Текст книги "Искушение Анжелики"

Глава VII

Кроме пастора, мисс Пиджент, французского солдата Адемара и маленькой Роз-Анн, здесь была также вся семья хозяина дома, Сэмюэла Коруэна, – жена и трое детей, а сверх того, двое его молодых работников, служанка, старик-сосед Джо Картер и чета Стоутон с грудным малышом, которые также зашли к Коруэнам по соседству в тот самый момент, когда на деревню напали дикари.

Никто не плакал и не стенал. Эти землепашцы поневоле становились воинами. Женщины уже схватили банники из черного меха и чистили стволы мушкетов, снятых с крюков над очагом.

Сэмюэл Коруэн просунул ствол своего оружия в одну из амбразур, которых в доме было полно, как и во всех новоанглийских домах и особенно в тех, что были построены во времена первых поселенцев. Через другое отверстие можно было наблюдать за тем, что делается снаружи.

Так они и увидели, как француженка, графиня де Пейрак, убила гнавшегося за ней индейца.

Они взглянули на нее, и взгляды их были мрачны, но они были ей рады, потому что она принесла еще оружие. Она была такой же, как они, умелой, проворной. Пастор снял свой сюртук, бросил его на скамью и, хищно оскалившись, готовил пороховые заряды. Он ждал, когда для него приготовят мушкет. Анжелика отдала ему мушкет Мопертюи, а сама забрала оружие у Адемара, дрожащего как осиновый лист.

Кто-то из детей заплакал, но чей-то голос велел ему замолчать.

Снаружи было тихо. Слышался только далекий шум, похожий на рокот моря и временами становящийся громче, – то были звуки резни.

Затем раздались глухие выстрелы, и Анжелика подумала о маленьких пушках на верхнем этаже укрепленной церкви. Стало быть, можно надеяться, что хотя бы часть жителей деревни сумела укрыться за ее стенами.

– Всевышний защитит рабов своих, – проворчал пастор, – ибо они Его воинство.

Кто-то из англичан махнул рукой, делая ему знак замолчать.

На дороге показалось несколько индейцев с факелами в руках. По-видимому, выбравшись из лощины, они бежали не останавливаясь.

Снова заплакал ребенок. У Анжелики возникла идея. Подойдя к одному из больших пустых котлов, по-видимому служивших для варки сыра, она велела Роз-Анн забраться туда вместе с тремя самыми маленькими детьми. Там они будут сидеть, как в гнезде. Только не надо вылезать.

Она наполовину закрыла котел крышкой. В этом укрытии дети будут меньше паниковать, и в пылу битвы никто из взрослых не собьет их с ног.

Позаботившись о малышах, она вернулась на свой наблюдательный пункт.

Индейцы остановились перед оградой, заметив труп одного из своих, лежащий поперек тропы.

Их было четверо, и они переговаривались, глядя на дом. В красном свете заката их размалеванные боевой раскраской лица были страшны, и Анжелика, стоя бок о бок с белыми мужчинами, жизнь которых тоже была под угрозой, почувствовала такой ужас перед краснокожими, что по спине у нее побежали мурашки.

Индейцы толкнули калитку и двинулись через двор, пригибаясь, похожие на хищных зверей, окутанные ужасом и тайной.

– Fire![11]11
  Огонь! (англ.)


[Закрыть] – тихо скомандовал Коруэн.

Грянул залп.

Когда пороховой дым рассеялся, трое абенаков в агонии корчились на земле; четвертый убегал.

Затем началась атака. Дикари выкатывались из лощины, словно прилив, они нападали со всех сторон, их смуглых тел становилось все больше, и их крики смешивались с грохотом выстрелов.

Осажденные стреляли, передавая оружие женщинам, хватая перезаряженные мушкеты, пока женщины быстро прочищали горячие стволы. Их руки с лихорадочной быстротой сыпали в дула порох, щелчком опускали замки мушкетов, и эти щелчки перемежались с громом выстрелов и несущимся снаружи ревом. Дым щипал их пересохшие глотки, пот, струящийся по их лицам, имел горький привкус, когда они слизывали его с уголков полуоткрытых губ, из которых вырывалось хриплое дыхание.

Анжелика отбросила мушкет в сторону. Кончились пули! Она схватила с пояса свои пистолеты, зарядила их, насыпала в карманы пули более мелкого калибра, потом набила ими рот, чтобы быстрее перезаряжать, прикрепила к поясу рожок с порохом и коробку с запалами, чтобы не делать лишних движений при перезарядке.

С крыши донесся треск, и сверху в комнату соскочил индеец. Он приземлился рядом с пастором Пэтриджем, и тот немедля уложил его на месте ударом приклада. Но за первым дикарем последовал второй и томагавком ударил пастора по голове. Череп у преподобного был крепкий, и все же колени его подогнулись. Дикарь схватил его за волосы и ножом полоснул его по лбу, но тут же получил пулю в грудь из пистолета Анжелики.

Индейцы посыпались с крыши один за другим, и англичане отступили в угол между стеной и очагом. Анжелика перевернула массивный стол и загородила им угол, так что получилась оборонительная стена, за которой укрылись все. Откуда у нее взялись силы, чтобы это сделать? Позже она задаст себе этот вопрос. А сейчас в пылу битвы она ощущала в себе невероятную энергию, объяснявшуюся той яростью, которую она испытывала при мысли, что так глупо попалась в ловушку в этой деревне, где жили иностранцы и где она вполне может умереть.

Из-за своего укрепления крестьяне стреляли в двух направлениях: в глубину комнаты, куда индейцы прыгали с крыши, и в дверь, которая уже поддавалась под ударами топоров.

Это была настоящая бойня, и благодаря сосредоточенному огню победа чуть было не досталась белым, упрямым и обладающим огнестрельным оружием.

Но поселенцы уже тратили свои последние пули. Брошенный индейцем топор угодил Коруэну в плечо, и он с криком упал.

Извиваясь как змея, один из индейцев проскользнул между стеной и столом и, схватив кого-то из женщин за юбку, потянул ее к себе. Отчаянно сопротивляясь, она уронила пороховницу, которую держала в руке.

Возвышаясь над столешницей, старый Картер сокрушал всех вокруг себя ударами приклада. Когда он в очередной раз поднял мушкет, один из нападавших коварно вонзил ему в бок острый охотничий нож. Картер зашатался, потом согнулся вдвое, став похожим на набитую опилками куклу с болтающимися руками.

Вдруг, словно бродячий акробат, совершающий трюк, из глубины комнаты в воздух взвился один из индейцев и, расставив ноги, как танцор, пролетел над головами, приземлился с другой стороны стола среди англичан и даже позади их.

Это был сагамор Пиксарет, вождь патсуикетов и Великий Воин Акадии.

Анжелика услышала за спиной его смешок, и на ее затылок опустилась его сильная рука.

– Ты моя пленница, – послышался торжествующий голос патсуикета.

Анжелика выронила теперь уже бесполезные пистолеты и обеими руками вцепилась в его длинные косы с вплетенными в них лисьими лапками.

Поскольку она его знала, поскольку его похожее на морду ласки лицо было ей знакомо, страх покинул ее, и она даже перестала смотреть на него и на его шайку как на врагов. Это были абенаки, ей был знаком их язык, и она могла легко предугадать ход их мыслей, примитивный и вместе с тем изощренный. Она быстро отвернулась, чтобы выплюнуть две пули, оставшиеся у нее во рту.

– Стало быть, вы напали на деревню лишь для того, чтобы взять в плен меня? – крикнула она дикарю, продолжая держать его за волосы. – Это вам приказал Черный Человек?..

Ее глаза метали молнии, и индеец замер. Это была не первая встреча женщины с верховьев Кеннебека и сагамора Пиксарета.

Черный Человек указал ему на нее как на врага! Никогда ни одна женщина не осмеливалась так вот схватить его за косы, знак его достоинства, и смотреть на него так дерзко, хотя над нею витала смерть.

Когда-то она смотрела на него так же, когда встала между ним и ирокезом Уттаке. Ей был неведом страх.

– Ты моя пленница, – свирепо повторил он.

– Я охотно буду твоей пленницей, но ты не убьешь меня и не выдашь меня Черному Человеку, потому что я француженка и я отдала тебе свой плащ, чтобы ты завернул в него кости твоих предков.

Вокруг них продолжался бой, теперь врукопашную. Но очень скоро все было кончено, и крики ярости и ужаса мало-помалу смолкли, уступив место тишине, в которой слышались только тяжелое дыхание и стоны тех, кто был ранен.

С Картера сняли скальп, но остальные европейцы остались живы, потому что абенаков больше всего интересовал выкуп, который они за них получат. Преподобного Пэтриджа вытащили из-под горы трупов. Шатаясь, с залитым кровью лицом, он стоял между двух воинов.

Раздался отчаянный вопль:

– На помощь, сударыня, убивают!

Это был Адемар, которого извлекли из-под какой-то мебели.

– Не убивайте его! – закричала Анжелика. – Разве вы не видите, что это французский солдат?

Однако это было вовсе не очевидно.

Анжелика была вне себя, в голове ее крутилась только одна мысль: надо вырваться из этого осиного гнезда, из этой ловушки, в которую она так глупо попалась. Трагическая абсурдность ситуации вызвала у нее приступ гнева, от которого ее защитные рефлексы только обострились.

Ей пришла в голову новая мысль: она знает индейцев и благодаря этому сумеет выбраться из расставленной западни. Ибо это были хищники, а хищников можно укротить. В пустыне Магриба Колен Патюрель разговаривал со львами и сумел сделать их своими сообщниками…

Она отдавала себе отчет в том, что банда Пиксарета действовала обособленно и появилась с другой стороны. Так что сражение на овцеводческой ферме было никак не связано с основной битвой.

Пиксарет колебался. Слова Анжелики «Я француженка!» поставили его в тупик, потому что его учили сражаться с англичанами. К тому же он не мог забыть, что она подарила ему великолепный плащ, чтобы он завернул в него кости своих предков.

– Ты крещеная? – спросил он.

– Конечно! – раздраженно крикнула она.

И несколько раз перекрестилась, взывая к Деве Марии.

В проеме выломанной двери она увидела фигуру, которая показалась ей знакомой. Она бросилась вперед и, узнав канадского траппера, взволнованно крикнула:

– Господин Л’Обиньер!

Это был Трехпалый из Труа-Ривьер. Услышав ее крик, он повернулся и направился к ней. Воюя, он не пользовался оружием белых и сейчас в одной руке держал томагавк с отполированной рукояткой, а в другой – индейский топорик с красным от крови лезвием. На его потемневшем от порохового дыма и крови лице сверкали голубые глаза. Кровь пропитала также его замшевую одежду и тонкими алыми струйками стекала со скальпов, которые он торопливо засунул за свой яркий пестрый пояс.

Как найти общий язык с этим человеком, как его перехитрить?.. Ведь это неподкупный рыцарь, воин Господа, одержимый, как и Модрей, Ломени и Арребу, мыслью о мщении, рае и спасении души.

Однако он ее узнал.

– Эге! Да ведь это госпожа де Пейрак!.. Что вы делаете среди этих проклятых еретиков?.. Да, не повезло вам!

Он вошел в разгромленную комнату, где абенаки, собрав всех своих пленников в одном месте, занимались грабежом.

Анжелика схватила его за лацканы куртки.

– Черный Человек! – закричала она. – Я уверена, что видела на лугу Черного Человека и его штандарт… Это отец д’Оржеваль вел вас в бой, разве не так? Он знал, что найдет меня в этой деревне!..

Она не спрашивала, а утверждала. Трехпалый смотрел на нее, открыв рот; он был немного ошарашен. Он попытался найти ответ, оправдание.

– Вы убили Пон-Бриана, – сказал он. – И вы с мужем, заключив союз с ирокезами, перевернули вверх дном всю Акадию. Вас необходимо остановить…

Так вот в чем разгадка!

Жоффрей! Жоффрей!

Они собирались захватить в плен жену опасного дворянина из Вапассу, влияние которого уже распространилось на всю Акадию.

Ее доставят в Квебек и таким образом вынудят Жоффрея отступить. Она никогда его больше не увидит.

– А что с Мопертюи? – спросила она, все еще тяжело дыша.

– Мы их задержали, его и его сына. Они канадцы из Новой Франции и в такой день, как нынче, должны быть со своими братьями.

– Они участвовали в нападении на нас?

– Нет! Их дело будет рассмотрено в Квебеке, ведь они служили врагам Новой Франции…

Как же привлечь его на свою сторону? Л’Обиньер был честен, непреклонен, легковерен, хитер, жаден и переменчив, он верил в святых, в чудеса, в дело Господа и короля Франции и в то, что главные в Новой Франции – это иезуиты. Он был воплощением архангела Михаила. Она его не интересовала. У него был приказ. И ему надо было искупить свои грехи в глазах всемогущих святых отцов.

– Неужели вы думаете, будто после этого мой муж, граф де Пейрак, будет помогать вам продавать в Новой Англии ваши бобровые шкуры? – сквозь зубы процедила она. – Не забывайте, что он ссудил вам тысячу ливров и пообещал ссудить вдвое больше, если получит с этих денег барыш…

– Тише! – Трехпалый побледнел и огляделся вокруг.

– Помогите мне выбраться отсюда, иначе в Квебеке я расскажу о вас все.

– Давайте не будем ссориться, – тихо сказал он. – Все еще можно уладить. Мы здесь на отшибе. Я вас не видел…

Он повернулся к Пиксарету.

– Отпусти ее, сагамор! Она не англичанка, и ее пленение принесет нам несчастье.

Пиксарет поднял смуглую руку, намазанную медвежьим жиром, и положил ее на плечо Анжелики.

– Она моя пленница, – безапелляционным тоном проговорил он.

– Пусть будет так, – возбужденно сказала Анжелика. – Я твоя пленница, не отрицаю. Ты можешь вести меня куда захочешь, я не буду противиться… Но ты не станешь вести меня в Квебек… На что я тебе там? Выкупа за меня ты все равно не получишь, ведь я крещеная. Отведи меня в Голдсборо, и мой муж заплатит тебе за меня хороший выкуп – такой, какой ты пожелаешь.

Это было как игра в карты, ужасная, леденящая кровь. Надо смутить хищников, уговорить их и укротить. Она хорошо их знала. На ум ей приходили самые нелепые аргументы, но именно такие и могли подействовать на них, скрытных и темных, только так она могла их уговорить. Не могло быть и речи о том, чтобы отрицать права, которые имел на нее Пиксарет. Для подтверждения их он мог даже убить ее ударом томагавка, но она знала: он свободен в своих решениях, своенравен и совершенно независим от своих союзников-канадцев. Поскольку она была крещеная, а стало быть, он не мог в ее лице спасти еще одну душу и привести ее в рай своих друзей-французов, он начал колебаться и сомневаться в том, что пленить ее так уж важно. Необходимо заставить его принять решение прежде, чем из-за поворота дороги появятся другие французы, знающие, что они хотят получить, захватив госпожу де Пейрак, и, быть может, даже сам этот ужасный иезуит. Хорошо, что Л’Обиньер на ее стороне.

С крыши стали падать горящие головешки: пока они беседовали, абенаки Пиксарета, ища, что бы еще украсть, лезли со своими факелами во все щели и в конце концов подожгли дом.

– Идемте! Идемте! – подгоняла Анжелика англичан, выталкивая их наружу после того, как помогла раненым и оглушенным встать.

– О боже мой, дети!

Она бросилась назад, подняла крышку котла, и оттуда выбрались онемевшие от страха малыши. Вид этого необычного тайника вызвал у индейцев взрыв смеха. Они хохотали до упаду, хлопали себя по ляжкам и показывали пальцами на детей.

Между тем в доме стало невыносимо жарко.

Одна из балок затрещала и обрушилась, подняв сноп искр.

Все, перешагивая трупы и обломки, ринулись вон и выбежали во двор.

При виде деревьев и тенистой лощины Анжелику охватило неодолимое желание бежать. Счет шел на секунды.

– Отведи меня к морю, сагамор, – обратилась она к Пиксарету, – иначе твои предки рассердятся на тебя за твое неуважение к той, которая отдала им свой плащ. Они знают, что недооценивать охраняющих меня духов-покровителей или оказывать им пренебрежение опасно. Ты совершишь большую ошибку, если отведешь меня в Квебек. И наоборот – ты не пожалеешь, если пойдешь со мной.

Лицо великого абенака сморщилось, свидетельствуя о том, что его душу раздирают противоречивые чувства, но Анжелика не дала ему времени на раздумья.

– Позаботьтесь о том, чтобы нас не преследовали. Подтвердите, что меня не было в деревне, – сказала она Трехпалому, тоже ошеломленному быстротой, с которой развивались события, и непререкаемым тоном Анжелики. – Мы с мужем сумеем вас отблагодарить. Кстати, вы знаете, где сейчас мой сын Кантор?

– Клянусь Святым причастием, мы его не видали.

– Тогда вперед! – сказала она. – Я ухожу. Come on! Come on![12]12
  Пошли! Пошли! (англ.)


[Закрыть]

– Эй, эй! – вскричал Пиксарет, видя, что она собирает вокруг себя выживших англичан. – Эти пленники принадлежат моим воинам…

– Хорошо! Пусть они идут с нами. Но только те, кто захватил этих людей в плен.

Вперед с гневными криками бросились трое высоченных, украшенных перьями детин, но резкий окрик Пиксарета охладил их пыл.

Тем временем Анжелика взяла на руки ребенка, подтащила к себе одну из женщин и подтолкнула огромного Томаса Пэтриджа, который шатался, ослепленный кровью, сочащейся из разреза на лбу.

– Адемар, иди сюда! Возьми этого мальчика за руку. И смотри не отпускай его. Смелее, мисс Пиджент!

Она спустилась по склону, оставив за спиной разрушенную, пылающую деревню, увлекая их за собой к свободе, как когда-то в Ла-Рошели, как в Пуату и даже раньше, в детстве, когда она бежала во главе стайки обездоленных, которых она вырвала из лап смерти.

В этот вечер, чувствуя, что в нее вселилась душа старой Сары Уильямс, она углубилась в лес, и в его сумрак за нею последовали уцелевшие англичане из Брансуик-Фолз.

За ними устремились Пиксарет и трое индейцев, которые считали англичан своей собственностью. Они следовали за ними быстро, но не пытаясь догнать и держась на некотором отдалении.

Это не было погоней.

Анжелика это знала и, по мере того как они удалялись от проклятой деревни, боялась индейцев все меньше, понимая, что их истерическая воинственность уже ослабевает.

Ее поведение было для англичан загадкой, они то и дело оборачивались и жаловались, что их преследуют дикари.

– Ничего не бойтесь, – отвечала им Анжелика. – Ведь сейчас их только четверо, а не сто. И с вами я. Они больше не причинят вам вреда. Я их знаю. Ничего не бойтесь. Просто идите! Идите вперед.

Ход мыслей Пиксарета был ей так ясен, словно она сформулировала их сама.

Он, как ребенок, любил все оригинальное, новое и необычное.

Он был суеверен, и мысль о духах-покровителях Анжелики одновременно забавляла и пугала его.

Заинтригованный, он шел за ней, сдерживая своих нетерпеливых воинов и желая поскорее узнать, что произойдет теперь и какова природа тех хитрых неукротимых легкокрылых духов, которые зелеными искрами плясали в глазах этой белой женщины.

Далеко внизу среди ветвей засверкала спокойная гладь реки Андроскоггин. Каноэ ожидали на берегу.

Они сели в них и поплыли по течению реки к морю.

Глава VIII

Ночь… У подножия водопада, в жаркой темноте, в которой вспыхивали и гасли светлячки, квакали лягушки и пахло пожарищем, европейцы пытались отдохнуть. Прижавшись друг к другу рядом с вытащенными на берег каноэ из коры, дрожа от холода, несмотря на теплую погоду, одни молились, другие тихо стонали.

Они ждали рассвета.

Среди тех, кого Анжелике удалось вывести из горящей фермы и избавить от участи пленников, были землепашец Стоутон, его жена и их грудной ребенок и все семейство Коруэн. Хвала Господу! Что может быть ужаснее, чем остаться в живых, зная, что те, кого ты любил, спастись не смогли?.. Двое слуг и служанка Коруэна последовали за ними.

Роз-Анн прижалась к Анжелике. Сидящий с другой стороны Адемар с удовольствием сделал бы то же самое; во всяком случае, он старался быть к ней как можно ближе и не отходил от нее ни на шаг.

– Они там, – прошептал он. – Как только я оказался в этом краю, полном дикарей, я понял, что в один прекрасный день с меня снимут скальп!

Хрупкая мисс Пиджент не получила ни одной царапины, и именно она вела преподобного Пэтриджа, который практически стал телом без головы, так как он не только был ослеплен своей собственной кровью, но, будучи почти без сознания, держался на ногах только в силу привычки и еще потому, что такие крупные мужчины падают на землю лишь тогда, когда они мертвы. Как только это стало возможно, добрая учительница вымыла ему лицо и обвязала вокруг его лба свою шаль. Только в каноэ Анжелика смогла открыть свою сумку, достать из нее пакетик с желтым порошком соли железа, который ей дал Жоффрей и который останавливал кровь, и унять кровотечение.

Нож индейца, пытавшегося снять скальп с преподобного, видимо, оставит на лбу пастора безобразный шрам, который, разумеется, сделает его лицо еще страшнее.

Он забылся тяжелым сном, и его затрудненное дыхание время от времени переходило в мучительный хрип. Из-под повязки было видно, что одна сторона его лица распухла и стала черно-фиолетовой. Хорошо, что было темно, поскольку он, и без того непривлекательный от природы, выглядел сейчас совсем жутко.

Рядом, стоя и вытянувшись как струнка, плакала девочка, и ее личико казалось в темноте светлым пятном.

– Надо спать, Мэри, попытайся заснуть, – ласково сказала Анжелика по-английски. – You must try to sleep…[13]13
  Ты должна постараться заснуть… (англ.)


[Закрыть]

– Я не могу, – всхлипнула та. – Язычники смотрят на меня.

Они все сидели вверху над водопадом, четверо индейцев, четверо абенаков, в том числе великий Пиксарет, и смотрели вниз, в темноту, где копошились их несчастные пленники.

Они продолжали следовать за белыми, но не пытались на них напасть, они были безмятежно спокойны, переговаривались и курили. Что же будет дальше? Что еще придумают неведомые духи, обитающие в белой женщине из Вапассу? Что прикажут ей ее духи-покровители?.. Индейцы переглядывались, сидя над журчащим водопадом.

Анжелика попыталась успокоить своих подопечных.

– Они более не причинят нам зла. Надо довести их до моря, а там мой муж, граф де Пейрак, поговорит с ними, улестит их и преподнесет им богатые дары в обмен на нашу жизнь и свободу.

Они смотрели на нее, изумляясь; эти холодные фанатичные пуритане видели в ней существо другой породы, она их немного пугала и даже отталкивала. Эта белая женщина, чересчур красивая и говорящая с индейцами на их языке, казалось, была способна проникать в ужасные мысли этих темных язычников, чтобы укротить их и подчинить себе.

Англичане воспринимали ее как какое-то необычное существо, она внушала им страх и презрение, примерно так же, как старый Шепли, но вместе с тем они понимали, что обязаны ей жизнью и относительной свободой.

Именно ее неслыханной непринужденности в общении с этими дикарями, ее говорливости, ее бурным спорам с ними на их ненавистном языке, слова которого с легкостью слетали с ее красивых губ, они были обязаны изменением настроения индейцев, которые оставили им жизнь и позволили бежать в лес, подальше от места кровавой бойни.

Сознавая, что это чудо и что необходимо оставаться под ее крылом, успокаиваясь от одного уже звука ее голоса, англичане пытались оправдать странность ее поведения, говоря себе, что, в конце концов, она же француженка…

В середине ночи Анжелика поднялась к сидящим над водопадом дикарям, чтобы спросить, не найдется ли у них немного медвежьего или тюленьего жира, так как она хочет смазать ожоги девятилетнего Сэмми Коруэна, которому очень больно.

Засуетившись, индейцы вручили ей мочевой пузырь лося с драгоценным тюленьим жиром, дурно пахнущим, но весьма целебным.

– Эй, женщина, не забудь, что этот мальчик принадлежит мне, – сказал ей один из воинов. – Лечи его хорошо, потому что я заберу его с собой в свое племя.

– Этот мальчик принадлежит отцу и матери, – возразила Анжелика. – Его у тебя выкупят.

– Но я захватил его в бою… и хочу, чтобы белый ребенок жил в моем вигваме.

– Я не дам тебе его увести, – спокойно и непреклонно молвила Анжелика. И чтобы унять гнев дикаря, добавила: – Я дам тебе множество других вещей, так что ты получишь свою часть добычи сполна… Завтра мы все обсудим.

Если не считать этого инцидента, ночь прошла спокойно. Отголоски резни сюда не доносились. Убегая, они видели за поворотом реки далекое красное зарево. Приграничная деревня Брансуик-Фолз догорала.

И теперь они сидели, скорчившись, не думая ни о чем, прячась в темноте.

В серых предрассветных сумерках Анжелика увидела, как вниз по склону мчится какой-то зверь, раздвигая заросли и траву, и вот перед нею уже стояла Вольверина, росомаха Кантора. Она обнажила клыки в оскале, который на этот раз показался Анжелике чем-то вроде приветственной улыбки. Вслед за росомахой появился и Кантор, неся на руках спящего английского ребенка, маленького мальчика лет трех, который сосал свой пальчик.

– Я нашел его возле его оскальпированной матери, – объяснил он. – Она все повторяла: «Не бойся. Они ничего тебе не сделают, я обещаю». Когда она увидела, что я его подобрал, она наконец закрыла глаза и умерла.

– Это сын Ребекки Тернер, – сказала Джейн Стоутон. – Бедный малыш! Его отца убили в прошлом году.

Они замолчали, увидев, что приближаются индейцы. Они не выглядели агрессивными. Сейчас, когда они были далеко от своей орды, их сильно озадачивало поведение этих странных пленников, которые так и не дали им себя схватить, и их настроение стало более миролюбивым.

Тот, который предъявлял права на сына Коруэнов, подошел к Кантору и протянул руки к ребенку.

– Отдай его мне, – сказал он. – Отдай. Я так мечтал иметь белого ребенка в своем вигваме, а твоя мать не хочет отдавать мне того, которого я захватил в Ньюхэвенике. Отдай мне того, у которого больше нет ни отца, ни матери, ни семьи, ни деревни. На что он тебе? Я заберу его с собой, сделаю из него охотника и воина, и он будет счастливым. Дети, живущие в наших вигвамах, счастливы.

Вид у него был умоляющий, почти жалобный.

Должно быть, ночью Пиксарет, прибегнув к хитрости, убедил его, что Анжелика никогда не позволит ему увести маленького Сэмми и что, если он будет упорствовать, она превратит его в лося и он останется лосем до конца своих дней.

Раздираемый между страхом перед столь печальной участью и желанием осуществить свое законное право, он счел, что можно прийти к взаимовыгодному решению, если он возьмет маленького сироту, которого спас Кантор.

Анжелика вопросительно взглянула на сына:

– А что думаешь ты, Кантор?

Она не знала, как быть. Мысль о том, что этого английского ребенка, белого малыша уведут в лесную глушь, разрывала ей сердце. Но с другой стороны, чувство справедливости и голос благоразумия говорили ей, что надо удовлетворить просьбу абенакского воина, тем более что он высказал ее так смиренно. Вчера вечером она уже довольно поводила индейцев за нос, и, если она будет слишком упорствовать, споря с ними из-за их законной добычи, их терпение может лопнуть.

Ее терзали сомнения.

– Я все-таки не могу с этим согласиться… А что думаешь ты, Кантор?

Тот покачал головой:

– Известно, что белые дети вовсе не чувствуют себя несчастными, живя у индейцев. Лучше отдать им этого, у которого больше нет семьи, чем рисковать, что они всем нам раскроят черепа.

Его устами говорил голос благоразумия.

Анжелика вспомнила, как отчаянно кричал маленький канадец, племянник Л’Обиньера, когда при обмене его забирали у его воспитателей-ирокезов[14]14
  «Анжелика в Новом Свете».


[Закрыть]. И правда, белые дети вовсе не чувствуют себя несчастными, живя у индейцев.

Она вопросительно посмотрела на англичан. Миссис Коруэн крепко прижимала к себе своего сына, понимая, что на карту поставлена его судьба, остальные всем своим видом показывали, что при сложившихся обстоятельствах участь маленького Тернера им, в общем-то, безразлична. Если бы преподобный Пэтридж был в сознании, он бы, вероятно, запротестовал, говоря, что речь идет о спасении души малыша, но он по-прежнему находился в прострации.

Лучше отдать индейцу сироту, чем отнимать сына у семьи Коруэн, которые, к счастью, уцелели все.

– Отдай ему ребенка, – шепнула Анжелика сыну.

Поняв, что ему удалось одержать верх, индеец несколько раз подпрыгнул, всем своим видом выражая глубокую признательность.

Затем протянул свои огромные ручищи и осторожно взял ребенка у Кантора. Малыш без страха смотрел в склоненное над ним размалеванное лицо.

Очень довольный тем, что получил то, чего хотел больше всего на свете, и в его вигваме теперь будет белый ребенок, воин отошел.

Обменявшись несколькими словами со своими товарищами, он удалился, любовно прижимая к груди с красующимися на ней ожерельями из медвежьих зубов и золотым крестиком ребенка еретиков, которого он вырвал из рук этих варваров и которому покажет, как живут настоящие мужчины.

Кантор рассказал, что, отправившись в лес в поисках лошадей и Мопертюи, он заметил среди деревьев крадущиеся фигуры.

Преследуемый индейскими воинами, он вынужден был увести их очень далеко, до самого плато. Только там ему удалось от них скрыться. Вернувшись кружным путем, он успел услышать отголоски битвы и приблизился к деревне очень осторожно, так как ему совсем не хотелось стать заложником, попав в руки канадцев.

Так он и увидел, как пленных англичан повели на север и, не заметив среди них своей матери, заключил, что она спаслась.

– А ты не думал, что меня, быть может, зарезали или сняли с меня скальп?

– Нет, – сказал Кантор, словно это разумелось само собой.

Он вошел в горящий Брансуик-Фолз, встретил там Трехпалого из Труа-Ривьер, и тот сказал ему, что госпожа де Пейрак, целая и невредимая, направляется сейчас к бухте Сабадахок с горсткой уцелевших англичан.

Инцидент с ребенком продемонстрировал, что вплоть до нового приказа индейцы предоставили Анжелике известную свободу, когда речь шла о принятии решений, касающихся их всех. Каким бы странным ни казалось подобное положение вещей всего через несколько часов после того, как они напали на английскую деревню, оно вполне соответствовало переменчивому мышлению дикарей.

Сила характера Анжелики заставила их пойти туда, куда они идти не собирались, и они почти забыли, зачем сражались вчера вечером и что они тут делают с ней и горсткой глупых англичан. Теперь их интересовало только одно: какие плоды будет иметь приключение, в которое она их вовлекла.

Однако Пиксарет все-таки счел нужным напомнить ей о главном.

– Не забывай, что ты моя пленница, – повторил он, тыча указательным пальцем в грудь Анжелики.

– Да знаю я, знаю, я же тебе уже говорила, что охотно это признаю. Разве я как-то мешаю тебе быть рядом? Спроси у своих товарищей, похожа ли я на пленницу, которая хочет убежать?..

Озадаченный изощренностью ее рассуждений, в которых он увидел некую двусмысленность и вместе с тем комизм, Пиксарет склонил голову набок, чтобы поразмыслить, и его глаза заблестели от удовольствия, в то время как двое его товарищей громко советовали ему, как быть.

– В Голдсборо ты сможешь продать меня моему мужу, – объясняла Анжелика. – Он очень богат, и я уверена, что он будет с вами щедр. Во всяком случае, я на это надеюсь, – добавила она, напустив на себя мрачный вид, к вящему веселью индейцев.

При мысли о том, что супругу белой женщины придется выкупать свою жену, они знатно посмеялись.

Положительно, можно было изрядно поразвлечься, следуя за белой женщиной с верховьев Кеннебека и англичанами, которых она тащила за собой.