Текст книги "Искушение Анжелики"

Глава II

Отец Геранд расположился биваком вместе с индейцами и, когда ему передали приглашение разделить трапезу белых, отказался.

Он уплыл на рассвете, не попрощавшись, что для человека его воспитания было высшим проявлением пренебрежения.

Анжелика оказалась единственной, кто видел, как он нес свои вещи по песчаному берегу на другой стороне бухты. Несколько индейцев лениво топтались вокруг своих каноэ, вытащенных на песок. Предрассветная дымка поднималась до верхушек деревьев, но она была легкой, так что можно было без труда различить и человеческие фигуры, и их отражения в воде. В слабом прозрачном свете уже начинали поблескивать бесчисленные капельки росы, и все еще незримое солнце силилось рассеять ночной туман.

Анжелика спала плохо. Их шатер был довольно удобен, и, хотя подстилка из накрытых шкурами еловых ветвей и не была особенно мягкой, она знавала ложа и похуже. Дело было в другом: после вечера, проведенного в беседе с иезуитом, ее не покидало чувство смутной тревоги.

Сейчас, наслаждаясь прохладой раннего утра, она расчесывала свои длинные волосы перед маленьким зеркальцем, пристроенным на сук дерева, говоря себе, что надо найти способ смягчить сердце этого иезуита и как-то ослабить его напряжение – он был натянут, как тетива лука, готовая выпустить стрелу.

Итак, она заметила его, занятого приготовлениями к отъезду, и, поколебавшись, отложила щетку и гребень и тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.

Накануне, пока Жоффрей и иезуит разговаривали, у нее вертелся на языке один вопрос, но ей так и не представился случай его задать во время этого обмена туманными и более или менее опасными фразами.

Но ей хотелось получить ответ.

И она решилась.

Подобрав юбки, чтобы не запачкать их золой из потухших костров и жиром, покрывающим разбросанные там и сям котелки, она пробралась сквозь беспорядок, который обыкновенно оставляют после себя индейцы, прошла по тянущейся вдоль бухты тропинке и, спугнув двух рыжих собак, поедающих внутренности лани, подошла к монаху, готовящемуся сесть на свое жалкое суденышко и отправиться в путь.

Он видел, как она появилась из золотистого и уже редеющего утреннего тумана. На ее распущенных светлых волосах играли такие же яркие блики, как и на глянцевой листве.

Хрупкий от природы, отец Геранд часто бывал вял после пробуждения, и в его голове царила пустота. Потом мало-помалу он вспоминал о Боге и начинал молиться, но, чтобы вновь начать мыслить ясно, ему требовалось время. Глядя на приближающуюся Анжелику, он поначалу ее не узнал и растерянно спрашивал себя: кто это? Что это за видение?

Затем с чувством, похожим на внезапную острую боль в боку, он вспомнил: это она, графиня де Пейрак, – и, несмотря на бесстрастность его лица, Анжелика ясно увидела, что он словно внутренне попятился от страха и отвращения и все в нем напряглось.

Она улыбнулась, пытаясь вызвать ответную улыбку на этом каменном молодом лице.

– Отец мой, вы нас уже покидаете?

– Мои обязанности вынуждают меня к этому, сударыня.

– Отец мой, я хотела бы задать вам один вопрос, который меня очень занимает.

– Я слушаю вас, сударыня.

– Не могли бы вы мне сказать, из каких растений отец д’Оржеваль изготавливает свои зеленые свечи?

Иезуит явно ожидал всего, чего угодно, но только не этого. От изумления он даже растерялся. Сначала он начал искать в словах Анжелики некий скрытый смысл, затем, поняв, что ее вопрос носит характер практический и касается ведения домашнего хозяйства, смутился. У него мелькнула мысль, что она над ним насмехается, и он залился краской, потом овладел собой и отчаянно напряг память, чтобы вспомнить детали, которые позволят ему дать ей точный ответ.

– Зеленые свечи? – пробормотал он.

– Говорят, эти свечи очень красивы, – продолжала Анжелика, – и дают необычайно приятный белый свет. Думаю, он изготовляет их из каких-то ягод, собираемых индейцами в конце лета, и, если бы вы, человек, знающий столько индейских языков, могли указать мне хотя бы название кустарника, на котором эти ягоды растут, я была бы вам очень благодарна.

– Нет, я не могу вам ответить… Я не обращал внимания на эти свечи.

«У бедняги нет практической сметки, – подумала Анжелика. – Он живет в мире своих грез». Но он больше нравился ей таким, чем закованным в латы мистического воина. И ей показалось, что она могла бы найти с ним общий язык.

Она видела, как он с ловкостью бывалого траппера залез в свое индейское каноэ, не занеся в него «ни песка, ни камешков», как учил когда-то своих миссионеров отец Бребёф. Тело отца де Геранда приспособилось к первобытной жизни индейцев, но его разум никогда не примет того невыносимого хаоса, который ей присущ. «Все кончится тем, что дикари его уничтожат», – сказал Жоффрей де Пейрак. Америка его уничтожит. Это длинное худое тело с выступающими из-под поношенной черной сутаны позвонками познает мученический венец. Они все заканчивали жизнь мучениками.

Отец Геранд бросил последний взгляд на Анжелику, и то, что он прочел в ее глазах, вызвало у него горькую и надменную усмешку.

Иронией он попытался оградить себя от жалости, которую, он это чувствовал, она испытывала к нему.

– Если вопрос, который вы задали мне, так вас интересует, почему бы вам, сударыня, не отправиться в Нориджвук и самой не узнать ответ у отца д’Оржеваля?

Глава III

Вниз по Кеннебеку плыли три баркаса с надутыми ветром парусами. Во время последнего привала багаж перегрузили с индейских каноэ на эти более просторные и комфортабельные суда, подготовленные и оснащенные тремя людьми графа де Пейрака, которые, проведя зиму в фактории голландца, возвратились на небольшой серебряный рудник, открытый графом в прошлом году. У этого французского дворянина везде были союзники и свои люди, и мало-помалу под защитой его имени по всей Акадии раскинулась сеть рудников и поселений.

Сопроводив Флоримона, идущего к Миссисипи вместе с караваном Кавелье де Ла Саля, до озера Шамплейн, Жан Ле Куеннек как раз успел вернуться, чтобы занять место оруженосца графа де Пейрака во время этого плавания к океану. Он принес добрые вести о старшем сыне графа, но, по его словам, экспедиция к Миссисипи не обещала быть успешной из-за тяжелого характера ее главы – Кавелье.

Деревянный баркас, имеющий из парусов только грот и небольшой стаксель, вмещал не больше пассажиров, чем индейские каноэ, которые обладали поистине магической способностью к растяжению. Но плыть на нем было гораздо удобнее.

Жан Ле Куеннек управлял парусами, граф стоял за штурвалом, а Анжелика сидела на скамье рядом с ним.

Порывистый теплый ветерок играл ее волосами.

Она чувствовала себя счастливой.

Правильно говорят, думала она, что движение судна, плывущего по течению реки, полностью согласуется с устремлениями человеческой души. Та же свобода, переменчивость и преодоление. Полное владение собой и упоительное ощущение свободы от власти земных обстоятельств.

Она была с Жоффреем и чувствовала себя умиротворенной и в то же время бодрой. После Вапассу, после того, как они победили зиму, в ее душе воцарился мир. Она была счастлива. Ничто больше не могло нарушить спокойного течения ее жизни. Для нее имело значение только одно: то, что он с нею рядом, и она достойна его любви. Он сказал ей это на берегу Серебряного озера, когда по небу разливалось северное сияние. Она была его подругой, она дополняла его большое сердце и необъятный ум, она, знающая так мало, слабая и столько лет блуждавшая, сбившись с пути и нигде не находя себе приюта. Теперь она действительно принадлежала ему. Они признали родство своих душ, она и этот не похожий на других мужчина, такой пугающе мужественный и всегда готовый вступить в бой. Теперь они связаны воедино, и никто не сможет их разлучить.

Время от времени она поглядывала на него, впитывая в себя его образ, наслаждаясь созерцанием его смуглого, испещренного шрамами лица. Сейчас его брови были сдвинуты, а глаза – прищурены из-за невыносимо яркого блеска освещенной солнцем реки. Находясь совсем рядом, почти соприкасаясь с ним коленями, без единого движения она ощущала плотскую связь такой силы, что временами ее щеки розовели. И тогда он смотрел на нее, и взгляд его был загадочен и делано равнодушен.

Он видел ее тонко очерченный профиль и изгиб покрытой чуть заметным пушком щеки, небрежно ласкаемой золотыми волосами, которые трепал ветерок. Весна вдохнула в нее новые силы, формы ее округлились и смягчились, и вся она была полна чувственной грации, которая сквозила в каждом ее жесте, и даже когда она замирала в неподвижности.

Глаза ее искрились, сочные полуоткрытые губы влажно блестели.

Внезапно за поворотом реки показался пологий песчаный берег, и на нем – место, где когда-то была деревня. Индеец, сидящий в одном из каноэ, что-то прокричал.

Жоффрей де Пейрак указал на линию деревьев, кажущихся из-за марева голубыми.

– Там Нориджвук, – сказал он. – Миссия…

Сердце Анжелики затрепетало. Но она плотно сжала губы, стараясь сохранить невозмутимость. В глубине души она уже решила, что они непременно должны встретиться с отцом д’Оржевалем лицом к лицу и попытаться с помощью дипломатических переговоров уладить те разногласия и недоразумения, из-за которых он с ними враждовал.

Пока баркасы, наклонившись, поворачивали к берегу, она подтянула к себе сундучок из мягкой кожи, в котором хранились некоторые ее вещи.

Негоже ей, знатной даме, принадлежащей к сливкам французского общества, появиться перед столь грозным иезуитом одетой кое-как.

Она быстро спрятала волосы под накрахмаленный чепец, который, как она знала, был ей очень к лицу, и дополнила его широкополой фетровой шляпой, украшенной красным пером. Ведь должна же быть в ее наряде какая-то оригинальность. Она жила в Версале, ее принимал сам король. Надо будет напомнить об этом надменному церковнику, который слишком уж часто ссылается на свои связи с королевским двором, чтобы запугивать тех, кто его окружает.

Затем она надела казакин с рукавами, который сшила для себя из синего лимбургского сукна и к которому даже ухитрилась приделать белые кружевные манжеты и воротник.

Баркас подошел к берегу.

Жан ухватился за свисающую над водой ветку, подтянул лодку вперед, и она ткнулась в песок.

Дабы жена не намочила туфли и подол платья, Пейрак взял ее на руки и отнес на берег. Пытаясь ее подбодрить, он заговорщически улыбнулся.

Берег здесь был пустынным, его окружали кусты сумаха, над которым нависали высокие стройные вязы. Похоже, жители покинули эту индейскую деревню несколько лет назад, поскольку на ее месте уже зеленели заросли боярышника.

Один из индейцев сказал, что миссия находится в лесу, на некотором отдалении от реки.

– Все-таки мне надо поговорить с этим упрямцем, – сказал раздосадованный Пейрак.

– Да, это необходимо, – подтвердила Анжелика, хотя при мысли о скорой встрече с отцом д’Оржевалем ее охватил страх.

Бог не допустит, чтобы они уехали отсюда, не заручившись обещанием, что в этих местах воцарится мир.

Пока они шли гуськом по прорубленной в зарослях тропинке, их сопровождал аромат цветущего боярышника, дурманящий и восхитительный.

По мере удаления от реки ветер стихал, и вскоре воцарилась неподвижная, давящая жара. Запах цветов и пыльцы стеснял дыхание, вызывал лихорадочное беспокойство и какую-то неясную тоску.

Двое испанцев шли впереди колонны и двое – позади. Несколько вооруженных мужчин остались охранять баркасы.

Тропа змеилась сквозь весенний лес, то сужаясь меж густых зарослей кустарника, то расширяясь там, где росли дикие вишни и орешник.

Они шли уже около часа. Когда вокруг все еще была густая чаща, внезапно послышался колокольный звон. Удары колокола быстро следовали один за другим, и его чистые звуки оглашали лес.

– Это колокол часовни, – взволнованно сказал кто-то и остановился. – Должно быть, мы уже близко.

И отряд из Вапассу снова зашагал вперед. Теперь до них доносились те особые запахи, которые можно почуять вблизи индейских деревень, запахи дыма костров, табака, горячего жира и вареного маиса.

Однако навстречу им никто не вышел, что было весьма не похоже на индейцев, любопытных, жадных до любых зрелищ.

Колокол ударил еще несколько раз, затем смолк.

Они вышли из леса и увидели деревню, состоящую из двух десятков круглых вигвамов, крытых корой вязов и берез и окруженных крошечными садиками, в которых зрело множество тыкв на длинных вьющихся побегах. Там и сям что-то клевали тощие куры, но, если не считать их присутствия, деревня казалась пустой.

Путешественники шли вперед по центральной улице в тишине, густой, как тинистая вода.

Испанцы поместили стволы своих тяжелых мушкетов на сошки, зорко оглядывая окрестности и приготовившись стрелять при малейшем подозрительном движении.

Все они держали сошку в левой руке, а указательный палец правой – на спусковом крючке и шли вперед, зажав приклад под мышкой.

Так отряд дошел до дальнего конца деревни, где и стояла маленькая часовня отца д’Оржеваля.

Глава IV

Это было деревянное строение, окруженное цветущими кустами, которые делали его похожим на уличный алтарь, и сработанное весьма искусно. Все знали, что монах-иезуит построил его своими собственными руками.

Центральную часть часовни венчала колоколенка с серебряным колоколом, который все еще раскачивался.

Жоффрей де Пейрак молча подошел и толкнул дверь.

И почти тотчас вошедших ослепил яркий подрагивающий свет. В четырех больших серебряных подсвечниках на круглых подставках сияло великое множество зажженных свечей; они горели с тихим шелестом, и от этого казалось, что в часовне прячется кто-то незримый. Но внутри никого не было, если не считать этих кажущихся живыми нежно-зеленых свечей, изгоняющих всякую тень.

Подсвечники стояли справа и слева от алтаря, по два на каждой стороне.

Жоффрей де Пейрак и Анжелика подошли к алтарю.

Над их головами горела алая стеклянная лампада, вставленная в ажурную оправу из позолоченного серебра. В ней было немного масла, в котором плавал зажженный фитиль.

– Здесь находятся Святые Дары, – прошептала Анжелика и перекрестилась.

Граф снял шляпу и склонил голову. Воздух наполняло жаркое благоухание зеленых свечей.

По обе стороны алтаря висели роскошные праздничные священнические облачения и ризы, сверкая золотом и шелком и вышитыми лицами ангелов и святых, «одеяния света», как их называли индейцы, завидуя святым отцам.

Здесь же находилось и знамя отца д’Оржеваля, которое и граф и графиня де Пейрак знали по описанию, но видели в первый раз, знамя из белого шелка, обагренное кровью англичан и побывавшее во многих сражениях, с вышитыми в углах четырьмя красными сердцами и мечом в центре, расположенным наискось.

Очень красивые священные сосуды, шитые серебром илитоны, ковчег с мощами были выставлены рядом с дарохранительницей, над которой возвышался великолепный серебряный крест для религиозных процессий.

Ковчег был старинным, его подарила часовне королева-мать. Это был ларец из горного хрусталя, окованный шестью золотыми стяжками, усеянными жемчугом и рубинами. Говорили, что в нем хранится обломок одной из стрел, которыми в третьем веке был ранен святой Себастьян.

На камне алтаря лежал какой-то предмет, который они поначалу не разглядели.

Они подошли ближе и увидели, что это.

Это был мушкет.

Длинный блестящий, этот красивый символ войны был возложен на алтарь как жертва, как дань.

Как ультиматум.

Вошедшие вздрогнули. Им показалось, что они слышат молитву, которую столько раз произносил здесь тот, кому принадлежало это оружие:

«Во искупление грехов наших прими, Господи, кровь, пролитую во имя Твое…

Нечистую кровь еретиков.

Кровь принесенных в жертву индейцев.

Наконец, кровь из моих ран, пролитую во имя Твое. Ради славы Твоей, ради Твоей вящей славы…

Прими труды и тяготы войны, ведущейся во имя Твое, Господи, дабы свершился суд Твой, дабы стереть с лица земли врагов Твоих, дабы сокрушить идолопоклонников, которые не признают Тебя, еретиков, которые глумятся над Тобой, равнодушных, которые пренебрегают Тобой. Пусть только те, кто служит Тебе, имеют право жить. Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое!

Я, служитель Твой, возьму оружие и положу жизнь свою ради торжества Твоего, ибо Ты для меня все».

Эта страстная и жестокая молитва так явственно звучала в их сердцах, что Анжелика почувствовала, как в душу ее закрадывается какой-то необычный, неясный страх.

Она его понимала, она отчетливо сознавала, что для этого человека имеет значение только Бог.

Сражаться за собственную жизнь?.. Какая насмешка! За свое имущество?.. Как мелко!

Но во имя Бога? Какая славная смерть и какая высокая ставка!..

В его сердце бурлила горячая кровь его предков-крестоносцев. Она понимала, из какого источника человек, который положил здесь это оружие, поочередно утолял и питал свою жажду мученичества и самопожертвования.

Она представляла себе его со склоненной головой, находящегося мыслями где-то далеко-далеко, отрешенного от своей жалкой умерщвленной плоти. Здесь он общался с Богом после трудных военных походов, тяжелых сражений и учиняемой его войском резни, когда разящие руки ломались, ибо наносили слишком много ударов, губы запекались, ибо в пылу схватки воины не успевали перевести дух. Он приносил на этот алтарь радость от своих триумфов, возносил молитвы о даровании побед, жертвовал своей гордостью, приписывая всю заслугу ангелам и святым, которые даровали воинам силу и доблесть.

«О мушкет, оружие священной войны, верный слуга, бодрствуй у ног Царя Царей, пока не настанет твой час прогреметь за Него!

О благословенное оружие, освященное, благословенное тысячу раз, красивое в честь Того, кому ты служишь и кого защищаешь, бодрствуй и молись, и да не одолеют тебя те, кто ныне зрит тебя.

Пусть те, кто ныне взирает на тебя, поймут, что ты означаешь, и прочтут в тебе то послание, которое я им кричу!..»

Горло Анжелики сдавил страх.

«Это ужасно, – подумала она. – На его стороне ангелы и святые, тогда как на нашей…»

Она бросила растерянный взгляд на мужчину, который стоял с ней рядом, на своего мужа, и сердце ее подсказало ей ответ:

– На нашей… на нашей стороне любовь и жизнь…

На освещенном мерцающими свечами лице Жоффрея де Пейрака – авантюриста и изгоя – читались горечь и насмешка.

И все же в этот миг оно было невозмутимо. Он не хотел пугать Анжелику и не хотел давать инциденту точного мистического толкования, однако он тоже понял, что означает оружие, положенное на алтарь.

«Какое суровое заявление!.. Между мною и вами – вечная война. Война на уничтожение».

Между ним, одиноким, и ими, которым дана любовь, будет война… всегда!

Наверное, сейчас, лежа в лесу на земле лицом вниз, он, иезуит, священник-воин, ясно видит их своим мысленным взором, их, выбравших земные радости этого мира, этих двоих, стоящих бок о бок перед крестом, взявшись за руки.

Горячая ладонь Пейрака сжала похолодевшие пальцы Анжелики. Он еще раз почтительно склонил голову перед дарохранительницей, затем медленно отступил, увлекая жену к выходу из часовни, сверкающей и благоухающей, варварской и мистической, пылающей и жаркой.

Снаружи им пришлось немного постоять, чтобы прийти в себя и вернуться в этот мир, с его ярким солнцем, жужжанием насекомых и запахами индейской деревни.

Испанцы, по-прежнему готовые к бою, настороженно оглядывались по сторонам.

«Где же он? – думала Анжелика. – Где он?»

Она искала его глазами за кустами и дрожащими в знойном мареве деревьями, кажущимися выцветшими из-за повисшей в воздухе мелкой пыли.

Жестом граф де Пейрак приказал всем поворачивать назад.

На середине пути отряд попал под небольшой дождь. Лес наполнился шелестом. К шуму дождя добавился далекий бой барабана.

Когда они подошли к лодкам, на реку обрушился внезапный ливень, и противоположный берег исчез за его стеной.

Но это был всего лишь недолгий летний проливной дождь.

Вскоре на небе снова появилось солнце, светящее еще более ярко, озаряя омытый дождем пейзаж, и паруса баркасов наполнились ветром.

Сопровождаемые каноэ индейцев, плывущих к побережью, чтобы продать там свои меха, баркасы вновь заскользили по течению, и вскоре место, где стояла миссия Нориджвук, исчезло за высоким мысом, густо поросшим кедрами и огромными темными дубами.

Глава V

На привале, когда путешественники разбили лагерь, Анжелика заметила индианку, которая бежала, неся на голове какой-то необычный предмет. Анжелика послала за ней людей, и, когда индианку привели к ней, женщина не заставила себя долго упрашивать и развернула свою поклажу, оказавшуюся огромным пшеничным караваем. Она выменяла его на шесть шкурок выдры в фактории голландца, где ей дали также полштофа водки за две шкурки черно-бурой лисы. Сейчас она возвращалась в свое становище, где у нее были еще меха. По ее словам, в фактории было полно товаров и людей.

Вокруг фактории стоял дразнящий аромат свежеиспеченного хлеба. Индейцы очень любили пшеничный хлеб, и в торговый сезон служащие голландца без устали пекли караваи в большой кирпичной печи.

Фактория находилась на острове. Ее построили здесь в надежде, возможно напрасной, что она избежит участи, постигшей поселения, которые основали здесь раньше, пятьдесят лет назад, вокруг большой деревни Хоуснок[1]1
  Ныне город Аугуста. (Здесь и далее примеч. авт.)


[Закрыть] и которые под разными предлогами много раз грабили, сжигали и стирали с лица земли.

Ныне Хоуснок уже нельзя было назвать даже поселком. Осталось только его название и привычка индейских племен останавливаться здесь, когда они откочевывали на юг.

Здесь в устье Кеннебека уже проникали океанские приливы, и, несмотря на прозрачность его вод, широких, спокойных и мощных, текущих между поросшими лесом берегами, по многим признакам чувствовалась близость моря.

Во влажном воздухе ощущался солоноватый привкус, а местные индейцы, вавеноки и каниба, вместо медвежьего жира мазались с головы до ног жиром морских волков, как они называли тюленей, на которых охотились зимой на берегах океана. Поэтому к аромату горячего хлеба здесь примешивался сильный запах рыбы и сложенных в кипы мехов, создавая вокруг фактории симфонию запахов, которую не оценил бы чувствительный нос. Но Анжелику давно уже перестали беспокоить подобные мелочи. Царящее на острове столпотворение показалось ей добрым знаком. Должно быть, здесь найдется целый кладезь новых товаров.

Высадившись на остров, все расходились, чтобы выгодно продать или купить товар. К Жоффрею де Пейраку почти сразу же подошел кто-то, кого он, по-видимому, знал, и заговорил с ним на незнакомом Анжелике языке.

– Идем, – сказала Анжелика маленькой англичанке Роз-Анн. – Первым делом нужно утолить жажду, поскольку здесь, как я полагаю, можно найти свежее пиво. А потом мы сделаем покупки, совсем как когда-то в Париже.

Они уже неплохо понимали друг друга, так как в последние месяцы Анжелика занималась английским под руководством Кантора. Впрочем, ее подопечная не отличалась разговорчивостью. На ее гладком бледном лице со слегка выступающей нижней челюстью застыло выражение мечтательной кротости, совершенно не вязавшееся с ее возрастом. Временами она казалась потерянной и немного туповатой.

Тем не менее Роз-Анн была милым ребенком – уезжая из Вапассу, она не колеблясь оставила свою куклу Онорине. А между тем привязанность к этой кукле заставила ее, маленькую умирающую пленницу-англичанку, спрятать ее под корсаж, чтобы она не досталась дикарям.

Онорина оценила подарок. Анжелика по-прежнему жалела, что не взяла дочь с собой. Малышке так понравилась бы суета, которая царила в фактории в разгар сезона торговли!

Голландец, управляющий факторией и представляющий здесь Компанию Массачусетского залива, одетый в широкие черные пыльные штаны, подвязанные снизу лентами, важно хозяйничал посреди двора.

В настоящий момент он, держа в руке мушкет, измерял толщину кипы бобровых шкурок. Высота ствола мушкета являлась меркой, равной стопке из сорока шкурок.

Здание фактории представляло собой непритязательную постройку из обработанных морилкой досок.

Анжелика и Роз-Анн вошли в просторный зал, куда свет проникал через маленькие ромбовидные стекла в свинцовых переплетах двух окон и где царил полумрак, а стало быть, и прохлада.

Несмотря на то что здесь то и дело взад-вперед сновали выменивающие свои меха индейцы, в зале было довольно чисто, что говорило о твердой руке и организаторских способностях хозяина этих мест.

По правую сторону находился длинный прилавок с весами, безменами и различными сосудами и мерками, в которые приказчик насыпал бисер и скобяной товар.

Вверху и вдоль большей части стен тянулись дощатые полки с товарами, среди которых Анжелика различила одеяла, шерстяные шапки, полотняные рубашки, сахар, как сырец, так и белый, пряности и сухари. Здесь же стояли бочонки с горохом, фасолью, черносливом, соленым свиным салом и копченой рыбой.

В этот жаркий день большой кирпичный очаг, окруженный кухонными принадлежностями, служил лишь для того, чтобы приготовить на горячих углях обед, надо думать, весьма скромный для управляющего и его приказчика.

На каминной полке стояло множество кувшинчиков, кружек и оловянных кубков, предназначенных для клиентов, которые хотели попить пива из внушительной бочки, открытой для всех и гордо выставленной на всеобщее обозрение. Висящие по краям большие черпаки позволяли каждому пить сколько угодно. Часть зала служила таверной. Здесь стояли два больших стола со скамейками и несколькими перевернутыми пустыми бочонками, которые также служили сиденьями на случай наплыва клиентов или для любителей выпить в одиночестве. Там собралось уже немало мужчин, окутанных облаками голубого табачного дыма.

Когда в зал вошла Анжелика, они не сдвинулись с места, лишь медленно повернули в ее сторону головы, и глаза их заблестели. Поздоровавшись с ними, Анжелика взяла с каминной полки два оловянных кубка – ей срочно требовалось выпить прохладного пива.

Но чтобы добраться до бочки, ей надо было побеспокоить индейского вождя, который, закутавшись в вышитый плащ, сонно курил, сидя у края одного из столов.

Она приветствовала его на языке абенаков, многословно выразив свое почтение, подобающее его званию вождя, о котором говорили орлиные перья, воткнутые в его черные волосы, заплетенные в косу и собранные в пучок.

Индеец очнулся от своих грез и резко встал.

Глаза его вспыхнули. Несколько мгновений он с изумлением и восхищением смотрел на Анжелику, затем приложил руку к сердцу, выставил правую ногу вперед и отвесил ей безупречный придворный поклон.

– Сударыня, как мне заслужить ваше прощение? – произнес он на превосходном французском. – Я никак не ожидал узреть здесь подобное видение. Позвольте представиться: Жан-Венсан д’Аббади, владетель Радака и других мест, барон де Сен-Кастин, лейтенант, командующий королевской крепостью Пентагоет и управляющий владениями его величества в Акадии.

– Барон, я счастлива с вами познакомиться. Я столько о вас слышала…

– Я тоже много о вас слышал, сударыня… Нет, представляться вам нет нужды. Я вас узнал, хотя прежде никогда не видел. Вы – прекрасная госпожа де Пейрак! И хотя я слышал много рассказов о вашей красоте, действительность превосходит все, что рисовало мне воображение… Вы приняли меня за индейца?.. Как объяснить мое неучтивое поведение? Вдруг увидев вас перед собой, мгновенно поняв, кто вы, и осознав, что вы здесь, рядом, я был сражен, обращен в камень, лишен дара речи, как те смертные, которых на этой сумрачной земле по какой-то своей необъяснимой прихоти посещают прекрасные богини. Ибо я знал, что вы, сударыня, безмерно прекрасны, но не знал, что в вас столько очарования и приветливости. К тому же услышать из ваших уст обращение на индейском наречии, которое я так люблю, увидеть, как этот мрачный и грубый вертеп озаряет ваша улыбка, – это изумительное ощущение! Я не забуду его никогда!

– Теперь я ясно вижу, что вы, сударь, гасконец! – смеясь, воскликнула Анжелика.

– Стало быть, вы и в самом деле приняли меня за индейца?

– Разумеется.

И она внимательно посмотрела на его лицо цвета меди, черные глаза и волосы и на плащ.

– А так? – спросил он, откидывая расшитое бисером и иглами дикобраза красное одеяло, в которое был завернут.

Под ним оказался синий камзол с золотыми галунами – мундир офицеров полка Кариньяна-Сальера, украшенный белыми кружевными манжетами и жабо. Но этим его военная форма и ограничивалась – из прочей одежды на нем вместо бриджей и сапог были высокие индейские кожаные краги и мокасины.

Он подбоченился и принял высокомерный вид офицера из королевской свиты.

– Так как же? Разве я не вылитый версальский придворный?

Анжелика покачала головой.

– Нет, сударь, – молвила она. – Ваша красивая речь слишком запоздала. В моих глазах вы – вождь абенаков.

– Ну что ж, пусть будет так! – важно сказал барон де Сен-Кастин. – Вы правы.

И наклонился, чтобы поцеловать ей руку.

Этот оживленный обмен любезностями и комплиментами на французский манер проходил под невозмутимыми немигающими взглядами тех, кто, сидя в прокуренном зале, попивал пиво. Что касается нескольких индейцев, занятых обменом своих шкурок на товары белых, то они не обратили на эту сцену ни малейшего внимания. Один из них с помощью магнита одну за другой пересчитывал иголки, другой проверял остроту лезвий складного ножа о край прилавка, третий, попятившись, чтобы отмерить кусок сукна, задел Анжелику. Разозлившись, он без всяких церемоний оттолкнул ее, чтобы она ему не мешала.

– Пойдемте отсюда, – предложил барон. – Здесь рядом есть комната, где мы сможем поговорить спокойно. Я попрошу старого Джозефа Хиггинса принести нам что-нибудь поесть. Эта очаровательная девочка – ваша дочь?

– Нет, это маленькая англичанка, которую…

– Тсс! – быстро прервал ее молодой гасконец. – Англичанка!.. Если здесь об этом узнают, я не поручусь за ее шевелюру и еще меньше – за ее свободу.

– Но я, как и положено, выкупила ее у индейцев, которые захватили ее в плен, – запротестовала Анжелика.

– То, что вы француженка, позволяет вам делать некоторые вещи, – сказал Сен-Кастин, – но всем известно, что господин де Пейрак не имеет обыкновения выкупать пленных англичан для того, чтобы их окрестить, и в высших сферах это вызывает недовольство. Так что постарайтесь скрыть, что эта девочка – англичанка.

– Но ведь здесь много иностранцев. Управляющий этой фактории – голландец, а его приказчики, по-моему, прибыли прямо из Новой Англии.

– Это ничего не доказывает.

– Тем не менее они здесь.

– Надолго ли?.. Поверьте мне, лучше быть осторожной. Ах, дорогая графиня, – воскликнул он, снова целуя кончики ее пальцев, – как же вы прелестны, точь-в-точь такая, какой мне вас описали!