Текст книги "Искушение Анжелики"

Часть вторая
Английская деревня

Глава I

На следующий день Анжелика сидела в маленькой комнате фактории и торопливо шила для Роз-Анн платье из ярко-красного сукна. Бабушка и дедушка девочки будут рады увидеть свою внучку нарядно одетой, а не оборванной пленницей «этих мерзких французов».

Через открытое окно ей был виден переправляющийся через реку паром.

На пароме стояли три лошади, которых Мопертюи, траппер, состоящий на службе у Пейрака, привел вчера вечером с побережья. Здесь же были сын Мопертюи и Кантор.

Едва они причалили к острову, как Кантор бросился бежать к фактории со всех ног. Распахнув дверь, он выпалил:

– Отец просил передать, чтобы вы немедля отправлялись в Брансуик-Фолз. Он не может вас сопровождать и поручил мне быть у вас переводчиком. Мы встретимся с ним завтра, самое позднее послезавтра в устье Кеннебека, где уже курсирует наш корабль.

– Как досадно, – сказала Анжелика. – Я еще не дошила платье. Теперь я не успею сшить банты, чтобы украсить корсаж. А почему отец не может поехать с нами?

– Он должен встретиться на побережье с вождем то ли эчеминов, то ли микмаков, которого ему страшно хочет представить барон де Сен-Кастин. Когда имеешь дело с индейцами, нельзя упускать удобный случай, ведь они такие капризные. Так что отец решил отправиться на эту встречу немедля, а нам поручил отвезти малышку к ее родным. Проходя через лагерь, я уже захватил ваши вещи.

Анжелика помогла маленькой англичанке надеть свое новое красивое платье. Булавками она приколола к нему кружевной воротник и манжеты, которые старый Джошуа достал из какого-то тюка.

Она быстро надела шляпу и застегнула на талии кожаный пояс с закрепленными на нем пистолетами, с которыми она старалась не расставаться.

Лошади были уже оседланы, и Мопертюи с сыном держали их под уздцы. По привычке Анжелика проверила сбрую и удостоверилась, что Кантор взял кожаную сумку, которую она приготовила утром. Потом спросила мужчин, сколько у каждого из них пороха и пуль.

– Ну хорошо, едем! – решилась она наконец.

– А что делать мне? – спросил солдат Адемар, ожидавший ее у двери, сидя на перевернутом бочонке и держа мушкет между колен.

Он стал на острове всеобщим посмешищем. Все над ним потешались. Зная, какой ужас ему внушает Анжелика, а может быть, просто не представляя, что с ним делать, капрал из форта Сен-Жан приказал ему охранять госпожу де Пейрак лично. Разрываясь между своим суеверным страхом и требованиями воинской дисциплины, Адемар жестоко страдал.

Мопертюи бросил на него сочувственный взгляд:

– Оставайся здесь, старина!

– Но я не могу остаться здесь совсем один, ведь тут полно дикарей!

– Тогда пойдем с нами, – сердито сказал канадец. – Твой капрал и остальные солдаты уже уехали с господином де Пейраком.

– Уехали? – пробормотал Адемар, чуть не плача.

– Ладно, пошли. Его и правда нельзя оставлять здесь одного, – как бы извиняясь за это перед Анжеликой, продолжал Мопертюи. – К тому же лишний мушкет нам не помешает.

Они попрощались с голландцем и, переправившись на другой берег, вошли в сумрачный лес. Тропа вела сквозь заросли прямо на запад.

– Куда мы идем? – спросил Адемар.

– В Брансуик-Фолз.

– А что это такое?

– Английская деревня.

– Но я не хочу к англичанам! Они наши враги.

– Хватит! Заткнись, придурок, и топай.

Тропинка так заросла, что была едва видна, но лошади шли по ней уверенно, безошибочно угадывая дорогу, по которой прежде ходили люди, несмотря на тысячу препятствий, которые воздвигали на их пути заросли и кусты. Дерзкая весна покрыла черный зимний лес новыми зелеными побегами; молодые и гибкие, они легко отодвигались рукой. Трава была короткой и мягкой, а подлесок был полон света. Они прошли через заброшенную индейскую деревню, о которой им говорил старый Джошуа Пилигрим, затем снова углубились в лес. Спустя некоторое время между стволами берез и осин блеснуло озеро; оно сверкало на солнце, спокойное и гладкое, точно зеркало. Близился полдень, тишина сделалась еще более давящей, сонное оцепенение природы нарушало только жужжание насекомых.

Маленькая англичанка сидела на лошади позади Анжелики, на двух других лошадях ехали Мопертюи и Кантор. Солдат Адемар и сын Мопертюи без особого труда следовали за ними пешком, так как лошади в любом случае могли идти по тропе только шагом. Они были нужны, чтобы избавить женщину и ребенка от тягот пешего путешествия.

Адемар то и дело тревожно оглядывался.

– За нами кто-то идет, – повторял он.

В конце концов, чтобы рассеять его страхи, путники сделали остановку и прислушались.

– Это Вольверина, моя росомаха, – сказал Кантор.

Животное появилось из чащи позади них и, словно готовясь к прыжку, припало к земле, вытянув в сторону людей свою маленькую страшную, как у демона, морду и обнажив в оскале два острых белых клыка.

Посмотрев на испуганное лицо Адемара, Кантор рассмеялся.

– Что… что это за зверь?

– Это росомаха, она сожрет тебя заживо.

– Ох, да ведь эта зверюга здоровенная, как баран! – захныкал Адемар.

После этого несчастный солдат стал оглядываться еще чаще, чтобы посмотреть, идет ли за ними страшная Вольверина, а проказливая росомаха время от времени нарочно его задевала, чтобы посмотреть, как он отшатывается и подпрыгивает, объятый страхом.

– Вы что, считаете, что это смешно, когда за тобой по пятам гонится такая тварь?

Все смеялись. Маленькой Роз-Анн никогда еще не было так весело.

Лес на этом берегу был таким же, как и на другом, с пологими холмами, небольшими ручьями и водопадами, каменистыми плато, поросшими низкими соснами и кедрами, где дул душистый ветерок, но эти плато быстро сменялись спусками, вновь ведущими в зеленую пену лиственных деревьев, и люди входили в нее с удовольствием, словно ныряя в прохладное море.

После дневной жары поднялся ветер, листья заблестели и подлесок зашелестел.

Они остановились, чтобы свериться со схемой, которую им нарисовал старый Джошуа Пилигрим. После того как они прошли еще одну заброшенную индейскую деревню, тропа стала еще менее заметной, но Кантор определил направление по компасу и сказал, что если они будут, как и прежде, идти на запад, то достигнут цели через два-три часа.

Хотя Кантор и не обладал таким умением безошибочно ориентироваться на местности, как Флоримон, он, как и его старший брат, был чрезвычайно наблюдателен, что позволяло ему никогда не сбиваться с пути. К тому же оба они были вымуштрованы своим отцом, который в самом юном возрасте научил их пользоваться секстантом, хронометром и компасом.

Так что в этом вопросе Анжелика могла полностью положиться на сына.

И все же она сожалела, что с ними не смог пойти Жоффрей де Пейрак. Шло время, и ее все больше и больше охватывало недоумение – зачем ему надо было уезжать в такой спешке?

Почему, почему Жоффрей не пошел с ними? И как этот лес пуст и тих, впрочем, нет, в нем, наоборот, стало слишком шумно с тех пор, как поднялся ветер.

– Господин де Пейрак, случайно, не объяснил вам причину своего внезапного отъезда? – спросила она, повернувшись к канадцу. Она знала его хуже, чем остальных людей Жоффрея, поскольку он не зимовал с ними в Вапассу, но была уверена, что он предан и надежен.

– Сам я господина графа не видел, – отвечал Мопертюи. – Мне его слова передал Кловис.

– Кловис?

Анжелика почувствовала неясную тревогу. Во всем этом было что-то странное. Почему Жоффрей не написал ей записку? Это было на него не похоже… эти приказы, передаваемые из уст в уста… Кловис?.. Ее лошадь споткнулась о камень, и ей пришлось сосредоточить внимание на дороге.

Сквозь кружевную темно-изумрудную листву дубов виднелись их могучие разветвляющиеся стволы, напоминавшие огромные темные канделябры.

«Похоже на Ньельский лес, где мы устраивали засады», – подумала Анжелика.

От тяжелых воспоминаний ей захотелось скорее выйти из этой густой тени.

– Мы правильно идем, Кантор?

– Да, да, – ответил тот, сверившись со схемой и компасом.

Но немного позже он сошел с лошади и вместе с сыном Мопертюи, метисом Пьер-Жозефом, внимательно осмотрел окрестности. Тропинка окончательно исчезла в чаще, но оба юноши с уверенностью сказали, что надо продолжать путь. Деревья теснили их все больше и больше, пока их кроны не образовали узкий свод, становящийся все темнее и темнее. К счастью, за поворотом показался выход из этого туннеля – там снова сияло солнце.

Но в тот же миг Мопертюи вдруг поднял руку, и по его знаку все, даже лошади, замерли. Вокруг что-то неуловимо изменилось, и возникло ощущение, что в лесу кто-то есть.

– Индейцы! – в ужасе прошептал Адемар.

– Нет, англичане, – молвил Кантор.

И действительно, в ореоле из пробивающихся сквозь переплетение ветвей солнечных лучей показалась какая-то фигура. Вид у человека был самый что ни на есть странный.

Преграждая им выход из леса, перед ними стоял маленький старичок, горбатый, скрюченный, в широкополой шляпе с невероятно высокой тульей, тощие ноги были обуты в огромные башмаки с пряжками. Обеими руками он держал древний мушкетон с коротким стволом и воронкообразным дулом, полным картечи. Если бы это оружие выстрелило, крепко досталось бы не только его жертвам, но и самому стрелку.

Вновь прибывшие застыли.

– Стой! – пронзительно крикнул старичок. – Коли вы духи, исчезните, не то пристрелю!

– Вы отлично видите, что мы не духи, – ответил Кантор по-английски.

– A minute, please[3]3
  Минуточку, пожалуйста (англ.).


[Закрыть].

Одной рукой старичок поднял свое древнее оружие, а другой, порывшись в кармане черного камзола, извлек на свет божий огромные очки в черепаховой оправе. Водрузив их на нос, он стал похож на старую сову.

– Ye-es, I see-ee![4]4
  Да, вижу! (англ.)


[Закрыть] – пробормотал он.

Говоря, он важно растягивал каждый слог.

Мелкими шажками приблизившись к всадникам, он смерил взглядом Кантора и притворился, будто не замечает Анжелику.

– Кто ты, говорящий с йоркширским акцентом, как эти чертовы бостонские профессора? Разве тебе, как доброму христианину, не боязно шастать по лесам? Разве ты не знаешь, что женщинам и юнцам вроде тебя негоже шляться по лесу? Ибо они могут встретить Черного Человека и совершить с ним тысячу мерзостей. Не насмехаешься ли ты надо мной, о сын похотливого Велиала, Царя вод, с коим в ночь шабаша ты породил ту, которая стоит рядом с тобой? Я бы не удивился! К тому же ты, юноша, слишком красив, чтобы быть человеком!

– Мы едем к Бенджамену и Саре Уильямс, – нисколько не удивившись, отвечал Кантор, который в Гарварде с его фанатичными чудаковатыми профессорами повидал и не такое. – Мы везем им их внучку, Роз-Анн, дочь их сына Джона.

– Хе-хе! Говоришь, к Бенджамену Уильямсу?

Своим острым взглядом за толстыми стеклами очков старик оглядел девочку в красном платье, на которую ему показал Кантор.

– Говоришь, это дитя и есть внучка Уильямса? Хо-хо! Как занятно! Вот уж посмеемся! – И он потер руки, как будто только что услыхал отличную шутку. – Хо-хо! Могу себе представить.

Незаметно он окинул взглядом остальных путников: двоих трапперов в цветных канадских шапках и замшевых куртках, отделанных на индейский манер бахромой, и стоящего за их спинами французского солдата в выцветшем, но все же узнаваемом мундире.

Взвалив мушкетон на свое искривленное плечо, он шагнул в сторону и освободил путь.

– Ну что ж, французы, проходите! – хихикая, сказал он. – Давайте, везите старине Бену его внучку! Хо-хо! Представляю, какая у него будет рожа! Хе-хе! Вот будет умора… Но на выкуп особо не рассчитывайте, потому что он ой как скуп…

Анжелика более или менее поняла этот разговор, но, хотя английский старика и был ей вполне понятен, она совершенно не уловила, что он хотел сказать. К счастью, Кантор сохранял олимпийское спокойствие.

– Далеко ли еще до Брансуик-Фолз? – вежливо спросил он. – Мы боимся сбиться с пути.

Старик скривился и затряс головой, как бы говоря, что шальные головы, которые шляются по этому бесовскому лесу, должны знать, куда идут, и уметь выпутываться сами.

Во время этой беседы за спиной старика появился высокий индеец с холодными глазами, судя по его острому профилю с выступающими передними зубами, абенак из Сококи или Шипскота. В руке у него было копье, а на плече – лук и колчан со стрелами. Он слушал разговор с видом полнейшего безразличия.

– Не могли бы вы, почтенный старец, все же указать нам дорогу до Брансуик-Фолз? – снова спросил Кантор.

При этих словах, произнесенных со всей возможной учтивостью, лицо старого гнома исказилось гневом, и он разразился потоком ругани, в которой Анжелика сумела разобрать цитаты из Библии, проклятия, пророчества, обвинения и целые фразы на латыни и греческом, из коих следовало, что все жители Брансуика, который индейцы именуют Ньюхэвеник, – это безумцы, невежды и безбожники, одержимые бесами, и что он, Джордж Шепли, больше туда ни ногой.

Кантор еще несколько раз с юношеским простодушием повторил свой вопрос, и мало-помалу дед успокоился, немного поворчал, изрыгнул еще несколько проклятий, после чего развернулся и зашагал по тропе, а его индеец занял место в конце каравана.

– Правильно ли я понял, что этот спятивший старый хрыч все-таки решил показать нам дорогу? – пробурчал Мопертюи.

– Похоже на то, – отвечал Кантор. – Давайте пойдем за ним. Скоро мы увидим, куда он нас ведет.

– Предложи ему сесть на лошадь, – сказала Анжелика. – Возможно, он устал.

Кантор перевел, но старый англичанин, даже не обернувшись, начал так бурно жестикулировать, что стало ясно: это предложение его оскорбило и к тому же, по его мнению, лошади – это тоже порождение Сатаны.

Он быстро шел вперед своей подпрыгивающей походкой и, что удивительно, несмотря на свои тяжелые башмаки, не производил ни малейшего шума и, казалось, едва касался ногами земли.

– Это старый знахарь, – сказал Кантор, – который утверждает, что обошел все американские леса в поисках трав и коры для своих снадобий. Одно это объясняет, почему его соотечественники относятся к нему с подозрением. В Новой Англии не любят тех, кто ходит по лесам, как вам только что сказал он сам… Но каким бы странным он ни казался, думаю, ему можно доверять и он действительно ведет нас правильно.

– Я не хочу идти к англичанам, и мне не нравится, когда за мной по пятам идет незнакомый мне дикарь, – заныл плетущийся в хвосте Адемар.

Оборачиваясь, он каждый раз видел перед собой темное каменное лицо и пристально смотрящие на него черные глаза. Его рубашку, как и много раз до этого, когда ему бывало страшно, пропитал холодный пот. Он брел, спотыкаясь о корни и дрожа от страха.

Старичок в шляпе с высоченной тульей, подпрыгивая, быстро шагал впереди, похожий на вырядившегося в траур эльфа. Время от времени он пропадал из виду, когда входил в тень, потом снова появлялся меж стволов деревьев, освещенный проникшим сквозь листву красноватым солнечным лучом. Он все шел и шел, сворачивая то вправо, то влево, и Анжелика начала терять терпение, видя, что уже темнеет.

На дно лощин легли фиолетовые тени.

Временами старик оборачивался на ходу, бормоча какие-то неразборчивые слова, поднимал руки, и его тощие пальцы словно указывали на что-то в небесах.

– Боюсь, этот старый хрен вконец спятил и ведет нас сам не зная куда, – пробурчал в конце концов встревоженный Мопертюи. – Ох уж эти англичане!..

– Ах, да пусть ведет куда угодно, лишь бы поскорее выйти из этого леса, – сказала Анжелика, чувствуя, что еще немного – и ее терпение лопнет.

И почти тотчас, словно в ответ на ее слова, они вышли на обширное плато, поросшее зеленой травой и усеянное скалами и купами можжевельника. Там и сям лежали поваленные кедры и, словно часовые, стояли высокие темные ели. Далеко-далеко, за холмами, восточный край неба белел, как перламутр. Такое небо бывает над морем. До него было далеко, в нем таилось некое обещание, но обдувавший плато ветер нес с собою какой-то знакомый запах, неопределимый и будящий смутные воспоминания.

Попетляв среди скал и кустов, они спустились в лощину, где уже царила ночь и не было ни малейшего проблеска света. Перед ними возвышался округлый противоположный склон, его темный гребень четко вырисовывался на фоне бледного неба. Оттуда и доносился забытый запах – сильный и знакомый запах вспаханного поля.

В кромешной темноте они не видели ничего и могли только догадываться, что впереди – влажная жирная земля, пахнущая весной и изрытая бороздами, которые оставил плуг.

Старый Шепли принялся, хихикая, бормотать:

– Вот и пришли! Роджер Слоутон все еще ковыряется на своем поле. Ах, если бы он мог упразднить ночь, упразднить звезды, упразднить сон, который давит на его веки, как бы он возликовал! Он бы не знал отдыха, он бы не разгибал спины, копая землю, скребя, рыхля и так до бесконечности, не останавливаясь ни на миг. Его вилы вертелись бы, как вилы Сатаны в аду.

– Вилы Сатаны бесплодны, а мои – нет, старый ты невежа, – ответил глухой голос, раздавшийся со вспаханного поля. – На свои вилы дьявол насаживает только души грешников, а я на свои – плоды земли, которые благословляет Господь.

К ним приблизилась какая-то неясная тень.

– И этим трудам праведным я никогда не устану посвящать все дни и часы моей жизни, – продолжал голос, словно произнося проповедь. – Я не такой, как ты, старый колдун, не боящийся запачкать свою душу, якшаясь с самыми необузданными и безалаберными из дикарей. Ну-ка, ну-ка, кого ты к нам нынче привел, ты, дух тьмы? Кого ты сюда привел из своих проклятых лесов?

Крестьянин подошел и остановился, вытянув шею.

– Тут разит французами и индейцем, – проворчал он. – Стойте, ни с места!

И он вскинул к плечу мушкет. На протяжении всей этой речи Шепли только и делал, что хихикал, словно монолог Слоутона его сильно забавлял. Лошади перебирали ногами, напуганные этим гулким голосом, доносящимся из темноты. Кантор поздоровался с пахарем на своем лучшем английском, сказал, что они везут маленькую Роз-Анн Уильямс и, даже не пытаясь скрыть, что они французы, поспешил назвать имя своего отца – граф де Пейрак из Голдсборо.

– Если у вас есть какие-то связи в Бостоне или на берегах залива Каско, вы наверняка слышали о графе де Пейраке из Голдсборо. По его заказам на верфях Новой Англии построили несколько кораблей.

Ничего не ответив, крестьянин подошел к путникам еще ближе и обошел вокруг них, принюхиваясь, как настороженный пес.

– Тут еще и эта твоя краснокожая скотина, которую ты таскаешь с собой, – сказал он, по-прежнему обращаясь к старому знахарю. – Лучше пустить в нашу деревню тысячу змей, чем одного индейца.

– Он войдет туда со мной! – с вызовом ответил старик.

– И наутро мы проснемся мертвые и оскальпированные, как жители Уэльса, которые как-то вечером в бурю дали приют одной бедной индианке. Она указала дорогу к ним своим краснокожим сыновьям и внукам, открыла им ворота форта, и они перерезали всех белых. Ибо сказал Господь: «Земля, в которую идете вы, чтоб овладеть ею, земля нечистая, она осквернена нечистотою иноплеменных народов… Итак, дочерей ваших не отдавайте за сыновей их, и дочерей их не берите за сыновей ваших и не ищите мира их и блага их во веки, чтобы укрепиться вам и питаться благами земли той…» Но ты, Шепли, не укрепляешься, а теряешь силу с каждым днем, якшаясь с этими индейцами…

После суровой библейской проповеди вновь стало тихо, и вскоре Анжелика поняла, что этот житель Брансуик-Фолз, кажется, решил их пропустить.

Он даже занял место во главе их маленького отряда и начал подниматься по склону, что лежал впереди. Когда путники вышли из лощины, их окружили светлые весенние сумерки, которые не погаснут еще долго. Порыв ветра донес до них запах хлева и все еще далекое мычание и блеяние возвращающихся с пастбища коров и овец.

Глава II

Вдруг на фоне золотистого неба, исчерченного длинными рыжими полосами, обозначились очертания большой английской фермы.

Она стояла одиноко и горящим глазом окна, казалось, следила за темной лощиной, из которой выходили люди.

Подойдя ближе, путники разглядели ограду загона для овец.

Здесь их держали, стригли, здесь же делали сыр. Несколько мужчин и женщин повернулись и проводили взглядами трех лошадей, на которых ехали чужаки.

Чем дальше они продвигались по тропе, тем ближе, казалось, становился западный край неба, где горел закат.

Наконец за поворотом показалась вся деревня с ее домами, стоящими один над другим на склоне холма, увенчанного вязами и кленами.

Они возвышались над неглубокой травянистой ложбинкой, по которой бежал ручей.

Оттуда возвращались прачки, неся на головах ивовые корзины, полные выстиранного белья, и юбки их синих полотняных платьев хлопали на ветру.

За ручьем полого поднимались луга, а за ними стоял густой лес.

Тропинка превратилась в улицу и после вновь потянулась вверх мимо окруженных садиками домов.

В застекленных или затянутых пергаментом окнах горели свечи, точно яркие звезды, пришедшие на смену свету дня и усеивающие эту идиллическую картину, словно россыпь драгоценных камней.

Однако слухи разлетелись быстро, и, когда путники остановились на другом конце деревни перед внушительным домом с фронтонами и выступающим вторым этажом, за их спинами собрались все обитатели Брансуик-Фолз и воззрились на них, разинув рты и вытаращив глаза. Повсюду темнело море черных и синих одежд, изумленных лиц, белых чепцов и шляп с высокой тульей.

Когда Анжелика соскочила с лошади и поздоровалась с собравшимися, послышался неясный ропот, и толпа растерянно попятилась. Когда же Мопертюи снял с лошадиного крупа маленькую Роз-Анн и поставил ее на землю, ропот сделался еще громче, превратившись в гул, подобный гулу прибоя, гул, в котором слышались изумление, возмущение и протест, и каждый задавал тем, кто стоял с ним рядом, недоуменные вопросы.

– Что я такого сделал? – изумился Мопертюи. – Ведь не в первый же раз они видят канадца, а? И потом, мы сейчас вроде не воюем, вроде у нас мир.

Старый знахарь приплясывал, как брошенная на песок плотва.

– It’s here, it’s here[5]5
  Это здесь, это здесь (англ.).


[Закрыть], – нетерпеливо повторял он, показывая на дверь большого дома.

Он ликовал.

Поднявшись на верхнюю ступеньку деревянного крыльца, он с силой толкнул дверь.

– Бенджамен и Сара Уильямс! Я привел к вам вашу внучку Роз-Анн из Биддефорд-Себейго и французов, которые взяли ее в плен, – крикнул он пронзительным голосом, полным торжества.

Через окно Анжелика мельком увидела в глубине комнаты сложенный из кирпичей очаг, вокруг которого висела медная и оловянная кухонная утварь, и сидящих по его сторонам старика и старуху, одетых в черное с белыми плоеными накрахмаленными воротниками, неподвижных, как портреты. Держась очень прямо, они сидели в креслах с высокими резными спинками. На коленях старика лежала огромная книга, по всей видимости Библия, а старуха пряла льняную кудель.

У их ног сидели дети и одетые в синее слуги, крутящие колеса прялок.

Но это видение длилось лишь мгновение, потому что, услышав слово «французы», старик и старуха вскочили, уронив на пол Библию и кудель, и с редким проворством схватили мушкеты, висевшие над очагом, похоже уже заряженные и готовые к стрельбе, и направили их на пришельцев.

Шепли потирал руки, хихикая еще громче.

Но вероятно, вид Анжелики и Роз-Анн ошеломил и ужаснул двоих стариков еще больше, чем появление французов, и оружие стало слишком тяжелым для их немолодых, вдруг задрожавших рук. Стволы мушкетов медленно опустились, и оба старика как будто остолбенели.

– Oh, God, God![6]6
  О Боже, Боже! (англ.)


[Закрыть] – прошептали побледневшие губы старухи.

– Oh, Lord![7]7
  О Господи! (англ.)


[Закрыть] – вскричал ее муж.

Анжелика сделала легкий реверанс и, попросив прощения за свой плохой английский, сказала, как она рада, что может живой и невредимой передать в руки дедушки и бабушки девочку, которая пережила столько ужасных опасностей.

– Это ваша внучка, Роз-Анн, – настойчиво повторила она, потому что ей казалось, что они никак не возьмут этого в толк. – Неужели вы не хотите ее обнять?

Так и не улыбнувшись, Бенджамен и Сара Уильямс мрачно посмотрели на девочку и оба испустили тяжелый вздох.

– Да, действительно, – проговорил наконец старый Бенджамен, – действительно, мы видим, что это Роз-Анн, и очень хотим ее обнять, но сначала надо… Просто необходимо, чтобы она сняла это богомерзкое красное платье.