Текст книги "Королева туфель"

24

Всю дорогу до Люксембургского сада Женевьева прошла в шелковых бальных туфлях бледно-бирюзового цвета, украшенных розами из кремового шелка и точно такими же шелковыми лентами. Эти туфли были мягкими и такими хрупкими, что казались невесомыми. Она словно ступала босиком и от этого чувствовала себя еще более уязвимой.

Она решила пройтись пешком, чтобы подумать. Но сегодня город казался особенно шумным и таил в себе угрозу. Легковые автомобили, грузовики и запряженные лошадьми повозки выскакивали на нее со всех сторон, словно сговорившись стереть ее с лица земли. У шляпы от солнца были слишком широкие поля, они частично закрывали обзор. На бульваре Сен-Жермен, из дверей кафе на нее с вожделением глазел официант, заставив ее так внезапно сменить направление, что она почти столкнулась с продавцом каштанов. Пытаясь скрыться от потока ругательств, бросилась с тротуара прямо под колеса велосипедиста. Тот резко свернул в сторону и прокричал что-то невразумительное, уносясь прочь.

Только добравшись до Люксембургского сада, она смогла с облегчением вздохнуть. Пройдя сквозь ворота, неторопливым шагом направилась по тенистой аллее, обсаженной деревьями, возвышающимися безупречными геометрическими рядами. Все было прекрасно спланировано и поддерживалось в изумительном состоянии, от аккуратно подстриженных лужаек до строгих цветников, расцвеченных красными, белыми и голубыми оттенками французского триколора. Здесь не было места буйству и непокорности.

Только оказавшись у фонтана Медичи, Женевьева спросила себя, зачем она здесь. Пришла, потому что не в силах была оставаться в стенах квартиры, сидеть взаперти в то время, как Селин вытирала пыль и до блеска начищала мебель, размышлять, как закончилась ночь, вспоминать о страхе перед Монтереем, злиться на Лулу и Беттерсона и испытывать отвращение от прикосновений Роберта. Она пришла сюда, потому что хотела оказаться в саду, рядом с прирученной человеком природой. Она пришла, потому что снова хотела увидеть Закари.

Но его нигде не было.

В стороне двое пожилых мужчин играли в шахматы, ничего и никого не замечая вокруг. По усыпанной гравием дорожке две няни везли в колясках младенцев и болтали между собой. Вдалеке, под раскидистыми ветвями конского каштана, шла игра в кегли. Здесь текла парижская парковая жизнь, медленная и взвешенная.

Прошло десять минут, Женевьева вдруг почувствовала, как в ней растет гнев на саму себя. Она не должна была приходить сюда! Их встреча с Закари только больше все осложнит. Разве это может хорошо закончиться? Но она страстно жаждала его увидеть. Она не могла заставить себя повернуться и уйти домой.

Прошло еще десять минут, Женевьева так же стояла в тени грозной статуи Циклопа. «Похоже, он не придет», – подумала она. Это было самой худшей мыслью за сегодняшний день. Но как раз тогда, когда она потеряла надежду и уже собиралась двигаться в обратный путь по обсаженной деревьями аллее, раздались шум приближающихся шагов, тяжелое дыхание, и вот он появился перед ней, раскрасневшийся, согнулся пополам, чтобы перевести дух.

– Ты еще здесь, – сказал, выпрямляясь. – Я думал, ты ушла. Я высматривал тебя по пути сюда, но не смог разглядеть твое лицо под шляпой.

– Я как раз собиралась уходить.

– Мне очень жаль, – вздохнул он. – Примерка. Она длилась целую вечность, это было ужасно, я отчаянно хотел вскочить и бежать сюда сломя голову.

– Все в порядке.

– Нет, – воскликнул он. – Я опоздал на встречу с тобой, и туфли получились ужасными! Я терпеть не могу, когда у меня не получается идеальная пара.

– И что же с ними не так?

– Ничего. – Он провел рукой по спутанным волосам. – Они были не для нее. Вот в чем дело. Туфли должны идеально соответствовать женщине. Именно в этом и заключается суть моей работы.

– Но она все-таки взяла их?

Он нахмурился:

– Конечно нет. Я никогда не позволил бы.

– Она рассердилась?

– Она слишком хорошо меня знает.

– И как ты поступишь с туфлями? Изменишь их каким-то образом?

– Как я уже сказал, они безнадежно испорчены.

Женевьева покачала головой:

– Мой муж подумал бы, что ты сошел с ума, потратив столько времени и усилий на пару туфель, а затем просто выбросив их.

– Мы с твоим мужем слишком разные люди. Давай немного прогуляемся, ты согласна?

Он предложил ей руку, после минутного колебания Женевьева согласилась.

Какое-то время они шли в полном молчании. Когда проходили мимо играющих в кегли, один пожилой мужчина коснулся шляпы, приветствуя их. Другой бестолково улыбнулся.

«Они думают, что мы супруги, – решила Женевьева. – Или же влюбленная парочка». Она искоса взглянула на Закари:

– Все, что ты сказал вчера вечером, – правда. И я хочу… ты знаешь, чего я хочу. Но…

– Но? – Он улыбался.

– Все это подходит тебе. – Она отдернула руку. – Ты можешь делать все, что тебе вздумается, следовать любой своей фантазии. Для тебя не существует опасных последствий. Никто ничего не узнает. Нет никого, кому тебе пришлось бы лгать.

Закари глубоко вздохнул. Они снова двинулись вперед.

– Я не женат, это так, – произнес он. – Но моя жизнь невероятно сложна, поверь мне. И переполнена ложью.

– Да. – Неожиданно она вспомнила о Вайолет де Фремон. Интересно, сколько женщин у него было. – Да, я не сомневаюсь.

Они остановились перед одной из клумб и залюбовались дворцом: классическая итальянская архитектура, резиденция флорентийского правителя семнадцатого века.

– Ты знаешь, кто это? – Закари указал на статую грозной женщины.

– Кто?

– Святая Женевьева. – Он прикрыл глаза рукой. – Святая покровительница Парижа.

Она улыбнулась:

– Неужели? Это – святая Женевьева? Я всегда чувствовала, что должна оказаться здесь. Я могу задать тебе вопрос?

– Конечно.

Она хотела спросить его о женщинах, возможно, даже выяснить кое-что о его отношениях с Вайолет де Фремон. Но она не осмелилась. Вместо этого спросила о другом, что сильно удивляло ее:

– Расскажи мне об Ольге.

Закари выглядел изумленным.

– А что ты хочешь узнать о ней? О, я понимаю… все это выглядит немного странно.

Женевьева кивнула в ответ.

– Она сдавала мне комнату, когда я впервые приехал в Париж. Я искал дешевую комнату, а ей требовался квартирант. Она – русская эмигрантка. Вдова с двумя детьми, едва сводила концы с концами. Я переехал к ней, она готовила и убирала, спустя время мы подружились. Я прожил здесь несколько месяцев, как вдруг получил известие о смерти матери. Это было настолько неожиданно, что я с трудом оправился о удара. Отец к тому времени давно умер, мать была для меня всем. Я думал о том, чтобы вернуться, но понимал: она хотела, чтобы я остался здесь, получил шанс на лучшую жизнь. Ольга пожалела меня и приняла под свое крыло. Ей нравились мои туфли, она всячески одобряла мою работу. Когда я пытался заработать на собственный бизнес, сказала, что не станет брать с меня денег за комнату. Хотела, чтобы я преуспел в своем деле.

– Как это мило с ее стороны. – Женевьева не могла скрыть ледяного тона.

– Я был полностью поглощен своими проблемами, вероятно, это казалось невыносимым. Но она видела истинную суть вещей сквозь пелену бесконечного хвастовства. Она беспокоилась обо мне, поддерживала меня. Когда я добился успеха, сказала, что хочет работать со мной, быть моей помощницей.

– Удобно иметь помощницу вроде нее?

– А как я мог отказать? Обычно она зарабатывала на хлеб тем, что стирала и убирала квартиры других людей. У нее почти не было денег, она разделила со мной то малое, что имела. Я так ей обязан. Я навсегда останусь в неоплатном долгу перед ней.

– Понимаю.

– Я знаю, у нее есть свои недостатки, люди недолюбливают ее. Ты не первая, кто спрашивает меня об Ольге, признаюсь тебе. Но она играет важную роль в моей жизни, я не могу вычеркнуть ее просто так.

– Она всегда будет смешивать с грязью твоих заказчиц. Она ревнует тебя к ним. Она ясно дала понять, что не хочет, чтобы я встречалась с тобой.

Закари пожал плечами:

– Она… собственница. Она понимает, что происходит между нами. Она всегда все правильно понимает.

Женевьева обернулась и взглянула ему в лицо.

– Что же нам делать, Паоло?

– Я собираюсь сделать для тебя еще одну пару туфель. – Теперь улыбкой лучились и его глаза, и его губы. – Я уже представляю, как они будут выглядеть.

– Возможно, они не подойдут мне.

– Нет, этого не случится. – Он осторожно снял ее шляпу и положил на траву. – Вот так. Теперь я вижу тебя. – Он коснулся ее лица, нежно погладил щеку. Когда он наклонился к ней, Женевьева точно знала, что он собирается делать, ожидание оказалось приятным и мучительным в равной степени. Когда их губы соприкоснулись, их опалило невероятным пламенем. Невозможно было понять, исходило ли оно от него или от нее. Пламя таилось в их поцелуе и искрилось над ними, в ярком сиянии голубого неба. Теперь его руки обвивали ее талию. Она закрыла глаза, голос в ее душе отчетливо произнес: «Вот оно. Я всегда хотела испытать нечто подобное. Я не вынесу, если это закончится».

В этот момент Женевьева открыла глаза. Из-за его плеча она увидела женщину в цветастом платье, та шла в их сторону, но затем вдруг резко свернула на другую дорожку. Щеки женщины сильно покраснели. На мгновение она встретилась взглядом с Женевьевой, но тут же опустила глаза. Это была одна из тех женщин, про которых говорят «серая мышка». Невысокая и непримечательная, с толстыми белыми икрами и лодыжками, лишенными четких форм. Женевьева заметила: женщина наблюдает за ними. И тут же поняла, что встречала ее раньше.

– Что-то не так? – поинтересовался Закари.

Женщина быстро удалялась.

– Женевьева?

– Ничего. – Она закрыла глаза, а затем снова открыла их, пытаясь собраться с мыслями. – Та женщина.

– Какая женщина?

– Она так смотрела на меня, словно мы знакомы. Ее лицо действительно показалось мне… знакомым, но я не могу вспомнить, где ее видела. – Несмотря на жару, ее била крупная дрожь. – А что, если она узнала? И что, если она знает Роберта?

– Сомневаюсь. Скорее всего, женщина просто смутилась, потому что ты заметила ее взгляд. – Он попытался взять ее за руку, но она отшатнулась.

– Я должна идти. Я не могу… Я не должна делать этого…

– Ты просто разволновалась, вот и все.

Она покачала головой:

– Эта женщина видела меня. Она узнала меня. Я должна идти. – Она подхватила шляпу и быстро устремилась прочь по тенистой аллее.

– Женевьева!

«Я не должна оборачиваться, – сказала она себе. – Сейчас он смотрит, как я ухожу, и я не могу позволить себе еще раз взглянуть ему в глаза».

Она жалела, что не могла затеряться в тени, отбрасываемой деревьями, высаженными в геометрически правильном порядке. Она жалела, что не могла закрыть глаза и исчезнуть.

Глава 5
ЯЗЫЧОК

25

Мистер Фелперстоун сидел в самом дальнем и темном углу маленького ресторанчика, под скрипящим вентилятором. Роберт прежде бывал здесь только один раз, когда пробовал нечто, что выдавалось за телятину, но он подозревал, что это была конина. Рядом с его офисом располагался гораздо более приятный ресторанчик, как раз на другой стороне бульвара Батиньоль (там подавали прекрасного жареного цыпленка). Но когда Роберт предложил пойти туда, Фелперстоун пробормотал что-то насчет необходимости соблюдать конспирацию и настоял, чтобы они отправились в более спокойное место. Все же его необычайно разозлило, когда он обнаружил детектива, поглядывающего на него из-под широкополой шляпы с нескрываемой хитростью.

Когда Роберт наконец сумел привлечь внимание официанта и заказал эспрессо, просто спросил:

– Ну, так что? И к чему весь этот маскарад?

Подозрительно оглядевшись, Фелперстоун снял шляпу и положил ее на стул рядом с собою. Затем извлек из чемоданчика большой конверт и бросил его на стол.

Роберт нахмурился:

– Что это?

Фелперстоун кивнул, постучал по конверту длинным ногтем, приподнял брови.

– Послушайте…

– Прежде чем вы что-то скажете, – откликнулся Фелперстоун, – я советую вам вскрыть конверт.

Роберт внезапно почувствовал отвращение ко всему, что было связано с этим человеком. Конверт, Фелперстоун, даже ресторанчик казались отвратительными. Он почти ощущал запах разложения. Если он дотронется до этого конверта, подхватит липкую заразу. А затем она пристанет к его жене, опутает их тесный мирок, уничтожит все, что ему дорого.

– Откройте. – Фелперстоун придвинул конверт ближе.

Он не обязан его открывать, это его право. Он мог бы заплатить этому негодяю, встать и уйти отсюда. Да, именно так он и поступит.

– Эспрессо, сэр? – Когда официант поставил чашку на столик, Роберт схватил конверт и вскрыл его.

Внутри оказалось несколько фотографий.

Женевьева у реки в компании высокого мужчины в светлом костюме пьет вино из бокала. У нее радостное, оживленное выражение лица, обычное на всех вечеринках.

Женевьева, танцующая с тем же мужчиной, ее глаза закрыты, на губах играет смутная улыбка. Их окружает множество танцующих пар. На заднем плане виднеется старая баржа, переполненная людьми.

Вентилятор под потолком противно скрипел. Роберт нервно расстегнул воротничок рубашки.

– И зачем вы все это мне показали?

– Ну что ж, сэр. – Фелперстоун извлек записную книжку. – Этого человека зовут Гай Монтерей, он американец. Очевидно, поэт. – Он произнес слово «поэт», словно это было нечто грязное. В его глазах человек, которого считали поэтом, определенно являлся подозрительной личностью. – И денди. Он давно не был в Париже, но его репутация опережает его. У него были романы с восемью богатыми замужними дамами в США. Он неплохо подзаработал на этом. Украденные деньги, деньги за молчание, деньги за подстроенный развод. Мистер Шелби Кинг, этот мерзавец волочится за вашей женой.

У Роберта перехватило дыхание.

– Волочится? На этих фотографиях нет свидетельства того, что он волочится за моей женой.

– Сэр, если вы позволите… – Детектив открыл блокнот и просмотрел пару страниц. – Эти фотографии были сделаны на вечеринке, устроенной печально известной парой художников-атеистов. Голландцами, если вам угодно знать. Ваша жена провела в компании Монтерея большую часть вечера. Она оставалась с ним и тогда, когда вечеринка переместилась в особняк на рю де Лилль. На следующей «вечеринке» гостей видели абсолютно обнаженными, они вместе прыгали в ванну и участвовали в оргиях… Это записано, сэр, если вы желаете получить подтверждение моим словам.

– Нет, благодарю вас. Вы сейчас пытаетесь убедить меня, что моя жена тоже расхаживала обнаженной и участвовала в?..

Фелперстоун достал табакерку.

– Нет, сэр. Но разве вас не беспокоит, что миссис Шелби Кинг болтается в компании богемных типов? Слоняется по пользующимся самой дурной славой барам и кафе Монпарнаса? Посещает вечеринки, на которых люди раздеваются догола, прыгают в ванну и участвуют в?..

Роберт положил фотографии обратно в конверт и бросил на стол.

– Все, что я здесь увидел, – это то, что моя жена танцевала с мужчиной на вечеринке. Да, моя жена встречается с художниками и прочими представителями богемы. Но вы не представили исчерпывающих доказательств того, что она поступила низко, а не просто разговаривала и танцевала с этими людьми. Она делала нечто подобное и у меня на глазах.

– А как же мистер Монтерей?

– Если честно, я даже не понимаю, почему обсуждаю это с вами. – Роберт говорил громче, чем ему хотелось, официант с недоумением поглядывал на него. Заметив это, он понизил голос. – Мне кажется, мистер Фелперстоун, вы уклоняетесь от основного пути.

Фелперстоун, собиравшийся издать отвратительное фырканье, замер, зажав в пальцах понюшку табаку.

– Возможно, так, но…

– Я нанял вас, чтобы узнать, что произошло с моей женой в детстве. У вас есть успехи в этой области? Какие-нибудь новости о ее подруге, «малышке как ее там зовут». Или о ком-нибудь из ее школы? Я плачу не за то, чтобы вы следили за миссис Шелби Кинг и фотографировали ее в компании знакомых.

– Понимаю. – Фелперстоун разжал пальцы, и табак, словно пыль, рассеялся в воздухе. – Простите, сэр. Я не хотел вас обидеть. – Он взялся за шляпу. – Но, знаете, в нашей работе привыкаешь совать нос во все мелочи. Я еще никогда не ошибался в таких делах. Конечно, мне не следовало выходить за рамки, но… Мне не нравится, когда приличного человека вроде вас держат за дурака.

«Дурак», какое отвратительное слово.

– И все-таки я понимаю, что действительно переступил черту дозволенного…

Роберт почувствовал, что выражение его лица становится жестким. Что-то разрушилось у него на глазах. Англичанин дернулся и задрожал. Он заметил это крушение. И медленно положил шляпу обратно на стул.

– Исходя из моего опыта, – заметил детектив, – прекрасный пол… Ну, давайте просто скажем, леди, какими бы добродетельными они ни были, могут стать жертвой непорядочного мужчины, и в этом нет их вины. Развязный человек знает, как отыскать брешь в их броне.

– Я доверяю Женевьеве.

– И это достойно одобрения, сэр. Но вы так же доверяете мужчинам? – Он снова достал понюшку табаку. Отвратительная привычка, отвратительный человек.

Роберт коснулся лба платком.

– Леди… очень уязвимы, сэр. С вашего позволения, я все-таки хотел бы разобраться в создавшейся ситуации. – Фелперстоун три раза оглушительно чихнул и высморкался. – На всякий случай.

26

Прошло три дня с того происшествия в Люксембургском саду. Каждое утро чета Шелби Кинг в натянутом молчании завтракала, между супругами повисло странное отчуждение. Женевьева изо всех сил старалась изображать счастливую жену, надеялась, что, если сумеет притвориться как следует, чувства станут настоящими. Роберт смотрел на нее с отсутствующим видом, словно сквозь грязное оконное стекло. Его настроение стало переменчивым, словно ветер. Когда они садились за стол, он отпускал раздражающие язвительные замечания о знаменитой статуи лошади. В какой больнице оказался чистильщик бронзы и насколько тяжела была авария, в которую он попал? Роберт не понимал, почему Женевьева не может узнать, где находится статуя, и забрать ее. Но уже через несколько минут он сжимал ладонь жены, пристально глядел ей в глаза и заявлял, что сегодня она выглядит прекраснее, чем когда-либо, и он должен в срочном порядке заказать ее портрет в полный рост «лучшему художнику в городе, даже если придется достать его из-под земли».

Женевьева могла вздохнуть с облегчением, только когда он уезжал на работу. Сидя в кабинете за своим письменным столом, она доставала лист бумаги и ручку. Но разве могла она, как прежде, взяться за серьезное сочинение стихов после последнего разговора с Беттерсоном? Он словно украл у нее нечто ценное – возможность выплескивать чувства и находить в этом покой. Она в отчаянии принималась рисовать фигуры на полях. Длинноногий бегущий человек.

Нет!

Как только она поняла, кого нарисовала, Женевьева разорвала лист и выбросила его в корзину. Она все еще сидела неподвижно, но вдруг различила странные звуки, доносящиеся из гостиной.

Кто-то плакал.

Скорее всего, Селин. И все же было что-то в этих сдавленных девичьих рыданиях, от чего у нее по спине побежали мурашки. В детстве она тоже так плакала. Легкие всхлипы, легкое покашливание, тоненькое жалобное всхлипывание. Женевьева не в первый раз узнавала свою детскую сущность в горничной, и это ее тревожило. Она впервые почувствовала это в тот вечер, когда обнаружила, как Селин примеряет туфли от Феррагамо со спиралевидными каблучками. И хотя она пыталась внушить себе, что это всего лишь игра воображения, не могла отделаться от навязчивой идеи, ее словно преследовала собственная потерянная невинность. Это еще были цветочки.

– Селин?

Горничная сгорбилась на кушетке в форме пироги. Когда Женевьева вошла в комнату, она тут же вскочила, протерла глаза передником.

– Мадам! Мне так жаль, мадам.

Женевьева прошлась по комнате.

– Что случилось?

Селин безмолвно взмахнула рукой. Куски разбитого стекла лежали на каминной полке в луже воды, рядом были разбросаны шесть лилий.

– Я вижу.

– Я не понимаю, как это произошло, – воскликнула Селин. – Я сегодня такая неуклюжая. Как я смогу с вами расплатиться?

– Не плачь. – Женевьева неловко погладила ее по плечу. – Есть вещи поважнее, о них стоит беспокоиться больше, чем о разбитых вазах. Давай договоримся больше не вспоминать об этом.

Рыдания тут же прекратились.

– Правда? Вы так добры, мадам. Вы не сомневаетесь, что я обязательно заплачу, как только смогу? Моя мать больна, и…

– Все в порядке. – Смутившись, она махнула рукой, чтобы остановить порыв девушки, осторожно подошла к камину и принялась собирать осколки стекла.

– Нет, мадам! Вы можете порезаться! Я принесу совок и щетку.

Женевьева подняла одну из лилий. Ваза была от Лалика Рене[6]6
  Лалик Рене – французский дизайнер, корифей художественного стеклоделия. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Одна из ее любимых. У них в доме было множество ваз и хрусталя. Но тот факт, что она сумела успокоить девушку и в одно мгновение решить чью-то проблему, придавал происшествию некую исключительность. И потом, в этой девушке что-то было.

– Мадам. – Селин топталась в дверях. – Вы так добры. Вы и мистер Шелби Кинг. Вы замечательные люди.

– Мне хотелось, чтобы это оказалось правдой. – Женевьева оторвала один лепесток.

Пока Селин убирала в гостиной, она отправилась в кабинет и достала из пачки денег в сейфе двести долларов. Затем положила их в конверт и подсунула под дверь маленькой комнатки горничной.

В этот момент зазвонил телефон.

– Мадам, это человек по фамилии месье Ренар.

– Месье Ренар? Я не знаю никакого месье… – Она вдруг замолчала. Le renard – лис… Очевидно, псевдоним, это и Селин ясно. Вероятно, проделки Гая Монтерея? Кому еще придет в голову нечто подобное?

– Мадам?

Судорожно сжимая горло, она взяла трубку.

– Привет, Женевьева. Я должен был убедиться, что с тобой все в порядке.

Вздох.

– Сейчас – да.

В мастерской витал запах дорогой кожи, дерева и пыли. Женевьева заметила низенький столик, поверхность которого была завалена листами бумаги, на них красовались карандашные эскизы туфель – расшитые кружевом туфли-лодочки, украшенные драгоценными камнями бальные туфли, туфли с вырезанными на их поверхности причудливыми узорами, туфли с кружевными завязками, обхватывающими невидимую ногу до колена, туфли с постепенно сужающимися носками и другие – с квадратными мысами, поражающие своей грубоватостью. Туфли с острыми высокими каблучками, с маленькими шариками вместо каблуков, туфли восточного типа, туфли, напоминающие башмаки рабочих на толстой деревянной подошве. На некоторых набросках было всего несколько линий, другие поражали замысловатостью, пестрели мазками краски – смелые желтые и оранжевые оттенки, нежные кремовые, насыщенные голубые. На некоторых эскизах были нацарапаны надписи, сделанные неразборчивым почерком.

Толстые карандаши с обкусанными концами и опилки были разбросаны среди беспорядка, а рядом стоял старый рассохшийся поддон с акварелью, несколькими валиками и заляпанными краской тряпками. Повсюду валялись небольшие лоскутки ткани – золотого атласа, зеленого шелка, темно-красного бархата, в котором она узнала материал, который он использовал для ее туфель. Обрывки старинных кружев, кусочки чего-то, что могло бы оказаться кожей черной антилопы, что-то еще, напоминающее оперение страуса. Ножницы с золотыми ручками и длинными остроконечными лезвиями.

– Ну и что скажешь? – спросил Закари. – Ты это ожидала увидеть?

– У меня такое чувство, словно я оказалась у тебя в голове.

Закари расхохотался.

– Ну и как тебе в ней нравится?

– Полный беспорядок, хотя, надо сказать, довольно приятный.

– Ты ведь знаешь, я никого сюда не пускаю.

– Спасибо, – ответила Женевьева. – За то, что впустил меня.

На стенах висело множество полок, заполненных разнообразными мелочами. Банка с пушистыми белыми гусиными перьями, несколько длинных серых перьев, по-видимому принадлежавших чайке, картонная коробочка, набитая крошечными желтыми утиными перышками, склеенными по бокам, безжизненное перо павлина. Крошечная бутылочка, заполненная камнями, интересно, бриллианты это или простые стекляшки? Другая бутылочка забита розовыми кристаллами, рядом – коробочка с изящными золотыми листьями. Баночка с маленькими белыми камешками, такие можно найти на морском берегу. Яркие краски всех оттенков радуги. Стеклянная колба с веществом, напоминающим ртуть.

– Я сожалею о том, что произошло на днях, – произнес Закари. – Я позволил себе вольность, а не должен был. Во всяком случае, не в общественном месте.

– Ты прощен, – откликнулась Женевьева. – По крайней мере, до тех пор, пока не сделаешь для меня новые туфли.

Его инструменты свисали с крюков: шила разных размеров, пинцеты, нечто, напоминающее кочергу, тесьма для измерения, несколько зловещих ножей для резки кожи. Листы кожи лежали в аккуратных стопках – коричневых, черных, красных. Под окном располагался верстак с тисками, его грубое дерево было испещрено рубцами и пятнами. На низкой скамеечке блестело несколько крюков рядом с катушками ниток и большими иголками.

– Тебе нужны от меня только туфли? – В его голосе прозвучали знакомые дразнящие нотки.

– А где ты их хранишь? – Женевьева огляделась. – Я имею в виду, туфли. Пары, которые ждут очереди. Пары, над которыми ты работаешь.

Закари указал на буфет, запертый на замок.

– Я не разбрасываю их где попало.

– А можно посмотреть?

Он метнул на нее испепеляющий взгляд.

Она посмотрела на ряд деревянных колодок, выставленных вдоль полки. Приблизилась и наобум выбрала один ряд. Сбоку виднелась крошечная надпись карандашом, она смогла разобрать имя Коко Шанель.

– Они все уникальны, – улыбнулся Закари. – Пара колодок для каждой клиентки. Сделаны из бука.

– И мои тоже здесь?

Он указал на пару, которая находилась почти в конце ряда. Женевьева наклонилась, чтобы взглянуть на свое собственное имя, одновременно заметив еще одно имя на паре, стоящей по соседству: Вайолет де Фремон.

– Взгляни на это. – Он указал на висящую на стене старинную гравюру из дерева. На ней были изображены двое мужчин в римских одеяниях, босые, они шли обнявшись, и в руках молотки.

– Это святой Криспин и его брат-близнец, святой Криспиниан. Они покровители сапожников.

– И что у них за история?

– Ну, есть некоторые расхождения. По английской версии, братья из знатного римского рода во время правления императора Диоклетиана вынуждены были переодетыми спасаться от его армии. Криспин стал учеником сапожника и отправился по приказу хозяина в Кентербери – отвезти туфли дочери императора, Урсуле. Молодые люди полюбили друг друга и тайно обвенчались. Тем временем Криспиниан стал римским солдатом, получил множество наград и сумел убедить императора, что в этом браке нет ничего ужасного, потому что братья по крови принадлежали к аристократии. 25 октября брак был утвержден, с тех пор этот день стал традиционным праздником сапожников.

– Какая милая история.

– Но есть еще французская версия. В этой истории братья попали в какие-то неприятности и были вынуждены бежать из Рима. Военачальник императора, Максимиан, поймал их в Суасоне, попытался утопить, окунал в кипящее масло и покрывал тела расплавленным свинцом, но все же не смог убить. В конце концов он обезглавил их. Кости братьев были разделены и помещены в двух храмах в Северной Франции. Больные люди приходили, чтобы приложиться к мощам, веря в то, что они обладают чудодейственной целебной силой.

– Мне больше нравится английская версия.

– Мне тоже. А какие туфли ты хочешь?

– Я не думала, что ты станешь спрашивать. Я считала, что их образ уже сложился в твоей голове. – Не думая о том, что делает, она приблизилась и коснулась его лица. У него была гладкая кожа. Ей безумно захотелось ощутить запах его кожи.

– Что ты со мной делаешь? – Его голос стал низким и неуверенным.

– Ничего. – Она отдернула руку, понимая, что дразнит его, это ей нравилось.

– Не говори так.

– Хорошо, я не буду. – Сегодняшний день был похож на сон. И здесь, в тишине его мастерской, они могли делать все, что им вздумается. Это касалось только их двоих. – Я хочу, чтобы ты дотронулся до меня.

– Где?

– Везде.

Он обнял ее за талию и, проведя сквозь хаос комнаты, слегка приподнял, чтобы усадить на край рабочего стола. Она медленно откинулась назад среди его эскизов, бумага резко заскрипела за спиной.

Закари смотрел на нее сверху, улыбался, и она сгорала от нетерпения, желая большего, как вдруг неожиданно потолок громко заскрипел. Кто-то ходил по магазину прямо у них над головами.

– Черт возьми! – Он резко отодвинулся от нее, нервно обернувшись через плечо. – Она сказала, что не придет.

Женевьева неохотно выпрямилась.

– Разве это имеет значение? Она не видит нас. Она ведь не догадывается, что я здесь.

Теперь потолок ритмично поскрипывал, Ольга, должно быть, ходила вдоль по комнате.

– Мне очень жаль. – На его лице застыло беспокойство.

– Почему ты боишься ее?

Он отрицательно покачал головой:

– Просто она заслуживает того, чтобы к ней относились с уважением.

– Она влюблена в тебя. – Женевьева соскользнула со стола. – Это каждому ясно.

Он снова покачал головой:

– Я могу позвонить тебе завтра?

– Полагаю, что да, месье Ренар. – Она чувствовала горечь.

– Женевьева. – Закари крепко обнял ее за плечи. – Мы встретимся завтра, где-нибудь в другом месте. Там, где сможем побыть вдвоем.

– Я не знаю, Паоло.

Она чувствовала его запах. Этот потрясающий лимонный аромат.

– Скажи да, – молил он.

– Да, Паоло, мы встретимся завтра.

Наверху, в магазине, Ольга сидела за конторкой, ее спина была прямой, как кочерга.

Женевьева пробормотала небрежное приветствие, пробежала мимо, но Ольга ничего не ответила и не поднялась, чтобы открыть дверь. Выходя на улицу, Женевьева обернулась. Русская все так же бесстрастно сидела за столом. В ней чувствовалась опустошенность, ее лицо казалось лицом мертвеца, лишенным чувств.