он никогда не задерживался подолгу ни в одном городе. Люди уставали от чудес, или он уставал от их требований. Также он хорошо осознавал одну вещь, в которой вряд ли был готов признаться: он не полностью понимал свое искусство. Существовал какой-то секрет, который был ему неведом. Лишь к разгадке этого секрета он и стремился, а иногда думал, что за пятнадцать лет не приблизился к ней ни на шаг. Чтобы размышлять и учиться, ему было необходимо одиночество. Но он не мог жить без зрителей, и у него никогда не было достаточно денег.

В юрисдикцию магистратов Аскалона входило несколько грязных деревушек, располагающихся непосредственно за городской чертой. Как только он миновал последнюю из них и стих лай собак, преследовавший его еще с полмили, Симон почувствовал себя в безопасности – по крайней мере он избежал ареста. Но, несмотря на это, он посчитал глупым привлекать к себе излишнее внимание, остановившись в придорожной гостинице посреди ночи. Он продолжил путь, пока не набрел на заброшенный сад, в дальнем углу которого стоял покинутый каменный сарай. У стены лежала охапка мокрой соломы. Там он устроился на ночлег.

Проснувшись на рассвете, замерзший, в мятом плаще, он стал анализировать ситуацию. Она не предвещала ничего хорошего. У него были только вещи, которые он взял с собой, когда ходил в гости к торговцу пряностями. К счастью, среди них были три книги по магии. Кроме этого, он имел несколько разрозненных предметов реквизита и двадцать четыре драхмы серебром, уплаченные торговцем. Его главная ценность, на которую он всегда полагался, – его репутация – была в сложившихся обстоятельствах главным источником опасности. Придется путешествовать инкогнито.

Замерзший и голодный, он стал искать в саду оливы. Олив, естественно, не было – стояла весна. Он беззлобно обругал деревья и направился на север по дороге, идущей вдоль побережья.

Подходя к небольшому приморскому городку вскоре после полудня, он увидел шатры и осликов и сошел с дороги, чтобы узнать, в чем дело. Это были бродячие актеры: жонглеры, акробаты и разные уродцы. Симон окинул сцену опытным взглядом и спросил, нельзя ли ему присоединиться.

Жена хозяина посмотрела на него с подозрением.

– Что ты умеешь делать? – спросила она.

– Все, что угодно, – сказал Симон. После короткого размышления он решил, что это, может, и преувеличение. – Я не могу вызывать грозу и поднимать мертвых, – сказал он.

– Под каким именем ты выступаешь?

Ему был нужен подходящий псевдоним.

– Иешуа, – сказал он, перебрав в уме причудливую цепочку ассоциаций.

– Я думала, ты умер.

– Не говори чепухи, – сказал Симон.

– Ты можешь ходить по воде? – продолжала она.

– Если есть необходимый реквизит.

Они посовещались.

– Имя не подходит, – сказал хозяин. – Нужно другое имя. Как насчет Моисея?

– Нет, спасибо, – сказал Симон. – Но Аарон подошло бы.

– Ты умеешь делать фокусы с жезлом?

– Сколько угодно, – ответил Симон. – Только не для семейной аудитории. А вот иллюзии могу предложить сравнительно мирные.

– Никаких иллюзий, прошу тебя. А то опять деньги назад потребуют. Прорицать умеешь?

– Да, – сказал Симон, – прорицать я умею.

– Хорошо, ты – Аарон Оракул. Можешь занять шатер вместе с Горгоной.

Горгона была гермафродитом с писклявым голосом и тюрбаном, полным змей.

– Я надеюсь, они тебя слушаются, – сказал Симон.

– Они совершенно безобидные, – сказал Горгона язвительно, – но могут испугаться шума. Поэтому прорицай тихо.

Симон сказал, что ему нужен мальчик-ассистент, и ему временно дали в распоряжение мальчика жонглера. Жонглер вывихнул ему локоть и пил второй день. Мальчик был похож на Деметрия. Ах, Деметрий. Симон почувствовал непривычную боль в сердце. Неужели его пытают? Думать об этом было слишком больно. Мальчик жонглера был очень красив.

– Как тебя зовут? – спросил Симон.

– Фома, господин.

– Тебе известно что-нибудь о прорицаниях, Фома?

– Нет, господин.

Симон рассказал ему о прорицаниях, а также намекнул на другие вещи, с которыми мальчик, видимо, не был знаком. Намеки были встречены полнейшим непониманием. Симон не стал развивать эту тему, так как скандал ему был не нужен. Они перегородили шатер и повесили еще один занавес, чтобы получилось два крохотных закутка.

– Жаровня во внутреннем помещении, – сказал Симон, – и одна лампа во внешнем. К сожалению, у нас нет фимиама. Мне пришлось неожиданно уехать, и я не успел ничего взять с собой.

Он послал Фому в город купить фимиама, соли, особого воска и кусок медной трубы.

– Жезл Аарона, – сказал он и подмигнул. Фома непонимающе уставился на него.

– Ну ступай, – сказал Аарон.

К вечеру шатер оракула был готов, и они сели ждать клиентов.

В те времена магию запрещали, так как было принято считать, что она работает. Некоторые люди говорили, что это не так и что боги, к которым она взывает, вовсе не существуют, и прибегали к сомнительным уловкам, чтобы оправдать свое неприятие магии. Некоторые из этих людей активно действовали в восточных провинциях империи в то же время, что и Симон.

Но не вся магия была запрещена. Это было время широких взглядов, и о вещи судили по ее цели. Заклинание с целью причинить вред ближнему было наказуемо, а с целью избавить его от зубной боли – нет. Будь иначе, многие лекари не смогли бы работать.

Магия была частью обыденной жизни, и многие ее проявления не считались магией вовсе. Магия незаметно переходила в религию, с одной стороны, и в науку – с другой, что было неизбежно, поскольку она их породила. Кто только не занимался магией – от заклинателей, чье мастерство заключалось в ловкости рук и языка, до аскетических мудрецов, которые были способны успокоить шторм на море. Поскольку мелкие умельцы от магии были в основном заняты удовлетворением повседневных человеческих потребностей – приворотное зелье, сглаз, заклинание, побуждающее женщину говорить правду, – а профессионалы посерьезнее могли себе позволить применять свои таланты более плодотворно, размытая граница между дозволенной и запрещенной магией привела к классовому различию, при котором подмастерья почти всегда оказывались по другую сторону закона, а великие мастера стояли над ним.

Выше всех стояли мастера, которых называли «святыми людьми». Святой человек (явно, судя по оптимизму, греческая концепция) был магом, который не нуждался в каких бы то ни было атрибутах мага. Заклинания, магические формулы, лекарственные средства были ему ни к чему – он совершал чудеса только с помощью слова. Он говорил, и чудо свершалось. Он видел будущее не в дымке магического огня, а внутренним взором. Он мог совершать необыкновенные вещи, потому что или обладал божьим духом, или мог управлять им. Некоторые говорили, что Симон Волхв был именно таким человеком. Другие говорили, что Симон обладал не божьим духом, а демоническим.

Поскольку считалось, что белая магия совершается богами, а черная, или запретная, – демонами, такие заявления перемещали вопрос о законности в ту сферу, где однозначно разрешить его было невозможно. Потому что сверхъестественные посредники, выполняющие волю мага, обычно не называли себя зрителям. Так, например, одного известного экзорциста нередко обвиняли в изгнании нечистой силы при помощи Вельзевула.

Во всяком случае, демоны были больным вопросом. Немало их водилось во всех частях империи, но в Иудее, где Бог не допускал конкуренции, они особенно преуспевали. У каждого поля, каждого куста, каждой уборной, каждой тени, каждой лужи со стоячей водой, каждого приступа головной боли был свой демон. По поводу природы демонов существовали разногласия. Популярной была теория, что Бог создал их накануне субботы и суббота кончилась, прежде чем он успел облечь их в тела. Более утонченная философская школа считала, что они были падшими ангелами, которые научили людей искусствам. Это опасно сближало черное и белое и еще больше подчеркивало двойственность ангелов – вспыльчивых, вздорных существ, на чье отношение к людям нельзя было положиться. Они ненавидели духовные порывы: они пытались помешать Моисею получить Закон и, если бы могли, не позволили бы мистику вознестись на небеса. Иудеи обращались к ним с благоговением, а маги из соседних стран заимствовали их красивые звучные имена.

Таким образом, границы между законным и незаконным, черным и белым, богами и демонами были совершенно перепутаны. Большинство людей не беспокоила эта путаница: они не видели в этом никакой проблемы. Для мага, так же как для проститутки, столкновения с законом были частью профессионального риска. Для Симона Волхва, отлично понимавшего, что пагубное для одного для другого будет благом, и жившего в мире сил, где не было хорошего и плохого, а существовала только власть, нелогичность закона была предсказуемым результатом системы, в которой люди с неразвитым воображением создавали правила для большинства.

Одна мысль не приходила в головы законодателям того времени – что магия должна иметь владельца. Магия просто существовала, как воздух. Принцип того, что одно и то же действие, исполненное с одной и той же целью, может быть законным или незаконным в зависимости от личности мага, сочли бы непонятным. Но это, безусловно, упростило бы ситуацию сразу же. Возможно, в те времена магию слишком уж серьезно и не воспринимали.

Перед входом в шатер стояли трое мужчин с пальмовыми ветвями в руках. Двое мужчин постарше спорили.

– Мне все это не нравится, – сказал худой мужчина. – Не надо было нам сюда приходить. С демонами связываться опасно.

– Если бы ты не был таким идиотом, – сказал толстый мужчина, – этого бы не потребовалось. Как еще мы можем узнать, что он с ним сделал?

Молодой человек явно скучал.

– Оракул вас примет, – сказал Симон, который с интересом слушал разговор сквозь стену шатра. На нем был лиловый халат, расшитый знаками планет, и замысловатым образом повязанный на голове зеленый тюрбан, который он позаимствовал у Горгоны. На груди висел талисман Озириса, необычный перстень сиял на пальце. Его черные глаза грозно сверкали из-под тяжелых век.

Худой и толстый попятились.

– Ну, давайте, – сказал молодой.

Они вошли. В помещении был полумрак и стоял сильный запах фимиама. Маг велел им записать свой вопрос на врученном им листке пергамента. Прежде чем написать, толстяк долго думал.

– Сложите пергамент, – сказал Симон, – так, чтобы я не мог видеть, что там написано.

Толстяк сложил его пополам, потом еще раз.

– Теперь я его сожгу, – сказал маг. – Дым донесет ваши слова до бога.

Они видели, как он подошел к жаровне во внутреннем помещении и положил сложенный пергамент на угли, где тот свернулся в трубочку, вспыхнул и исчез.

– Он не взглянул на него, – прошептал худой.

– Нет. Он его сжег. Мы видели.

Симон вернулся, важный и торжественный. Он зажег лампу, чтобы было светлее.

– Скоро бог появится и ответит на ваш вопрос, – сказал он. – Вы должны сосредоточиться. Я начну обращение и подготовлю моего ассистента, через которого будет говорить оракул. Пожалуйста, оставайтесь здесь, пока вас не позовут. Когда я вас позову, вы должны войти, помахивая пальмовыми листьями.

Он ударил в гонг, и они подскочили от неожиданности. Вошел бледный мальчик с огромными глазами и проследовал за магом во внутреннее помещение. Занавес задернули.

Симон вынул из рукава листок пергамента и прочитал то, что там было написано. Он нахмурился.

– Здесь три вопроса, – сказал он. – Они что думают, что они на базаре?

Он усадил Деметрия, простите, Фому на подушки, положил кусочки смеси из соли и воска на угли и начал песнопение. Он переходил с греческого на иврит и египетский. Было неважно, на каком наречии говорить: чем непонятнее, тем лучше. Последнее, что требовалось, – это устроить настоящее явление.

Он стал глубоко дышать. Его голос набрал силу, гласные растягивались, превращаясь в таинственные завывания. Мужчины по другую сторону занавеса задрожали.

– Войдите! – воззвал маг. – Войдите в присутствие бога!

Они неуверенно вошли в полумрак и начали хлестать друг друга пальмовыми ветвями. Огонь взметнулся с шумным треском и заплясал в адском вихре красок. Худой взвизгнул, бросился в выходу и запутался в занавесе, откуда пытался высвободиться с паническим ужасом.

– Не могли бы вы там потише, – пропищал Горгона из-за перегородки.

– О великий бог Серапис, – произносил нараспев Симон, – которому ведомы все тайны, мы молим тебя ответить на вопрос твоего раба устами этого невинного ребенка.

Фома-Деметрий убедительно корчился на подушках. Симон, оставаясь в тени, с нежностью смотрел на него. После небольших тренировок из него бы получился толк. Мальчик застонал.

– Мне плохо, – сказал он.

– Что он сказал? – спросил молодой человек.

– Его переполнили чувства от присутствия бога, – объяснил Симон.

Худой мужчина всхлипнул.

Симон поднес конец медной трубы к губам и зашептал в нее. Мальчик слабо сопротивлялся.

– С вами говорит бог, – возвестил Симон.

– Уху больно, – сказал Фома в подушки.

– Смотрите, – сказал молодой человек, – здесь что-то не так. Это обман.

Он бросился к Симону, споткнулся о свою пальмовую ветвь и упал, сбив с ног толстяка, который налетел на гонг, и тот оглушительно зазвонил. Симон, пытаясь придумать что-нибудь подходящее, воззвал к Бахусу. Горгона, увешанный змеями, раздвинул занавес и предстал в проеме, визжа от ярости.

Худой мужчина пронзительно закричал.

Горгона кинулся на Симона и стащил с него халат. Одна из змей, завидев родной дом, мгновенно перекинулась на тюрбан Симона и любовно обвила свой хвост вокруг шеи мага. Худой мужчина запричитал, толстяк продолжал сражаться с гонгом, а молодой человек нырнул под полог шатра и пустился наутек.

Симон чувствовал, что поднимается: поднималось все в его теле. Он сопротивлялся, но дело было не в смехе и не в вожделении. Он парил в воздухе в футе от пола, Аарон со своим волшебным жезлом.

Фому тошнило.

Деметрия не пытали, но такая опасность была.

Он пытался избежать этого, рассказав всю правду, преподав ее соответственно обстоятельствам, как только стало ясно, что Симон не собирается возвращаться, чтобы его вызволить. Да, он сказал, что украл сатира по приказу хозяина, поскольку боялся того, что с ним сделает хозяин, если бы он его ослушался. Хозяин – жестокий человек и великий маг. Он угрожал, что превратит его в верблюда, если Деметрий не выполнит приказания. Деметрий был уверен, что это не пустая угроза, поскольку своими глазами видел, как хозяин превратил одну старуху в таракана, а как-то раз…

В этот момент Деметрий получил затрещину от караульного и вернулся к сатиру. Да, пробормотал он разбитыми губами, он завернул статуэтку в материю и собирался спрятать ее в погребе, когда его поймали. Он боялся выносить сатира из дома и надеялся, что в погребе того найдут слуги и вернут вдове, которую он, Деметрий, безмерно уважал и порицает хозяина…

От второго удара, на этот раз в живот, у него перехватило дыхание, и он замолчал.

Магистрат смотрел на него поверх сложенных ладоней.

– Куда отправился твой хозяин? – спросил он.

Казалось, когда он говорил, его лицо остается неподвижным. Создавалось впечатление, будто с вами разговаривает статуя.

– Я не знаю, господин, – прошептал Деметрий.

– Отведите его в камеру, – сказал магистрат.

Там он и провел неделю. Он надеялся и одновременно боялся, что о нем забыли. Проходил день за днем, никто не появлялся. В полдень отворялось окошко в двери, и протискивалась миска с чем-то противным. Иногда снаружи слышались шаги и сквозь решетчатое окошко на него смотрел чей-то глаз. Деметрий на всякий случай улыбался, но глаз никак не реагировал.

Время от времени в камеру входил огромного роста тюремщик, возможно владелец того глаза. Он ничего не говорил. Просто стоял, руки в бока, и наблюдал за Деметрием и улыбался с видом человека, которому было известно что-то интересное, но о чем он ни за что не скажет. Деметрий тоже улыбался в ответ. Но улыбки не совпадали. Через несколько минут тюремщик уходил.

Во время третьего посещения тюремщик поднял руку Деметрия и озабоченно показал пальцем на его мышцы.

– Какая жалость, – сказал он.

Он провел толстой рукой по бицепсам, а потом резко сжал предплечье большим и указательным пальцами. Деметрий вскрикнул от боли.

Тюремщик хихикнул и ушел.

На восьмой день очень бледного Деметрия снова привели к магистрату. Когда они вошли, магистрат что-то писал и даже не поднял головы. Спустя какое-то время, продолжая писать, он сказал:

– Я мог велеть высечь тебя.

– Да, господин, – согласился Деметрий. Битье плетью было лучше, чем пытки: по крайней мере знаешь, чего ожидать.

– Или, – продолжал магистрат, – я мог велеть пытать тебя. – Он поднял голову и окинул дрожащего Деметрия быстрым взглядом. – Однако не думаю, что тебя надолго хватило бы. Или, – он снова начал писать, – я мог бы держать тебя в темнице до тех пор, пока твои зубы не сгниют, волосы не выпадут, а твоя распутная мать забудет, как тебя звать. Даже не знаю, что было бы лучше в сложившихся обстоятельствах.

– М-м-м-милосердие, – предложил Деметрий.

– Милосердие? Я и так проявил милосердие, глупый мальчишка. Я мог бы послать тебя к губернатору, а тогда, если бы факт кражи был доказан, тебя распяли бы.

Деметрий всегда думал о смерти как о чем-то относящемся к другим. Теперь речь шла о его собственной смерти, и он почувствовал, как у него внутри возник холод, который стал распространяться по всему телу, пока не достиг кончиков пальцев на ногах и руках. Он заплакал.

Магистрат безучастно ждал, пока Деметрий не успокоится. Когда, выждав какое-то время, он увидел, что Деметрий продолжает плакать, неподвижное лицо магистрата передернулось от нетерпения.

– Где твой хозяин? – резко спросил он. Деметрий подпрыгнул.

– Я не знаю, господин, – сказал он, всхлипывая.

– Хорошо, куда он мог отправиться? Кто его друзья?

– Я не знаю! – рыдал Деметрий.

– Прекрати! – Магистрат со всей силы ударил кулаком по столу. В ужасе Деметрий упал на колени, но охранники вздернули его на ноги.

– Симон из Гитты, – сказал магистрат, – который предпочитает, чтобы его называли Симоном Волхвом. Торговец чудесами, мошенник и юр. Многие на моем месте были бы рады, что избавились от него. Они только обрадовались бы, что он отправился показывать свои чудеса в другой город. Но у меня, по сравнению с другими, слишком развито чувство гражданской ответственности. Я хочу найти его. Я хочу судить его за воровство, мошенничество, колдовство и подстрекательство к нарушению общественного порядка. Я хочу видеть его здесь, в моей тюрьме, в кандалах.

– Подстрекательство к чему? – переспросил Деметрий.

– Что тебе известно о его политической деятельности? – спросил магистрат.

Деметрий был поражен. Он перестал всхлипывать.

– Он не занимается никакой политической деятельностью, – сказал он. – Он просто летает и делает так, что люди видят вещи, которых нет, и предсказывает будущее и всякое такое.

– Я никак не решу, – сказал магистрат, – или ты очень глуп, или очень умен. Пожалуй, я велю тебя пытать.

Новый поток слез убедил его, что это было бы непродуктивно.

– Хорошо, – сказал он наконец, – закон его настигнет. Человек, который так уверен в своей значимости, не способен прозябать в неизвестности. В любом случае за его голову назначена награда.

– Сколько? – спросил Деметрий по давней привычке.

– Как обычно. Тридцать шекелей.

– Тридцать шекелей, – повторил Деметрий. Он никогда не держал в руках и десятой части этой суммы.

Магистрат наблюдал за ним прищурясь.

– Если вы меня отпустите, – решился Деметрий, – я, возможно, мог бы его найти для вас.

– Мне показалось, ты говорил, что не знаешь, где он.

– Я не знаю, – сказал Деметрий, – но я, возможно, смогу узнать.

– Как?

В голове у Деметрия чудесным образом прояснилось.

– Я был с ним два года, – сказал он. – Я научился кое-чему. Например, как находить людей.

– Ты имеешь в виду колдовство?

– Нет, господин. Конечно нет.

Магистрат вздохнул.

– Очень хорошо, – сказал он. – Здесь ты совершенно бесполезен. И я не думаю, что розги чем-то помогут. – Он дал знак охранникам: – Отпустите его.

И Деметрий побрел в город, свободный, без денег, с красными глазами и голодный.

Он увидел какую-то процессию. Мужчины в странных ярких костюмах скакали и танцевали под аккомпанемент цимбал и тамбуринов. Во главе процессии шел ослик, везущий повозку, на которой стояла большая деревянная статуя женщины, украшенная гирляндами, масками и шкурами животных. Посмотреть на процессию собралась толпа зевак, которые посмеивались и иногда отпускали непристойные шутки.

Деметрий обратил внимание, что несколько ярко одетых мужчин ходили в толпе зрителей с кружками для подаяния. Был слышен звук монет, – значит, насмешки не были совсем уж неприязненными. Люди с кружками для подаяния не выглядели голодными – напротив, они были упитанными и гладкокожими, что говорило о безбедной жизни. «Вот неплохой пример для подражания», – подумал Деметрий. Он пошел за одним из попрошаек; кружки у него не было, и он сложил ладони лодочкой.

– Ужасно, – сказал кто-то. – Это следует запретить.

Но несколько мелких монет упало к нему в ладони. Наконец Деметрий понял, что было странным в костюмах. Сначала он был сбит с толку непривычно яркими красками, но костюмы были не мужскими, а женскими.

– Очень хорошо, – сказал мужчина, за которым он шел. – Почему бы тебе не присоединиться к нам?

Примерно в то же самое время, на расстоянии не более сотни миль, секта, утверждавшая, что конец света близок и что лишь ее члены спасутся, была не в почете. Ничего удивительного, поскольку предреканием глобального катаклизма секта не ограничивалась, подрывая также социальные основы общества.

Она разлучала супругов, уводила молодежь от родителей и говорила, что, поскольку конец света близок, людям не имеет смысла заводить семью. В секте была принята общая собственность на вещи, что вызывало презрение у купечества и тревогу у богатых. Секта утверждала, будто раб равен своему господину, что было очевидной, но опасной бессмыслицей. Она пользовалась туманными, но страстными терминами, вроде «царствие», что вызывало тревогу у официальных представителей государственной власти империи. Она утверждала, будто ее основатель, недавно казненный как политический преступник, был не только невинен, но стоял каким-то странным образом выше Закона и даровал подобную привилегию своим последователям, – что навлекало проклятие священников, которые веками были хранителями Закона. Что раздражало более всего, так это нежелание секты сделать что-либо, в чем ее можно было бы недвусмысленно обвинить. Члены секты платили налоги, отказывались отвечать насилием на насилие и продолжали болтать языком.

Естественно, напряжение, создаваемое существованием такой группы, должно было найти выход. Второстепенный руководитель секты, завоевавший репутацию своими магическими способностями и талантливый оратор, столкнулся с группой консервативно настроенных граждан и предстал перед религиозными властями по обвинению в богохульстве. Его друзья утверждали, что обвинение было сфабриковано, и на суде обвиняемый доказал это. В конце своей длинной публичной речи, в которой он напомнил слушателям об их национальной истории и об ошибках их предшественников, он заявил, будто умерший руководитель, почитаемый сектой, был тем самым обещанным Мессией, и утверждал, что ему было видение, в котором этот казненный нарушитель закона и неудавшийся революционер прославлялся на небесах наравне с национальным божеством.

Тогда основой национальной религии и гордостью нации был Закон – свод сложнейших правовых, нравственных и религиозных правил, продиктованный их богом, как верили люди на заре истории. Чтобы соблюдать этот Закон вопреки иностранным захватчикам, их праотцы шли на смерть и видели, как пытают их детей. Допустить, что неуважение к Закону может быть одобрено свыше, было невыносимо. У первосвященников, по сути, не было выбора. Наказанием за богохульство было побивание камнями. Соответственно, виновный был побит камнями, и все согласились, что иначе поступить было нельзя.

Деметрий был в восторге от своих новых спутников.

В первый вечер они поделились с ним едой и дали ему грубое одеяло, пахнущее козлом, для тепла. Смотря на звездное небо, он подумал о Симоне и вспомнил, как однажды они были вынуждены покинуть один негостеприимный город и долго шли по опасной дороге в поисках постоялого двора, но, так и не найдя его, остановились на ночь под скалой. Симон был добр к нему той ночью. Деметрий подумал, что Симон был часто добр к нему – чаще, чем ему тогда казалось. Но даже когда Симон не был добр, он был рядом. Где теперь Симон? Деметрий заплакал от жалости к себе, когда понял, что свобода обрекла его на одиночество. Он заснул, свернувшись жалким комочком.

Через несколько дней он забыл Симона. Его друзья нашли ему красное платье и шапку, подобные тем, что носили сами, и научили его бить в цимбалы. Он научился танцевать несколько танцев богини. Это были странные, пьянящие кружения, от которых в голове сперва все плыло, а потом наступал странный покой и мысли делались ясными и отстраненными. Казалось, его тело, кружащееся как волчок, существовало отдельно от головы. Он не хотел останавливаться, но ему не разрешали. Говорили, это опасно для новичка. Но если он останется с ними, его научат.

Они проходили по городам и деревням, и он бил в цимбалы и танцевал. В основном их встречали дружелюбно, только изредка бросались камнями. Они держались побережья, где смешанное население говорило по-гречески; горной же части страны религиозная терпимость была не свойственна. Они проносили по улицам образ своей богини. Деметрию сказали, что она была Матерью. Деметрий спросил, была ли она той же самой богиней, которой поклонялся он, и ему объяснили, что она известна под разными именами, но ее первое имя – Жизнь. Она дает, и она же забирает. Они носили ее образ по стране и в полнолуние приносили ей ежегодное жертвоприношение и купали ее в реке.

Деметрий спросил о жертвоприношении, но ему сказали, что существует много таинств и что он еще новичок. Если он останется с ними, они его научат.

В группе было двое юношей немногим старше его. Они были греками и, кажется, близкими друзьями. Они ревностно поклонялись богине уже год и говорили, что их скоро посвятят в таинство. Они не хотели ничего говорить ему о таинстве, кроме того, что это церемония очищения, которая навсегда посвятит их служению богине. Они говорили об этом с таким смиренным пылом, что Деметрий им завидовал. Он думал, что очень приятно посвятить себя чему-нибудь. Он спросил, нельзя ли посвятить его в таинство вместе с ними, но они улыбались и говорили, что он слишком молод.

Он бил в цимбалы и танцевал, и казалось, что его жизнь с Симоном осталась далеко позади. С друзьями он чувствовал себя в безопасности – все были добры к нему, и никакие пугающие духи не мерещились ему в чаше для предсказаний, огне или лампе, не преследовали на пустынных дорогах и не наполняли его сны чудовищами.

Однажды он увидел нечто его удивившее. Это случилось в их последний день на побережье – на следующий день они собирались направиться в глубь страны, в горы и леса. Они прошли, танцуя, через деревню, собирая пожертвования на свою вечернюю трапезу, но, когда остановились на ночлег, один из мужчин не перестал танцевать. Странно напряженный, обливаясь потом, с закатившимися глазами, он танцевал медленно, ритмично, с наводящей ужас нескончаемой энергией на грани истощения, и тамбурин дрожал и вибрировал в его вытянутой руке. Он наматывал вокруг костра петлю за петлей, извиваясь и отступая в рисунке танца, который был понятен одному ему, извиваясь и отступая среди многочисленных зрителей. И вот он ступил в костер и замер.

Он стоял там босой, с бесстрастным лицом, а потом продолжил свой танец, выйдя из пламени.

– Я думал, только мой хозяин был способен на это, – помолчав, сказал Деметрий.

– Боль – это тайна, – сказал мужчина рядом с ним. – Ее можно разгадать.

– Вы научите меня, – спросил Деметрий, – не чувствовать боли?

– Если останешься с нами, мы тебя научим.

Он остался с ними.

– Некромантия не по моей части, – сказал Симон Волхв.

– Я хорошо заплачу, – сказал ювелир.

– Меня не интересуют деньги, – сказал Симон.

– Этот перстень, – улыбнулся ювелир, прикасаясь к бирюзе торговца пряностями, – стоил немало драхм.

Они сидели в таверне уже не первый час, ювелир заказывал кувшин за кувшином кислого местного вина, а Симон говорил. Разговорами Симон иногда зарабатывал на жизнь. Однако в этот раз он говорил слишком много. От философии он переходил к астрологии, от астрологии – к магии и, отвечая на вопросы ювелира, чью напористость осознал слишком поздно, не мог побороть в себе тяги продемонстрировать обширность своих знаний. Когда принесли очередной кувшин с вином, ювелир сделал Симону предложение: у ювелира есть брат, дядя жены которого… Это была длинная и безнравственная история, в которой, кроме всего прочего, фигурировали: судебный процесс, оспариваемое завещание и земельная тяжба. Симон слушал вполуха: он слышал все это десятки раз. Без околичностей, речь шла об убийстве с помощью колдовства. Маг сталкивается с самыми низменными сторонами людей – его просят сделать то, что люди не осмеливаются сделать сами.

– Нет, – сказал он.

– Вы – маг, – сказал ювелир.

– Некромантия не по моей части, – повторил Симон.

Но деньги действительно были нужны. Он не верил, что его перестали искать, после того как он покинул Аскалон. Возможно, за его поимку была даже назначена награда. Он не мог чувствовать себя в безопасности, пока не окажется в другой части страны. На прибрежных дорогах было полно войск – он прибыл в Иоппию с целью найти корабль, но его средств едва хватило бы, чтобы добраться до следующего порта.

– Мне кажется, деньги вам бы не помешали, – сказал ювелир. Он осмотрел пропыленную одежду Симона. – Но, возможно, вашей квалификации не достаточно для этого дела?

– Разумеется, это в моих силах, – высокомерно обронил Симон и снова погрузился в неловкое молчание.

Ювелир попробовал подойти с другой стороны.

– Это вовсе не колдовство, – мягко сказал он, не выпуская из виду молоденькой служанки, которую, казалось, заинтересовал разговор, а возможно, и Симон. – Это исправление несправедливости.

– Посредством проклятия.

– Вас не просят вызывать дух умершего человека.

– Чепуха, – поспешно возразил Симон. – Дух необходимо вызывать, неважно, появится он или нет. Иначе ничего не сделать. И это очень опасно.

– Хорошо, если вы боитесь…

– Разумеется, я не боюсь. Я знаю, что я могу. Это вопрос выбора. Магия – благородное искусство. Некромантия – это осквернение магии.