Текст книги "Королева туфель"

Оставшись одна, Женевьева снова присела на скамью и посидела какое-то время, думая о Беттерсоне и его работе, о бесполезности всего. Время, жизнь, поэзия. Неожиданно ее словно озарило, ведь она прекрасно знала, что ее собственная жизнь по капле утекает прочь, она больше не хотела сидеть в бездействии.

36

Посылку доставили днем, вскоре после возвращения Женевьевы, ее принес мальчик с бледным лицом и грязными коленками. Высунувшись наполовину из-за двери спальни, она увидела его, когда Селин отправилась искать мелочь для чаевых. Этот странный мальчик, который с разинутым ртом разглядывал коридор в серых с золотом тонах, сияющее черное дерево и блеск полированной мебели, каким-то непонятным образом привлек ее внимание.

Коробка была завернута в белую бумагу и перевязана розовой шелковой ленточкой. Женевьева отнесла ее в гостиную. Скорее всего, это подарок от помешанного на ребенке Роберта, но почему-то вдруг её сердце застучало быстрее, когда она закрыла дверь, присела на стул «Бибендум» и положила ее на колени. Она закрыла глаза и потянула за ленточку, розовая полоска плавно соскользнула прочь.

Коробка была выстлана жатым темно-красным бархатом. Внутри находились самые ошеломляюще прекрасные вечерние туфли, какие ей когда-либо доводилось видеть.

Верх из золотого шелка был испещрен замысловатой барельефной вышивкой золотыми нитями. Пара волшебных существ смотрела друг на друга на изящном носке каждой туфельки. Крылатые, когтистые, свирепые, они не были ни орлами, ни львами, ни единорогами, но каким-то образом объединяли в себе черты этих трех созданий. Они были практически одинаковыми, почти что отражения в зеркале, но, если присмотреться повнимательнее, можно было разглядеть едва уловимые различия между ними. Их ярость казалась такой неистовой, что невозможно было сразу понять, что это – пролог к битве или любовная прелюдия.

Монстров окружали спирали и завитки, сердечки, цветы, змеи, которые распространялись, распускались, словно молодые побеги по изящным изгибам ремешков и задников туфелек. Женевьева никогда раньше не видела такой вышивки. Узор казался настолько переполненным деталями, что издалека выглядел как сплошное сияющее полотно. И только приблизившись, вы могли разглядеть орнамент в полном его величии и безупречности совершенства.

Четырехдюймовые узкие каблучки были сделаны из материала, напоминавшего цельное золото, украшены простым тиснением – несколько перекрещивающихся колец внутри круга. Крошечные, в форме шариков, пуговицы тоже были сделаны из золота и украшены тем же золотым тиснением, что и каблуки.

Некоторое время Женевьева сидела и молча разглядывала туфли, хрупкие, словно крылья бабочки, и ужасалась при мысли, что хотела пробудиться от этого прекрасного сна. Когда она почувствовала в себе достаточно сил, чтобы подняться, на цыпочках пробежала по коридору, прижимая к груди коробку.

В комнате туфель Женевьева тут же примерила новое сокровище. Конечно, они идеально ей подходили. Восхищенно разглядывая туфли в высоком зеркале, она, наконец, разгадала смысл узора на каблучках и пуговицах. Перед ее взором возникли переплетенные и перевернутые буквы «Ж» и «П», и все встало на свои места.

И тут, наконец, Женевьева поняла, что это не просто самые прекрасные в мире туфли. Он желал ее и был готов принять все ее условия. Паоло оставит других женщин, теперь она точно знала это. Туфли стали объяснением в любви, его любовным посланием. Олицетворением ее глубочайших надежд и стремлений. Перед зеркалом в одиночестве Женевьева принялась танцевать.

Паоло Закари проснулся от тревожного чувства: кто-то наблюдал за ним. Он часто просыпался подобным образом, его давно преследовали навязчивые мысли о грабителях, врывающихся в его квартиру и набрасывающихся на него в темноте. Паоло подозревал, что этот страх напрямую связан с случаем из детства, с событием, которое он помнил довольно смутно, но подспудная память о нем не давала покоя долгие годы.

Ему тогда было шесть или семь лет. Отец куда-то уехал, что казалось очень странным, поскольку его работа не требовала отлучек из дома. Вспоминая ту ночь, Закари не представлял, куда и зачем отправился глава семейства, но в ту ночь отца определенно не было дома, потому что, когда все произошло, он спал вместе с матерью в большой родительской кровати.

Ночь была душная. Паоло лежал на самом краю кровати в пижаме, свернувшись калачиком. Мать спала рядом, обняв его одной рукой, ее тихое дыхание, теплое и ровное, шевелило волосы у него на затылке. Он лежал с открытыми глазами, смотрел сквозь открытое окно на большой месяц, повисший в центре ясного, усыпанного звездами неба: Странно, что не опустили жалюзи, вероятно из-за жары. Мать, должно быть, хотела, чтобы в окно дул прохладный ветерок.

За домом росло какое-то ползучее растение. Сейчас он уже не помнил точно, был это виноград или плющ, зеленые завитки висели за окном, и ночной ветерок слегка колыхал листья. Сколько было времени? Похоже, самая глухая ночь, возможно, часа три, когда вокруг так тихо и спокойно, что кажется, будто время остановилось. Ему представилось, что можно увидеть, как растет плющ, как вытягиваются его гибкие стебли. Широко раскрыв глаза, он вглядывался в темноту, забыв про сон.

Кто-то наблюдал за ним и его матерью. Его охватило странное ощущение, словно чья-то тень падает на него. Самая темная и страшная тень. Его прошиб пот, удары сердца с силой отдавались в висках. Он не мог пошевелиться от ужаса, просто продолжал неотрывно смотреть на окно. Возможно, этот наблюдатель притаился где-то там, прячась в лунном свете или свисая с подоконника, пытаясь пробраться в комнату.

Позади раздался приглушенный шум. Это проснулась мать. Неожиданно ее рука резко отдернулась назад, она внезапно отодвинулась от него. Кровать сильно задрожала. Он лежал неподвижно, не в силах пошевелиться от ужаса, не в силах оглянуться и посмотреть на нее. А затем кто-то с силой отпихнул его, и он скатился на холодный деревянный пол, а кровать над ним продолжала трястись. Он не осмелился посмотреть, но слышал странные звуки. Скрипела кровать, затем раздался звук пощечины. Он слышал хриплое ворчанье мужского голоса и странные звуки, издаваемые матерью, они не были ни криком, ни стоном. Сколько все это продолжалось? Он лежал на полу, разглядывая вечерние туфли матери, стоящие на коврике под окном. Туфли были сделаны из красного шелка, круглые носки украшала вышивка из маленьких белых цветов, у них были длинные красные ленты вместо завязок. Мать гордилась этими туфлями, любила их, но он никогда не видел, чтобы она их надевала. Паоло представлял ноги матери, танцующие в этих туфлях, подпрыгивающие, кружащиеся. Счастливые ножки. Он представлял белые цветы, подобные вышитым на носках туфель, которые дождем сыплются с неба и устилают землю толстым мягким ковром.

В конце концов кровать перестала скрипеть, послышался незнакомый, неприятный, скрежещущий звук, возможно, мать пыталась подавить рыдания.

Он пролежал на полу до утра. Должно быть, даже заснул. Когда настал день, мать встала и ушла из комнаты. Простыни оказались смяты, но не более, чем обычно.

Мать сказала, что ему все это приснилось.

Спустя много лет, как раз перед отъездом в Париж, он снова спросил ее, что произошло той ночью, пытаясь получить объяснения. Но она настаивала на том, что не понимает, о чем он говорит.

Теперь время от времени глухой ночью это чувство порой снова настигало его, отвратительное, медленно наползающее ощущение того, что черная тень кидается на него, он просыпался, задыхаясь, сминал простыни, весь мокрый от пота. Иногда, когда он снова засыпал, ему снились красные бальные туфельки или ливень из белых цветов.

Никто никогда не наблюдал за ним, никто никогда не лежал рядом с ним в постели. До сегодняшнего дня.

Женевьева приподнялась на локте в большой, скрипучей кровати в квартирке над магазином и разглядывала его широко раскрытыми глазами, ее волосы перепутались, кожа раскраснелась после сна.

– Что… Где?..

– Неужели так плохо просыпаться вместе со мной? – спросила она.

Его глаза стали почти черными.

– Ш-ш. – Она коснулась его лица. – Ты в безопасности.

– Правда? – Он отодвинулся в сторону. Всего лишь рефлекс. Попытался расслабиться.

– Ты помнишь, что тебе снилось?

– Нет. – Он глубоко дышал. – Я не запоминаю сны.

– Я тоже. – Она коснулась его плеча, осторожно провела пальцем по шраму на коже. – Откуда у тебя этот шрам?

– Несчастный случай в отцовской мастерской.

Ответ, похоже, удовлетворил ее. Она медленно провела пальцем по его телу и опустилась до более широкого шрама на боку.

– А этот?

– Несчастный случай в отцовской мастерской.

– Похоже, в ту пору с тобой постоянно происходили несчастные случаи.

– Который час?

– Мне все равно.

– Неужели? – Он уселся в кровати и принялся шарить в поисках выключателя, надеясь увидеть свои часы. Щелчок – комната озарилась мягким оранжевым светом. Женевьева вскрикнула и спряталась под одеяло.

– Господи, уже почти десять часов!

В ответ из-под стеганого одеяла раздался громкий вздох.

– Мы проспали несколько часов. – Разозлившись, он сдернул с нее одеяло. Обнаженная, она снова вскрикнула, но затем рассмеялась и раскрыла ему свои объятия. Ее кожа в свете лампы приобрела великолепный кремовый оттенок. Ему захотелось снова броситься к ней. Но стоило ей прикоснуться к нему, перед глазами снова возникла картина из старого сна. Вьющееся растение за окном материнской спальни, зеленые, перепутанные стебли… Он отодвинулся, затем поднялся с постели.

– Все дело в твоем сне, правда? – ласково спросила она.

– Нет. – Она словно нашла путь, как забраться к нему под кожу и добраться до самых сокровенных тайников души. Невозможно вытерпеть, когда кто-то подбирается так близко. – Это не имеет никакого отношения к сну. Тебе пора возвращаться домой.

– К Роберту? – Она перевернулась на спину. – Я не хочу возвращаться.

– Не говори ерунды. – Он принялся шарить по полу в поисках одежды. Его вещи переплелись с ее одеждой, словно одежда тоже занималась любовью. И тут он снова подумал о ползучем растении и задрожал, поднимая с пола рубашку.

– Он думает, что я беременна. Закари уронил рубашку на пол.

– Но это не так, правда?

– Конечно нет. Я придумала это, чтобы он больше не трогал меня.

– Это очень глупо.

– Я знаю. – Женевьева вдруг заплакала. – Я больше не могу выносить его прикосновений. Я не хочу этого. Именно это я и имела в виду, когда говорила тебе, что собираюсь перевернуть страницу своего брака.

И что теперь делать? Его любовницы никогда не плакали. Его встречи были изысканны и легки. Женщины приходили, занимались любовью, мило болтали, а затем снова одевались. Просто и приятно. Кто-то мог потягивать вино или есть фрукты. Но никто не забывал о времени и не просыпался от шока из-за бурной эмоциональной сцены. Это не типично для парижской жизни. Или для его жизни… Но только до сегодняшнего дня…

– Обними меня. – Ее голос стал совсем тонким. Она сгорбилась, крепко обхватила колени руками. Женевьева казалась такой крошечной и беззащитной.

Он неохотно вернулся в постель, присел рядом с ней на кровать, спустя мгновение прижал к себе, неуклюже, жестко похлопал ее по спине, ощущая собственную неловкость, расстроился из-за неспособности действовать решительно. Просто выйти из комнаты или утешить ее так, как ей того хочется.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросила она, перестав плакать.

– Что ты хочешь узнать?

– Что-нибудь. Просто поговори со мной.

– Хорошо. – Он прижался губами к ее волосам и вдохнул их сладкий, земной аромат. – Вчера я рисовал твои ноги по памяти. Рисунок остался в моей мастерской. – Произнеся эти слова, он почувствовал, как ее тело снова начинает расслабляться. Тепло возвращалось. – Я хорошо запомнил их. Формы выпуклости косточек твоих пальцев, изгиб подъема, вены мод твоей кожей, словно реки на карте.

– Я могу посмотреть рисунок?

– Если хочешь. – Они говорили тихим шепотом. Он чувствовал приятное тепло ее тела, ему хотелось обнять ее, окутать своей нежностью, стать ее второй кожей. – Я мог нарисовать к ноги Марчезы Касати или Мистингетт. Именно в этом и кроется необычность моих туфель, все дело в том, что я в совершенстве знаю ноги моих клиенток, запоминаю их. – Он снова начинал хотеть ее.

– Но вчера ты рисовал именно мои ноги. Мои.

– Да.

Она пробралась в его жизнь так же, как когда-то в его магазин. Она проникла в его воображение, и теперь он не мог от нее избавиться.

Женевьева повернулась в его объятиях и прижалась заплаканным лицом к его шее. Но его больше не раздражали слезы, хотелось слизнуть их с ее лица.

– Расскажи мне что-нибудь еще.

– Я обожаю твою спину, – сказал он. – Твою изумительную, длинную и гибкую спину. Твоя кожа кажется полупрозрачной, словно жемчуг. – Она снова зашевелилась, сменила позу. Теперь она целовала его грудь, опускаясь все ниже. Скоро она возьмет в рот его плоть, и он окажется на верху блаженства. – Я хочу создать пару туфель, в которых соединятся твой неповторимый изгиб спины и твоя жемчужная кожа. Если бы только я мог сотворить туфли из сливок? Если бы я только мог растопить полную горсть жемчуга и отлить из него форму туфельки.

– Ты можешь, – мечтательно произнесла она. – Ты можешь все, что пожелаешь.

Игра в покер подошла к концу. Это был вечер Мориса Энье. Флеш[8]8
  Флеш – в покере несколько или все карты одной масти.


[Закрыть] после стрита, затем снова флеш, а после фул хауз. Энье, который стал играть сравнительно недавно, сильно блефовал, это выходило у него не очень профессионально. Но парням удалось оставить его без денег еще на первых стадиях игры. Это была своего рода приятная закуска. Сегодня вечером они не смогли сдвинуться с первого раунда. Казалось непостижимым, как Энье набрал столько много удачных карт. Определенно везение скоро отвернется от него и он снова вернется к своей привычке беспорядочно блефовать. Они внимательно наблюдали за его нервным подмигиванием, за тем, как он сосредоточенно грыз ногти, что было обычным свидетельством скорого блефа, и ставили на кон свои деньги. Но он продолжал выигрывать, пока совершенно неожиданно – а было еще совсем рано (господи, и десяти еще не пробило!) – ни у кого не осталось денег, а Энье, весело насвистывая, отправился в одну из задних комнат в компании двух девиц и с изрядно раздувшимся бумажником.

– Мы можем сыграть еще, – предложил Кэббот. Но парни чувствовали себя слишком помятыми и раздраженными. Даже Кэббот говорил без энтузиазма. Раздававшиеся время от времени смех и глухие шлепки где-то у них над головами заставляли изрыгать проклятия одно другого жарче. Один за другим они допивали свои напитки и отправлялись домой, к женам.

– Что тебя тревожит, Роберт? – спросил Гарри Мортимер, едва мужчины остались вдвоем в игральной комнате.

– Полагаю, мне так же неприятно проигрывать, как и тебе, Гарри. Особенно такому типу, как Энье.

– Да, хорошего мало, приятель. – Гарри откинулся на своем скрипучем стуле и скрестил руки на груди. – Но ты никогда не переживал из-за игры, ты ведь играешь за компанию. Так что же произошло?

Роберт обхватил руками стакан.

– Ничего. Жизнь прекрасна. Благодаря Женевьеве мы скоро станем настоящей семьей.

– Так-так, молодец, старик! – Гарри от души хлопнул его по руке. – Значит, мы вместе станем отцами. Может быть, нам заказать шампанского?

– Еще слишком рано. Мне не следовало рассказывать тебе, я пообещал ей.

– Да не беспокойся об этом. Она ничего не узнает. Не мог же ты носить такой секрет в себе, правда? – В мрачноватом красном свете лицо Гарри приобрело демоническое выражение.

– Думаю, да. – Роберт смотрел в стакан.

– Ну а теперь, – улыбнулся Гарри, – позволь дать тебе один совет…

– Позволь больше не слушать твоих советов, если ты, конечно, не возражаешь.

Стул заскрипел.

– Боб? Что, черт возьми, происходит?

Роберт залпом осушил стакан и потянулся за бутылкой, чтобы плеснуть себе еще виски. Весь вечер он много пил.

– Роберт?

– Ну, дело в том, что я внял твоему… совету. Нанял твоего «приятеля» мистера Фелперстоуна. Он втянул меня в водоворот ужасных неприятностей. – Роберт заставил себя взглянуть на Гарри, его открытое лицо сморщилось от искреннего сочувствия, откуда-то сверху до них долетали взрывы визгливого смеха вперемешку с низким победным хохотом Мориса Энье. – Моя жена не сделала ничего плохого, Гарри. Ничего! Она носит моего ребенка, ей очень тяжело. Бедная девочка, ее постоянно тошнит. – Он снова отхлебнул виски. – Гарри, я заставил этого гнусного сыщика выяснять подробности ее прошлого и следовать за ней повсюду, а затем преподносить мне на блюдечке самую ужасную ложь, какую только можно вообразить. Благодаря этому человеку мое доверие к жене пошатнулось. Твой «приятель» заставил меня участвовать в такой сцене, воспоминания о которой будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь, нет, не спрашивай, что произошло. Я не желаю воскрешать в памяти этот ужас, скажу только, что это не имело отношения к моей Женевьеве. Спасибо за совет, Гарри. Огромное спасибо.

В тишине комнаты слышалось прерывистое дыхание Роберта. Скрипнул стул Гарри, когда тот неловко повернулся. В комнату энергично вбежала официантка, но увидела их лица и удалилась, не сказав ни слова.

Гарри присвистнул.

– Роберт, мне действительно очень жаль. Я всего лишь пытался тебе помочь. Я твой друг. Давай выпьем еще. – Он наполнил стаканы. – Думаю, я ошибся, познакомив тебя с Фелперстоуном, но я точно знаю две вещи. Я встречал женщин вроде твоей жены. Из-за некоторых даже серьезно терял голову. Я никогда не рассказывал тебе о своей первой жене? – Он заметил презрительное выражение, появившееся на лице Роберта. – Но давай не будем сейчас об этом. – Гарри достал портсигар, извлек одну сигару для себя, другую предложил Роберту. Тот взял ее в каком-то оцепенении, не в силах пошевелиться. Не исключено, что во всем был виноват виски, а возможно, на него так странно действовал голос Гарри. Как бы там ни было, Роберт не двинулся с места. – Достаточно сказать, – Гарри прикурил обе сигары и выпустил клуб дыма, – что Женевьева относится к тем женщинам, которые обожают, когда мужчины теряют из-за них голову, такие женщины просто не мыслят жизни без драмы. Они прекрасно знают, как повернуть ситуацию в свою пользу, как манипулировать чувствами мужчины. Их не волнует, чем все закончится. Они галопом несутся вперед, уж прости мое выражение. Это неотразимая, но смертоносная смесь. Я за милю чую этот запах, Роберт. Нет, я не хочу сказать, что эти женщины абсолютно неисправимы, не все, по крайней мере. Но они лишены чувства ответственности. Им наплевать на собственную боль и нет дела до чужих страданий, именно так разбивают сердца порядочных мужчин, вроде нас с тобой.

Сигара в сочетании с виски оказывала странный эффект. Комната ходила ходуном, а лицо Гарри становилось все больше и больше.

– Эти женщины должны повзрослеть и научиться ответственности, пока еще не слишком поздно. Тогда я посоветовал тебе нанять Фелперстоуна, потому что подумал: чем скорее ты уяснишь себе, как обстоят дела, тем быстрее сможешь принять необходимые меры. Ты не дашь своей леди упасть на самое дно, сможешь спасти ее. Сможешь спасти вас обоих.

Стул снова противно заскрипел. Это прозвучало как насмешка. Послышался визг из комнаты наверху. Роберт закрыл глаза, перед его взором снова всплыли два мертвых тела, лежащие на кровати, словно куклы. В их головах зияли пулевые отверстия.

– Я весьма рад, что она беременна, Роберт. Весьма рад. На твоем месте я посадил бы ее на первый же пароход и увез домой.

Роберт покачал головой. Движение было сильнее, чем ему хотелось, он едва не свалился со стула.

– О чем ты говоришь, Гарри? Все это твои фантазии, неужели ты не видишь? Вся эта болтовня о «таких женщинах». Это не имеет отношения ни ко мне, ни к моей жене. Ну что ж, мне почти жаль тебя.

– Не надо жалеть меня. Лучше послушай, что я скажу.

– Мне надо домой, – пробормотал Роберт, затушив сигару. – Или я не выдержу и ударю тебя. Возможно, нам не следует больше встречаться.

Он попытался встать, но Гарри положил руку ему на плечо.

– Я не хотел рассказывать тебе об этом. Но только так я смогу достучаться до тебя.

– О чем ты не хотел мне рассказывать?

Гарри вздохнул.

– Это произошло где-то неделю назад. Мод видела Женевьеву в Люксембургском саду. Она гуляла с мужчиной.

– С каким мужчиной?

– Они целовались.

– Друзья целуют друг друга при встрече, разве это не так? Мы же в Париже.

– Мод сказала, что они, без сомнения, любовники. Прости, друг.

– О чем ты думаешь? – спросил Закари. Они только что занимались любовью, Женевьева лежала в его объятиях.

– Мне кажется, что желтое пятно на твоем потолке похоже на карту Франции.

– Это она и есть. А что еще?

– Мне кажется, что скрип твоей кровати напоминает смех старика.

– Ты абсолютно права. В ловушку моего матраца угодило пять стариков, именно они поддерживают эту кровать. А смеются они, потому что постоянно пьяны. Что еще?

– Я думаю… – Она обвела взглядом комнату. Замечательная антикварная французская мебель, не сочетающаяся между собой и в не слишком хорошем состоянии. Выцветшие шторы. Обстановка, которая требует, чтобы ее слегка обновили. – Я думаю, почему самый дорогой в мире сапожник живет в такой полуразвалившейся, старой квартире?

Он помолчал, словно решая, что ответить, затем снова спросил:

– О чем еще ты думаешь?

Она не могла разгадать выражения его глаз. Высвободившись из его объятий, села на постели.

– Я не уверена, что ты захочешь это узнать. – Она подняла рубашку, которую он сбросил на пол, и надела ее, наслаждаясь тем, что может сделать это, может вдыхать его аромат. А затем скользнула в свои золотые туфли и отправилась на кухню.

Она как раз наполняла стакан водой, когда он подошел сзади, обнял ее за талию и положил голову ей на плечо. Они немного постояли так, она откинулась назад и прижалась к его обнаженному телу.

– За что ты наказываешь себя? – спросила она.

– Наказываю? Что ты имеешь в виду? – Он поцеловал ее в шею.

– Ты отвергаешь роскошь, которую с легкостью можешь себе позволить. Эта квартира… не такая, какой ей следовало быть. Здесь определенно не хватает женской руки.

– Это стиль моей жизни. – Он все еще крепко держал ее в объятиях. – Я ценю свое время. Почему я должен тратить его на украшение квартиры?

– Но это же твой дом.

– Дом? – Он фыркнул. – Я с удовольствием согласился бы жить даже в картонной коробке, если бы мог создавать там туфли.

– Знаешь, мне кажется, что в этом есть нечто странное. – Она отодвинулась от него и присела за кухонный стол. – Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга, Паоло.

Он сел напротив нее.

– Если тебе здесь не нравится, мы можем встречаться в отеле.

Она сжала кулаки и с расстроенным видом постучала ими по голове.

– Ты от меня что-то скрываешь. Возможно, ты сам этого до конца не осознаешь. Подумай об этом. Ты самый лучший сапожник из живущих на белом свете. Тогда почему же ты не самый богатый и знаменитый из всех сапожников на свете?

Ты должен создавать туфли для новых модных коллекций Коко Шанель, они появлялись бы на страницах Vogue. Ты мог бы работать с кем пожелаешь. С Полем Пуаре, Жанн Пату, Мадлен Вионне – с кем угодно! В своем мастерстве ты превзошел Феррагамо и Перуджи. Они только мечтают создавать такие туфли, как ты. Ты должен знать, что все это в пределах твоих возможностей.

– Теперь ты хочешь рассказать мне, как вести дела? – Его лицо помрачнело.

– Я хочу знать, почему ты упорно продолжаешь прятаться в этом магазине, когда весь мир может оказаться у твоих ног! – Она пыталась успокоиться. – Послушай, прости меня. Наверное, я немного не в себе. Сегодня утром я узнала о смерти друга.

– Я сочувствую тебе.

– Он был поэтом, хорошим поэтом. Я наткнулась на его жену и подругу в Нотр-Дам. Они горевали вместе, поддерживали друг друга.

– Мило, ничего не скажешь, – пробормотал Закари.

– Это заставило меня задуматься о быстротечности жизни. Я поняла, что человек должен сделать все от него зависящее, чтобы обрести истинное счастье и ощутить значимость жизни. Мы должны сделать это сегодня, потому что, возможно, не будет других дней, не будет завтра. Ты не можешь позволить себе самодовольства.

Теперь он улыбался.

– Жаль, что я не могу объяснить тебе, что живу полной жизнью. Работа для меня – целый мир. Он завораживающий, прекрасный, яркий. И все время меняется, каждый час, каждую минуту. Он здесь. – Закари постучал себя по лбу. – И здесь. – Он раскрыл руки, показывая ей ладони.

– Ну что ж, а я не жила полной жизнью, – призналась Женевьева. – Но что-то очень важное произошло со мной сегодня. Я приняла решение. Я больше не могу оставаться женой Роберта.

– Что ты говоришь?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. – Она пристально смотрела на него. Могли ли скрываться более теплые чувства за этим суровым выражением лица? Ей необходимо знать, так ли это.

– Возвращайся домой, выспись и только утром прими окончательное решение, – сказал он в конце концов.

– Зачем? Это ничего не изменит. – Она встала и отправилась в спальню, чтобы одеться.

Он шел следом.

– Но ты даже не задумывалась над этим.

– Так же как и ты, – откликнулась Женевьева.

– Думать – опасное занятие, – вздохнул он. – Именно размышления приводят нас к неприятностям.

Она скинула его рубашку и подобрала свое белье.

– Все дело в Вайолет де Фремон? Ты по-прежнему не хочешь расставаться с другими женщинами, правда?

– О господи! – Он изо всех сил ударил по медному изголовью кровати. – Нет никаких женщин. С тех пор, как появилась ты.

Она почувствовала, что невольно улыбается.

– Ты любишь меня, Паоло?

– Мне необходима свобода. – Он повернулся к ней спиной. – Я привык свободно путешествовать в своем воображении. Я работаю, когда пожелаю. Порой я работаю день и ночь напролет. Мои туфли всегда на первом месте. И я не позволю ни одной женщине становиться на их пути.

– Я люблю тебя, – сказала Женевьева. – Я люблю тебя, Паоло.

Закари молчал. Она заметила, как напряглась его спина.

– Тебе не приходило в голову, – начала она, – что я могла бы с радостью согласиться с тем, что работа для тебя превыше всего? Понимаешь, вполне вероятно, что твои модели стали бы еще совершеннее, если бы ты жил с любимой женщиной. У тебя осталось бы все, что ты имеешь сейчас, но у тебя появилась бы я. Я могла бы помочь тебе. Я не художница, Паоло, но я разбираюсь в искусстве. Я могла бы стать твоей самой сильной сторонницей, даже партнером. Кто больше меня знает о туфлях? Я бы даже подружилась с Ольгой.

Он покачал головой:

– Это невозможно.

Она принялась грызть ноготь с дорогим маникюром.

– Паоло, в моей квартире целая комната отведена под туфли. Там полки от пола до потолка. Туфли – моя страсть. Я держу их у самого сердца. В каждой коробке в этой комнате – неудовлетворенное желание, мечта, фантазия. – Она на мгновение закрыла глаза. – Я обожаю свою коллекцию, но я позволила ей заменить мне реальную жизнь. Я больше не желаю этого.

– Женевьева. – Он снова обернулся к ней, теперь в его глазах светилась грусть. – Ничего не получится. Если мы вдвоем станем жить здесь… Здесь… Твоя чертова коллекция туфель полностью заполонит мою квартиру, мне просто не останется места! Тебе лучше вернуться домой.

– Я знаю, что ты любишь меня, Паоло. Одна эта пара туфель, – она снова посмотрела на ноги, – значит для меня больше, чем вся моя коллекция.

– Мне хочется крушить стены.

Она остановилась, чтобы поднять свое платье, она путалась в застежках. Закари молча наблюдал за ней.

– Я говорю абсолютно серьезно, – продолжила Женевьева. – Я хочу уйти от Роберта. Скажи одно слово, и я больше не вернусь к нему.

– Ты даже не подумала о последствиях.

– Да, да, твоя работа, твоя свобода…

Закари грустно улыбнулся:

– Я говорю о последствиях для тебя, Женевьева.