Текст книги "Масхара. Частные грузинские хроники (сборник)"

Кошка с собакой

Котенка назвали Вася… Такое уже было у Фаины, очень давно, в детстве: приблудного котенка назвали Васей, а он подрос и котеночка родил…

Кошка зимний, северный зверь, в заснеженной стране жителям просто необходимый. Представьте домик на какой-нибудь забытой богом станции, или комнатку с облупленной печкой в бараке, или даже двухкомнатную, в большом городе, квартиру с трехстворчатыми двойными окошками, зимой между рам вата проложена, а на вате розы бумажные… И что? Чугунные батареи в сильные морозы то лопаются, то просто не греют. А на носу Новый, скажем, 1963 год… Или 1983… Или 2003… На улице вьюга воет, что там делается вообще не видать, окна замерзли. Но дома своя музыка: на электроплитке чайник поет, а на табуретке чистенькая кошечка сидит, мурлычет. Ночью деликатно так на кровать вспрыгнет и точно уляжется на подмерзающие под одеялом ноги. Согреет, а потом на одеяле теплую вмятину, зимнее лежбище непременно себе на всю ночь устроит… Так-то удобно, так спокойно станет. И человеку, и кошке.

В южных странах люди к ним равнодушны. Непонятно даже, как это в Египте кошка стала священным животным?..

На Тбилисской окраине в русских семьях кошки жили по старинной семейной традиции. Жили и сами по себе, неизвестно где. Порода у местных кошек была странная. Гладкошерстные, с маленькими головами, с зелеными виноградными глазами, едва умещавшимися на худых физиономиях, они ходили по жарким улицам на длинных ногах (лапами эти ходули не назовешь) и никогда не оглядывались на «кис-кис».

Черного котенка принес друг детства, фотограф, приехавший в гости, чтоб поснимать Тбилиси. Котенок валялся в Старом городе посреди улицы, то ли избитый, то ли машиной раздавленный. И монотонно, безнадежно хрипел. Умирал. Когда фотограф стал складывать его в соломенную шляпу, котенок очнулся и завизжал, да так и визжал до самого дома, и дома не затих. Только ночью замолчал, то ли уснул, то ли умер.

Но он выжил.

Фотограф, гостивший у Фаины, был мужик как мужик, выпивающий, сильно курящий и недавно из тюрьмы. В тюрьму он загремел, потому что решил подзаработать. Задумали в нашей удивительной стране поменять старые дорожные знаки на международные. Не иначе «Железный занавес» дал первую течь. Сделали быстро, знаки поменяли. Но объяснить народу, что новые картинки значат – забыли. А фотограф позаботился о народе, отыскал редчайшее издание – таблицу со знаками. Да и размножил фото способом. Дал объявление в газетку, и посыпались на фотографа заказы.

За что он и заработал четыре года на нарах.

В гостях у Фаины он, по камерной непобедимой привычке, курил исключительно лежа, глядя в потолок, а окурки складировал в консервную банку, которую прятал глубоко под диван, как когда-то под нары. На окончательно черный день, когда и курево кончится.

Через пару недель он уехал, а котенок остался. Он запомнил своего спасителя на всю жизнь. Запомнил его табачный, окурочный запах, как и неимоверную боль, пережитую из-за этого человека. Акт спасения как раз и стал для спасенного самым страшным воспоминанием…

Что и говорить, повезло Фаине с котиком. Черный и злой как черт, задние конечности и хвост парализованы, есть из миски не может, а станешь кормить пипеткой, норовит укусить.

Фаина терпела, терпела… Да и полюбила это чудовище.

Как раз в это время замечательная женщина Этери нашла для Фаины собачку, Тому.

Этери жила в Ваке, на знаменитой улице Барнова, в большой квартире, забитой до потолка книгами и стопками литературных журналов. Она была жена литературоведа, сама литературовед – так и сообщала новым знакомым, цитируя Беллу Ахмадулину.

По утрам на Барнова из кухонь солидных «сталинских» квартир пахло чудесно. На эти запахи собирались бродячие собаки. Они проживали (теперь бы сказали – бомжевали) в Ваке со всеми удобствами и, кажется, никому не мешали. Вышеупомянутая собачка Тома была в своей лохматой стае царицей Тамарой. Она происходила от двух благородных пород. Улыбчивая морда, крупные уши торчком, пышный хвост и белая шкурка достались ей от прекрасного шпица. Ну а длинное, просто бесконечное тулово и короткие кривые ножки – от крупной таксы. Карие бархатные глаза мерцали живостью ума и веселостью характера обеих пород.

Этери была женщиной горячий и доброй, она взялась опекать Фаю и двух ее девочек. Когда у старшей случился аппендицит, Этери немедленно позвонила друзьям, что у русской женщины, вдовы, есть две дочки, так вот у старшей – аппендицит. Весть распространилась далеко за пределы столицы республики, телефон у Фаины не умолкал, десятки людей отозвались с предложением помощи. Через два дня незнакомый молчаливый мужчина отвез девочку к лучшему детскому хирургу Грузии, и знаменитый батони Симонишвили собственноручно сделал ей операцию…

Через какое-то время случилась беда у Этери: в подъезде ее дома повесили объявление, что всех бродячих собак через три дня будут отстреливать, рекомендовалось сидеть тихо и не высовываться. Этери после инсульта и так на улицу не высовывалась. Но собаки, их же будут убивать… И вот она подумала, что парочку могла бы взять к себе Фаина с девочками. Ну не пару, хотя бы одну. Тамару. Томочку. «Надо спасти собаку, – сказала Этери Фаине по телефону. – И немедленно. Пока не поздно».

На следующий день Фаина приехала спасать собаку. Приехала с длинным пояском от халата и еще с широким ремнем от старого замшевого плаща. Дворник уже заманил Тому в квартиру. Из поясов Фаина сделала подобие ошейника и поводка и с Этери начала запрягать царицу Тамару в эту позорную упряжь.

Но вот что удивительно: Тома не стала вырываться, а ведь могла, и очень даже просто. На что годились эти бабьи узелки? Смешно!..

Собака прижала уши, зарычала, вытянулась во всю свою длину на полу и попыталась стащить ошейник. Но вдруг замолчала и замерла в нелепейшей позе – голова на вытянутых передних лапках, бесконечное тулово прижалось брюхом к полу, а задние лапы твердо стоят, оттопыривая попу с бравым хвостом. Пауза затянулась. Фаина склонилась над собакой, заглянула ей в глаза. И увидела в них тревогу, но и покорность судьбе. И надежду! Фаина это очень хорошо поняла, у самой было: Тамара почувствовала перемену судьбы. То есть, тотальную. Почти смерть, но с твердой надеждой попасть в собачий рай. Или как бы Фаине при её двух девочках вдруг представился случай выйти замуж за миллионера. Пусть даже не швейцарского, а грузинского. Неужели бы она не согласилась попробовать?.. В том-то и дело, что Фаина – вряд ли бы… Однако Тома, окажись в подобной ситуации, решилась бы. Тем более, она могла прикидывать, что всегда успеет убежать…

На самом деле Томе представился серьезный шанс стать домашней собакой. И она это поняла.

Томка частенько видела, нюхала этих мытых сучек и беззаботных кобелей, от них пахло… защищенностью. И любовью. Не собачьей, другой, высокой. Они ходили на поводках и в ошейниках, иногда их отпускали поиграть с Томой и они отрывались, как щенки, но стоило только хозяевам свистнуть или позвать по имени – они уносились с радостной озабоченностью в мир ливерной колбасы и высоких отношений.

Фая смотрела в Томины глаза, а там уже какое-то шикарное индийское кино крутилось… Фаина распрямилась и вздохнула. Она понимала, что вряд ли сможет вполне соответствовать собачьим мечтам.

Этери вытерла намокшие глаза, вызвала по телефону такси и выпроводила Тому вместе с Фаиной в новую жизнь.

На лавке перед подъездом сидела тетя Тоня. Она знала, что ее соседка сегодня привезет собачку. Стекло в подъехавшем такси было опущено, и первое, что тетя Тоня увидела, это голову шпица с торчащими ушами и веселыми глазками.

– Ай, какая собачка! – обрадовалась тетя Тоня.

Но когда открылась дверца, и Тома стала выходить из машины, радость соседки сменилась удивлением.

– Да ей же конца нету!.. Ну, насмешили! Ей бы третью пару ножек приделать, чтоб живот по земле не волочился. Всю грязь с улицы в дом на брюхе приносить будет.

Фаина с соседкой мысленно согласилась, но слов тратить не стала. Она с трудом заволокла упирающуюся собаку на четвертый этаж и впустила в квартиру. Девочки были в школе, только котенок пискнул на застекленной лоджии.

Фаина сняла с собаки самодельную упряжь. Тома, стелясь по полу, уставила нос по сквознячкам и безошибочно направилась на кухню, к холодильнику «Урал». Тявкнула и поглядела на Фаю. Та ее поняла и достала из холодильника кастрюлю с куриной лапшой. Определила Тамаре старую миску и налила в нее суп. Тома носом лапшу разрыла, расплескала, отыскала куриную ножку и уволокла в угол, под стол. Там она ее разгрызла и с чмоканьем съела в пять секунд.

«Ну, ладно» – подумала Фаина, вытерла пол на кухне, поставила на газовую плиту чайник и отправилась за Томой, которая пустилась исследовать свой дом.

Гостиная собаке понравилась. Она виляла хвостом и одобрительно потявкивала. Перешла в спальню.

Предки – такса и шпиц – боролись не только за повадки Тамары, но и за ее красоту. Томины уши иногда вдруг начинали болтаться, а пышный хвост опадал и вытягивался. Именно так, в качестве таксы, она изучила длинным носом все углы спальни и слазала под кровать. Выбралась Тома оттуда с резиновым мячиком младшей Фаиной дочки Кати. Затем посмотрела на Фаину, встряхнулась, немедленно превратилась в задорного шпица и подпихнула мячик к Фаиным ногам: поиграй со мной! Фая взяла мячик и бросила его в открытую дверь. Со счастливым, домашним лаем Тамара ринулась за ним…

В это время на лоджии картонная коробка с котенком свалилась с сундука, и несчастный завопил, заверещал, почти как в первый день своего появления в доме. Фаина перепугалась. Что опять стряслось! Тамара первая прибежала к Ваське. Она перевернула коробку, накрывшую котенка, и уставилась на это жуткое, поломанное, визжащее и шипящее существо. Самообладания и любопытства Тома не потеряла. Она была все же уличная собака, а на улице то ли еще бывало, особенно с кошками… Дальше собака повела себя решительно. Она быстрым и осторожным движением лапы перевернула котенка кверху спиной, так чтоб он не смог ее цапнуть за нос, затем подробно обнюхала его. И вдруг, улегшись рядом, Тома стала Ваську вылизывать. Она совершенно не обращала внимания на вопли и шипение, лизала себе, как глупого щенка. И он затих. «Затих!» – подумала Фаина и отправилась на кухню выключать чайник.

Когда она вернулась, то увидела, что Тамару рвет прямо на паласе посередине гостиной.

Потом Фаина узнала, что собаки не переносят куриных костей, но тогда она подумала, что Тома нализалась Васькиной шерсти. Это было не так. Примерно месяц Тамара, без всякого вреда для собственного здоровья, по нескольку раз на дню совала нос в коробку, шевелила, поворачивала Ваську, выкусывала блох и тщательно вылизывала. Для чего она это делала? «Для жизни», – так про это догадывалась Фаина. Томке не нравилось, когда окружающая жизнь портилась. А в данном конкретном случае собака знала, как дело поправить.

Васька действительно стал поправляться. Через месяц он ходил на четырех ногах (лапами не назовешь), перебитых, неровных, но живых. Котенок хромал, а иногда валился набок. Но он сам ел из собственного блюдца в кухне, сам ходил в туалет, сделанный из пластмассовой кюветы, в которой когда-то Фаинин муж проявлял семейные фотографии… Тамара о котенке не всегда вспоминала, появились у нее дела поинтересней. Но Васька начал вылизываться сам.

Однажды, греясь на осеннем Тбилисском солнышке, заглянувшем на лоджию, котенок замурлыкал. Девочки и Фаина пришли его послушать. Но гладить себя Васька все еще не позволял… И все-таки Фаина повеселела, позвонила Этери, рассказать про Томку, про ее милосердие, как она котенка полумертвого выходила. Этери выслушала с глубоким удовлетворением и подвела итог:

– Вот и верь устоявшимся догмам! И кошка с собакой отлично уживаются вопреки предрассудкам. Куда им, в самом деле, друг от друга деться, рядом живут!..

Друг с другом кошка с собакой ужились. Но вот с домашними порядками – не очень-то.

Тамара не терпела поводков, тайно, по ночам она отыскивала и сгрызала их вместе с ошейниками. Вообще она все любила попробовать на зуб, особенно обувь. Наказывать, тыкать носом, ругать ее – не имело смысла.

Привыкнув к дому и изучив окрестности, она убегала, куда глаза глядят. И возвращалась, когда хотела. Началась зима, то есть пошли дожди и, как обещала тетя Тоня, Томка собирала на свою бесконечную и провисающую фигуру всю окрестную грязь. Нисколько не унывая от этого, она приходила домой, бодро лаяла, а когда ее пускали, ловко закидывала себя на старинное кресло. На нее кричали и волокли в ванную. Вот это уж извините, этого Тома не желала терпеть никогда. Никакого душа, никаких ванн, ни-за-что! Она орала, выла, кусалась и царапалась. Ее все-таки мыли, или вытирали лапы и брюхо мокрой тряпкой, но и это оскорбляло Тому до глубины души. Свою, некогда белую шкуру после водных процедур она вытирала о половики, палас, покрывала… Потом дулась на всех.

Но иногда дожди прекращались, земля подсыхала, Томкина шкура белела, и она, стерва, сменяла гнев на милость – по утрам провожала Фаининых девочек до старинной розовой школы над обрывом к воспетой поэтами речке Куре. А порой поджидала девочек после занятий, чтоб вместе наперегонки бежать домой. Фаина не спешила умиляться. Она подозревала, что все это была тонко продуманная игра: Томка совершала что-то общественно полезное, отвоевывая право на любую последующую наглость.

Право же на любовь, Тамара была уверенна в этом, она получила и так, за даром. «Вы же меня любите! Вот и терпите». Во всяком случае, так ее понимала Фаина.

Но постепенно, очень медленно, проявляя бездну характера, шаг за шагом, Фаина Тамару все-таки побеждала. Хотя время от времени Тома снова отматывала свою вольную жизнь обратно, и все начиналось сначала.

У войны этой было одно единственное ценное качество: на ней не соскучишься. Так они дожили до весны.

Котенок тем временем вырос, все в нем криво-косо, но срослось окончательно, и он стал обычным с виду тбилисским котом – маленькая головка, зеленые виноградины глаз, короткая черная шерстка на солнце блестит. Однажды пришла в гости тетя Тоня, принесла Тамаре говяжьих костей с мясом, девчонкам пирожки с курагой. И заглянула, как она сказала – «на всякий случай», Ваське под хвост. Посмотрела и сообщила Фаине:

– Котенок твой не Василий, а Василиса. И добавила, тоже на всякий случай:

– Фаина, знай, я котят топить не буду!

Даже чаю пить не стала, так расстроилась. И еще добавила:

– А уж щенков и никогда не топила. Учтите!

И ушла домой.

Пока что Томка бегала налегке. Как-то она ухитрялась в пору собачьих свадеб прямых контактов избегать. В случае чего садилась на попу, а ухажёрам улыбалась приветливо во всю морду.

Однажды Тамара привела домой законного жениха, претендента на жилплощадь.

Она пропадала дня три, погода была жуткая, Фаина, как всегда, ее ждала, выходить даже боялась, вдруг эта подлая тварь как раз припожалует. Действительно, когда Фаина все-таки пошла в магазин, то на обратном пути увидела, как возле подъезда крутится Томка. Но не одна, а с огромным кобелем, беспородным до полного безобразия. Грязнее Томы, да еще с репейниками в патлах. Дверь в подъезд, как обычно, была настежь, и Тома, крутясь вокруг ухажёра, все пыталась заманить его в эту дверь. А он явно тормозил. Возможно, вообще не был готов к законному браку. Фаина подошла и к ужасу своему увидела, что ухажёр-то пришел «не с пустыми руками», из пасти этого волкодава свешивался огромный шмат требухи и кишок. Тома была крайне оживлена и попыталась броситься в элегантном прыжке Фаине на ручки. Это хорошо умеют делать шпицы, но таксы, слава богу, нет. Фаина увернулась. Но и падение в лужу не испортило Томе настроение. Она крутилась вокруг и заливисто, хвастливо тявкала. Фаина отлично понимала, что собака имеет ввиду: «Вот я какая! Вот какой у меня кавалер! Жить будем вместе лучше прежнего, в потрохах купаться!»

Пес не разделял Томиного оптимизма. Он уселся на мокрый хвост, положив перед собой требуху. В сидячем своем положении пес был ростом с местного участкового Артура. От Томы и от Фаины он отворачивался, нервно зевал и вообще хотел провалиться сквозь землю.

Фаина решительно вошла в подъезд и захлопнула за собой дверь. Сзади раздался визг, просто даже нецензурщина какая-то. А Фаина яростно поднималась на четвертый этаж и думала про Томку: «Ну, сучка! Что она себе возомнила! И что она своему дурню наплела, интересно!..»

В квартире, на кухне, все с той же яростью, Фаина расшвыривала по шкафчикам продукты, пока не увидела свое отражение в зеркале: красная, брови к носу… Не задумчивая русская женщина, а актер театра Кабуки! И такой ее смех взял! Она даже ослабла, и села отдохнуть на табуретку.

Васька пришла посмотреть на хозяйку. Посмотрела и ушла.

Через некоторое время раздались за дверью повизгивания и тявканье, за дверью скреблись. Фаина вооружилась новым просяным веником, открыла дверь, увидела, как в песне поется, «одну возлюбленную пару» вместе с требухой, и смеяться перестала. До чего же Томка очеловечилась! До полного хамства! Фаина с огромным чувством дала ей веником по обаятельной морде. Удивительно, но именно шуршащий просяной веник навел на собак ужас. Они кубарем покатились вниз, а Фаина неслась следом, огревая наглецов по спинам и вопя в полном беспамятстве.

Все соседи, кто оказался дома, открыли окна – посмотреть. Веселились и рассказывали тем, кто опоздал к зрелищу, про Томкиного ухажёра с требухой. Один из соседей жениха узнал, кобеля звали Жорка, и был он не совсем бродячий пес из Африки. Он там на мясокомбинате подрабатывал сторожем-добровольцем.

Больше Жорка никогда не появлялся. И Тома слегка присмирела. На нее нашлась управа – просяной веник.

У Васьки была своя песня. Она всё яростней ненавидела мужчин. Всех. Когда Фаина с девочками впервые вынесли кошку на улицу, она немедленно загнала на дерево двух котов. Затем, увидев мальчишку с палкой, Василиса, выгнула дугой кривую спину и пошла, подвывая, намереваясь зайти сзади. Мальчишка удрал без оглядки…

Фаина больше Василису «выгуливать» не решалась, вполне хватало и Томы. Васька, кстати, и не рвалась на улицу. Сидела на своей лоджии, на листья акаций любовалась. А по вечерам вместе с хозяйкой смотрела телевизор. Фаина укладывала девочек спать, выгоняла Томку из старого кресла, та ворчала, но уступала. И вот белая собака в ногах у Фаины похрапывает, а на коленях черная атласная кошка мурлычет и внимательно кино смотрит. «Это же надо!» – думала Фаина.

Редко, но приходили в дом какие-то мужчины – почтальон Алик, слесарь Петрович. Все они были куряки и выпивохи. Вот тут-то Василиса и выступала во всей красе, так что даже Тома пряталась. Кошка забиралась на приоткрытую дверь или на шкаф и со змеиным шипением кидалась на гостя сверху.

Появился однажды у Фаины детский участковый врач, милый человек. Спокойный, почти не выпивающий, слегка курящий, добрый и смешливый, холостой (с мамой жил в Сабуртало), по имени Анзор… Всем хорош. И, видимо, понравилась ему Фаина. Младшая Катька выздоровела, а он еще пару раз приходил. Так что тетя Тоня однажды спросила: «Ну и что этот Анзор?..» – «Да ничего» – ответила Фая.

На самом-то деле эта сумасшедшая Васька доктора отвадила. Только по телефону звонил.

Когда наступил новый 1989 год. Фаина по-прежнему работала машинисткой на дому, ничего особенно нового от жизни не ждала. Почти ничего и не случалось. Если не считать проделок кошки с собакой. Но однажды в феврале пришла тетя Тоня и с порога сообщила:

– Фаина, я уезжаю. Помоги вещи собрать. Завтра машина придет. Изумившись, пошла, конечно, Фая помогать, посуду в коробки укладывать. И узнала от тети Тони, что «и тебе, Фаина, следует из Грузии убираться, пока не поздно»… Новый год вместе по-соседски справляли – ничего тетя Тоня такого не говорила, никуда не собиралась. И вот, оказалось, что свою квартиру соседка уже продала, а на родине в Белоруссии сестра для нее домик прикупила!..

Сложили они все что нужно по коробкам и мешкам, выпили чачи на прощанье – хорошенько выпили, под соленые огурцы и ржаной русский хлеб с украинским салом, под чахохбили на горячее.

– Уезжать пора, Фая, я точно знаю, – повторяла тетя Тоня. – Ты вдова, как и я, мы здесь не выживем, если что.

– Что – если что? – спрашивала Фаина.

– Откуда я знаю! – сердилась тетя Тоня. – Как я тебе могу сказать, если я это просто сердцем чувствую – пора!..

Поздно совсем, когда Фаина пошла было домой, тетя Тоня вдруг вспомнила:

– Вот еще что, милая моя, хорошая!.. Отдай ты мне, ради Бога, собачку твою, Томку… Отдай!.. Я ей теплую конурку построю, зимой в хату пускать буду. Не жизнь ей здесь с тобой будет, а тебе с нею. Она от двух пород, ей и волю, и дом подавай. А в деревне это все есть. Еще козу заведу, им друг с другом весело будет, а мне с ними…

Фаину это предложение просто потрясло. Во всех смыслах. И неожиданностью, и твердостью.

Она, однако, нашла в себе силы спросить довольно гордо:

– Может вам и кошку отдать, тетя Тоня?

Тетя Тоня не рассердилась и ответила по существу:

– Я и кошку непременно заведу. Но не такую, какие тут, а нашу, деревенскую, полосатую или богатку… Мне бы собачку, Тому твою…

Она заглянула Фаине в глаза, долго смотрела и снова спросила:

– Отдашь?

Фаина молчала. И еще молчала. И опять молчала. И спросила:

– А девчонки мои что скажут? А сама Тома – она ведь привыкать к дому только-только стала!

– Потому и говорю – отдай. А то ведь хуже ты перед всеми провинишься. Куда их всех денешь… если что?.. Отдашь?

И Фаина дрогнула. Тетя Тоня немецкую оккупацию пережила, два года мать её наголо стригла, чтоб солдатня девушку не замечала. После войны на лесозаготовки попала, на Урал, в Гайны, и бежала оттуда с женихом своим, как только поняла, что капитан со стальными зубами на нее внимательно смотрит. В Грузии притаилась, работала кем придется, неофициально, скрываясь.

Опытный была человек тетя Тоня. И свой. И верный.

Фаина ей поверила. Окончательно.

И о Томе окончательно ответила:

– Отдам. На память тебе, Тетя Тоня, о нашей тбилисской жизни – отдам.

– В полдень заберу, – соседка поглядела на Фаю строго. И поинтересовалась:

– Она, сучка, хоть дома у тебя, или где?

Тут они переглянулись, да и принялись хохотать. Чтоб остановиться, выпили по последней. И расстались до завтра.

Утром Фаина отвела дочек в школу, а Томка продолжала похрапывать в кресле. Но когда Фаина вернулась, то собаки нигде не было. Спряталась. Такое бывало, и это была игра. Фаина хлопнула дверцей холодильника, позвенела Томиной миской. Не выходит.

– Тома-Тома-Тома!..

Тихо все. Только Васька пришла, раз холодильником брякнули. Но Фаине было не до Васьки. Она пошла в спальню и с фонариком полезла под кровать. Там, забившись в дальний угол, сидела Тома и косилась на Фаю. Зеленые страх и тоска стояли у нее в зрачках, отражая свет фонарика.

– Чего ревешь, дуреха, к судьбе своей поедешь. Вылезай, вылезай, моя хорошая. Поесть перед дорогой надо.

Тома выползла из-под кровати. И поплелась за Фаей в кухню. Съела сардельку. Но не повеселела.

В полдень Фаина вывела во двор на себя не похожую, тихую Тому.

У подъезда стояла фура с белорусскими номерами. Тетя Тоня командовала солдатами, грузившими ее барахлишко, и разговаривала о чем-то важном с начальником ее покойного мужа, грузным полковником. Они попрощались. И тетя Тоня полезла в кабину. Она будто забыла про Томку. Но вдруг крикнула весело:

– Тамара Батьковна! Домой пора. Полезай ко мне!»

И Тома засуетилась, задергала поводок, а у Фаины защемило, заныло, задергалось сердце, как будто поводок был прямо к нему привязан. Она поднял свою собаку, взобралась на подножку и передала Томку в объятия тети Тони. Собака прижала уши и замерла на теплом животе вкусно пахнущей, но чужой женщины. Однако, не могла эта псинка долго унывать! Только шофер повернул ключ зажигания, и мотор затарахтел, как собака встрепенулась, ушки встали торчком. И Тома внезапно лизнула старую мягкую щеку тети Тони. Фаина тоже расцеловалась с соседкой и, чтобы не разреветься, быстро слезла, захлопнула дверцу и пошла, пошла, куда глаза глядят…

Почти в тот же день вплотную придвинулось время, о котором говорила тетя Тоня. «Если что» начало проступать и становиться реальностью. Смертоубийством еще не пахло. Но, приходя за рукописями в издательство, Фаина стала слышать, как старые знакомые спорили меж собой и не пытались понять друг друга. Раздор зависал в воздухе. Бессмысленный и беспощадный. Как русский бунт.

Зашла Фаина и к Этери. Та выслушала о Тамариной перемене судьбы и сказала: «Кто бы мог подумать! А ведь самое удивительное, отстрела собак так и не было… Не уезжайте, Фаина. Отстрела людей тоже не будет. Не может быть! Что за нелепость…»

Фаина решилась позвонить Анзору, детскому доктору. Он приехал. Поскорее проскочил за Фаиной спиной на кухню и дверь плотно закрыл. Василису боялся. Выслушал очень внимательно про тетю Тоню и стал совсем непохож. Был-то он человек легкий, одно слово – тбилисец!.. певчий дрозд. А тут, серьезно и печально сказал:

– Знаешь, дорогая моя Фаина, может и правда – «пора». Даже я, не поверишь, уеду скоро… Зовет меня к себе подруга школьная в Берлин. Развелась со своим немцем, вспомнила юность и меня грузина…

Странно, Фаина не огорчилась. К подруге, что поделаешь… Когда на душе смутно, то любая ясность впрок.

Анзор же все молчал, думал, да на Фаину смотрел, усатую физиономию рукой подперев. Наконец, разговорился:

– Слушай, Фая… грузины из Грузии никогда не уезжали. Даже в самые исторические, то есть самые жуткие времена. У нас больших эмиграций не бывало. Диаспоры грузинской нигде не заводилось, потому что грузины всегда дома жить хотели. И жили себе! Нам только дома – хорошо… Но и те, кто у нас селились – русские, армяне, осетины, евреи, курды… – чувствовали себя тоже дома. Им было хорошо здесь, кому век, кому тысячу лет… И вот я, грузин, собрался уехать в какой-то Берлин. Или не знаю куда. Потому что, вот как твоя тетя Тоня, знаю точно: пора. Когда в моей стране звучит из разных углов «Грузия для грузин», то мне, грузину, терпеть это нельзя. Это позор, и он добром не кончится. Черные времена настают…

На следующий день Фаина позвонила своей сестре в Челябинск, договорилась, что приедет с девочками в гости на весенние каникулы.

Оставалось где-то пристроить Ваську. Анзор обещал помочь.

Почти сразу он нашел рядом с собственным домом подвал, в котором приютилась гобеленовая мастерская. Дюжина молодых интеллигентных женщин самых разных профессий ткали в нем шерстяные и шелковые гобелены и ковры. Зарабатывали неплохо, да и работа была правильная, и компания своя. Только очень, очень они страдали от подвальных страшных крыс. Завели кота, но этот бандит сам крыс боялся. Девушки его жалели и раскормили до огромных размеров.

Про Василису гобеленщицы сказали – «Приноси, поглядим!».

Анзор приехал к Фаине за кошкой с большой сумкой и в старых задубевших кожаных перчатках. Но стоило доктору прикоснуться к этой ведьме, как она бросилась ему в лицо. Фаина кинулась его спасать, но и хозяйке впервые в жизни Васька располосовала руку. Тут Анзор тоже впал в ярость, и через пять минут шипящая и вопящая кошка оказалась в застегнутой на молнию сумке. Истекая кровью Фаина и Анзор посмотрели друг на друга и пришли в ужас. Наскоро они разлиновали друг друга зеленкой и отправились в Сабуртало, к гобеленщицам. Их ждали и собирались поить чаем и кофе с домашним печеньем. Подвал был мрачный, разветвленный, с туннелями и люками, с трубами всех назначений и диаметров, ветвящимися под потолком и вдоль стен. В главном зале было светло от мощных ламп, вдоль стен стояли массивные деревянные рамы с прочной, натянутой на колки гобеленовой основой. А на основе – расцветали почти готовые и только начатые гобелены. Девушки все показали и пригласили гостей к столу. Тем временем из глубины подвала вышел совершенно потрясающий кот. Русский перс. Головастый, могучий. Широкая его рожа вся была покрыта шрамами от крысиных укусов, уши обгрызены в боях, глаза щелочки смотрели вокруг зорко, но равнодушно. Зато нос розовел нежнейшим образом. А уж шерсть его была – холеная, черная бархатная шуба с пушистой оторочкой у шеи и длинным таким же пушистым хвостом, гуляющим плавно, как опахало. Это не всё. Каждая лапа, кончик хвоста, усы и подусники были словно обмакнуты в сметану.

Бригадир гобеленщиц сказал:

– Нашего лентяя зовут Васька. Хороший был охотник. Но однажды крысы здорово его покусали. И все. Забастовку почти год держит. А крысы только что по нему ни ползают.

Кот зевнул и растянулся на гобелене-образце. Девушки его окружили и защебетали как птички, принялись гладить кота и расхваливать по-грузински. Он не возражал. Но тут из сумки Анзора раздалось грозное урчание – Васька почувствовала кота. Шота немедленно встрепенулся, глаза его расширились, и оказалось, что кот еще и голубоглаз! «Вот черт…» – восхитилась Фаина. А кот подошел к сумке. Оттуда раздавались угрозы уже в самом высоком регистре. Васька еще больше оживился, начал с сумкой разговаривать. Фаине стало жаль кота, не знает, что его ждет…

– Слушай, Анзор, нам пора, не находишь?

– Да, Фаечка, конечно. Только покажем девушкам нашу Василису-охотницу, – ответил Анзор и отважно переложил сумку себе под ноги. Попросил всех отойти «чтобы не смущать кису» и начал расстегивать молнию. Кот крутился рядом, пытаясь первым увидеть Ваську…

Он первым и получил по морде. Да так, что улетел в дальний угол. А Васька тут же впилась зубами в ботинок растерявшегося доктора. Она прокусила ботинок насквозь. Анзор заорал, обезумевшая от собственного преступления кошка начала с воем метаться от гобелена к гобелену, разрывая нитяную основу. Гобеленщицы завизжали, их бригадир схватил швабру и стал гоняться за Василисой, которая скрылась под потолком за одной из вентиляционных труб.

«Бежим!» – подумала Фаина, но, взглянув на Анзора, поняла, что ему не скоро придется бегать. Доктор развязал шнурки, ботинок был полон крови. Все девушки склонились над ним, наступила сосредоточенная тишина, как в операционной. Только голос хирурга – самого Анзора – отдавал негромкие команды: «Вода. Йод. Тампон. Ножницы. Еще тампон. Бинт…»

Но это был еще не конец. Внезапно над головами девушек раздался вой, все в подвале повернули головы вверх и налево, где под потолком пряталась Василиса. Рискуя жизнью, по мокрым трубам к вентиляционной трубе пробирался Василий, страстно урча. А из-за трубы на него с ненавистью смотрела и выла, как сирена при пожаре, Васька… Анзор прокричал милым девушкам, что ему необходимо срочно сделать себе противостолбнячный укол, и они с Фаиной смылись.