Текст книги "Королева туфель"

47

В такси Женевьева еще раз перечитала жалкую записку, разорвала ее на мелкие кусочки и вышвырнула из окна, развеяв по ветру, как конфетти.

Окна в магазине Закари были закрыты ставнями. Она стучала в дверь, звала его, а затем ударила ногой. Один, два, три раза. Выплеснув гнев, остановилась и попыталась решить, что делать дальше.

Он действительно любил ее. Она не сомневалась в этом. Но тогда почему он так поступил с ней? Он не пришел сам на вокзал, а подослал какого-то мальчишку с глупой запиской. Она должна найти ответы на все свои вопросы.

Женевьеве пришло в голову, что она сумеет открыть при помощи какого-нибудь рычага одно из верхних окон. Они были старыми, рамы выглядели прогнившими, а задвижки совсем хрупкими. Если бы только она могла забраться наверх…

Она неожиданно вспомнила Гая Монтерея, карабкавшегося в квартиру над «Шекспиром и компанией», раскачиваясь на вывеске (как тогда ее неприятно поразило его поведение, но сейчас она сама мало чем отличалась от него). Она внимательно осмотрела вывеску над дверью Закари… Та висела слишком высоко, а она не была такой высокой, как Монтерей, не обладала такими же длинными и сильными руками, к тому же гвозди, которыми была прибита вывеска, выглядели ржавыми и совсем ветхими. Они могли обломиться под ее тяжестью.

Еще люди могут взбираться по водосточным трубам, правда? И здесь тоже была труба, как раз слева от двери. Но куда ставить ноги, когда поднимаешься по водосточной трубе? Трубы не похожи на лестницы, у них нет удобных ступенек.

Женевьева завернула за угол, глядя наверх. Здание выглядело таким неприступным, словно насмехалось над ее бесплодными усилиями.

Остановившись перед решеткой, находящейся на одном уровне с улицей и закрывающей подвальное окошко, вспомнила ту ночь, когда она ходила туда-сюда в туфлях из змеиной кожи от Себастьяна Йорка, надеясь, что Закари из окна заметит ее крошечные изящные ножки и округлые лодыжки.

Она не знала, как пробраться внутрь. Что теперь? Идти в гостиницу? Пить всю ночь напролет в одном из баров Монпарнаса с какими-нибудь знакомыми? Как ей сейчас нужен друг, которому она могла бы позвонить, но ее ближайшая подруга оказалась такой же неверной, как исчезнувший бесследно любовник.

Она медленно шла по рю де ла Пэ, вдруг ее словно озарило… Она уже далеко ушла, но тем не менее…

Она снова вернулась в магазину Закари и приблизилась к парадной двери. Взялась за ручку… та поддалась… Дверь распахнулась.

Примерочная выглядела уныло. Все эти печальные пурпурные кушетки, пустые зеркала. Каблучки Женевьевы громко цокали по отполированному паркету. Она не могла поверить, что он оставил магазин незапертым, громко позвала его. Ни звука в ответ. Возможно, он внизу?

Еще одна дверь оказалась не заперта. Мастерская Паоло выглядела немного иначе в полумраке. Уличный фонарь бросал призрачный отблеск на беспорядок, царивший в комнате. Пара забытых эскизов лежала на столе, на них были изображены туфли со странными пластинками по бокам и необычные остроконечные ботинки с бубенчиками на концах, напоминающие ботинки, которые носили придворные шуты. Инструменты, свисавшие с крюков на стене, казались зловещими, напоминая оружие.

Бродя в одиночестве по комнате, она чувствовала себя так, словно читала чей-то дневник или рылась в ящиках с нижним бельем. Казалось, здесь все валялось в ужасном беспорядке – бисер, драгоценные камни, перья, лоскутки кожи, кружева, эскизы, краски, неразборчивые записи, но на самом деле каждая мелочь, каждый клочок пуха были аккуратно собраны и ждали своего часа.

Женевьева просматривала записи, брала в руки банки, спотыкалась о разбросанные куски дерева, но ничто не наводило на мысль, почему Закари так с ней поступил и где он может сейчас находиться.

Сосредоточься.

На стуле стояла пара изящных бальных туфель, раскрашенных, как крылья бабочек. Он рассказывал ей о них сегодня по телефону. Он так хотел ей что-то рассказать, а она не слушала его. Ну а теперь для кого они предназначались? Возможно, для графини де Фремон? Он сейчас лежит в постели вместе с Вайолет. Они громко хохочут при одной мысли о том, что она стоит на вокзале, ждет, надеется и тоскует…

Нет. Ничего подобного не происходит. Сосредоточься, Женевьева.

Что он сказал ей в тот день, когда впервые привел сюда? Он сказал, что держит все свои туфли в запертом на замок буфете. Он никогда не оставляет их на виду.

Она взяла туфли, напоминающие крылья бабочек, и поставила их на стул, теперь уже ни капли на сомневаясь, что с Паоло что-то произошло. Именно поэтому он изменил свои планы в последний момент, поспешно написал записку и отправил мальчика, чтобы тот передал ее ей.

Кто или что имело над ним такую огромную власть?

Она снова поднялась наверх и подошла к конторке. Журнал лежал открытым, но адресной книги не было. Она открыла ящик, она оказалась в нем.

Сначала посмотрела на странице под буквой «О», но там не оказалось ни одного адреса. Тогда вспомнила, что не знает фамилии, начала просматривать все буквы алфавита, нервно водя пальцем по страницам, так неистово и нетерпеливо, что едва не порвала бумагу. Ничего.

Женевьева в отчаянии оставила бесплодные попытки. Голову, плечи и спину ломило от усталости. Только теперь она почувствовала, что ужасно хочет пить и спать. Какое-то время просто сидела за конторкой. Затем, сделав над собой усилие, поплелась к лестнице и отправилась в его квартиру, с облегчением обнаружив, что и эта дверь не заперта. Она выпила стакан воды и легла на его кровать, чтобы поспать. Ведь, в конце концов, он должен вернуться, не так ли?

Она пила уже второй стакан, вода стекала по подбородку, но жажда не оставляла ее. Вдруг, обернувшись, она заметила на кухонном столе недописанное письмо.

«Дорогая Ольга.

Я не знаю, как сказать тебе об этом после стольких лет, которые мы провели вместе. Я знаю, что это подло – убегать вот так. Но я стыжусь встречаться с тобой лицом к лицу, произносить эти слова и смотреть, как твое гордое лицо меняется, едва заметное изменение, которое позволяет мне видеть сильное душевное смятение. Я замечал это раньше, каждый раз, когда нечестно поступал с тобой, когда разочаровывал тебя, уходил с другими женщинами и лгал тебе. Я думаю, что порой специально поступал жестоко, чтобы узнать, сколько ты способна вытерпеть, довести тебя до грани. Но, когда речь идет обо мне, твои возможности безграничны, не так ли, моя дорогая? Все, что мир и я обрушили на тебя, ты вынесла со стойкостью, исключительной силой и той особенной покорностью, которую я просто не в силах вынести.

Я уезжаю с Женевьевой. Она прямая противоположность тебе, и, возможно, именно поэтому меня так влечет к ней. Она нетерпелива, взбалмошна, полна страсти и огня, в ней есть что-то опьяняющее (ты видишь, я даже сейчас проявляю излишнюю жестокость). Но все, что я знаю, – это то, что встретил в ее лице свою вторую половину. Мы словно левая и правая туфли. Сама судьба уготовила нам быть вместе.

Итак, это прощание. Ольга, я так благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Ты научила меня любви и пониманию жизни. Без тебя я никогда бы не стал тем Паоло Закари, которым являюсь сейчас.

Не беспокойся о деньгах.

Я…»

На этом месте письмо обрывалось. Слезы застилали ее глаза, когда Женевьева подняла письмо, чтобы прочесть еще раз, вдруг она заметила конверт, который лежал снизу.

На конверте было написано: «для Ольги Кречневой» – и полный адрес.

48

«Он с ней. – Это единственная ясная мысль, которая пришла ей в голову, когда она выронила письмо. Затем другие мысли лавиной обрушились на нее. – Он едва не уехал со мной. Едва. Но что-то заставило его передумать в тот момент, когда он писал письмо. Что-то заставило оборвать письмо на полуслове и мчаться прочь сломя голову, даже не заперев магазин. И вместо этого написать прощальную записку мне».

Она попросила водителя остановиться на кю де Селестин, решила пройтись пешком. Сумерки превращались в ночь. Небо над Сеной приобрело глубокий печальный оттенок голубого. Река казалась серебристой и мерцающей. Женевьева прошла на иль-Сен-Луи вдоль Пон-Мари. Улица, на которой жила Ольга, шла параллельно одному из ее любимых прогулочных маршрутов: по набережной д'Анжу на остров, один из самых престижных парижских адресов. Высокое здание с большими окнами, завитыми коваными балюстрадами и симпатичным внутренним двориком она видела много раз, оно очень нравилось ей. Женевьева и представить себе не могла, что Ольга живет именно здесь.

Он был с ней долгие годы, с тех пор как приехал в Париж. Все эти женщины ничего для него не значили, они представляли собой лишь акт неповиновения. Существовала она одна.

На улице царило безмолвие, если не считать мяуканья кошки, шуршания виноградных лоз, обвивающих стены, далекого журчания реки. В одном из высоких окон на третьем этаже горела лампа.

Консьержка, пожилая женщина с руками изрезанными голубыми венами, оказалась мрачной, неприветливой и не горела желанием отвечать на вопросы. Потом она, похоже, заметила толстую нитку жемчуга, обвивавшую шею Женевьевы, и бриллиантовую булавку у нее на шляпке и стала более любезной. Несколько долларов, которые Женевьева сунула ей в руку, а затем еще несколько прибавили любезности. Женевьева смогла подняться на лифте на третий этаж и появиться без предупреждения.

Дверь приоткрылась, в щелку выглянули глаза ребенка.

– Привет. – Женевьева наклонилась и попыталась улыбнуться. – Я ищу Паоло.

Маленькие пальчики вцепились в край двери.

– Твоя мама дома?

– Она в постели.

– А Паоло?

Пальцы разжались. Она услышала звук, шлепанье босых ног по деревянному полу, скрип открытой двери.

Маленькая девочка, которая открыла дверь, была одета в ночную рубашку, она держала под мышкой изъеденного молью плюшевого медведя. Девчушка стояла, наматывая на пальцы пряди длинных темных волос. Ей было лет восемь. Через открытую дверь в гостиную Женевьева увидела другую девочку, лет пяти, с кудрявой растрепанной головой и мрачным лицом. Она сидела скрестив ноги на турецком ковре в середине комнаты и играла чем-то тяжелым и блестящим. Чем-то вроде куска Стекла. Они оказались такими маленькими, эти дети.

Квартира была украшена изысканными полированными дубовыми панелями, толстыми коврами, стояли антикварные кресла, поблескивали высокие зеркала в тяжелых серебряных рамах. Здесь витали дух старомодного богатства и та роскошь, которой она могла ожидать от квартиры Паоло. Стены были уставлены полками с книгами, украшены картинами. Повсюду лежали игрушки, среди произведений искусства на стенах было приколото несколько ярких детских рисунков.

А она ожидала увидеть заплесневелые стены, белье, развешанное на веревках…

– Что вам угодно?

Женевьева вошла в гостиную и увидела мальчика, которого встретила на вокзале, мальчик сидел за красивым бюро из орехового дерева и что-то писал в школьной тетрадке.

– Мне надо поговорить с Паоло. Он здесь?

– Он не желает с вами говорить.

– А откуда ты знаешь? Это он тебе сказал?

– Он занят. – Мальчик вернулся к своей работе.

Окна гостиной были распахнуты, свежий ветерок покачивал массивную люстру с мягким, напоминающим звон колокольчика звуком.

Вернувшись в коридор, Женевьева наклонилась, чтобы обратиться к девочке с медведем, застывшей около входной двери:

– Здравствуй. Я ищу своего друга Паоло. Он в одной из этих комнат? – Она указала на пять закрытых дверей.

Девочка улыбнулась и уже собиралась заговорить с ней.

– Оставьте ее. – В дверях появился мальчик, воинственно выпятив грудь.

Женевьева выпрямилась:

– Хорошо, если ты не скажешь мне…

– Вы здесь не нужны. Уходите.

Они смотрели на нее, девочка по-прежнему улыбалась, мальчик все еще сердился. Самая маленькая девчушка на ковре продолжала играть со своим кусочком стекла, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.

– Послушай, – начала Женевьева, понимая, как смешно запугивать противника в коротких штанишках, и тем не менее продолжала. А затем услышала кашель…

Глубокий, выворачивающий все внутренности наружу, бушующий, как пожар, нарастающий, все пожирающий на своем пути. Нечеловеческий звук.

Девочка в ночной рубашке заткнула уши и зажмурилась, девочка на ковре сделала то же самое.

Прежде чем мальчик успел ей помешать, Женевьева устремилась прямо к двери, из-за которой раздавался ужасный звук.

Посередине комнаты стояла огромная кровать с гобеленовым балдахином, на кровати Ольга наклонилась вперед, заходясь в приступе ужасного кашля. Ее лицо наполовину закрывала белая фарфоровая чаша, в которую она сплевывала, ее волосы, всегда такие блестящие и собранные в аккуратный шиньон, теперь превратились в рассыпавшуюся по плечам массу слипшихся от пота прядей. Чашу держал молодой человек. Это оказался бармен из «Ритца»! Он только вчера помахал Женевьеве из окна. Тот самый, который обслуживал Ольгу в день, когда они с Лулу выслеживали ее. Ничего удивительного в том, что он отказался взять у Ольги деньги. В конце концов, разве хороший сын станет брать плату с матери?

Окна были широко распахнуты, но комнату наполнял неприятный запах болезни, пота и разложения. На прикроватном столике стояла ваза с апельсинами.

Приступ кашля стал понемногу стихать и, наконец, отпустил Ольгу. Она откинулась на подушки, закрыла глаза, на ее щеках алел лихорадочный румянец, который Женевьеве уже приходилось видеть на лицах других страдальцев, а совсем недавно у Нормана Беттерсона. Молодой человек вытер ее губы фланелевой тканью, затем намочил другое полотенце в тазике с водой и приложил к ее лбу.

Успокоившись, Ольга открыла глаза, ясные и сияющие, на ее губах появилось слабое подобие улыбки. Она что-то пробормотала сыну по-русски, он тоже обернулся.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

– Она пришла за Паоло. Я права? – Голос напоминал шелест сухой травы на ветру.

– Не говори ерунды, мама. – Молодой человек убрал полотенце с ее лба.

– Я не понимаю, – воскликнула Женевьева. – Я и представить не могла, что вы так серьезно больны. Ведь мы виделись еще сегодня утром.

– Это миссис Шелби Кинг, я прав? – Парень выглядел озадаченно. – Это вы переехали в квартиру на пятом этаже?

– Не надо, Виктор. Она пришла за Паоло.

– Он здесь? – Женевьева уже не могла сдерживать себя. – Я просто хочу знать, что с ним все в порядке.

– А теперь послушайте… – начал Виктор, но Ольга коснулась его руки.

– Иди и посмотри, как дела у брата и сестер. – Затем добавила более мягко: – Все в порядке, мой золотой. Я просто хочу поговорить с ней наедине.

Бросив подозрительный взгляд на Женевьеву, молодой человек вышел из комнаты.

– Он здесь? – повторила Женевьева вопрос.

– Я сказала, вы должны держаться от него подальше.

– Я люблю его, – ответила Женевьева. – Я должна знать, что произошло.

В ответ раздался хрустящий, неприятно сухой звук. Нечто, отдаленно напоминающее человеческий смех.

– Мы собирались вместе уехать из Парижа.

В глазах Ольги запылал гнев, жаркий, лихорадочный, она рванулась вперед.

– Нельзя понять, что такое любовь, до тех пор пока не познаешь страдание.

Женевьева подошла ближе.

– Вы знаете о моем ребенке. Вы знаете, что я страдала.

– Бедная маленькая Женевьева.

– Прекратите. Не смейте. – Она с трудом перевела дух. – Послушайте, мне очень жаль. Я вижу, что вы больны. Возможно, я не должна была приходить сюда, но…

– Да, вам не надо было приходить.

Женевьева попыталась успокоиться, уйти из комнаты, но не смогла. Затем слова полились наружу.

– Мы любим друг друга, Ольга. Я не могу притворяться и говорить, что это не так, думаю, что и он тоже. Он любит вас, я понимаю. Но вы намного старше его…

– Глупая девчонка. Думаешь, что я единственная, кому он нужен? – Ее щеки порозовели еще сильнее, затем что-то отвлекло ее, выражение ее лица слегка изменилось.

– Скажи это!

– Сказать что? – Женевьева покачала головой.

– Ты знаешь что.

– Мама? – Молодой человек вернулся и заглянул в комнату.

– Скажи это!

Виктор обернулся к Женевьеве:

– Ей надо поспать. Дайте ей немного поспать.

– Скажи это, – прошептала Ольга, откидываясь на подушки.

– Я должна идти, – пробормотала Женевьева. А затем повернулась к Виктору: – Я могу чем-нибудь помочь? Врач уже приходил?

– Просто уходите, – взмолился молодой человек. – Пожалуйста.

– Ради бога, скажи это! – прошипела Ольга, и ее глаза снова широко открылись. – Скажи, что скоро я отпущу его. Что у меня нет выбора. Ну а я не отпущу его! Слышишь меня? Никогда!

Стоя в дверях гостиной, Женевьева заметила: младший мальчик снова вернулся к урокам. Девочка на полу все еще играла с блестящим предметом, передвигая его. Это оказалась пробка от графина для шерри, принадлежащего Роберту. Старшая девочка рисовала на клочке бумаги, держа карандаш в левой руке. Ее кудрявые волосы опускались ей на лицо.

И только теперь она услышала приглушенные голоса за другой дверью. Голос Паоло, который она безошибочно узнала, что-то быстро произносил. Почти шепотом. Слишком тихо, чтобы она могла разобрать, о чем он говорит. Затем возникла пауза, ему ответил голос пожилого мужчины, коротко и резко. Женевьева подошла поближе, приложила ухо к двери.

Голос Паоло стал громче.

– Это точно? Вы уверены?

– Она умирает. – Младший мальчик встал из-за бюро и подошел к ней сзади. У него было странное выражение лица, на нем застыла мольба, словно здоровье его матери зависело от нее.

– Но вы уверены? – снова раздался голос Паоло.

– Это очевидно, – сказал мальчик. – Правда?

– Я думаю, да, – ответила Женевьева. – Да.

Глаза мальчика широко раскрылись. И вдруг все высокомерие разом сошло с него, он сжался в комочек. Рыдание вырвалось из его груди, когда он бросился мимо нее в комнату матери, дверь с громким стуком захлопнулась за ним.

Доктор продолжал говорить с Паоло, объяснял ему что-то. И хотя Женевьева не могла разобрать слов, она узнала терпеливый, профессиональный тон. Это заставило ее вспомнить о докторе Петерсе, о том, как он обычно разговаривал с ней, снова и снова объясняя, почему она должна отказаться от малышки Жозефины.

– Но ведь должно быть средство, – послышался голос Паоло из-за двери. В этом голосе прозвучало такое отчаяние, какого Женевьева никогда раньше не слышала. Она больше не в силах была стоять здесь и прислушиваться к его голосу. Паоло казался чужим и одновременно потрясающе близким.

Когда она вернулась в гостиную, почувствовала, как в ней нарастает огромная печаль. Дело было вовсе не в том, что она потеряла Закари. Было еще кое-что. Нечто, что она только что открыла для себя в комнате больной, пока умирающая презрительно усмехалась ей в глаза.

Девочка, сидящая за столом, подняла рисунок и рассматривала его со всех сторон. Это оказалась женская туфля.

Женевьева беззвучно плакала, глядя на рисунок. Она оплакивала своего потерянного ребенка и этих осиротевших детей.

49

– Вернулась за своими туфлями, не так ли?

Женевьева похолодела, замерла в согнутом положении, расстегивая свои золотые туфли. Она надеялась, молилась, чтобы он уже был в кровати.

– Я плохо себя чувствую. – Это было правдой. Грусть все еще сжимала ее мертвой хваткой. Она ощущала зловоние, наполнявшее комнату больной женщины. – Мы можем поговорить утром, Роберт? Я хотела бы немного поспать.

Из гостиной послышался скрип кожи, он появился в дверях, посмотрел, как она путается с застежками на туфлях.

– Но, моя дорогая, ты здесь больше не живешь. Разве ты забыла?

Она бросила на пол первую туфельку и потянулась ко второй, опершись о стену.

– Прошу тебя, Роберт. Мне действительно надо поспать. Сбросила вторую туфлю.

– Я знаю, что должна тебе объяснить…

– Объяснить? Мне кажется, ты должна представить мне гораздо больше, чем простое объяснение! – Он рассвирепел, его буквально трясло от злости.

Женевьева устало положила шляпку с запачканным страусиным пером на столик в коридоре.

– Я не могу сейчас говорить с тобой. Прости.

– Ты больше не станешь здесь командовать. Я этого не позволю.

Она выпрямилась и, выгнув руки, стянула с себя жакет от Шанель.

– Значит, твой башмачник больше не желает видеть тебя?

Она вздрогнула.

– Как ты можешь…

– Я не дурак, Женевьева. Что бы ты там себе ни думала.

– Я знаю.

– Тогда зачем ты выставила меня полным идиотом?

– О, Роберт, умоляю тебя.

– Значит, теперь я должен сжалиться над тобой? Пожалеть тебя?

Женевьева пыталась проглотить ком, подкативший к горлу.

– Послушай, если ты хочешь, чтобы я ушла, я уйду. Переночую в отеле.

– Ты… – Он схватил ее за плечи и тряс до тех пор, пока ей не показалось, что каждая косточка в ее теле дребезжит. – Будь ты проклята! – Затем он отпустил ее и молча смотрел на собственные руки.

– Давай выпьем, – предложила она. – Пойдем сядем и спокойно выпьем вместе.

У роз на каминной полке осыпались все лепестки. Они в беспорядке рассыпались вокруг вазы. Некоторые лежали у подножия камина, на полу. Она налила ему виски, а себе коньяку. Она тянула время, разливая напитки, возилась со щипцами для льда, не торопилась снова взглянуть ему в глаза, хотя это было неизбежно. Но сейчас она могла думать только о Паоло, который остался за закрытой дверью, не зная, что она стояла с другой стороны. Возможно, он никогда об этом не узнает. Она могла думать только об этих маленьких девочках. И о своей малышке.

– Ты был прав, когда сказал, что он больше не желает меня видеть. – Она представила себе Ольгу, ее лицо было искажено болью и жаром, влажные пряди волос прилипли ко лбу. Она протянула Роберту виски, а сама устроилась на маленьком мягком стульчике у камина.

– И ты придумала заскочить сюда и спокойно провести здесь ночь, не так ли? А какие у тебя планы на завтра, на послезавтра, на дальнейшее будущее?

– У меня нет планов.

– Ты ведь никогда меня не любила, правда? Не надо, не отвечай, не стоит. Но, знаешь, Женевьева, ни один мужчина не любил тебя так, как я.

Она молча смотрела в свой бокал.

– Ты разорвала мое сердце и высосала весь сок, словно из апельсина. Теперь от меня осталась одна кожура, которая никому не нужна.

– Роберт…

– Что есть у этого парня, чего нет у меня? Неужели все дело в туфлях? Но разве я недостаточно покупал тебе туфель?

– Конечно. Дело не…

– Надеюсь, он сильно ранил тебя.

– Ты прав. – Она покачала коньяк в бокале, любуясь золотистой жидкостью.

– Замечательно.

Он достал сигару. Она наблюдала, как он зажег ее. Это была толстая сигара, ему пришлось долго раскуривать ее. Странно, но сейчас его настроение вдруг круто изменилось в лучшую сторону, несмотря на все разговоры об апельсинах, кожуре и настоящей боли. Похоже, его ярость утихла. Он словно спрятал ее в карман вместе со своей зажигалкой. Сейчас она видела перед собой человека, которого наверняка видели его коллеги по бизнесу, – уверенного, довольно вежливого. Умного и способного. Сегодня днем он успел побриться и надел свежий серый костюм.

– Ты вела себя непозволительно, – заметил этот новый, сдержанный и спокойный Роберт. – Ни один человек в здравом уме не принял бы тебя назад после того, что ты натворила.

Женевьева попыталась снова заговорить об отеле, но Роберт поднял руку, попрося ее замолчать.

– И все же теперь, когда ничего уже не вернешь, я хочу сказать, что ты родилась в чертовски странном месте. Твоя семья удивительно равнодушна. Они не воспитали тебя, как положено воспитывать молодую женщину.

Она ждала, наблюдая, как дым от его сигары клубится по комнате.

– Зачем ты сказала, что беременна?

– Не знаю.

– Это была нелепая ложь.

– Согласна. Но разве теперь это имеет значение? Наш брак в любом случае распался, мы оба это знаем.

– Между мужем и женой не должно быть секретов. – Он отхлебнул свой бурбон. – Именно здесь и начинается разлад. Ты выстроила эту «дорогу лжи» задолго до того, как познакомилась со своим башмачником.

– Уже поздно, Роберт. Утром я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать.

– Неужели? – Он удивленно приподнял бровь. Его тон стал ледяным. – Потому что есть вещи, о которых я непременно хочу узнать.

– Пожалуйста, позволь мне лечь спать.

– Это не твоя вина. Ты не виновата ни в чем, что произошло. – Роберт не сводил глаз с увядших роз. – Я нанял детектива, чтобы он следил за тобой и рылся в твоем прошлом. В протоколах школьного делопроизводства.

– Что ты сделал?

– Я вовсе не горжусь собой. Я поступил неправильно. Но есть нечто, о чем ты не рассказала мне, ведь так? Что-то произошло с тобой в детстве. И это «что-то» сгубило наш брак.

– Роберт, перестань.

– Когда ты сильно на кого-то злишься, можешь натворить много плохих вещей. Сегодня вечером я совершил очень плохой поступок. Думаю, я хотел рассчитаться с тобой.

– Не рассказывай больше. Я ни о чем тебя не спрашиваю.

На мгновение он заколебался, рассказывать ли дальше о том, что произошло, и в конце концов решил промолчать.

– Женевьева, я человек, который всегда смотрит только вперед и думает о будущем. Я не зацикливаюсь на прошлом. Но ты должна знать, что осталось там. Есть уроки, которые необходимо усвоить, и двигаться дальше. Только так можно достичь успеха. Я все еще люблю тебя, да поможет мне Бог.

– Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась? Неужели ты действительно думаешь, что мы сможем возвратить нашу прошлую жизнь и зажить как ни в чем не бывало?

Он сухо усмехнулся:

– О нет, милая. Мы не вернемся в прошлую жизнь, мы пойдем вперед.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу предложить тебе сделку. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала над моим предложением. Я скажу то, что должен сказать, а ты можешь остаться сегодня здесь и хорошенько подумай об этом. Утро вечера мудренее.

И снова она ждала. Теперь он казался выше, словно действительно вырос в ее глазах.

– Ты откроешь мне свой секрет. Секрет, который подорвал наш брак и заставил тебя броситься в объятия другого мужчины. Ты расскажешь мне, я выслушаю, и мы пойдем вперед. Мы больше никогда не станем об этом вспоминать. Мы уедем из Парижа, как только я завершу все дела и закажу билеты. Мы отправимся в Бостон. Ты станешь относиться ко мне, как и положено жене, с уважением. У нас будут дети.

– О, Роберт…

– Нет, ничего сейчас не говори. Подумай как следует над моим предложением. Бостон – не такое уж плохое место, если попытаться и рискнуть. У тебя не будет ни в чем недостатка. Ты познакомишься с моими мамой и сестрой. Вы подружитесь. Мы все будем заботиться друг о друге. Забудем наши неприятности, как страшный сон, начнем все сначала. – Он выпустил облако дыма. – Больше никаких любовных приключений, лжи и тайн.

Он допил свой бурбон. Его руки больше не дрожали.

– Почему ты думаешь, что я соглашусь поехать в Бостон? Ты же знаешь, что я никогда не хотела туда.

– У тебя нет выбора. В любом случае Париж – не твой город, это не то, что тебе необходимо.

– Что же мне необходимо?

Он наклонился вперед:

– Я знаю о туфлях, милая моя. О тех крошечных туфельках с пуговичками. О твоих детских туфельках. Из сотен своих туфель в той комнате ты взяла только туфельки от Мери Джейн.

Она попыталась что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова.

– Тебе необходимо чувствовать себя чьей-то маленькой девочкой. Стань моей. Именно об этом я всегда мечтал. – Он снова поднялся, отряхивая свой костюм. – Вот такое предложение. Ты можешь принять его или отвергнуть. Увидимся утром.