Текст книги "Искушение Анжелики"

Глава III

– Ему выпустили кишки! – раздался в чистом вечернем воздухе истошный крик и прокатился эхом по заливу Каско.

– Ему выпустили кишки!

Человек за кустами перекрикивался с другим, и осажденные в забаррикадированной хижине французы и англичане услышали долгий душераздирающий вопль.

День, начавшийся так плохо, оканчивался относительным равенством. С одной стороны Анжелика и англичане, слабо вооруженные, но укрывающиеся за стенами из бревен, с другой – пираты, свирепые и агрессивные, но измученные пчелиными укусами и к тому же обремененные раненым товарищем, у которого вываливались кишки.

К несчастью для Анжелики и ее спутников, разбойники укрылись у ручья, протекавшего рядом с домом, чтобы обмыть свои лица и руки, распухшие от укусов пчел.

Расположившись на берегу, они не выпустили бы из хижины никого. Они то громко ругались, то начинали стонать. Из хижины они были не видны, но ее обитателям было слышно, как они стенают за деревьями.

Когда стемнело, их стоны, вздохи и крики боли стали раздаваться еще чаще и вместе с доносящимся с пляжа гвалтом тюленей составили какофонию, от которой волосы вставали дыбом.

Вскоре окрестности залил свет луны. Море засеребрилось, и вся эскадра чернильно-черных островов, казалось, идет туда, где белел горизонт.

В середине ночи Анжелика взобралась на табурет и проделала в берестяной крыше дыру, чтобы выглянуть наружу и оценить обстановку сверху.

– Эй, матросы, послушайте! – крикнула она по-французски, и голос ее был высок и чист.

В темноте она разглядела, что пираты зашевелились.

– Слушайте! Предлагаю договориться. У меня здесь есть лекарства, которые облегчат ваши страдания. Я могу перевязать вашего раненого. Подойдите к дому на две морских сажени и бросьте оружие на землю. Мы не желаем вашей смерти, мы хотим только спасти свои собственные жизни и на время одолжить ваш баркас. А взамен мы вас вылечим.

Сначала ответом ей было молчание, затем послышался невнятный шепот, сливающийся с шумом порывистого ветра.

– Вас вылечат, – повторила Анжелика. – Если вас не лечить, вы умрете. Укусы этих пчел смертельны, к тому же без лечения ваш раненый тоже умрет.

– Да ну? Говоришь, без лечения помрет?.. Да у него кишки вываливаются наружу, и ему крышка и так и так, – проворчал в темноте чей-то хриплый голос.

– Вываливаются наружу? Это очень опасно. Будьте же благоразумны, бросьте оружие, как я вам сказала. И я вам помогу.

В ночи ее нежный женский голос звучал успокаивающе и, казалось, шел прямо с небес.

Однако пираты сдались не сразу. Они держались до рассвета.

– Эй, женщина! – крикнул кто-то из них. – Мы идем.

За кустами послышался лязг, и показалась огромная шатающаяся фигура с грудой оружия в руках. Тут были ножи, тесаки, абордажные сабли, один топор и один маленький пистолет.

Пират опустил весь арсенал на землю в нескольких шагах от палисада.

Анжелика, прикрываемая мушкетоном старого Шепли и незаряженным мушкетом Кантора, подошла к разбойнику. Он почти ничего не видел, так сильно распухло его лицо от укусов пчел. Его шея, плечи и руки тоже раздулись.

Шепли сдвинул на затылок свою пуританскую шляпу и принялся кружить вокруг него, весело хихикая и нюхая воздух.

– I see… I see! The squash seems to be quite ripe. (Вижу… Вижу! Похоже, тыква совсем созрела.)

– Спасите меня! – взмолился пират.

Его рубаха, покрытая черными пятнами засохшей крови, и короткие холщовые штаны, из-под которых виднелись его волосатые колени, составляли типичный наряд буканьера.

Его пояс с ножнами разной величины, сейчас пустыми, но весьма многочисленными, ясно говорил, что его владелец принадлежит к сообществу людей, которые на островах Карибского моря убивают и разделывают диких свиней и буйволов, а затем коптят их мясо и продают его проходящим мимо кораблям. Это были простые мясники и даже торговцы, люди не хуже прочих. На пиратство и войну их толкали испанские завоеватели, не терпящие чужого присутствия на американских архипелагах.

Его товарищи, прячущиеся за купой деревьев, были в еще худшем состоянии, чем он сам. Хилый, тщедушный юнга, казалось, готов был вот-вот отдать Богу душу; португалец с оливковой кожей смахивал на кочан капусты, а последний пират, довольно смуглый, – на горькую тыкву. Что до раненого…

Анжелика приподняла грязную тряпку, которой он был прикрыт, и присутствующие испуганно зароптали, а саму ее чуть не стошнило.

Зияющая рана была по меньшей мере пятнадцать дюймов в длину, и над нею возвышалось что-то вроде огромной грыжи, похожей на гнездо змей, спазматически извивающихся, вспучивающихся и меняющих свою форму, словно оживший кошмар. Открытые внутренности человека с распоротым животом!

Все замерли и стояли как вкопанные, кроме Пиксарета, который внезапно появился около хижины и, склонившись над ужасной раной, разглядывал ее, позабавленный и исполненный любопытства.

Анжелика почти тотчас интуитивно почувствовала, что сейчас можно пойти ва-банк. Раненый не лишился чувств, напротив, он был в ясном уме и даже пытался ехидничать; его живые глаза следили за ней из-под кустистых бровей. Несмотря на его восковую бледность и заострившиеся черты, Анжелика не обнаружила на гнусной физиономии пропойцы знаков смерти. Как ни странно, этот малый явно был твердо настроен жить. Нож нигде не проткнул его кишечник, иначе он бы наверняка умер вскоре после того, как на него напоролся.

Он заговорил первым, голос его звучал сдавленно, и он явно изо всех сил старался сдержать гримасу боли.

– Yes… Milady!..[17]17
  Да… Миледи! (англ.)


[Закрыть] Классный удар!.. Цыганка и та не резанула бы лучше, а я знаю, что говорю… А теперь нужно все это быстренько зашить.

Должно быть, на протяжении мучительной ночи он долго обдумывал эту мысль и мало-помалу убедил себя, что осуществить ее вполне возможно. Смешной тщедушный человечек, по-видимому не лишенный ума, хотя явно и первостатейный каналья. Похоже, он был главарем этой злодейской пятерки. Достаточно было один раз взглянуть на него и его компанию, чтобы определить, что это за птицы. Отъявленный сброд!

Анжелика посмотрела на лицо бандита, на котором было написано, что он живуч как черт, затем – на возвышающуюся над его животом чудовищную грыжу, от которой исходил тухлый запах, уже привлекший здоровенных мух, вовсю жужжащих вокруг.

– Хорошо, – решила она, – надо попытаться.

Глава IV

«Я видала и не такое», – повторяла она про себя, войдя в хижину и торопливо раскладывая на дощечке вынутые из сумки инструменты.

Это было не совсем так… Действительно, зимой в Вапассу ей доводилось делать настоящие операции, все более и более сложные и разнообразные. Исключительная ловкость тонких легких пальцев, словно живущих своей собственной жизнью, и твердость рук целительницы побуждали ее к экспериментам, достаточно смелым для той эпохи и для той дикой страны.

Так, этой весной она лечила индейского вождя, которому лось рогом нанес рваную рану, пропоров всю спину. Тогда она впервые в своей практике попробовала соединить края раны с помощью нескольких стежков. Заживление прошло на удивление быстро.

Слава о ней распространилась стремительно, и в Хоусноке на нее обрушилась целая орда индейцев, желающих, чтобы их полечила Дама Серебряного озера.

Она выбрала самые тонкие иглы, какие только имелись среди дрянного товара торговцев, менявших его у индейцев на меха, а ловкие руки господина Жонаса, бывшего часовщика Ла-Рошели, придали им полукруглую форму, ибо Анжелика считала, что она лучше всего подходит для такой тонкой работы, как зашивание ран. Она порадовалась тому, что ее драгоценная сумка уцелела во всех недавних переделках. Это просто замечательно! В сумке хранилось множество необходимых вещей – так, она нашла в ней пакетик с толчеными стручками акации, порошком, содержащим танин, из которого она делала припарки, чтобы не позволить ядовитым жидкостям распространяться по телу после того, как рана была зашита. Но этого порошка у нее было недостаточно. Она показала его Пиксарету, и тот, рассмотрев его и понюхав, понимающе улыбнулся и бросился в лес.

– Возьми с собой одного из англичан и займись баркасом, – приказала Анжелика Кантору. – Удостоверься, что на нем может отплыть часть наших людей. Не выпускайте из рук оружия и оставайтесь настороже, хотя, по-моему, эти бедолаги сейчас не в том состоянии, чтобы причинить кому-то вред.

Элизабет Пиджент робко предложила Анжелике свою помощь, и та сочла за лучшее отправить ее с болеутоляющей мазью к несчастным жертвам разъяренных пчел. Хотя у нее хватало забот с преподобным Пэтриджем, которому надо было перевязывать голову, старая дева, осознав ситуацию, выбрала из кучи пиратского оружия саблю с наименее зазубренным клинком, лихо заткнула ее за пояс и засеменила к хижине, где Шепли щедро выдал ей лекарства, не переставая при этом весело хихикать.

У ручья в тени деревьев Анжелика протерла плоский камень и разложила на нем свой футляр с иглами, футляр с пинцетами, зажимы из тростника и берестяную воронку, поставила рядом бутылку крепчайшей водки, приготовила ножницы и корпию, белую и чистую, поскольку она всегда держала ее в мешочке из просмоленного полотна.

Переносить отсюда раненого не стоит, ведь рядом протекает ручей. Анжелика подкинула дров в полупотухший костер и, поставив на огонь глиняный горшок с водой, высыпала туда порошок из стручков акации.

Пиксарет вернулся с полной охапкой стручков, правда еще зеленых. Анжелика схватила один из них и раскусила, но тут же скорчила гримасу и выплюнула кислый вяжущий сок. Это еще не был вкус танина, тоже малоприятный, металлический и отдающий чернилами. Его стручки приобретали, когда поспевали, и полученный из них порошок обладал неоценимым свойством затягивать раны, способствовать их заживлению и, благодаря своему тонизирующему действию, избегать опасных нагноений, из-за которых даже чистые раны заживают так долго. Зеленые стручки были менее эффективны.

– Что ж, удовольствуемся тем, что есть.

Анжелика хотела положить стручки в горшок, но Пиксарет остановил ее.

– Пусть ими займется Мактера, – сказал он.

И он показал на старую индианку, то ли служанку, то ли жену английского знахаря. Похоже, она тоже знала целебные свойства стручков акации, во всяком случае, она села на корточки у огня и начала их жевать, а затем делать из получившейся кашицы припарки, кладя ее на широкие листья. Анжелика не стала ей мешать, потому что старый шаман, живший неподалеку от Вапассу, научил этому способу и ее, и она знала, что так снадобье тоже действует весьма эффективно.

Анжелика вернулась к своему пациенту, в глазах которого, по-прежнему открытых, читались одновременно надежда и страх. Она опустилась на колени у его изголовья и склонила к нему обрамленное золотыми волосами лицо, на котором была написана такая решимость, что он внезапно ослабел, обмяк, и на его бандитской физиономии появилось почти трогательное выражение.

– Осторожно, красотка, – чуть слышно прошептал он. – Прежде чем ты начнешь, надо договориться. Если ты сумеешь меня заштопать и я снова встану на киль, ты же не заберешь у нас все наше оружие и не заставишь нас отдать тебе нашу посудину? Это все, что нам оставил этот гад Золотая Борода, чтобы мы не подохли в этой чертовой дыре. Ты же не хочешь быть еще хуже, чем он?

– Золотая Борода? – навострив уши, повторила Анжелика. – Стало быть, вы члены его команды?

– Мы были в его команде… Этот сукин сын высадил нас здесь, а пороха дал с гулькин нос, так что нечем было защищаться от диких зверей, дикарей и прочей береговой шатии; все вы тут поганцы, устраивающие кораблекрушения.

– А теперь замолчите, – спокойно сказала Анжелика. – Вы слишком болтливы для умирающего… Поговорим обо всем позже.

Он явно обессилел, его мертвенно-бледное лицо осунулось, так что обозначились кости, и превратилось в маску смерти с красными кругами вокруг вытаращенных глаз.

Но даже эти красные круги и красные веки говорили о том, что он сопротивляется смерти. «Он будет жить», – подумала она. Она плотно сжала губы. Позже она разберется в этой истории с Золотой Бородой.

– Еще слишком рано ставить мне свои условия, мессир, – громко сказала она. – Мы сделаем с вашим оружием и баркасом то, что захотим. И вам еще повезет, если вы останетесь в живых.

– Как бы то ни было… уйдет несколько дней… на то, чтобы… подлатать… наше корыто… – выдохнул раненый, не желая уступать.

– На то, чтобы подлатать вас, дубина вы эдакая, тоже уйдет немало дней. А теперь поберегите силы и помолчите.

И она положила руку на его потный лоб.

Может, дать ему успокоительное из белладонны, которую так не любит Шепли? Пожалуй, оно недостаточно сильно, чтобы заглушить нечеловеческую боль от хирургического вмешательства.

– Грога, – простонал раненый, – доброго горячего грога с половинкой лимона, дайте мне грога в последний раз…

– Идея неплоха, – заметила Анжелика. – Это поможет ему выдержать шок. Этот пират так пропитан ромом, что, возможно, именно это его и спасет… Эй, мошенник, – сказала она толстому буканьеру, который еще мог ходить, – найдется ли у вас пинта рома?

Толстяк закивал, насколько ему позволяла его распухшая шея. В сопровождении одного из англичан он отправился к лагерю пиратов на берегу бухты и вскоре вернулся с оплетенной бутылью из темного стекла с длинным горлышком, наполовину полной рома. Это был один из лучших сортов рома с островов, судя по его запаху, который распространился, когда Анжелика вытащила из горлышка пробку.

– Ну вот, – сказала она, – пей, сколько сможешь, пока не увидишь, что небо крутится, как волчок.

Поскольку она внезапно начала обращаться к нему на «ты», он понял, что критический момент наступил.

– Это будет больно! – прохрипел он, затем с отчаянным видом добавил: – Есть в этой чертовой дыре кто-нибудь, кто бы меня исповедал?

– Я, – сказал Пиксарет, встав на колени. – Я главный наставник в вере Черного Человека и вождь всех абенакских племен. Господь избрал меня для того, чтобы совершать таинства крещения и отпущения грехов.

– Господи Иисусе, дикарь – только этого не хватало! Или я сошел с ума? – воскликнул раненый и потерял сознание то ли от внезапного волнения, то ли от упадка сил.

– И к лучшему, – молвила Анжелика.

«Я промою рану, – подумала она. – Теплой водой с добавлением экстракта белладонны».

Она взяла маленькую воронку из коры, которая позволила ей лучше направлять тонкую струйку воды из тыквенной бутылки, которую держал Пиксарет, и склонилась над ужасной раной.

При первом прикосновении, хотя оно и было совсем легким, раненый вздрогнул и попытался сесть, но крепкие руки Стоутона удержали его.

Анжелика велела толстому пирату лечь на бедра своего раненого товарища, а индеец Шепли держал его лодыжки. Найдя подобное положение неудобным, раненый наполовину пришел в себя и попросил, чтобы ему подняли голову, затем выпил еще изрядную порцию рома и, находясь в полубессознательном состоянии, дал привязать свои запястья к вбитым в землю колышкам. Анжелика свернула корпию в тампон и вставила его между его зубов, после чего положила ему под голову пук соломы, одновременно удостоверившись, что ничто не мешает ему дышать через нос.

С другого бока на коленях стоял старый Шепли. Он снял свою большую шляпу, и ветер теребил его седые кудри. Без слов понимая, что нужно делать, чтобы помочь Анжелике, он схватил тростниковые зажимы и с их помощью сблизил края раны.

Соединить их полностью было почти невозможно, но Анжелика резким решительным движением вонзила иглу в стенку брюшины, кажущуюся дряблой, но на самом деле жесткую и сопротивляющуюся проникновению иглы, и, зажав края раны пальцами, движением запястья, неуловимым, но требующим незаурядной ловкости и силы, стянула их промасленной нитью и завязала узел. Она работала быстро, ритмично и не колеблясь, согнувшись над раненым в полной неподвижности, за исключением непрестанных движений ее проворных рук. Старый знахарь следил за ней, сближая края раны зажимами, а когда они соскальзывали, и руками.

Несчастный мученик находился в состоянии прострации, но время от времени по его телу пробегала мешающая операции дрожь, а из-под кляпа слышался ужасающий хрип, кажущийся последним. Зловонная масса кишок, липкая и шевелящаяся, то и дело норовила вывалиться, и Анжелике приходилось запихивать ее внутрь, словно какое-то животное, которое она пыталась придушить. Петли кишок, белесые и фиолетовые, без конца вылезали наружу, образуя многочисленные грыжи, так что Анжелика каждую секунду опасалась, что кишки лопнут или она проколет их иглой, что было бы для раненого смертельно. Но кишки бандита остались невредимыми, и она закрепила узел на последнем шве.

Пират лежал неподвижно, как мертвый.

Анжелика взяла танинные припарки, которые протянула ей старая индианка, и, покрыв ими весь живот своего пациента, туго перевязала его полосками полотна, которые перед операцией подложила под поясницу раненого.

Туго перепоясанному бинтами пирату теперь надо было привыкнуть к тому, что его кишки вновь заняли свое законное место. Оставалось надеяться, что они будут вести себя примерно.

Анжелика выпрямилась, с трудом разогнув спину. Операция длилась больше часа.

Она подошла к ручью и вымыла руки. Затем вернулась и сложила инструменты обратно в сумку.

Из бухты доносился стук деревянного молотка. Баркас будет готов к отплытию раньше своего незадачливого капитана.

Анжелика де Пейрак приподняла веко раненого и послушала его сердце. Он все еще был жив. Затем, осмотрев его от грязных мозолистых ног до нечесаной шевелюры, она вдруг ощутила прилив симпатии к этому несчастному подонку, чью жалкую жизнь она только что спасла.

Глава V

Отремонтированный баркас пиратов не мог вместить всех, особенно раненых и больных, и было трудно выбрать, кто отплывет, а кто останется, поэтому принимать решение опять пришлось Анжелике.

Было очевидно, что Кантор как искусный мореход должен будет взять на себя управление баркасом, чтобы отвести его в Голдсборо. Стоутон и Коруэн, выросшие на побережье, помогут ему, значит, их семьи должны поехать с ними. Наемные работники Коруэна не хотели оставлять своего хозяина; они сказали, что без него умрут со страху и не будут знать, что им делать. Получалось, что баркас уже заполнен под завязку; не могло быть и речи о том, чтобы взять на борт больных, которые нуждались в уходе. Анжелика с самого начала поняла, что ей придется остаться с ними, и никогда еще ее чувство ответственности не стоило ей так дорого. Но как оставить этих умирающих людей, как грузного пастора Пэтриджа, так и искусанных пчелами пиратов и ее чудом спасшегося пациента? Услышав это заявление, Кантор раскричался. Его ужасала сама мысль о том, что его мать останется в столь жалкой и опасной компании.

– Хорошо, пусть они остаются здесь, а старый Шепли за ними присмотрит.

– Шепли сказал мне, что в один из ближайших вечеров уйдет в лес и что не может отложить свой уход из-за луны. Но думаю, он собирается уйти главным образом из-за того, что не хочет оставаться наедине с этим карибским сбродом.

– А разве вам самой не опасно оставаться в их компании?

– Я умею за себя постоять. К тому же они очень больны.

– Не все. Среди них есть один, который почти здоров, и его взгляд мне не по душе.

– Хорошо! Сделаем так: ты возьмешь его на борт. Стоутон и Коруэн присмотрят за ним, а потом ты высадишь его на каком-нибудь острове в заливе Каско. Затем как можно быстрее плывите в Голдсборо. Думаю, если ветер будет попутным, я увижу тебя здесь на борту «Ларошельца» менее чем через восемь дней. До этого ничего ужасного со мной не случится.

Она очень хотела себя в этом убедить, и в конце концов Кантор признал, что это единственно верное решение.

Чем скорее он поднимет парус, тем скорее вся их семья соберется снова в Голдсборо, который казался им спасительной гаванью, где закончатся все их тревоги. В Голдсборо есть оружие, богатства, люди и корабли…

На оконечности мыса, вдающегося в бухту Маквойт, их осталось восемь.

Прошло уже два дня с тех пор, как баркас пиратов, мастерски управляемый Кантором, вышел из бухты с поднятым парусом и, похожий на летящую чайку, исчез за островами.

Он уносил с собой Коруэна и Стоутона с семьями, двоих наемных работников, малютку Роз-Анн и самого здорового из пиратов, от которого Кантор постарается избавиться, высадив его при первом удобном случае на один из островов. До того как уехать, пират долго говорил со своими товарищами на их карибском жаргоне.

В хижине остались маленький Сэмми Коруэн, чьи ожоги все никак не заживали, преподобный Томас Пэтридж, который был еще слишком слаб, и мисс Пиджент, пожелавшая остаться рядом со своим пастором. Адемар также не решился сесть в баркас, его страх перед морем и англичанами взял верх, и, поразмыслив, он предпочел остаться с Анжеликой, которую, по его мнению, то ли дьявол, то ли иные силы наделили способностью защищаться от всех бед. Анжелика поручала ему ходить за хворостом, водой и съедобными моллюсками, а также обмахивать больных, которым докучали москиты. По правде говоря, баркас не смог бы вместить больше ни одного человека, и росомахе Вольверине, которая бросилась в море вслед за Кантором, словно огромная выдра, понадобилась вся ее звериная наглость, чтобы для нее тоже нашлось местечко.

Анжелика чувствовала себя связанной со стонущим пациентом, которого она прооперировала, тот упорно цеплялся за жизнь. Звали его Аристид Бомаршан[18]18
  Beaumarchand – букв. «красивый купец» (фр.).


[Закрыть], как ей сказал один из его приятелей. Услышав это имя, Анжелика пожала плечами и сказала, что он нисколько не похож на красивого купца и что ему куда больше подошло бы прозвище Дуболом или Распоротое Брюхо.

В это утро преподобный Пэтридж открыл глаза, сказал, что сегодня воскресенье, и потребовал дать ему Библию, дабы приготовить проповедь. Анжелика и мисс Пиджент подумали, что он бредит в горячке, и попытались его успокоить, но он начал бушевать и так отчаянно настаивал, что нынче воскресенье, то есть Господень день, что пришлось поневоле признать, что нынче и в самом деле воскресенье.

Со дня нападения на английскую деревню прошла уже целая неделя.

Анжелика продолжала надеяться, что корабли Жоффрея де Пейрака еще крейсируют в устье Кеннебека. Возможно, Кантору повезет, и он встретит один из них, встретит большой крепкий корабль, защищенный мощными пушками, на котором они все, плывя по морю, смогут отдохнуть, успокоиться и прийти в себя.

Какое это было бы счастье!

Но прошло уже два дня, а на горизонте не появлялось ни одно судно.

Дрожащим голосом Элизабет Пиджент читала пастору Библию. С подозрительным и вызывающим видом ее слушали двое больных пиратов. За ними нужен был хороший уход, но Анжелика вовсе не хотела, чтобы они выздоровели быстро. Третий, самый высокий и крепкий, переходил от изголовья Распоротого Брюха к двум другим своим товарищам, лежащим в хижине, и подолгу шушукался с ними на неприятном для слуха жаргоне. Его походка была уже не такой нетвердой, как в первый день. Огромный, неуклюжий, он вызывал у Анжелики беспокойство.

– Не спускай с него глаз, – велела она Адемару. – Не то он сумеет стащить один из ножей и воткнет его нам в спину.

Разбойник проявлял искреннее участие к раненому.

– Он мой брат, – как-то сказал он.

– Что-то вы не очень похожи, – заметила Анжелика, переведя взгляд с великана на тщедушную фигуру, угадывающуюся под одеялом.

– Нас соединило береговое братство. Скоро уже пятнадцать лет, как мы обменялись с ним кровью и делим барыши. – И с отвратительной усмешкой на распухшем от укусов пчел лице добавил: – Может, поэтому я и не стану резать вам глотку… Потому что вы спасли Аристида…

Ей приходилось дежурить у постели раненого по ночам. Она устроила над ним что-то вроде навеса из парусины, чтобы защитить его не столько от солнца, поскольку деревья давали достаточно тени, сколько от ночной росы, внезапных дождей и морских брызг, которые до него во время прилива доносил ветер.

Она не отходила от него, упорная, внимательная, с изумлением глядя, как это обреченное тело мало-помалу набирается сил, так увлеченная своим возможным успехом, что временами начинала почти любить бедного Аристида.

Вечером после операции он открыл глаза и потребовал табака и грога «с цельным лимоном… который ты, Гиацинт, мне почистишь…».

Хотя у нее не было ни грога, ни лимона и она заменяла их процеженным рыбным бульоном, ее пациент поправлялся не по дням, а по часам.

И вот пришло знаменательное воскресенье, когда и пастор Пэтридж начал оживать.

– Я помогу вам сесть, – сказала Анжелика раненому.

– Мне – сесть? Ты что же, хочешь, чтобы я дал дуба?

– Нет, просто надо заставить циркулировать вашу кровь, чтобы она не сгущалась. И теперь, когда вы уже вне опасности, я запрещаю вам обращаться ко мне на «ты».

– Эх! Ну что за баба!

– Подойдите сюда, вы, береговой мясник, и помогите мне.

Вдвоем они взяли раненого под мышки, приподняли, удерживая в сидячем положении. Он побледнел и покрылся потом.

– Рома! Рома!

– Адемар, принеси бутылку.

Когда Аристид выпил, ему стало лучше. Анжелика подложила ему под спину кипу мешков, покрыла их шкурами и долго смотрела на него, чувствуя удовлетворение.

– Ну вот, Дуболом! Теперь вам остается только справить малую и большую нужду, как все люди, и вы спасены.

– Вот это да! – сказал он. – Да вы, как я погляжу, рубите сплеча… Верно говорят, что вы вышли из бедра дьявола… Так оно и есть!

Он вытер влажный лоб. Анжелика сбрила его бороду, в которой было полно насекомых, и теперь он имел вид безобидного бакалейщика, которым помыкает жена и которому докучают кредиторы.

– Ну теперь мне совсем далеко до Золотой Бороды, – простонал он. – Во как…

Она помогла ему снова лечь и, когда он вытянулся, сказала:

– Поговорим немного о Золотой Бороде и о тех, кто утверждает, что я вышла из бедра дьявола.

– Я к ним отношения не имею, – ответил он.

– А вы знаете, кто я?

– Не очень, но Золотая Борода знает о вас все. Вы француженка из Голдсборо, и говорят, что вы ведьма и связаны с колдуном, который делает золото из ракушек.

– А почему не из рома? – серьезно, без улыбки, спросила Анжелика. – Это бы вам больше подошло, не так ли?

– Как бы то ни было, так болтали моряки, которых мы встречали во Французском заливе. А морякам верить можно.

– Моряки? Скорее, такие же, как вы, разбойники. И моряки не используют ваш жаргон.

– Можете, если хотите, сказать это про нас двоих, – с видом оскорбленного достоинства сказал Распоротое Брюхо, – но не о Золотой Бороде. Это, скажу я вам, настоящий джентльмен!.. И лучшего моряка не сыскать на всем белом свете. Вы можете мне поверить, когда я это говорю, потому что вы сами видели, как он с нами обошелся, этот сукин сын высадил нас и бросил без еды и почти без оружия в этой кишащей дикарями дыре. Он говорил, что мы позорим его корабль.

Пират-португалец, уже не такой опухший, как в первый день, добавил:

– Это точно. Я знаю Золотую Бороду дольше, чем тебя, командир, еще с Гоа и Индии. Из-за этой истории с Голдсборо я с ним расплевался, но я всегда буду об этом сожалеть.

Анжелика то и дело проводила рукой по волосам. Ветер все время бросал их ей в глаза, и она постоянно их поправляла.

Она попыталась собраться с мыслями, но оглушающий ветер сбивал ее с толку, и она никак не могла связать свои рассуждения воедино.

– Не хотите ли вы сказать, что вы знали, кто я, и знали, что я здесь, когда Золотая Борода оставил вас в этой бухте?

– Нет, этого мы не знали, – сказал Бомаршан. – Это просто удача. Удача, которая приходит на помощь таким храбрым парням, как мы, когда они попадают в дерьмо. И уже не в первый раз удача чудом вытаскивает нас из дерьма, правда, Гиацинт?

– Но откуда вы узнали, что я нахожусь именно здесь? – с досадой спросила Анжелика.

– Черт возьми, когда мы смекнули, что наверху кто-то ошивается, мы влезли по скале и подслушали ваши лясы. И когда мы расчухали, что это вы, француженка из Голдсборо, графиня де Пейрак, и что там с вами шайка англичан, мы поверили, что поймали удачу за хвост.

– При чем здесь удача?

– Черт возьми! Золотая Борода толковал, что у него насчет графа де Пейрака есть приказ: его надо шлепнуть, а графиню захватить в плен.

– И только-то?.. Но по чьему приказу?

Сердце Анжелики учащенно забилось. Ее пьяница был болтлив, как сорока, и уже изрядно набрался, так что у него можно было выведать много интересного.