Текст книги "Искушение Анжелики"

– А я полагала, что французы, напротив, видят во мне что-то дьявольское.

– И они правы, – согласился барон. – Что-то дьявольское в вас видят те, кто, как я, слишком чувствителен к женской красоте. А также те, кто… Словом, я хочу сказать, что вы чрезвычайно похожи на вашего супруга… которым я восхищаюсь и который меня в то же время пугает. По правде говоря, я оставил мой пост в Пентагоете и отправился на Кеннебек лишь для того, чтобы встретиться с ним. Я должен передать ему важные известия.

– Что-то плохое случилось в Голдсборо? – бледнея, спросила Анжелика.

– Нет, успокойтесь. Но я думаю, господин де Пейрак тоже где-то здесь. Пойду приглашу его к нам присоединиться.

Барон толкнул дверь. Но прежде чем Анжелика, все еще державшая за руку Роз-Анн, успела войти в соседнюю комнату, кто-то шумно ввалился в зал и бросился к Сен-Кастину.

Это был солдат с мушкетом в руках.

– На этот раз уж точно, господин лейтенант, – захныкал он. – Они готовят свое варево в котлах войны… Тут не ошибешься… Этот запах я узнаю среди тысячи других. Пойдите понюхайте!

Он схватил офицера за рукав и потащил наружу.

– Да понюхайте же, понюхайте! – настаивал он, поводя своим длинным курносым носом, придающим ему вид ярмарочного шута. – Чуете, чем пахнет? Маисом и вареной собакой. Вы правда не чуете?

– Тут столько запахов, – сказал Сен-Кастин, скорчив пренебрежительную гримасу.

– Ну, меня-то не проведешь! Когда так воняет, это значит, что они все собрались в лесу, чтобы всласть попировать перед тем, как выйти на тропу войны, и, чтобы набраться храбрости, жрут маис и вареных собак! И к тому же хлещут воду, – добавил он с выражением отвращения на лице, от которого его глаза выкатились из орбит и стали похожи на глаза испуганной улитки.

У этого солдата было на редкость глупое лицо. Если бы его наняли бродячие комедианты, чтобы выступать на подмостках, зрители бы покатывались со смеху.

Дующий с реки ветерок действительно доносил до них сладковатый запах со стороны леса, и это был запах индейских пиршеств.

– Этот дух идет оттуда, оттуда и оттуда, – продолжал солдат, показывая в сторону левого берега Кеннебека. – Тут не ошибешься!

Забавный малый! Он был одет в плохо сидящий синий мундир и держал свой мушкет так неловко, что в душу невольно закрадывалось беспокойство: не уронит ли он его?.. Вместо мокасин и краг на нем были тяжелые башмаки, которые, казалось, делали его еще более неуклюжим, а также толстые холщовые чулки, плохо закрепленные и потому висевшие складками, что уж вовсе не соответствовало требованиям устава.

– Да не волнуйтесь вы так, Адемар, – с наигранной заботой сказал барон де Сен-Кастин. – Не надо было записываться в колониальный полк, если вы так боитесь войны с индейцами.

– Так ведь говорю вам, вербовщик во Франции напоил меня так, что я очухался только на корабле, – простонал Адемар.

Меж тем появился граф де Пейрак, сопровождаемый голландцем и французом, которые остановили его, когда он сошел на берег.

Они слышали заявления Адемара о котлах войны.

– Думаю, этот малый прав, – сказал француз. – Сейчас ходит много разговоров о том, что абенаки скоро отправятся в поход, чтобы наказать обнаглевших англичан. А вы, Кастин, с вашими эчеминами с ними пойдете?

Барон, казалось, был раздосадован. Во всяком случае, на этот вопрос он не ответил. Он поклонился графу, тот же дружески пожал ему руку.

Затем Жоффрей де Пейрак представил своих спутников жене.

Голландца звали Питер Богген.

Вторым был Бертран Дефур, который вместе с тремя братьями владел концессией на перешейке в самой глубине Французского залива[2]2
  Ныне залив Фанди.


[Закрыть].

Этому широкоплечему пикардийцу, с лицом, словно вырезанным из обожженного солнцем дерева, видимо, уже очень давно не доводилось выражать почтение красивой женщине.

Сначала он, казалось, смутился, но природная простота придала ему смелости, и он отвесил Анжелике низкий поклон.

– Это надо отпраздновать, – сказал он. – Пойдемте выпьем.

За их спинами вдруг раздался какой-то хрип. Все повернули головы.

Солдат Адемар тяжело привалился к двери, с ужасом глядя на Анжелику.

– Дьяволица, – пролепетал он. – Это… это она! Вы мне ничего не сказали. Это нечестно. Почему вы не предупредили меня сразу, господин лейтенант?

Сен-Кастин гневно зарычал.

Схватив солдата, он крепко пнул его под зад, и тот покатился по пыльной земле.

– Черт бы побрал этого кретина! – сказал барон, задыхаясь от ярости.

– Откуда взялось это чудо природы? – спросил Пейрак.

– А кто его знает! Вот что нам теперь присылают из Квебека. Они что, думают, что нам в Канаде нужны солдаты, которые все время потеют от страха?..

– Успокойтесь, господин де Сен-Кастин, – молвила Анжелика, коснувшись его руки. – Я понимаю, что хотел сказать этот бедняга. – Тут она не удержалась от смеха. – Право же, он так забавно таращил глаза. Это не его вина. Его напугали ходящие по Канаде зловредные слухи, и тут уж я бессильна. Повторяю: это не его вина.

– Стало быть, вы, сударыня, не считаете себя оскорбленной? Правда не считаете? – настаивал Сен-Кастин, ломая руки от порожденного его южным темпераментом избытка чувств. – Ах, будь прокляты все эти идиоты, которые, пользуясь тем, что вы далеко и ваше имя окутывает тайна, распространяют о вас всякую оскорбительную чепуху.

– Теперь, когда я вышла из лесов, мне надлежит постараться опровергнуть ее. Для этого я и сопровождаю моего мужа в его поездке на побережье. Я хочу, чтобы к нашему возвращению в Вапассу вся Акадия была убеждена если не в моей святости – нет, прослыть святой я не хочу, – то в том, что я совершенно безобидна.

– Что до меня, то я в этом уже убежден, – сказал могучий пикардиец Дефур, прижав руку к сердцу.

– Вы оба настоящие друзья, – с признательностью сказала Анжелика.

И, положив руки им на плечи, одарила каждого из них одной из своих чарующих улыбок, секрет которых был известен только ей. Она знала, что, подарив им обоим свою дружбу, может связать воедино аристократа Сен-Кастина и славного пикардийского крестьянина Дефура, которых принадлежность к неистовой и дикой земле Акадии сделала братьями. Пейрак смотрел, как она тащит их к двери, по-свойски смеясь вместе с ними.

– Знаете ли, дорогие друзья, – сказала она, – для женщины не так уж неприятно, если ее считают дьявольским созданием. Этими словами мужчины как бы воздают должное ее силе, которую в других случаях они часто не признают. Так что бедняга Адемар не заслужил столь грубого обращения… А теперь, прошу вас, давайте не будем больше об этом говорить и пойдемте выпьем пива. Я умираю от жажды.

Во втором зале фактории они расселись вокруг стола и принялись игриво обсуждать ситуации важные и, как многие бы сказали, драматические, но в их устах они казались пустяковыми, почти комичными.

Голландец, вновь обретя в обществе французов столь свойственную уроженцам Фландрии веселость, выставил на стол стаканы, кружки и кувшины с пивом, ромом и водкой, а также оплетенную бутылку крепкого красного вина из Испании, которую он недавно получил в обмен на пушнину на пиратском корабле, случайно заплывшем в устье Кеннебека из Карибского моря.

Глава VI

Улыбаясь, Пейрак краем уха слушал их разговор и неотрывно смотрел на Анжелику. Плененный многогранностью ее женской натуры, он вспоминал, как когда-то в Тулузе она одной-единственной улыбкой и несколькими словами делала своими рабами его самых преданных друзей, и с той минуты они были готовы отдать за нее жизнь. Он вновь открывал для себя ее живой веселый ум, который жизненный опыт сделал более зрелым, несравненное изящество ее жестов, очарование ее остроумия.

Внезапно он вспомнил ее такой, какой она была в прошлом году, когда они высадились на берег в Америке после этого странного плавания на «Голдсборо», во время которого они вновь обрели друг друга.

Тогда у нее был печальный, трогательный взгляд и затравленный вид. Казалось, что ее окружает ореол несчастья.

И вот менее чем за год она вновь обрела прежнюю веселость, а также отличающие счастливую женщину пыл и живость. Она обрела их благодаря любви и счастью, несмотря на тяготы зимы, обрела благодаря ему!

Он ее воскресил! И, поймав ее взгляд, он подарил ей ревнивую и нежную улыбку.

Маленькая англичанка, бледная и молчаливая среди этих жизнерадостных, шумных людей, с любопытством переводила взгляд с одного на другого.

Барон де Сен-Кастин рассказал присутствующим, как командир «Голдсборо» маркиз д’Юрвиль вместе с гугенотами из Ла-Рошели отбивался от двух кораблей пирата по прозвищу Золотая Борода. В конце концов исход сражения был решен несколькими меткими пушечными залпами раскаленными ядрами. На палубах пиратских кораблей вспыхнул пожар, разбойник убрался за острова и, кажется, присмирел, но все равно надо быть начеку.

Граф спросил, не появились ли два корабля, которые он ожидал: один должен был прийти из Бостона, а второй, «Голдсборо», возвратиться из Европы. Но для прибытия судна, идущего в Америку из Европы, было еще слишком рано, а что до небольшой бостонской яхты, с которой люди Курта Рица высадились на берег в устье Кеннебека, то ей пришлось принять участие в сражении с Золотой Бородой, после чего она добралась до порта изрядно потрепанной.

– За нанесенный ей ущерб этот разбойник заплатит мне сторицей, – сказал Жоффрей де Пейрак. – Дайте срок, я с ним еще разберусь. Если он не вернет мне моего швейцарца живым, я с него шкуру спущу. И достану его хоть на краю света.

Дефур заметил, что Французский залив сейчас кишмя кишит этим сбродом – пиратами из теплых морей. Зная, что во французские и английские колонии на севере летом идут из Европы груженные товарами суда, они рыщут вдоль побережья в надежде их перехватить, что гораздо менее рискованно, чем охота на испанские галеоны. Кроме того, их атаки привлекли в омывающие Акадию воды английские военные корабли, которые охраняют здесь рыболовецкие суда, пришедшие на промысел из Бостона или Виргинии.

– Так или иначе, господин граф, этим англичанам нечего делать во Французском заливе, хотя они полагают, будто им все позволено.

Дефур добавил, что, когда он собирался в поездку по торговым делам вдоль побережья, ему в голову пришла одна хорошая мысль.

– Господин де Пейрак, когда я в прошлом году чуть не умер от голода, поскольку все мои припасы подошли к концу, вы так щедро снабдили меня провизией, что я решил вас отблагодарить. И, проплывая вдоль побережья мимо устья реки Сен-Жан, захватил всех шестерых солдат гарнизона форта Святой Марии и привез их сюда, чтобы отдать их в ваше распоряжение.

– Стало быть, это тебе, Дефур, мы обязаны присутствием здесь этого дурня в мундире, Адемара? – удивился барон.

– Этого малого мне навязали силой, – попытался оправдаться Дефур. – Похоже, от Монреаля до Квебека и от озера Верхнее до залива Шалёр все передают его друг другу, лишь бы от него избавиться. Зато остальные – крепкие ребята и умеют драться.

Восхищенный Пейрак рассмеялся:

– Благодарю вас, Дефур. Я-то не откажусь от нескольких метких стрелков, но что об этом похищении скажут господин де Вовенар и шевалье де Гран-Ривьер?

– Они в это время были в Джемсеге. Там ожидают визита губернатора Акадии господина де Вильдавре. Кстати, это одна из причин, по которым я предпринял свое путешествие по заливу, – мне показалось, что так будет благоразумней. Пусть этого несносного малого принимают мои братья, – заключил он и ехидно расхохотался.

– Но почему вы не высадили этих ваших солдат в Голдсборо? – спросил Сен-Кастин.

– Буря отнесла мой корабль к островам Матиникус, – просто ответил пикардиец. – А потом я четыре дня проболтался в непроглядном тумане. Так что я решил по-прежнему держать курс на запад. Зайти в гавань Голдсборо нелегко, кругом скалы, к тому же я мог нарваться на Золотую Бороду. Но, как видите, в конце концов я все равно встретился с вами.

Пейрак встал, чтобы пойти посмотреть на солдат, и его спутники последовали за ним.

Анжелика осталась в полутемном зале. Испанское вино было восхитительно, но от него немного кружилась голова. Роз-Анн выпила пива, и ей захотелось есть. Не успели Анжелика и ее маленькая подопечная обменяться несколькими словами о том, что неплохо было бы закусить, как перед ними возник приветливый старик, поставил на стол тарелки с большими кусками горячего хлеба, щедро намазанного вареньем из черники, и, улыбаясь, предложил им подкрепиться.

У старика была маленькая седая бородка и на редкость доброе лицо. Он был одет в строгий черный камзол и несколько старомодные и к тому же вытянутые на коленках короткие штаны. Его белый гофрированный воротник напомнил Анжелике платье, которое обыкновенно носил ее дед, когда плоеные воротники были еще в моде. Он сказал, что его зовут Джошуа Пилигрим.

Когда малышка Роз-Анн наелась, он сел рядом с нею и начал дружески расспрашивать ее по-английски.

Старик очень разволновался, когда она сказала, что фамилия родителей девочки – Уильямс и что они жили в Биддефорде-Себейго. Он тут же сообщил Анжелике, что дед и бабка Роз-Анн живут менее чем в тридцати милях от фактории на берегу реки Андроскоггин. Лет десять назад в месте, которое местные индейцы называют Ньюхэвеник, то есть «земля весны», они основали поселение, ныне процветающее, которое по-английски называется Брансуик-Фолз. Эти Уильямсы – люди куда как предприимчивые. Их сын Джон Уильямс оставил Биддефорд, богатое поселение на берегу залива, и основал еще один Биддефорд, на берегу озера Себейго. Теперь известно, что это переселение дорого им обошлось, поскольку индейцы взяли их в плен и увели в Канаду. Конечно, и в прибрежных деревнях англичане не могут чувствовать себя в безопасности, но там, когда из леса выскакивает орда дикарей, хотя бы можно укрыться на островах.

Однако он, Джозеф, понимает таких людей, как Уильямсы, потому что он никогда не любил треску и ему не нравятся шторма. Он предпочитает реки с озерами и мясо индюшки.

Ему самому было десять лет, когда его отец, торговец из Плимута, города на мысе Код, пришел сюда и основал деревню Хоуснок. А Джошуа Пилигримом его зовут, потому что он прибыл в Америку малым ребенком с отцами-пилигримами на корабле «Мэйфлауэр». Они сошли на берег в безлюдном краю, и половина из них умерли в первую же зиму.

Рассказав все это спокойным и немного менторским тоном, старик подошел к полке, что-то там поискал и вернулся с гусиным пером, рожком чернил и похожей на пергамент тонкой берестой, на которой он тут же начал чертить линии. Это был план, благодаря которому они смогут добраться до английского поселения, где жили дед и бабка Роз-Анн, старый Бенджамен Уильямс и его жена Сара.

Затем он объяснил Анжелике, что если переправиться на правый берег Кеннебека и пойти на восток, то можно добраться до Брансуик-Фолз менее чем за день.

– Нам помогает само Провидение! – воскликнула Анжелика.

Они с мужем и так хотели доставить девочку к ее родным, но с этим возникли трудности. Направляясь в Голдсборо, то есть на восток, они удалялись от основных англосаксонских поселений. Край, где они находились сейчас и который англичане называли Мэном, а французы – Акадией, был, собственно говоря, пограничьем между колониями Англии и колониями Франции, ничейной землей, где все время меняющуюся границу определял Кеннебек, землей, не имеющей ни хозяев, ни законов.

Провидению было угодно, чтобы семья их подопечной жила менее чем в десяти лье от фактории Хоуснок.

Глава VII

Вечером они опять пришли в факторию, по приглашению голландца, который решил устроить в честь своих главных гостей пир. Первым делом они начали обсуждать, как доставить Роз-Анн к ее деду и бабке.

Хозяин принес им карты местности.

Выходило, что, если учесть холмистую местность и отклонения от прямого пути, дорога туда и обратно в Хоуснок, откуда надо будет отправиться на восток, в Голдсборо, займет три дня. Но Жоффрей де Пейрак тут же нашел другое решение. Поселение Брансуик-Фолз находилось на берегу реки Андроскоггин. Эта река, судоходная и быстрая, позволит им за несколько часов доплыть до устья Кеннебека. Экспедиция графа де Пейрака разделится надвое. Бо́льшая по численности группа, как и было задумано, доплывет по Кеннебеку до океана, где их будет ожидать судно, которое пошлет д’Юрвиль.

Тем временем Жоффрей де Пейрак и Анжелика, сопровождаемые несколькими людьми графа, доберутся до английской деревни и, передав девочку ее родным, спустятся по Андроскоггину до побережья, где их будет ждать первая группа. На все это потребуется не более двух дней.

Приняв решение, они отдали должное пиру, который им приготовил Питер Богген.

Напиток, который им подали, был приготовлен по старинному рецепту, передаваемому из уст в уста голландцами, живущими на берегах Гудзона от Нового Амстердама до Оранжа.

В большом котле смешивались два галлона самой лучшей мадеры, три галлона воды, семь фунтов сахара, немного овсяной муки, различные пряности, изюм, лимоны…

Этот сладкий ароматный напиток был подан очень горячим в большой серебряной чаше, водруженной на середину стола, чтобы гости могли по очереди набирать его себе серебряной ложкой.

Они решили, что это самое лучшее средство для того, чтобы разогнать мрачные думы и утешить печальные сердца.

Помимо графа и графини де Пейрак и их сына Кантора, в зале находились барон де Сен-Кастин, акадиец Дефур, капрал и солдаты гарнизона Сен-Жан, капитан французского пиратского корабля с Тортуги и его капеллан. Кроме них, за столом сидели голландец и два его приказчика, английские пуритане.

В этой компании была только одна женщина – Анжелика, и благодаря присутствию дамы и капеллана остальные не нарушали правил хорошего тона и вели себя благопристойно.

Анжелика, твердо решившая, что мужчины не должны пожалеть о ее присутствии, сумела создать атмосферу веселья, в которой каждый блистал и чувствовал себя неповторимым. В результате к таинственным шумам ночи и реки за стенами фактории прибавлялись раскаты искреннего смеха.

Прощаясь, они все были очень веселы и чувствовали себя добрыми друзьями. Оставив голландца на его острове, остальные при свете луны переправились через реку и отправились кто в лагерь, кто на корабль.

– Увидимся завтра, – шепнул Пейраку барон де Сен-Кастин. – Мне надо сообщить вам нечто очень важное. Но сейчас давайте спать. Меня ноги не держат. Всем доброй ночи.

И он исчез в лесу, окруженный группой индейцев, которые, точно призраки, вышли из темноты, чтобы его охранять.

Вокруг лагеря стояли часовые, получившие от Пейрака строгий приказ быть начеку. Из соображений безопасности отряд разместился в двух больших шалашах, чтобы быть вместе. Граф с женой отказались от своего отдельного шатра. Хоуснок притягивал к себе отребье из всех окрестных лесов. Индейцы были повсюду, крещеных среди них отличали золотые крестики и красующиеся среди перьев четки. Несмотря на присутствие голландца и его приказчиков-англичан, здесь была французская Акадия, французская Канада. Вокруг простирались леса, а в американских лесах царили французы.

Глава VIII

– Как жаль, что надо уезжать, – вздохнула Анжелика. – Я еще не встречала более очаровательного человека, чем барон де Сен-Кастин. Мне так приятно встречать здесь французов…

– Потому что они за вами ухаживают?

Им не хотелось спать, и они гуляли по берегу Кеннебека. Граф поддерживал жену, которая чуть пошатывалась. Внезапно он остановился и, коснувшись рукой щеки Анжелики, повернул ее лицо к себе. В золотистом свете луны оно было румяным и оживленным, ее глаза мерцали, полные звезд.

Он улыбнулся, нежно и снисходительно.

– Они находят вас прекрасной, любовь моя, – прошептал он. – Они воздают вам должное. Мне нравится видеть их у ваших ног, ведь я не слишком ревнив. Они знают, что вы одной с ними крови, что вы француженка, и гордятся этим. Они той же породы, что и мы. Как бы далеко нас ни загнали, хоть на самый край земли, как несправедливо бы ни разлучали нас с соотечественниками, так будет всегда. Мне тоже нравится встречать здесь моих братьев-французов и читать в их искренних дерзких глазах восхищение, которое внушаете им вы. Это порода безумцев и упрямцев, и мы с вами, любовь моя, тоже принадлежим к ней. И так будет всегда!..

Рядом с ними темнела густая тень развесистой ивы, они сделали шаг и вошли в эту манящую тень, покинув яркий свет луны. Он обнял ее и нежно поцеловал в губы. Их охватило желание, их привычное и все же всегда удивительное желание, горячее, жгучее, всепоглощающее.

Но они не могли задерживаться. Скоро рассветет. К тому же здесь, в лесу, их могут увидеть. И они медленно пошли обратно в лагерь.

Они шли как во сне, окутанные своим желанием, этой тайной, этой приливной волной, которая их оживляла, этой сладкой болью подавленного влечения, которое не хотело их отпускать, и они улыбались друг другу заговорщическими улыбками, полными сожаления.

Для Анжелики лежащая на ее бедре рука Жоффрея таила в себе тысячу обещаний.

А прикосновение ее ноги приводило графа в восторг, сменяющийся мукой.

Это произойдет позже.

В Голдсборо через несколько дней. Со всей прелестью и остротой наслаждения, которое долго оттягивали. Оставшиеся часы будут тянуться долго, часы, полные предвкушения…

Они снова перекинулись несколькими словами с охраняющими лагерь часовыми.

В шалашах все спали.

Но Анжелика чувствовала себя слишком возбужденной и решила не ложиться. Она села у воды, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком.

Она любовалась золотой гладью реки.

По воде, мало-помалу рассеиваясь, полосами стелился туман.

Анжелика чувствовала себя счастливой, ее переполняла трепещущая, нетерпеливая жажда жизни. Она наслаждалась не только тем, что им предстоит ночь любви, но и ее предвкушением. Жизнь сама решала, когда им заниматься любовью. Иногда они по многу дней усердно трудились, не думая о наслаждении, а потом один-единственный взгляд, одна нежная интонация внезапно воспламеняли их тела, кружили им головы, и их охватывала жадная потребность остаться наедине.

И тогда она погружалась в пьянящую тьму желания, тонула в том, что она называла про себя «золотой мглой», забывая обо всем, что ее окружало, и даже о самой жизни.

Их любовь тесно переплеталась с их повседневной жизнью, она была подобна то журчанию подземного ручья или неуловимой мелодии, то дыханию бури, она властвовала над всем, вырывая их из окружающего мира, подчиняя своим законам и в то же время освобождая от подчинения законам земным.

Их любовная жизнь вплеталась в череду дней, ночей, месяцев и времен года. Это была тайна, ведомая лишь им двоим, закваска их сияющей радости, горение которой Анжелика всегда в себе ощущала. Это было как сладкое чувство тяжести, затаившееся в ее лоне, как замирание сердца, что-то, наполняющее все ее существо, словно ребенок в утробе матери, словно обитающий в дарохранительнице с облатками Святой Дух. Любовь…

Ей хотелось вернуться в Голдсборо, это их убежище, такое же, как и Вапассу. Там их ждет большой деревянный форт, стоящий на берегу моря, и в этом форте – просторная комната с огромной, покрытой мехами кроватью. Она уже спала там вместе с ним. И снова будет там спать, пока будет неистовствовать буря и волны будут, разбрызгивая пену, биться о скалы и ветер будет выть в согнувшихся деревьях, что растут на мысу. И рядом с их дворцом в непритязательных, но крепких домах гугенотов один за другим будут гаснуть огни.

А утром все будет чистым и сияющим. Острова в заливе заблистают, как драгоценные камни. Она отправится на прогулку по берегу в сопровождении детей, пройдется по новому порту, поест омаров, восхитительных и отдающих морем, а также устриц и других съедобных моллюсков.

А потом откроет сундуки и разложит привезенные на кораблях товары, примерит новые, громко шуршащие платья и драгоценности, перепробует новые прически. В Голдсборо есть большое венецианское зеркало на ножках в бронзовой раме. В нем она увидит свой новый облик – каким же он будет?

Она чувствовала такое спокойствие, такую безмятежность, что не боялась, что новый образ ее разочарует. Она просто стала другой. Она вновь приняла тот облик, о котором тщетно мечтала столько лет, – женщины счастливой и всем довольной.

Разве это не чудо? Менее года назад она, шатаясь, сошла на этот берег, и тогда ее переполнял страх. Исхудалая, бледная, напряженная и обессиленная, она сделала первые нетвердые шаги по розовому пляжу Голдсборо и от слабости едва не упала на колени. Но ее поддержала рука Жоффрея де Пейрака.

Так закончились годы жестокой борьбы, в которой прошла ее молодость.

И какими же далекими казались они теперь, эти пятнадцать лет, когда она скиталась в одиночестве, неся на своих плечах все бремя жизни. Сегодня она чувствовала себя моложе, чем тогда, потому что ныне ее опекали и любили.

Время от времени ее охватывала детская радость, и неколебимая уверенность пришла на смену притаившимся в глубине души сомнениям и тому, что чувствует испуганный преследуемый зверь. Ибо когда она ступила на берег, ее обняла любимая сильная рука. И с тех пор не отпускала.

«Как это молодит, когда тебя любят, – подумала она. – Прежде я была старухой. Мне было сто лет. Вечно настороже, никогда не опускающая оружия, всегда готовая воевать».

Теперь, если ее и посещал страх, это не был смертельный ужас беспомощности, одолевавший ее, когда она сражалась с королем и теми могучими силами, которые против нее объединились.

Мужчина, в тени которого она обрела покой, был силен, прозорлив и осторожен. Он, не колеблясь, брал всю ответственность на себя. Он был не такой, как другие, но он умел находить с ними общий язык и делать их своими друзьями. Теперь Анжелика начинала понимать, что дух одного-единственного настоящего мужчины, достойного этого звания, может свернуть горы, ибо дух сильнее материи.

Он восторжествует над своими врагами, теми, кто затаился в тени и не оспаривает его власть. Он так силен, что благодаря своей редкой мудрости и удивительной энергии в конце концов привлечет и их на свою сторону.

И этот край обретет мир, народы научатся жить в согласии, леса будут раскорчеваны, родятся и заселятся новые города. И всегда будет оставаться достаточно дикой природной красоты, чтобы облагораживать новые судьбы. Новый Свет всегда будет богатым и чудесным, и он избавится от бесплодных войн.

Она погрузилась в грезы, замерев в неподвижном созерцании величественной красоты ночи, ее мысли сливались с окружающим пейзажем, обволакивались затаенной страстью природы и витающим в воздухе напряжением. Ничто не могло умалить ее тайного ликования.

Все было просто – над лесом витал тошнотворный запах пиршеств, предвещающих войну, вдалеке бил барабан, словно торопящееся нетерпеливое сердце. Все это имело отношение и к ней, но она чувствовала себя неуязвимой.

На юго-западе, на фоне бледного неба, покачивались три мачты маленького корабля пиратов, бросившего якорь за поворотом реки.

С другой стороны, выше по течению царила густая тьма, смешанная с туманом и дымом, в которой там и сям виднелись красные точки топящихся в вигвамах очагов.

Послышалось тявканье лисы. Недалеко от Анжелики сквозь высокую траву скользнул какой-то зверь, тяжелый, но гибкий. Это была росомаха Кантора. На мгновение взгляд Анжелики встретился с расширенными, горящими врожденной свирепостью зрачками зверя, в которых, казалось, таился невысказанный вопрос.