Текст книги "Королева туфель"

Глава 4
ПРЯЖКА

20

Миссис Гэллер статью напоминала пароход. У нее были широкое белое лицо и огромный бюст, над которым ее блузка натягивалась до того туго, что всем окружающим становилось видно белье из прочной белой ткани, проглядывающее между пуговицами. Голову венчала невыразительная коричневая шляпа.

Прежде чем встать со стула, Роберт перевернул лицом вниз фотографию Женевьевы в свадебном платье, чтобы не встречаться с ней взглядом. Затем вышел из-за стола и протянул руку.

– Как поживаете, мадам? Я благодарен вам за то, что вы проделали столь долгий путь, чтобы встретиться со мной. – Он был благодарен, хотя не мог ничего поделать с собой и слегка побледнел при упоминании о сумме, которую она потребовала на расходы. Он до сих пор не вполне понимал, почему они не могли просто поговорить по телефону.

– Она считает телефон новомодным аппаратом, которому не стоит доверять тайны, – объяснил мистер Фелперстоун. – Боится, что оператор может подслушать разговор. Она хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз. Миссис Гэллер ничего мне не скажет, пока не встретится с вами.

У нее оказалось железное рукопожатие.

– Не стоит благодарности. Я рада познакомиться, можете не сомневаться.

Он позвонил Мари-Клер, своей секретарше, попросил принести два кофе. И еще один для мистера Фелперстоуна, который ждал в пустом офисе в конце коридора. А затем выжидающе приподнял брови:

– Ну, тогда приступим к делу.

Женщина сидела с отсутствующим видом, держа на коленях свою коричневую шляпу, и молчала. Роберт откашлялся.

– Вы сможете рассказать мне все, что помните о моей жене?

– Ну что ж, сэр. Я смотрительница школьных классов, понимаете. Я несу ответственность за девочек после уроков. На мне лежит забота об их здоровье, благополучии, чистоте и тому подобных вещах.

– Да, да. – Роберт все это уже знал. – Но вы можете вспомнить что-нибудь особенное?

Казалось, миссис Гэллер была обескуражена тем, что ее так неожиданно прервали. Она беспокойно теребила шляпу.

– Мисс Сэмюэл была очень хорошенькой девочкой, неплохо училась, но отличалась взбалмошностью, уж вы простите мне эти слова, сэр. У нее были свои особые манеры поведения и особенные качества. Я хочу сказать, я понимаю, что ее отец – аристократ и все такое, но все-таки она была не единственной сиятельной персоной в школе.

Роберт вдруг подумал, что, возможно, у этой гарпии припрятан в укромном месте остро заточенный топор.

– Давайте оставим обсуждение ее характера, хорошо? У нее было много близких подруг?

– Да, была одна маленькая девочка, не помню, как ее звали.

Женщина положила шляпу на стол. Было что-то отвратительное в этой шляпе. Она не имела никакого отношения ни к моде, ни к привлекательности. Это была старая отвратительная шляпа, она напоминала ему о его собственных школьных днях, о женщинах, подобных этой, злых, безжалостных солдафонках в юбках. В таких женщинах нет ни капли любви. Кто мог обвинить его Женевьеву в том, что она вела себя высокомерно по отношению к кошмарной миссис Гэллер? В том, что она считала себя лучше, чем классная надзирательница?

Раздался стук в дверь, вошла Мари-Клер с кофе, с дребезжанием поставила поднос на стол и удалилась. К тому времени миссис Гэллер, похоже, потеряла нить повествования.

Роберт решил испробовать новый способ допроса.

– Насколько я понимаю, Женевьева не закончила школьное обучение, отец забрал ее из школы по причине слабого здоровья.

– Именно так. – Женщина кивнула. – Хотя я не уверена… «Попросили уйти» звучало бы точнее.

– Вы говорите, что Женевьеву исключили?

– Ну, я точно не знаю. Все было сделано очень осторожно. Ее отец сам не появлялся в школе, вместо него приезжал их семейный доктор.

– Снова он, – пробормотал Роберт.

– Они долгое время беседовали в кабинете директрисы, мисс Сэмюэл, ее маленькая подруга, имени которой я не помню, и доктор. А затем позвали меня и попросили помочь собрать вещи. В тот же день она уехала с доктором, и мы больше никогда ее не видели. Ее подруга была очень расстроена.

– Но что же на самом деле произошло? Что случилось с моей женой?

Миссис Гэллер уставилась в пол.

– Что-то неприятное произошло в ванной.

– В ванной?

– Одна из девочек сказала, что ее подруга, та, имени которой я не помню, вошла в ванную, когда там была мисс Сэмюэл, и увидела что-то, что сильно расстроило ее. Вскоре мисс Сэмюэл уехала.

– Как вы думаете, что могла увидеть девочка?

Миссис Гэллер с заговорщическим видом наклонилась вперед.

– Знаете, сэр, девочки рассказывали, что в ванной была кровь. Некоторые считали, что мисс Сэмюэл могла… – она понизила голос, словно кто-то за дверью мог подслушать их разговор, – могла вскрыть вены.

Роберт сжал кулаки.

Здесь, очевидно, таилось нечто ужасное, иначе как объяснить секреты и шпионское поведение семейки. И все же… Роберт поднялся из-за стола:

– Благодарю вас, миссис Гэллер. Я признателен за то, что вы согласились приехать.

Она выглядела обескураженной.

– И это все? Я могу идти?

– Очевидно, да. – Роберт взял ужасную коричневую шляпу и вручил ее женщине. Затем распахнул перед ней дверь. – Наслаждайтесь отдыхом в Париже.

После того как она ушла, приказал Мари-Клер пригласить Фелперстоуна.

Когда Роберт повторил наполовину рассказанную миссис Гэллер историю, мистер Фелперстоун в ответ улыбнулся желтозубой улыбкой. Роберт почувствовал отвращение к его длинным, желтым зубам. Ему становилось противно при одной мысли о костлявых руках, подлых маленьких глазках человека, роющегося в жизни его жены, подобно тому как нищий роется в мусорном баке. И самое главное, он сам стал себе противен из-за того, что нанял этого негодяя. Но все же…

– Это только начало, сэр…

– Неужели?

Фелперстоун выудил табакерку из кармана и взял изрядную понюшку табаку, затем чихнул в грязный носовой платок. Не стоит и говорить о том, что Роберту была невероятно противна эта ужасная английская привычка.

– Помните старую поговорку, сэр? Нет дыма… – В желтозубой улыбке мелькнуло беспокойство. Не зря тревожился этот противный детектив. Чем больше Роберт размышлял, тем меньше ему нравилась эта история, сама мысль о том, что его Женевьева умышленно пыталась причинить себе вред. Это не могло быть правдой.

– История не представляет никакой ценности, – заявил он. – Женщина ничего не знает.

– Никому не понравится, если нечто подобное расскажут о близких и дорогих людях, сэр.

– Полагаю, дама впервые за границей, – заметил Роберт. – Ей повезло, что она приехала сюда в середине августа. Сейчас как раз школьные каникулы. Приятный отпуск, согласитесь? И главное, все оплачено.

– Все возможно, сэр, но не думаю, что стоит махнуть рукой на ее показания. Люди, которые придумывают истории, как правило, представляют более сложную цепь событий. Иногда чересчур сложную. Какой бы ни была история миссис Гэллер, она всего лишь маленький фрагмент, хотя я могу сказать, что в ней есть доля правды.

– Доля правды? Я заплатил деньги не для того, чтобы слушать сплетни. Она не представила никаких доказательств, даже не назвала имени подруги жены, этой пресловутой «малышки как там ее зовут?..».

– Имена можно узнать, сэр. – Он снова чихнул в грязный платок.

– Итак, вы считаете, что игра стоит свеч. – Это прозвучало как утверждение.

– Не беспокойтесь, сэр. К сожалению, прежняя директриса там больше не работает. Но мы разыщем «малышку как ее там зовут», где бы она ни пряталась. И узнаем всю правду, сэр. Мы близки к истине, я чую это.

И снова эти отвратительные желтые зубы. И еще одна изрядная понюшка табаку.

Роберт закрыл лицо руками, надеясь, что сможет просидеть так до ухода Фелперстоуна. Но детектив задержался.

– Я вот что подумал, сэр…

– О вашем чеке? – Роберт взглянул в щелку между пальцами.

– Я не об этом, сэр. С вашего позволения я мог бы подключить к делу своего коллегу в Англии, очень надежного человека, он бы пожелал…

Роберт его уже не слушал. Его захлестнул леденящий душу ужас, страшные картины ясно предстали в воображении.

Он увидел отвратительную, ржавую, старую ванну, испачканную кровью Женевьевы…

21

Несколько недель подряд Женевьева почти не видела Лулу, не считая редких встреч за десертом у Рамиельмайера. По вечерам она оставалась дома, выезжала только на ужин или в театр в сопровождении Роберта. Вечера в компании Лулу стали опасны, поскольку обычно приводили в те места, где не стоило появляться. Роберт был в восторге от того, что его жена стала больше времени проводить дома и меньше встречалась со своей ветреной подругой. Но Лулу это пришлось не по вкусу.

– Сегодня вечером будет вечеринка, – сказала она Женевьеве, когда они, как обычно, встретились за столиком у Рамиельмайера. – На барже, которую наняла одна сумасшедшая парочка немцев. Это будет нечто невероятное, и мы должны попасть туда!

– Я не могу.

– Почему же? Ты сказала, что вечером Роберт отправится ужинать. Он ведь не станет возражать, так? Все начнется в семь, ты сможешь уехать, когда пожелаешь, но ты обязательно должна прийти. Так всегда было, милая моя.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем? Ты не можешь вечно хандрить из-за своего сапожника. О да, мне хорошо известно, что скрывается за всем этим, Виви. Ты не обманешь меня.

Женевьева уставилась на свои тефтели, не говоря ни слова.

– Это всего лишь мужчина, милая. В нем нет ничего особенного. А я, между прочим, твоя лучшая подруга.

Баржа стояла на якоре у Нового моста, одного из самых любимых мест Женевьевы. Она часто отправлялась на прогулку к Иль-Сен-Луи, чтобы побродить по узким улочкам и полюбоваться высокими, красивыми домами. Женщина переходила на Иль-де-ла-Сите, проходила мимо мрачного исполина Нотр-Дам и двигалась дальше, в сторону набережной Сен-Мишель. Здесь она могла не спеша идти вдоль реки, посматривать на книжные прилавки, а затем по маленьким ступенькам спускаться к небольшому парку рядом с Новым мостом, здесь можно было наблюдать за рыбаками, сидящими у воды с длинными удочками, греться в лучах испещренного листьями полуденного солнца.

Теперь Женевьева спускалась по ступенькам, приподнимая вечернее платье от Шанель из этрусского красного шелка, украшенное замысловатой вышивкой и прозрачными бусинами, демонстрировала изящные шелковые туфельки от Рамбальди с каблуками в стиле Луи и кружевным узором ручной работы, изображающим птиц. Но ее восторг мгновенно улетучился при виде старой ржавой посудины у причала.

– И это она? – После неистово-восторженных отзывов Лулу Женевьева ожидала увидеть нечто великолепное. Между тремя баржами Поль Пуаре устроил выставку.

Лулу в великолепном, блистающем драгоценностями тюрбане и потрясающем розовом платье с глубоким вырезом (сегодня в ложбинке между грудей у нее красовалась мушка) притворялась, что ничего не слышит.

– Пойдем, Виви. Давай поднимемся на палубу.

На тесной барже негде было повернуться. Когда они поднялись на палубу, человек в блузе художника как раз раскручивал за задние ноги кошку, несчастное животное выло и визжало от ужаса.

– Не беспокойтесь, – крикнул художник, – кошке это нравится. – Он положил ее на холст, расстеленный на палубе, позволил бродить по нему медленной неровной походкой, оставляя небольшие красные следы лапок на чистом холсте.

Пароход был набит людьми, на берегу собралось еще больше. Они спустились к самой воде и стояли на прибрежной гальке, попивая белое вино из стаканов, чашек, ковшей.

– А теперь настала очередь голубого цвета. – Безумный художник схватил еще одну кошку и сунул ее в склянку, так что лапки перепачкались в краске.

– Видишь? – Лулу подтолкнула Женевьеву локтем. – Что я тебе говорила? Сумасшедшие люди. Это будет незабываемая ночь.

Протанцевав целый час в тесном кольце людей, которые сгрудились, словно сардины в банке, Женевьева уже была не в силах разобрать, качается ли под ее ногами старая баржа, или у нее просто кружится голова. Двое стариков наигрывали зажигательные мотивы на аккордеоне, собравшиеся пили шампанское из ящика, который кто-то притащил из «Мулен Руж», с удовольствием поглощали вишни и кусочки сыра, разложенные на выщербленных голубых тарелках. Прокладывая дорогу сквозь толпу, Женевьева решила выбраться на берег, глотнуть немного свежего воздуха, как вдруг заметила Нормана Беттерсона и Роберта Макэлмона, которые примостились вдвоем на обломке старой стены, курили и оживленно о чем-то разговаривая, по очереди прихлебывая вино из бутылки.

– Присоединяйтесь к нам, – пригласил Беттерсон, указывая на свободное местечко рядом с собой на камне.

Женевьева с радостью согласилась.

– Вот так. Теперь можете вести протокол. – Он всучил ей карандаш и блокнот.

– Протокол? У вас здесь что, собрание?

– Как бы там ни было, – продолжал Макэлмон, – Скотт так напился, что свалился со стула прямо на собачонку. Она была такая маленькая, не больше крысы. Совершенно очевидно, что она тут же испустила дух.

– И что сделал Скотт? – поинтересовался Беттерсон.

– А что он мог сделать? Сказал, что ему очень жаль, предложил купить другую собачку. Ты ведь знаешь Скотта, он расшвыривает деньги направо и налево. Это ее не впечатлило. Тогда Чарли начал болтать, что неплохо бы приготовить чертову шавку. Ты можешь себе это представить?

Макэлмон передал бутылку Беттерсону, тот сделал глоток, а затем вернул ее, даже не предложив Женевьеве.

В Макэлмоне было что-то отталкивающее. Высокий, смуглый, худощавый, он мог казаться красивым, но что-то мешало этому. Вероятно, дело в его губах, решила Женевьева. Тонкие губы, слегка опущенные книзу в уголках, щеки с какими-то странными выпуклостями. Он выглядел так, словно запихнул в рот крошечное живое существо, мышку или птенчика, и ждал, когда это беззащитное создание перестанет сопротивляться, чтобы, наконец, проглотить его. В то же время в его глазах порой возникал виноватый простодушный блеск, словно глаза пытались отрицать то, что затеял коварный рот. Женевьева открыла блокнот, начала набрасывать карикатуру.

– Ты когда-нибудь пробовал собаку? – спросил Беттерсон.

– Нет, – откликнулся Макэлмон. – Но я знаю человека, который пробовал.

– Ах да, неужели ты в это веришь?

– Кто пробовал собаку? – спросила Женевьева, не отрываясь от карикатуры.

– Гай Монтерей, – хмыкнул Макэлмон. – По крайней мере, он так говорит.

– Я должна была догадаться.

– Меня удивляет, что он не появился здесь сегодня, – заметил Беттерсон. – Что скажешь, Боб?

– Я давно его не видел. По крайней мере с тех пор, как его подруга поднялась на баржу. – Макэлмон отхлебнул вина. – Я забыл, как ее зовут?

– Уиспер[5]5
  Шепот (англ.).


[Закрыть], – пожал плечами Беттерсон. – Именно так мне ее представили. Хорошенькая девушка. К тому же богата до неприличия.

– Ну, это ненадолго, – откликнулся Макэлмон. – Я слышал, муж перестал присылать ей деньги и приказал возвращаться домой.

– Бедный Гай.

Женевьева насмешливо фыркнула. На самом деле она была рада узнать, что Монтерей увлекся другой женщиной. Татуировка в виде черепа все еще будоражила ее воображение.

Комары роились над кромкой воды, их становилось больше, дневной свет постепенно мерк. Женевьева чувствовала, как кровососы впиваются в ее ноги, когда вносила последние штрихи в портрет.

– И как продвигаются дела с журналом?

– Ну, – отозвался Беттерсон, – мы уже определили состав выпуска. Там будут стихи Гая, об этом я уже говорил. У меня появились новые стихи Гертруды Стайн, действительно превосходные. Есть свежий рассказ Эрнеста Хемингуэя, отрывок из одной вещи Фицджеральда, специфическая история, очень милая. Вы поймете, что я имел в виду, когда прочтете ее. Еще туда войдут несколько стихотворений вашего покорного слуги, и еще – вчера Боб показал мне свой рассказ. – Он заглянул в блокнот. – Скажите, а это действительно забавно! Взгляни-ка, Боб.

Макэлмон повернул голову и посмотрел на рисунок.

– Вы жестокая женщина, Женевьева. У меня что, изо рта торчит птичий коготь?

– Она и вам пририсовала огромные когти. – С этими словами Беттерсон разразился кашлем и достал платок.

Все больше и больше людей собиралось на барже и прогуливалось по берегу. Несколько мужчин в костюмах матросов танцевали на прибрежной гальке в компании трех девушек в коротких платьях. Чуть дальше расположилось сборище в купальных костюмах, это могли быть танцоры из постановки «Голубого поезда», которые еще не успели переодеться.

– Итак, он почти готов, – резюмировала Женевьева. – Наш первый выпуск.

– Точно. Почти готов. Боб предложил лучшее название. Скажи ей, Боб.

– «Фиеста», – хвастливо произнес Макэлмон. – Что скажете?

– Неплохо, но я все-таки настаиваю на «Галерее».

– «Галерея». – Макэлмон пробовал слово на слух. – Но разве вам не кажется, что название «Фиеста» несет в себе больше драматизма? Подумайте об этом, Женевьева. Фиеста.

– А разве это ваша забота, Боб? – Женевьева захлопнула блокнот и вручила его Беттерсону. – Мне кажется, это должны решать мы с Норманом.

– Ах. – Беттерсон похлопал ее по руке. – Произошли кое-какие изменения. Я очень рад сообщить вам, что Макэлмон присоединяется к нашей команде и становится соиздателем. Он вносит часть собственных денег в общую копилку.

Его собственные деньги! Деньги на содержание Роберт Макэлмон получал от своей жены, или бывшей жены, или что-то в этом роде… Все вокруг знали об этом.

– Мне кажется, вы во мне больше не нуждаетесь, – заметила Женевьева.

Беттерсон тут же подскочил со словами:

– Виви, у вас нет причин, чтобы быть такой злюкой. Конечно же вы нам нужны.

– Мы очень ценим ваши пожертвования, – эхом отозвался Макэлмон.

Но Женевьева смотрела только на Беттерсона.

– Вы сказали, что я для вас не просто кошелек с деньгами. Но вы не подпускаете меня к творческой стороне процесса.

– Чепуха, милая моя, – воскликнул Беттерсон. – Мы обожаем, когда вы занимаетесь творчеством. Правда, Боб?

– Абсолютно. – Макэлмон ухмыльнулся, и крошечное создание, угодившее в его пасть, почти вырвалось на свободу.

Темнота, сгустившаяся над местом веселого праздника, разрывалась только случайными вспышками камер фотографов. Разноцветные фонарики на деревьях в парке раскачивались под порывами легкого ветерка. Люди шумными компаниями толпились на ржавой барже и рядом на берегу, распивали спиртное и курили сигареты, смаковали вишню и сыр. Тела сплетались в тесных объятиях, губы касались губ, бедра раскачивались в такт музыке. Костюмы и летние платья, лохмотья и богатые одежды… Это была разношерстная толпа, но каким-то непостижимым образом получилось так, что все хорошо знали друг друга. Женевьева, медленно бредя по кромке воды, сняла одну из своих нефритовых сережек и машинально подбросила в воздух. Та описала широкую дугу и упала в реку.

– Эй, Женевьева. – Беттерсон шел за ней следом по берегу.

– Что? – Она не желала оборачиваться и не хотела разговаривать с ним.

– Мы немного забылись, Боб и я. Понимаете, нас занесло не в ту степь. Он принесет большую пользу журналу, поверьте мне. Он пишет как Бог.

– В отличие от меня. – Женевьева продолжала всматриваться в воду, по-прежнему не желая глядеть Беттерсону в глаза. – Мои стихи ужасны. Мы оба знаем это.

Он немного помолчал, прежде чем заговорить, без сомнения пытаясь быть тактичным.

– Да, моя дорогая. И, боюсь, этого никак нельзя исправить. Дело не в том, что вы милы и многого заслуживаете, даже не в том, сколько вы трудитесь, хотя, видит бог, вы действительно должны трудиться. Но это все не имеет значения, если у вас нет таланта.

Женевьева почувствовала странную тяжесть. Ее губы стали слишком непослушными, чтобы улыбнуться в ответ. Беттерсон подошел ближе. Она чувствовала: он хотел утешить ее простым человеческим движением, обнять или просто взять за руку. Но она отшатнулась.

– И что вам от того, что вы не можете писать хорошие стихи? Вы красавица. Более того, вы – личность. К тому же при деньгах.

– Вы ничего не понимаете.

– Не понимаю? Мне кажется, вы пытаетесь писать, прикрываясь общепринятыми иллюзиями. Творчество не делает нас счастливыми. Обычно оно приносит одни несчастья. Но мы продолжаем, потому что должны.

– Норман, когда я подошла к вам с Бобом Макэлмоном, хотела кое-что сказать. Нечто ценное. Я хотела стать частью чего-то важного, журнала, книги, разговора… Я хотела подкидывать интересные идеи, а не только деньги. И знать, что они приносят пользу. Думала, что это возможно, когда приехала в Париж, в этот Квартал. Я хочу, чтобы моя жизнь имела значение.

Неожиданно раздались звуки джаза. Трио музыкантов в галстуках-бабочках и смокингах – гитара, контрабас и труба – наигрывали негромкую приятную мелодию. К музыке присоединился одинокий голос, воспарил над веселым сборищем, сильный и чистый. Его ни с чем нельзя было спутать.

Лулу прислонилась к обвалившейся стене, на которой сидели Беттерсон и Макэлмон. Она медленно, провокационно подняла босую ногу и выставила пятку. Ее песня о двух бездомных котах, странствующих по улицам Парижа, звучала игриво и шаловливо. Распевая песню, она одну руку закинула за голову, потом вдруг опустилась на четвереньки, выгибая дугой спину, как кошки, о которых пела.

– Послушайте, милая моя. – Лицо Беттерсона скрывала густая тень, Женевьева не смогла разглядеть его выражение. – Вы написали несколько неудачных стихотворений. Бросьте, это не конец света. Вы ведь не можете сказать, что это мечта всей вашей жизни. Попробуйте себя в чем-нибудь другом. А как насчет рисунков? В этом блокноте есть потрясающие карикатуры. Ваш рисунок Боба – это было прямо в точку. Возможно, мы сможем напечатать некоторые из них в журнале.

– О, пожалуйста, – пробормотала Женевьева. – Только не надо меня жалеть.

Но внимание Беттерсона полностью переключилось на Лулу. Она стояла на стене, надувая губы и высоко вскидывая ноги, и пела о том, как в мертвой тишине ночного города коты становятся королями. Толпа резвилась на берегу, пытаясь танцевать у воды. Люди напоминали крабов, разбросанных по берегу.

Беттерсон пробормотал что-то себе под нос и направился к стене, пытаясь подойти к певице поближе.

Женевьева отвернулась и снова направилась к кромке воды. Когда она приблизилась к толпе, заметила знакомую фигуру, спускающуюся по ступенькам Нового моста. Она узнала склоненную темноволосую голову, сигарету в руке, рубашку свободного покроя, расстегнутую на шее.

Сердце бешено заколотилось и тут же ухнуло вниз.

Закари одиноко стоял в стороне, наблюдая за выступлением Лулу. Зажженная сигарета светилась желтым огоньком в ночном сумраке. С тех пор как они с Лулу напоили Ольгу, а затем привезли к нему в магазин, прошло несколько недель. Все это время Женевьева успешно избегала встреч с ним, но прекрасно понимала, что это не может продолжаться вечно. Сейчас он стоял в компании двух женщин в купальных костюмах, попивая шампанское прямо из бутылки.

«Я могу просто уйти», – подумала она. Но что-то остановило, не позволило двинуться с места. Она не могла просто так уйти с праздника, зная, что он здесь. Сняла вторую сережку, изо всех сил размахнулась, забросила ее как можно дальше в реку.

– Что вы делаете, сумасшедшая девчонка?

Голос прозвучал совсем близко. Она обернулась и увидела Гая Монтерея, тот стоял прямо у нее за спиной, засунув руки глубоко в карманы брюк своего светлого костюма. На его красивом лице светилась изумленная улыбка.

– А, это вы.

– Неужели вы совсем не рады мне?

Неожиданно послышались возня и завывания. Люди, стоявшие поблизости, пытались растащить двух обезумевших кошек, которые сцепились в драке, кусаясь и царапая друг друга перепачканными в краске когтями.

– Мне казалось, мы решили остаться друзьями, Женевьева.

Стоя у реки, глядя в загорелое лицо Монтерея, его блестящие, веселые глаза, она с трудом представляла, как оказалась в квартирке над «Шекспиром и компанией», вспоминала ужас, который испытала, обнаружив пистолет в кармане его пиджака. Гай выглядел разумным, абсолютно адекватным человеком. Беттерсон и Макэлмон хорошо отзывались о нем. Теперь у него есть женщина, та, которая бросила своего мужа, отказалась от богатства и пересекла Атлантику, лишь бы быть рядом с ним.

– О чем вы думали, когда подсовывали мне идиотский рисунок с изображением черепа?

– О господи! – Он прижал ладонь к лицу. – Простите меня, Женевьева. Я был пьян. Полагаю, тогда мне казалось, что это смешная шутка, это лишний раз доказывает, насколько сильно я напился!

Казалось, он искренне смущен. Она позволила себе расслабиться и испытать облегчение, решила навсегда забыть о черепе. Закари все еще беседовал с женщинами. Они смеялись.

– А где ваша новая подруга? – Она услышала ребячливые нотки в собственном голосе. – У нее забавное имя. Щепка, или Щекотка, или как-то еще?

– Шепот, – подсказал он. – Ее здесь нет. У нас с ней… соглашение.

– Понимаю. – Она ничего не понимала, но какое это имело значение?

Раздался еще один безумный вопль, вспышка ярости, мелькание когтистых лап и сияние желтых глаз. Кошки бросились им навстречу. Женевьева в испуге шагнула назад и едва не упала. Кошки пронеслись так близко, что она почувствовала прикосновение пушистого меха к ногам.

– Эй, успокойся. – Монтерей схватил ее за руку, пытаясь поддержать. Когда она выпрямилась, его рука все еще поддерживала ее. Женевьева встретилась взглядом с Закари.

Она молниеносно перевела взгляд на ноги. На носке шелковой туфельки от Рамбальди красовалось пятно голубой краски. Вот черт!

Лулу махнула рукой оркестру, музыканты тут же заиграли новый мотив, мелодию с неподражаемым заводным ритмом, который привел танцоров в неописуемый восторг. Певица спрыгнула со стены и ринулась в толпу.

Женевьева глубоко вздохнула и, заставив себя не смотреть на Закари, улыбнулась добродушному Гаю Монтерею.

– Потанцуйте со мной, – предложила она и, взяв его за руку, повела прочь от воды.

В какой-то критический момент ночного представления, в час, когда отупение и усталость от чрезмерного количества выпитого и танцев достигли высшей точки, возможно, в два или в три часа утра, баржа начала наполняться водой. Ее хозяин, мужчина в блузе художника, который крутил над головой кошку, запаниковал и стал орать, чтобы все расходились по домам, в это время его жена, темноглазая женщина с вьющимися волосами, вычерпывала ковшом воду и выливала ее за борт.

На кю де Конти опьяневшая Лулу носилась в толпе и приглашала всех, кого только могла, в том числе и прохожих, которые не были на празднике, в особняк, расположенный на ближайшей рю де Лилль – для продолжения ночного «сабантуя».

– Я поеду домой, – отказалась Женевьева. – Роберт уже давным-давно вернулся.

– О, не будь такой скучной, милая моя. Как бы там ни было, он наверняка лег спать, ведь правда? Поэтому какая разница, ну, задержишься еще на пару часов?

– Думаю, ты права. – Ей все равно придется возвращаться домой. Женевьева хорошо это понимала. Но она опьянела, теперь ей гораздо легче было поддаться на уговоры Лулу, чем принять непростое решение вернуться.

– Это замечательное место, – возбужденно заявила Лулу. – Фантастическое! Вот увидишь.

– Чей это дом? – поинтересовалась Женевьева. Во главе пестрой и шумной процессии они подходили к белому особняку, из которого доносились громкие звуки джазовой мелодии, парадная дверь была гостеприимно распахнута.

– Я не помню, – беспечно ответила Лулу.

– Ну, так откуда ты знаешь, что там так замечательно?

– Это я тоже не помню. Ну а кому какая разница, милая моя? Сейчас время веселиться! – Подруга рванулась вперед.

– Женевьева. – Кто-то положил руку ей на плечо. Оказалось, что это Закари. – Я так давно хотел поговорить с тобой. Но ты все время была с тем мужчиной, американцем в светлом костюме. Кто он такой?

– Ты ревнуешь? – Женевьева услышала сварливые нотки в собственном голосе. Она хотела, чтобы он ревновал.

Он махнул рукой:

– Будь осторожна, не доверяй этому человеку. Снова у нее перед глазами возник рисунок черепа.

– Почему? Что ты знаешь о нем?

Закари пожал плечами:

– Ничего. Это интуиция.

Женевьева отошла от входной двери, вырвалась из толпы людей, стремящихся на вечеринку, прислонилась к стволу платана.

– Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

– Ты не хочешь этого.

– Я должна.

Он приблизился.

– Я знаю, ты боишься, Женевьева. Боишься своих чувств и меня.

– Что за вздор.

– Ты боишься своей страсти. Боишься, что это может причинить вред тебе и твоему браку… Если ты снова поддашься ей…

Она заставила себя взглянуть на его шею. И увидела веснушку. Она знала, что, если станет смотреть на веснушку, все будет в порядке, тогда она сможет держать себя в руках.

– Я так замечательно жила до того, как все это произошло, – ответила она. – Замечательно.

Вечеринка разгоралась. Люди вопили и шумно радовались. Повсюду раздавался звон стаканов.

– Но ты снова хочешь выпустить чувства на свободу. – Он подошел еще ближе. Она пыталась отодвинуться, но ее спина прижалась к дереву. – Мы оба знаем, как нам было хорошо вместе.

– Я не могу. Я…

Она чувствовала его дыхание. Он стоял так близко, что она могла наклониться и поцеловать его веснушку. Или впиться поцелуем в его губы.

– Эй, Женевьева! – До нее донесся голос Монтерея. Он выглядывал из окна на первом этаже.

Закари положил руку ей на плечо.

– Опять он. Я хочу поговорить с тобой наедине, Женевьева.

– Ты идешь? – крикнул Монтерей.

– Да, я сейчас приду. Закари нахмурился:

– Будь с ним осторожна. Встретимся завтра днем в Люксембургском саду.

– Этот человек пристает к тебе, Женевьева? – заорал Монтерей.

– В два часа, – сказал Закари. – Я буду у Циклопа, у фонтана Медичи.

– Не думаю, что смогу. – Женевьева сбросила его руку со своего плеча.

– Хочешь, я выйду и проучу его? – снова послышался голос Монтерея.

– Нет, я уже иду.

– Хорошо, до завтра. – Закари быстро удалился.

– Я не договаривалась с тобой. Ты это знаешь!

– Я буду ждать, – бросил он через плечо.

В гостиной гремела музыка в исполнении джазового ансамбля, к которому присоединились музыканты, игравшие на барже. Комната была завешана африканскими и египетскими масками. Повсюду стояли пальмы в фарфоровых горшках. Ползучие растения обвивались вокруг витиеватых мраморных колонн. Настенные фрески изображали египетских богов, золотая статуя фараона вполне могла быть извлечена прямо из гробницы Тутанхамона. Толпа танцевала чарльстон.

– Хотите потанцевать? – спросил Монтерей.

– Только не сейчас. – Женевьева все еще чувствовала странную слабость. – Вы не видели Лулу?

– Нет. А как насчет того, чтобы побродить по дому?

– Я не знаю. Мне надо возвращаться.

– Да ладно вам. – Он склонился к ней, прошептал на ухо: – Неужели вам ни капельки не любопытно, что это за место?

– Ну…

Он положил руку ей на талию и увлек в холл.

– Знаете, что я всегда говорю в подобных случаях? Единственный способ избавиться от искушения – это поддаться ему.