Текст книги "Искушение Анжелики"

Всем известно, что йенгли – самые неуклюжие животные на земле, а эти йенгли, ставшие еще более неловкими из-за страха и ран, ступали особенно тяжело, спотыкаясь и падая на каждом шагу, и переворачивали каноэ, если те попадали хоть в малейший водоворот.

«Ох уж эти йенгли!.. Глядя на них, можно умереть со смеху», – повторяли индейцы, держась за животы. Затем, чтобы показать, что хозяева здесь они, командовали:

– Идите, идите! Прибавьте шагу, англичане! Вы убивали наших миссионеров, жгли наши хижины, глумились над нашей верой. Покуда вас не окрестят, вы для нас ничто, даже не существа с белой кожей, хотя ваши праотцы-язычники и были богами.

Так, слушая болтовню краснокожих, несчастные пленники добрались к вечеру до бухты Сабадахок, где сливались устья рек Кеннебек и Андроскоггин.

Горизонт застилала дымка, и к этому морскому туману примешивался запах пожарища.

Анжелика проворно взобралась на невысокий холм.

В серой дымке не белел ни единый парус.

Бухта был пуста. В море не курсировало ни одно судно, на котором высматривали бы появление людей на берегу, чтобы подойти и взять их на борт.

Нигде не было видно «Ларошельца», небольшой яхты, на борту которой ее бы встретил Ле Галь, а может быть, даже сам Жоффрей!

На месте встречи не было никого! Никого!..

Начал накрапывать мелкий дождик. Анжелика прислонилась к стволу сосны. Окружающая ее местность дышала смертью и запустением. Слева в небо черным грибом поднимался дым. Там находился Шипскот, английское поселение в устье Андроскоггина, о котором ей говорили и в котором она рассчитывала оставить спасшихся англичан перед тем, как взойти на борт «Ларошельца».

Очевидно, Шипскот догорал. Его больше не существовало.

Анжеликой овладела безграничная тоска, и она почувствовала, как ее покидают силы. Она оглянулась и увидела наблюдающего за нею Пиксарета. Нельзя показывать ему свой страх. Но она ничего не могла с собой поделать.

– Их здесь нет, – почти в отчаянии сказала она.

– А кого ты ждала?

Она объяснила, что ее муж, владетель Голдсборо и Вапассу, должен был прибыть сюда и здесь же должен был находиться корабль, который бы отвез их всех в Голдсборо, где он, Пиксарет, получил бы самый красивый в мире бисер и смог бы выпить самой лучшей водки…

Дикарь с огорченным видом качал головой и, похоже, искренне разделял ее разочарование и досаду. Он тревожно огляделся по сторонам.

Тем временем Кантор и англичане медленно поднимались на холм в сопровождении остальных индейцев.

Обессиленные, они уныло сели на землю под соснами, чтобы укрыться от дождя. Между тремя индейцами разгорелся спор.

– Они говорят, что индейцы племени шипскот – их злейшие враги, – объяснила англичанам Анжелика. – Сами они с севера, из племени вонолансетов…

Она не удивилась, так как знала, что различные племена индейцев вечно воюют между собой. Это означало, что, немного отойдя от дома, они могли оказаться на территории врагов, где их жизнь была под угрозой, если у них не было численного перевеса и они не были вооружены.

– It makes no difference[15]15
  Не имеет значения (англ.).


[Закрыть], — уныло сказал Стоутон, – шипскоты они или вонолансеты, для нас все едино. Рано или поздно они все равно снимут с нас скальпы. И зачем было тащиться сюда?.. Наш час уже близок.

Тихий береговой пейзаж, казалось, таил в себе смертельную угрозу. Из-за каждой купы деревьев, из-за каждого мыса в любой момент могли появиться индейцы с поднятыми томагавками, так что у Пиксарета и его воинов было не меньше причин для беспокойства, чем у их пленников.

Анжелика сделала усилие, чтобы овладеть собой.

«Нет! Нет! На этот раз я не сдамся!» – сказала она себе, сжав кулаки, хотя сама не очень-то понимала, к кому обращен ее вызов.

Перво-наперво, решила она, нужно поскорее покинуть этот берег, где индейцы встали на тропу войны, и постараться любой ценой добраться до Голдсборо. Возможно, дальше на их пути будут еще деревни, и, быть может, они смогут попасть на корабль.

Голдсборо! Земля Жоффрея де Пейрака. Их владения. Их убежище. Но как же далеко отсюда до Голдсборо!

Ни одного паруса в дельте…

Совсем недавно, менее суток назад, старая Сара Уильямс обхватила лицо Анжелики ладонями и сказала: «Спасите землю Америки от погибели!»

Это были ее последние слова, быть может немного шальные, потому что ее смерть была уже рядом, она готова была обрушиться на нее, таясь в кустах.

Может быть, она чувствовала в тот момент такую же тоску, какую в этот безотрадный вечер испытывала Анжелика, вдыхая запах водорослей, соленого тумана и резни?

– Гляди! – вдруг сказал Пиксарет, положив руку на ее плечо.

Он указывал пальцем на две человеческие фигуры, поднимающиеся по идущей по склону тропе.

У нее было мелькнула надежда, но она тут же узнала старого знахаря Джона Шепли и его индейца.

Они все бросились к старику, чтобы узнать новости. Он сказал, что идет с берега моря и что индейцы-шипскоты все пожгли. Корабль? Видел ли он здесь корабль? Нет.

Спасшиеся жители, с которых не сняли скальпы и которых не увели в плен, сели в лодки и укрылись на островах.

В конце концов, видя отчаяние несчастных обитателей Брансуик-Фолз, а также потому, что Анжелика попросила у него совета, он, немного поколебавшись и скорчив несколько гримас, предложил отвести их в свою хижину, которая находилась в десяти милях отсюда на берегу залива Каско. Там они смогут отдохнуть и подлечиться… Но, несмотря на то что им совсем не улыбалось провести ночь под открытым небом в такой туман, большинство и в первую очередь Анжелика отказались покинуть место, куда мог прийти корабль. Возможно, корабль, посланный из Голдсборо, просто опаздывает. Кто знает, может быть, он появится через несколько часов или завтра на рассвете?

Вопрос был решен внезапным появлением из леса небольшого отряда индейцев-шипскотов.

Пиксарет и его воины тут же бросились прочь и мгновенно исчезли из виду.

К счастью, Шепли и его спутник были в хороших отношениях с вновь прибывшими. Старый Шепли, знахарь, ни в чем не уступавший их лучшим шаманам, пользовался большим уважением в округе, где он практиковал уже более тридцати лет. Его влияние на индейцев позволило ему взять под свою защиту и Анжелику, и ее спутников. Шипскоты были так любезны, что даже предложили понаблюдать за взморьем, где, возможно, появится корабль. Они внимательно выслушали описание примет «Ларошельца» и обещали, что если увидят его, то немедля пошлют кого-нибудь на косу Маквойт, где находилась хижина старого Шепли.

Глава IX

Жоффрей де Пейрак вздрогнул:

– Что? Что вы сказали?

Он только что узнал, что госпожа де Пейрак с сыном отправились в деревню Брансуик-Фолз, чтобы отвести туда маленькую англичанку Роз-Анн.

Об этом вскользь упомянул Жак Виньо, который встретил его на мысе Смол в окрестностях Попхэма, куда граф с бароном де Сен-Кастином приехал два дня назад.

Ящики с товаром для обмена, которые не были доставлены раньше, поскольку под рукой не оказалось ни одного корабля, наконец прибыли в сопровождении плотника и одного солдата.

– А когда госпожа графиня приняла это странное решение?

– Через несколько часов после вашего отъезда, господин граф, в тот же день…

– Разве ей не передали мою записку, в которой я сообщал ей, что меня, вероятно, не будет несколько дней, и просил подождать в фактории голландца?

Мужчины ничего об этом не знали. «Какое безрассудство! – подумал Пейрак. – Ведь ходят слухи, что скоро начнется война. Фактория голландца хорошо укреплена. Там ей ничего бы не угрожало. Но отправиться прочь от побережья, почти без охраны…»

– С кем они пошли?

– С обоими Мопертюи.

– Что это взбрело ей в голову? Да она с ума сошла! – в гневе воскликнул он.

Мысленно он обругал жену, чувствуя, что ничего не может поделать с охватившей его тревогой.

Какая все-таки глупость! Просто уму непостижимо! Эта женщина все время поступает, как ей заблагорассудится! Когда они встретятся, он как следует ее отругает, чтобы заставить ее понять, что, хотя их положение и прочно, эта местность, особенно к западу от Кеннебека, еще долго будет небезопасной.

Он подсчитал – три дня прошло с тех пор, как он сам уехал к побережью, а Анжелика примерно в то же время отправилась к приграничной английской деревне… Но где же она сейчас?

Шел дождь, над заливом висел туман, слышался шум прибоя, и быстрые приливные течения вихрились вокруг островов, наполовину скрытых под водой.

Из-за этих равноденственных приливов многие европейцы и индейцы, которые должны были прибыть сюда по морю, опаздывали.

Великий вождь тарратинов Матеконандо хотел, чтобы на его встрече с графом де Пейраком присутствовали все его люди. А пока велись предварительные переговоры. В воскресенье капеллан барона де Сен-Кастина, монах-францисканец с густой бородой и лицом, загорелым, как у пирата, отслужил мессу.

Во вторник утром все население того, что среди бесчисленных извилин побережья называлось Малым заливом Мэн, наконец собралось. Только что прибыли последние ящики с дарами, и церемония должна была начаться с минуты на минуту.

Тогда Пейрак и узнал о выходке Анжелики.

Где же она может быть? Что, если она вернулась в Хоуснок? Или, следуя плану, который они обсудили заранее, по реке Андроскоггин добралась до находящейся в дельте Кеннебека бухты Мерримитинг, где Корентен Ле Галь должен ждать их на маленькой яхте «Ларошелец»?

Все было очень неопределенно. И граф решил послать за своим оруженосцем, бретонцем Жаном Ле Куеннеком.

Он приказал ему прежде всего хорошо подкрепиться, затем проверить оружие и обувь и как можно скорее собраться в дорогу.

Затем он сел в сторонке и написал несколько слов, в то время как один из его испанских солдат почтительно держал рожок с чернилами.

Когда бретонец вернулся, уже готовый пуститься в путь, граф вручил ему послание и добавил особые указания на словах.

Если Жан найдет госпожу де Пейрак в фактории голландца, они должны собрать ее багаж и ехать сюда. Если же она еще не возвратилась из Брансуик-Фолз, Жан должен будет отправиться туда и сделать все, чтобы любой ценой отыскать ее, где бы она ни находилась… а затем вернуться с нею в Голдсборо… причем самым коротким путем.

Снабженный этими строгими инструкциями, бретонец удалился. Пейраку пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы выкинуть из головы тревожные мысли об Анжелике и сосредоточить все внимание на предстоящей встрече.

По призыву барона де Сен-Кастина все эти люди пришли издалека, чтобы встретиться с ним, причем многим из них в пути грозила опасность.

К индейцам из наиболее крупных племен при этом добавились и некоторые из живущих там и сям немногочисленных белых, которые, позабыв о том, что они принадлежат к разным нациям, и не обращая внимания на разногласия своих королевств, решили собраться вокруг француза – владетеля Голдсборо и устроить совет.

Это были английские торговцы из Пемакуида, Кротона, с берегов Ойстер-ривер, то есть реки Устриц, из Уикассета, Томастона, Вулвича, Сент-Джорджа и Невагана – всего двадцать англичан, а также торговцы из небольших факторий, разбросанных по берегам фиордов бухты Масконгус, по берегам реки Дамарискотты или устью Кеннебека. Пришли также их соседи-враги, с которыми они, когда не убивали друг друга, торговали домашней утварью и молоком своих немногочисленных коров: французы из Акадии, поселенцы или рыбаки, некто Дюмареск и некто Галатен с Лебединого острова, где они выращивали овец и картофель. Французы жили бок о бок с англичанами, прямыми потомками Адама Уинтропа из Бостона, голландцами, присланными Кэмпденом, и даже со старым, убеленным сединами шотландцем Мак-Грегором с острова Монеган, с его гранитными утесами, самого изолированного острова в заливе. Мак-Грегор явился со своими тремя сыновьями, и их пестрые клетчатые пледы развевались на ветру на другой стороне мыса.

Правительство колонии Массачусетс недвусмысленно рекомендовало англичанам и голландцам обращаться к графу де Пейраку, если им будет нужна защита в их далеких поселениях на этой дикой земле, в Мэне, где полно французов и кровожадных индейцев и где селятся только те, кто немного сошел с ума.

Акадийцы во всем следовали указаниям барона де Сен-Кастина.

Шотландцы же поступали, как им заблагорассудится.

Словом, здесь собрались все.

Снова подумав об Анжелике, Пейрак проклял всех женщин, чьи капризы, иногда очаровательные, но чаще неуместные, расстраивают и осложняют дела мужчин.

Затем, взяв себя в руки, он появился перед гостями, окруженный охраной из своих испанцев в стальных кирасах и шлемах.

Рядом с ним шел барон де Сен-Кастин. Великий вождь Матеконандо вышел им навстречу, одетый в свое самое великолепное одеяние из замши, расшитое ракушками и иглами дикобраза. Его длинные, смазанные тюленьим жиром волосы были покрыты круглой плоской шляпой из черного атласа, с узкими полями и белым страусовым пером, которой было по меньшей мере сто лет.

Один из его предков получил ее от самого Веррацано. Этот флорентийский мореплаватель, состоявший на службе у французского короля Франциска I и проплывавший здесь на своем корабле водоизмещением в сто пятьдесят тонн, назвал этот край Аркадией из-за красоты деревьев. Это название, немного искаженное, закрепилось.

Лилейно-белый цвет пера на этой шляпе дворянина XVI века, лишь едва тронутый желтизной, свидетельствовал о бережности, с которой индейцы, такие грязные и неаккуратные, сохранили эту реликвию.

Самый великий из вождей носил ее на голове только в торжественных случаях.

Жоффрей де Пейрак подарил вождю тарратинов шпагу, инкрустированную золотом и серебром, несколько изукрашенных футляров с бритвами, ножницами и ножами, а также десять шестифутовых нитей голубого бисера.

В ответ индеец вручил ему несколько раковин с перламутром и пригоршню аметистов.

Это был жест, символизирующий дружбу.

– Ибо я знаю, что ты жаждешь не мехов, а нашего союза.

«Понимаете, – как-то сказал Пейраку Сен-Кастин, – я хочу избавить своих индейцев от войн, иначе через несколько десятилетий они исчезнут».

Великий вождь тарратинов дружески положил руку на плечо барона де Сен-Кастина и посмотрел на него с восхищением.

Среднего и даже небольшого роста, но невероятно сильный, а также проворный, находчивый и мягкосердечный, Сен-Кастин завоевал любовь всех прибрежных племен.

– Я сделаю его своим зятем, – несколько позже доверительно сообщил Матеконандо Пейраку, – и позже он займет мое место во главе эчеминов и микмаков.

Глава X

«Анжелика!.. Только бы с ней ничего не произошло! Мне следовало взять ее с собой… Сен-Кастин застал меня врасплох. Мне вообще не следовало с нею расставаться – ни на один день, ни на одну ночь, ни на одну секунду… Моя драгоценная, моя дорогая… Она слишком долго вела свободную жизнь. И теперь, если остается одна, снова чувствует себя независимой… Я должен заставить ее понять, какие опасности нас окружают. На этот раз я буду строг… А сейчас надо выбросить из головы это беспокойство. Надо собраться с мыслями… Нельзя разочаровывать этих людей, которые пришли, чтобы встретиться со мной. Я понимаю, чего от их имени у меня хочет попросить Сен-Кастин… Какой замечательный молодой человек!.. Он видит вещи такими, какие они есть… Но он понимает, что его собственные силы ограниченны… Чего он у меня просит?.. Осуществить неосуществимое… ступить на путь, на котором меня ждет множество западней…»

Граф де Пейрак размышлял, сидя на густой траве перед сооруженным для него шалашом из бересты.

После торжественной церемонии, пиршества и курения трубки мира он удалился к себе, сказав, что хочет побыть один. Он курил, глядя на оконечность высокого мыса, где время от времени неистовые удары волн о скалы вздымали белые султаны пены.

* * *

Океанский прибой с силой ударял о берег, окатывая пеной сосны, кедры, дубы и гигантские медные буки, и иногда, когда ветер менял направление, из подлеска доносилось благоухание гиацинтов и земляники.

Жоффрей де Пейрак знаком подозвал дона Хуана Альвареса, высокого идальго, возглавляющего его охрану, и попросил его найти барона де Сен-Кастина. Лучше побеседовать с восторженным гасконцем на интересующую его тему, чем оставаться одному, потому что мысль об Анжелике не дает ему покоя, и это не может кончиться ничем хорошим.

Барон де Сен-Кастин с готовностью присоединился к Пейраку, уселся рядом и, в соответствии с американским обычаем достав свою трубку, тоже закурил. Затем барон заговорил. Это был монолог, барон делился своими мечтами и планами и рассказывал о грозящих ему опасностях.

Дождь перестал, но в воздухе продолжал висеть туман, и светящие сквозь него огни лагерных костров походили на огромные распустившиеся красные орхидеи, тянущиеся по берегу вдаль. Их пламя казалось еще больше из-за окружавшего их ореола.

С наступлением сумерек рев моря сделался более тихим, смешиваясь с криками птиц, стаями вившихся над дельтой.

То были поморники с длинными коричневыми крыльями, похожими на крылья ласточек, и хищными клювами.

– В море сейчас буря, – сказал барон, следя за полетом птиц. – Эти маленькие разбойники ищут приюта на земле, только когда слишком большое волнение не позволяет им садиться на воду.

Почувствовав благоухание, идущее из леса, он глубоко вздохнул. Начиналось лето, а с ним в эти земли всегда приходили и неприятности, причем самого худшего толка.

– Пришла пора, когда к нашим берегам со всей Европы приплывают рыбаки, ловящие треску, – сказал он, – а вместе с ними и пираты из Санто-Доминго. Черт бы побрал этих грабителей! Нападая на несчастные корабли, которые доставляют припасы в наши поселения в Акадии, они рискуют куда меньше, чем атакуя испанские галеоны. А ведь, Бог свидетель, этих кораблей и без того немного! И их к тому же захватывают прямо у нас под носом. Какое же гнусное отродье эти пираты с Ямайки!

– Вы имеете в виду Золотую Бороду?

– Об этом пирате я еще ничего не знаю.

– Кажется, я слышал разговоры о нем, когда плавал по Карибскому морю, – молвил Пейрак и нахмурил брови, напрягая память. – Как раз во время моего последнего плавания в тех краях. Пираты говорили о нем как о хорошем моряке, умеющем повести за собой людей… Лучше бы он остался в Вест-Индии.

– Здесь ходят слухи, что он французский корсар, который недавно получил во Франции каперское свидетельство от какого-то богатого общества, основанного для борьбы с французскими гугенотами, где бы они ни находились. Это объясняет его нападение на ваших людей в Голдсборо. Вполне в духе нашей парижской администрации. Когда я был в Париже в последний раз, я понял, что продвижение по карьерной лестнице там все больше и больше зависит от религиозного рвения, что весьма затрудняет выполнение задач, которые стоят перед нами в Акадии…

– Вы хотите сказать, что надо помнить, что основателями французских колоний в Америке были гугеноты?

– И что ревностный католик Шамплейн был вначале лишь картографом Пьера де Гуаса, сеньора Монса, известного гугенота.

Они улыбнулись, довольные тем, что понимают друг друга с полуслова.

– Это было давно, – сказал Сен-Кастин.

– И это время уходит все дальше в прошлое… То, что вы сейчас сказали, барон, мне весьма интересно, и я начинаю понимать, почему этот пират был так решительно настроен напасть именно на Голдсборо, несмотря на то что это поселение отнюдь не находится на виду. Если речь идет о какой-то священной миссии, то как он мог узнать о его местонахождении?

– Новости распространяются быстро. Здесь на сто лье едва наберется три француза, но среди них непременно есть шпион короля… или иезуитов.

– Будьте осторожны, мой мальчик.

– Вы смеетесь? А мне не до смеха. Я с моими эчеминами и микмаками хотел бы жить в мире. Эти парижане и их корсары не должны здесь появляться, они не имеют никакого отношения к нашему заливу.

Я вовсе не против китобоев-басков или рыбаков из Сен-Мало, хотя из-за них наши берега смердят печенью трески, из которой они вытапливают жир. У них хотя бы есть право находиться в Акадии, поскольку они бороздят эти воды уже пятьсот лет… Но эта их водка и распутство с индианками!.. О-ля-ля, какое свинство!.. По правде говоря, мне еще больше по душе корабли из Бостона, которые в обмен на наши меха привозят нам скобяные изделия и ткани… Но кораблей здесь, пожалуй, слишком много.

Он сделал широкий взмах рукой, как бы объемля весь горизонт.

– Сотни… сотни английских судов, они повсюду, повсюду! Хорошо оснащенные, хорошо вооруженные. И на юге – Салем, где сосредоточены их сушильни, а еще оттуда в Европу везут смолу, деготь, скипидар, сыромятную кожу, китовый ус, китовый и тюлений жир. Они добывают от восьмидесяти до ста тысяч центнеров жира в год… Он воняет, но какой барыш… А мне предлагают держать в руках французскую Акадию, сохранять ее для короля, и это с четырьмя пушками, деревянным замком размерами двадцать футов на шестьдесят и тридцатью жителями, да еще конкурировать с англичанами в рыбной ловле, имея всего пятнадцать баркасов…

– Вы не так уж бедны, – сказал Пейрак. – Говорят, ваша торговля пушниной идет весьма успешно.

– О да, я уже богат, не отрицаю. Но это мои дела. И если я хочу быть богатым, то только ради моих индейцев, чтобы упрочить их положение и добиться, чтобы они процветали. Наиболее крупное из моих племен – это эчемины, но у меня есть также микмаки из племени тарратинов. Есть еще канадские сурикезы на берегах залива Каско, они родственны могиканам. Я говорю на всех их диалектах, всего их пять или шесть… Эчемины, вавеноки, пенобскоты, каниба, тарратины – все это мои люди, самые лучшие из абенаков. Ради них я и хочу быть богатым, чтобы заботиться о них, цивилизовать их, защитить… Да, именно защитить их, этих великолепных воинов, так безрассудно храбрых.

Он сделал несколько затяжек и снова простер руку к западу, где царила окаймленная белой пеной тьма.

– Вон там, недалеко от залива Каско, мне принадлежит один остров, который я недавно отбил у англичан. И не только для того, чтобы прогнать их оттуда, а потому, что с этим островом связана одна легенда. Он находится в устье Пресумскота в окрестностях Портленда, к югу от залива Каско. Все могикане, сурикезы и эчемины испокон веков считают его местом, где в незапамятные времена был рай, потому что, как они говорят, «если ты хоть один раз поспал на этом острове, ты изменишься навсегда». Он на протяжении жизни нескольких поколений был в руках земледельцев-англичан… И индейцы страдали, не имея больше возможности собираться там на свои праотеческие пиры в августе, когда из-за жары находиться во внутренних районах становится невыносимо. Ну так я этот остров отвоевал и вернул индейцам. Какая радость! Какой восторг! Какие мы там закатили пиры! Но если не будет мира, все мои усилия пойдут прахом.

– А вы думаете, мир сейчас под угрозой?

– Думаю, да, да что там думаю, уверен! Поэтому я и хотел ускорить вашу встречу с Матеконандо и так вас торопил. Да, после того как Франция и Англия подписали договор в Бреде, дела помаленьку идут. Я здесь уже кое-что организовал: теперь все англичане, которые хотят вести торговлю на побережье от Сабадахока до Пемакуида и даже дальше, на берегах Французского залива, должны платить дань прибрежным племенам. Благодаря этому все забыли, что по договору у колонии Массачусетс есть здесь право контроля. Но миру скоро придет конец… Отец д’Оржеваль, этот современный крестоносец, собрал абенаков с севера и запада, этих сыновей леса, почти таких же грозных, как ирокезы. А что до великого Пиксарета, их вождя и самого лучшего христианина, которого когда-либо крестили миссионеры, то разве кто-нибудь сможет его победить? Это ужасно!.. Война неизбежна, господин де Пейрак. Ее хочет отец д’Оржеваль, и он хорошо ее подготовил. Я уверен, что он прибыл сюда с приказами и директивами короля Франции, чтобы вновь разжечь конфликт с англичанами. Похоже, нашего короля это устраивает. Надо признать, что этот монах – самый опасный политик, который когда-либо ступал на эту землю. Мне стало известно, что он послал одного из своих помощников, отца Мареше де Вернона, с секретной миссией в английские колонии, вплоть до Мэриленда, дабы найти предлог для нарушения перемирия, и, вероятно, он только и ждет его возвращения, чтобы развязать войну. Недавно ко мне приходил отец де Геранд и просил меня с моими племенами принять участие в их крестовом походе. Я ушел от прямого ответа. Конечно, я французский дворянин и боевой офицер, но…

Внезапно он страдальчески закрыл глаза.

– Я больше не могу этого видеть.

– Чего?

– Этой бойни, этой непрерывной резни моих братьев, этого непростительного истребления всей их расы.

Когда он сказал «мои братья», Пейрак понял, что он говорит об индейцах.

– Конечно, их очень легко втянуть в войну. Они так быстро воодушевляются, и их так легко обмануть. Вы, как и я, знаете, что самая сильная страсть дикарей – это неукротимая ненависть к своим врагам и особенно к врагам своих друзей. Таков их кодекс чести. Они по природе своей не способны жить в мире. Но я уже видел смерть слишком многих из тех, кого любил, и ради чего?

Вы можете понять то, чего я не могу сказать другим. Мы здесь слишком далеко от Солнца. Вы понимаете, что я имею в виду? Отсюда мы не можем просветить короля. Одни, забытые… Королевство вспоминает о нас, только когда приходит время получать дивиденды от нашей торговли пушниной или надо потребовать у нас войска против англичан для того, чтобы иезуиты могли вести свои священные войны. Но это неправда, что мы принадлежим Франции. Здесь, в Акадии, никто никому не принадлежит. Все эти острова и полуострова населены свободными людьми. Все мы – французы, англичане, голландцы, скандинавы, рыбаки или торговцы – находимся в одной лодке: мы занимаемся пушниной и треской, обменом и прибрежной торговлей. Мы все – жители берегов Французского залива и побережья Атлантического океана… У нас общие интересы и нужды. Мы должны объединиться под вашей эгидой.

– Почему под моей?

– Потому что, кроме вас, никого нет, – пылко сказал Сен-Кастин. – Только вы сильны, неуязвимы, вы со всеми и в то же время выше всех. Как мне вам это объяснить? Мы знаем, что вы друг англичан, и тем не менее я уверен, что, если бы вы поехали в Квебек, вы бы легко приручили весь тамошний высший свет. И даже… Видите ли, мы, канадцы, конечно, люди храбрые и здравомыслящие, но у нас нет того, что есть у вас, – политического здравомыслия. Перед лицом такого человека, как отец д’Оржеваль, мы ничего не значим. Вы один… вы один можете дать ему отпор.

– Орден иезуитов очень влиятелен, это самый могущественный из монашеских орденов, – безразличным тоном сказал Пейрак.

– Но… вы тоже сильны!

Жоффрей де Пейрак слегка повернул голову, чтобы лучше видеть собеседника. На его худом молодом лице выделялись огромные горящие глаза, обведенные синевой, что придавало ему немного женственный вид; возможно, поэтому многие и находили, что он похож на индейца, ибо черты их безусых лиц порой бывают несколько неопределенны. В его же случае речь шла об утонченности древней неукротимой расы, в которой смешались кровь иберов и мавров, а также, быть может, и далеких предков-азиатов. Такая же кровь текла и в жилах Пейрака, однако своим высоким ростом, редким среди гасконцев, он был обязан английским предкам своей матери.

Барон де Сен-Кастин тревожно посмотрел на графа:

– Мы готовы сплотиться под вашим знаменем, господин де Пейрак.

Пейрак продолжал смотреть на него, он оценивал барона и словно не слышал его слов. Итак, на него надеялся целый народ, и их надежда звучала сейчас в этом молодом голосе, говорящем с певучим выговором Гиени, провинции, где они оба родились.

– Поймите меня, поймите меня, – повторял этот голос. – Если начнется война, она будет вспыхивать снова и снова и пожрет нас всех. И первыми будут уничтожены самые уязвимые: наши индейцы, наши друзья, наши братья, наша родня… Да, наша родня, ведь у каждого в Акадии среди них в лесу есть свекор, шурины, свояки, свояченицы, кузены. Мы связаны с ними, связаны кровью индианок, которых мы любили и брали в жены. Скоро и я женюсь на Матильде, на моей маленькой индейской принцессе. Ах, сударь, какое сокровище это дитя!.. Но они все погибнут, если мы не спасем индейцев от их воинственных порывов… Потому что когда-нибудь англичане устанут от их нападений, от того, что они их режут. Англичан трудно расшевелить. Они ненавидят только грех. Абенаки еще повесят себе на пояс немало их скальпов, прежде чем они возьмутся за оружие. Но когда это наконец случится, да сохранит нас Бог! Да, их трудно расшевелить, но когда они решаются воевать, то воюют так же, как пашут землю… Тяжело… методично… бесстрастно… даже без ненависти, а так, словно это их долг, их религиозный долг… Они очистят землю, которую им дал Господь… Они истребят и моих эчеминов, и моих сурикезов, всех до последнего, как они сорок лет назад истребили племя пеко и недавно – нарангасетов… До последнего, говорю вам, до последнего!

Он почти кричал.

– Естественно, я пытался объяснить это людям в Квебеке, но я сыт ими по горло! Они заявляют, что англичане-де трусы, что надо сбросить их в море и очистить побережье Америки от еретического протестантского сброда…

Быть может, это и правда. Англичане и в самом деле трусы, но они упорны, и их в тридцать раз больше, чем наших канадцев, к тому же страх может сделать их воистину свирепыми, хитрыми и коварными. Я знаю англичан, я имел с ними достаточно дел, я со многих из них снял скальпы во время боев. Да, никто не может упрекнуть меня в том, что я плохо служил Франции, ведь у меня в моей крепости Пентагоет хранится больше сотни скальпов англичан, которые я с моими индейцами собрал в боях против английских поселений в заливе… Два года назад мы дошли почти до Бостона; если бы наш король прислал нам хотя бы один военный корабль, мы бы захватили Бостон. Но он абсолютно ничего не делает, чтобы помочь «своей» французской Акадии…

Барон замолчал, тяжело дыша.

Затем продолжил трогательно просящим тоном:

– Вы же сделаете это, сударь? Вы нам поможете? Вы поможете мне спасти моих индейцев?

Граф де Пейрак опустил голову и прикрыл глаза рукой.

Никогда еще он так остро не желал, чтобы Анжелика была рядом.

Если бы только она была сейчас здесь! Если бы он чувствовал, что она рядом! Нежная и сострадательная. Молчащая ненавязчиво и загадочно, как умеет порой молчать только она.

Сколько понимания сокрыто в этом ее молчании, сколько сочувствия.

И сколько проницательности.

Самим своим присутствием его жена, казалось, искупала все преступления и ужасы, которые упомянул в их беседе Сен-Кастин.

Он поднял голову, решив пойти навстречу своей судьбе.