Текст книги "Королева туфель"

15

Около одиннадцати часов вечера такси Женевьевы подъехало к дому графа Дюваля на рю Камбон. Все вокруг застилала плотная пелена дождя.

Она поспешно вытащила зеркальце из украшенной кисточками сумочки и оглядела свое лицо. Свежий макияж выглядел безупречно, так же как и поспешно приведенная в порядок прическа. Но все-таки в ее внешности появился какой-то беспорядок.

«Я скажу Роберту, что меня ограбили… Я выходила из магазина Закари со своими новыми туфлями, в темном переулке ко мне подошел человек и приказал отдать ему кошелек. Да, именно так. Нет, не то, он обязательно обратится в полицию. Это не подходит…»

Двое привратников спустились по ступенькам, их ноги хлюпали по промокшему насквозь голубому ковру. Один из них нес стул с мягким сиденьем.

Водитель распахнул дверцу, раскрыл над ней зонт, стал ждать, пока привратники устанавливали стул.

– Если мадам пожелает присесть, мы могли бы внести ее в дом, не причинив вреда этим прелестным красным туфелькам.

– Спасибо. Я не стану возражать.

Приподнимая подол ярко-красного шелкового платья от Натальи Гончаровой, с дерзким низким вырезом и слегка присборенного на левом бедре под жемчужным украшением (она приготовила его для открытия выставки, но потом решила надеть платье от Шанель), стараясь не намочить туфли от Закари, Женевьева уселась на стул, мужчины подняли ее и понесли в дом.

«Я скажу, что упала в обморок в магазине Закари и должна была поехать домой и прилечь. Меня рвало. Я была абсолютно разбита, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю и решимость, чтобы добраться сюда, я все еще очень слаба…»

Привратники опустили стул на пол в холле, и Женевьева протянула свой плащ служителю. До нее донеслись музыка и громкие голоса.

Двери в танцевальный зал были распахнуты.

Оркестр исполнял шумную и веселую импровизацию, по залу скакали танцоры в костюмах, пестреющих фантастическими полосами и безумными зигзагами. На их головах красовались невообразимые бесформенные шляпы или конические колпаки. Нувориши флиртовали с потомственной богатой аристократией под возвышающимися в зале металлическими скульптурами Леже. Красота мило болтала с богемой на фоне тканевых коллажей Делоне, выполненных в зеленых, красных, голубых и сверкающих желтых тонах. Обслуживающий персонал метался по залу, проносил в воздухе подносы. Норман Беттерсон потирал подбородок. Вайолет де Фремон в безупречных ярко-розовых туфлях, которые могли быть созданы только Паоло Закари, вцепилась в руку графа Этьена, ее величественного супруга. В дальнем углу зала Гай Монтерей приложил ладонь ко лбу в странном приветствии. По ледяному фаллосу стекали прозрачные капельки.

Роберт оставил графа Дюваля и широкими шагами поспешил к ней навстречу.

Женевьева запаниковала.

– Я… меня стошнило на человека в темном переулке.

Лулу кинулась вперед.

– Виви…

– Я должна была поехать домой и переодеться. Я…

– Дорогая. – Роберт взял ее за руку. – Думаю, тебе лучше пойти со мной.

– Что…

– Делай так, как он говорит, шери. – Лулу взяла ее за другую руку.

Оркестр грянул джаз, под ритм которого невозможно было усидеть на месте, и танцпол тут же наполнился людьми. А Женевьева, которую уводили из зала, едва успела разглядеть развевающиеся платья и смеющиеся лица.

Глава 3
ПОДМЕТКА

16

На обратном пути Роберт крепко держал Женевьеву за руку. Они последними покинули семейный склеп, остальные уже уехали на машинах или брели пешком по направлению к дому. Она не пожелала ехать в «даймлере» с родственниками, он мог понять ее. Роберта до глубины души тронуло то, что сейчас она хотела побыть с ним наедине.

Ее рука казалась крошечной и ледяной, в глазах застыла пустота. Ему хотелось прижать ее к груди, сжать ладонь, согреть своим теплом. Он чувствовал, что она не хочет этого, и уважал ее желание. Бывают моменты, когда человеку необходимо свободное пространство, чтобы жить, вспоминать, скорбеть. Если бы он только сумел подобрать правильные слова утешения!..

– Моя дорогая, – попытался начать Роберт, когда они проходили по усыпанной гравием дорожке между небольшими могильными плитами, витиеватыми мраморными распятиями, статуями ангелов, медленно двигались в тени серебристых берез и каштанов по направлению к огромному дубу. – Я помню, когда умер папа, у меня было чувство, словно кто-то выбил почву у меня из-под ног. Я не представлял, как мы сможем дальше жить без него. Он был таким значительным человеком. Его ум, его характер… Он обладал особенной статью. Но мы продолжали жить дальше, Женевьева. Я не думаю, что смогу когда-нибудь стать достойным отца, но я старался изо всех сил. Мы все старались, мама и моя сестра и…

Женевьева выдернула руку и бросилась к дубу. Он, смутившись, наблюдал за ней, пока она что-то искала на стволе, а затем, похоже, обнаружив то, что хотела, стояла спокойно, гладя кору дерева.

– Что это, милая?

Она не ответила. Просто продолжала смотреть на ствол дерева и гладить его.

Наконец, он откашлялся и произнес:

– Не лучше ли вернуться к дому? Они, наверное, удивляются, куда мы подевались.

– Пускай удивляются.

Солнечный свет яркими лучами метался среди веток, пронзая листья своими золотистыми копьями. Роберту стало жарко в глухом черном костюме, и он расстегнул воротничок.

– Несправедливо, что это произошло в столь прекрасный день, правда? Небо должно плакать вместе с нами. Конечно, когда мы хоронили папу, выдался ужасно жаркий день. Ну, так…

– Не мог бы ты заткнуться хотя бы на минуту? Сделай одолжение? – Слова вырвались из ее горла, напоминая звук мотора, который никак не хочет заводиться. Он знал, когда она повернулась и бросилась бежать прочь – к машине, что она плакала. Наконец. Она не плакала, когда они рассказали ей обо всем. Она не плакала во время службы и на кладбище.

А ей стоило поплакать. Это было бы естественно и пошло бы на пользу.

Он пристально рассмотрел ствол дуба, прежде чем отправиться следом за ней. На стволе была нацарапана надпись, всего одно слово – ЖОЗЕФИНА. Больше ничего.

Когда он вернулся к машине, жена припудривала лицо, глядя в маленькое зеркальце.

– Мы должны возвращаться, – сказала она. – Родные будут ждать меня.

Остаток дня он внимательно наблюдал за ней. Слушал, как жена разговаривает с тетушками и дядюшками, некоторые из них были на их свадьбе. Наблюдал, как она обменивается любезностями с приходским священником, наклоняется, чтобы расцеловать маленьких кузин, пожимает руки доброжелателям из деревни. Как она вежливо кивает, бесстрашно улыбается. Все делает автоматически.

В какой-то момент он устал от постоянной необходимости поддерживать светскую беседу и вышел прогуляться. В розарии присел на скамейку, чтобы покурить, и был удивлен, когда к нему присоединился стройный мужчина, в котором он узнал доктора Петерса, семейного врача, тот тоже раскуривал сигару.

– Печальное событие. – Доктор Петерс шепелявил и слегка причмокивал во время разговора.

– Да. Вы, должно быть, хорошо знаете семью.

– О да. – Петерс многозначительно кивнул. – Знаете, я помог маленькой Женевьеве появиться на свет. Это были очень трудные роды.

Роберт выпустил клуб дыма.

– Я этого не знал.

– Ну, она не из тех, кто легко проскальзывает, ведь так? Только не наша Женевьева. – Проговорив эти слова, доктор, похоже, понял, что позволил себе вольность, допустив приятельский тон. Его улыбка стала обеспокоенной.

– Полагаю, что нет. – Роберт искоса взглянул на него. Ему не понравилось, что доктор назвал Женевьеву словом «наша».

Петерс откашлялся.

– Женевьеве очень повезло.

Они немного помолчали. Роберт смотрел на море роз, множество великолепных цветков красного, желтого и кремового оттенков.

– Каким образом? – спросил он.

– Простите? – Это был один из тех случаев, когда человек говорит «простите» не потому, что не расслышал вопроса, а потому, что до конца не уверен, как следует отвечать. Роберт много раз сталкивался с подобной ситуацией в бизнесе. Это позволяло выиграть время и обычно означало, что собеседник не будет полностью откровенен.

– Я спросил, каким образом?

– Ну… – Доктор еще раз откашлялся. – Вы, очевидно, очень верный муж, сэр. Женевьеве очень повезло, что она встретила человека, который любит ее так преданно и безоговорочно.

– Безоговорочно? К чему, черт возьми, вы клоните, доктор?

– О боже мой. Абсолютно ни к чему, сэр. Мне жаль, что я… Это были, как я уже говорил, очень трудные роды. Некоторое время казалось, что ни Женевьева, ни ее мать не оправятся. – Он затушил красный уголек тлеющей сигары, а затем аккуратно завернул окурок в носовой платок и положил в нагрудный карман.

Роберт почувствовал, что доктор готов отступить, и, стремясь во что бы то ни стало приоткрыть завесу над тайной, коснулся его руки.

– Нет, простите, доктор. Вы помогли Женевьеве войти в этот мир. Вы знаете девочку всю ее жизнь. Это естественно, вы должны говорить о ней в дружеском, свободном тоне. – Затем добавил: – Вы знаете, она очень уважает вас и высоко ценит ваши заслуги.

– Это правда?

– О да. Это совершенно очевидно. Ведь, в конце концов, вы были с этой семьей и в плохие и в хорошие времена, так?

– Ну, думаю, я…

– Тогда выдалось трудное время, правда? Несколько лет назад, когда Женевьева была ребенком?

Доктор Петерс выглядел смущенным.

– Я должен вернуться в дом.

Но Роберт не собирался сдаваться.

– Вас часто приглашали к ней в то время?

– Я не уверен, что понимаю, о чем вы спрашиваете. – Он отвел глаза в сторону. Роберт хорошо знал, что это значит, – когда человек не может смотреть тебе в глаза…

– Думаю, вы все прекрасно знаете.

– Ну что ж. – Доктор слегка расслабил тугой галстук. – Тогда, надеюсь, вас удовлетворит мой ответ, я не могу это обсуждать. Не обижайтесь. – Он встал со скамейки и уже собрался уходить, но Роберт быстро погасил сигару и ринулся следом за ним.

– Да. – Он изо всех сил пытался найти тему, которая заставит доктора Петерса разговориться. – Неожиданная смерть, правда? Даже не верится?

– Абсолютно. Это ужасный удар для всех нас. Она отличалась крепким здоровьем и ни на что не жаловалась. Конечно, у нее случались мигрени и бессонница, но все это вполне типично для женщины ее возраста со слабыми нервами. Но ничего серьезного. По крайней мере, не было и намека на проблемы с сердцем.

– Как я понял, ее нашли здесь. – Роберт указал на розы. Почти неприличное для столь печального момента буйство жизни и ярких красок.

– Да, это так. Похоже, она срезала несколько бутонов для дома… очень любила свой розарий. Все случилось быстро, она даже не почувствовала боли.

– Не сомневайтесь, доктор, скажите об этом моей Женевьеве. Вы ведь знаете, она очень любила мать. Она такая чувствительная девушка… Доктор почти незаметно ускорил шаг.

– Есть вещи, о которых мне следует знать. Так я смогу стать ей хорошим мужем.

– Господи, посмотрите, который час! Вы должны простить меня, – вздохнул доктор и внезапно бросился бежать.

– Доктор Петерс!

Доктор резво уносился прочь странной кривоногой походкой, сначала в сторону дома, затем, сделав безумный зигзаг, резко изменил направление и ринулся к главным воротам…

Обеденный стол казался слишком длинным для трех человек. Если бы Роберт мог распоряжаться, приказал бы слугам накрыть маленький столик в гостиной и сделал бы обстановку менее официальной и сдержанной. Но они сидели в столовой в окружении семейных портретов, ели с фамильного серебра, в обстановке, которая когда-то произвела на него сильное впечатление, но при повторном появлении в доме показалась мрачной и зловещей.

– Как идет бизнес, Роберт? – Лорд Тикстед вяло ковырял вилкой еду.

– О, вы же знаете. Все прекрасно.

– Роберт невероятно преуспевает, – заявила Женевьева. – Он в четыре раза увеличил доходы компании с тех пор, как унаследовал ее. Разве это не так, дорогой?

– Я не люблю хвастовства.

– Хорошо, но тогда я стану хвастаться вместо тебя. Папа, он практически гений.

Роберт почувствовал, как краснеет. На скулах Женевьевы проступил сильный румянец, и он подумал, сколько вина она сегодня выпила. А лицо лорда Тикстеда наоборот казалось изжелта-бледным, он выглядел изможденным. Лорд выглядел так, словно его разум и душа витали где-то очень далеко. Он исхудал… Его кожа дряблыми складками свисала с подбородка и шеи… Словно они обедали в компании с призраком…

– Как вам Париж? – Лорд Тикстед обращался к Роберту.

– Ну… Конечно, я себя чувствую там как дома, но…

– Нам очень нравится. – В голосе Женевьевы прозвучал вызов. – Там можно жить ярко. Нас окружают люди, способные говорить. Писатели и художники. Люди, которым действительно есть что сказать.

– Но это не значит, что здесь не встречается интересных людей. – Роберт несказанно смутился.

– Там правят другие этические нормы, – продолжала Женевьева. – Не то что в этом болоте скудоумия.

– Женевьева! – Роберт не поверил собственным ушам. – Сэр…

Но старик остался безучастен к выпаду дочери и спокойно продолжал потягивать вино.

– Я рад, что Женевьева в таких надежных руках, Роберт. Ее мать, упокой Господь ее душу, постоянно беспокоилась о девочке. До самой смерти. Но я вижу, за ней неплохо приглядывают.

Женевьева молниеносно вскочила, опрокинув бокал с вином.

– Никто не приглядывает за мной. Мне не надо, чтобы за мной приглядывали. Роберт позволяет мне жить так, как я желаю. А вы, вы очень хорошо знаете, что сделали со мной. Вы и мама. Я никогда не смогу простить вас! Господи, это место прогнило до самого основания!

– Простите, сэр, – пробормотал Роберт, когда за ней захлопнулась дверь. – Думаю, она очень расстроена из-за матери. Она сама не своя.

– Именно так, мой дорогой. – Лорд Тикстед отодвинул тарелку. – Именно так. У нее всегда была очень ранимая душа, у моей маленькой Женевьевы. В детстве она тяжело болела, вы знаете. В конце концов мы вынуждены были забрать ее из школы и нанять преподавателей.

– Да… – Он сжал пальцы. – А что с ней произошло?

– О, это очень сложно. Различные трудности. – Вдруг слезы потекли по щекам старика. – Мне жаль. – Он прижал ладони к глазам. – Моя жена… Я не знаю, как я буду жить без нее, Роберт. Вы ведь поживете здесь несколько недель, правда? Вы и Женевьева? Мне так одиноко одному!..

17

Тикстед, Саффолк

27 июня 1925 года

«Дорогая Лулу.

Прошло уже больше месяца с тех пор, как я здесь. Почему ты не написала мне? Я подумала, что с твоей почтой могли возникнуть трудности, потому посылаю это письмо прямо в «Койот». Пожалуйста, постарайся ответить, моя дражайшая, пусть даже открыткой. Я сгораю от любопытства, хочу узнать, что происходило за время моего отсутствия. Я желаю знать все. Боюсь, что не смогу вернуться раньше середины июля, поэтому пропущу День взятия Бастилии. Я чувствую себя тенью, скрывающейся в этих местах. Настоящая я по-прежнему в Париже, с тобой. Моя жизнь протекает где-то в другом месте, пока я сижу в этом болоте.

Я начала постепенно разбирать мамины вещи. В конце концов, это надо было сделать. Собираю маленькие сверточки с безделушками и сувенирами для друзей и родственников. Викарий не мог нарадоваться, когда вчера пришел забрать то, что я приготовила. Бедняки и малоимущие жители Тикстеда хоть какое-то время будут хорошо одеты, в этом я уверена! Конечно же я собираюсь кое-что оставить и для себя. В основном драгоценности. У нее было несколько пар прелестных туфель, но ее нога гораздо больше моей. Это печальная и нудная работа, разборки маминых вещей. Это наводит меня на размышления, так в чем же смысл жизни? Что мы оставляем после себя? Если говорить о маме, не так уж много. Одежду, украшения, огромное количество бутылок, припрятанных в глубине сервантов и гардеробов (похоже, она пила гораздо сильнее, чем я предполагала). Ты оставишь после себя прекрасное наследие, Лулу. Все эти картины, скульптуры и фотографии. Не говоря уже о твоих великолепных песнях. Тебя никогда не забудут. А я, кто знает? Я хочу считать себя поэтессой, но это, похоже, весьма сомнительно. Если увидишь Нормана Беттерсона, не напомнишь ли ты ему, что у него остался мой блокнот со стихами. Я хочу знать его мнение. Без него я, похоже, не смогу больше писать.

Здесь очень тихо. Только я, папа и слуги. Папа по-настоящему одинок. Словно кто-то взял и отрубил ему одну руку. Он ужасно похудел и часто плачет. Мне кажется, он действительно любил ее, хотя она едва ли об этом догадывалась. Какие все-таки люди странные создания.

Я не любила свою мать. Как я могла, после того, что произошло? Иногда мне казалось, что я ненавижу ее. И все-таки мне жаль ее. Когда-то она была молода и прекрасна, но все это оказалось бесцельно растрачено впустую. Вероятно, она тосковала по чему-то большему, чем то, что ей выпало в жизни.

Я тоже тоскую. По чему-то за пределами этого дома, даже за пределами скованной и полной ограничений замужней жизни. Я так одинока. На прошлой неделе приезжал Роберт.

Должна заметить, что он был очень мил. И все равно, даже рядом с ним я чувствовала себя очень одинокой.

Я горюю, да, это так. Но не по маме. Ты ведь понимаешь, почему я горюю. Ты единственный человек, которому я доверила свою тайну. Единственный человек, которому я могу доверять. Я так по тебе скучаю, Лулу.

Поскорее напиши.

С любовью

Женевьева».

18

Модели, величавой поступью расхаживающие по увешанному зеркалами первому этажу салона мадам Элен, занимающемуся пошивом одежды высшего качества, были наряжены в купальные костюмы. Полосатые купальники из джерси, ставшие популярными благодаря Коко Шанель и продемонстрированные в балете «Голубой поезд». Именно их станут носить в этом сезоне на Ривьере. Девушки вальяжной походкой прогуливались по ковру, огибали замысловатый стеклянный фонтан в дальнем конце комнаты и возвращались обратно.

Женевьева два дня назад вернулась в Париж. Это был ее первый выход в свет вместе с Лулу, их прогулка должна была стать идеальным противоядием от унылой обстановки Тикстеда. День высокой моды давал прекрасный шанс покрасоваться в новинках ее обширного гардероба. Платье от Мадлен Вионне представляло собой каскад тончайших шифоновых лепестков. К платью она подобрала эффектные туфельки от Феррагамо на высоких каблуках в точно такой же неяркой цветовой гамме (что-то среднее между кремовым и розовым оттенками). Но Лулу показалось, что Женевьева выглядела чересчур бледной в этом платье и чувствовала себя как-то неуверенно. Она страстно желала вернуться в Париж, но, как ни странно, в ее глазах плыла отчужденность.

Стоял жаркий июльский день, в комнате было полно народу. Лулу нашла применение цветастому китайскому вееру, который принесла с собой, обмахивала и себя и Женевьеву.

– Все, что тебе необходимо, – шептала она подруге, – это устроить праздник. Почему бы не купить один из этих купальников? Мы могли бы поехать на побережье на несколько недель. Поплавать в море, понежиться на пляже.

– Но я ведь только что вернулась, – вздохнула Женевьева. – Я хочу быть именно здесь.

– Правда? – Лулу искоса взглянула на нее.

– Конечно. Я все еще не могу поверить, что пропустила День взятия Бастилии.

Лулу улыбнулась, видимо, что-то вспомнила.

– Ах, милая моя, это было невероятно. Праздники продолжались целых три дня. Я с трудом прекратила петь. «Койот», клуб «Жокей», «Динго», «У Бриктопа»… Заработала кучу денег, но потом все потратила. И знаешь, здесь столько американцев! – Она повысила голос. Люди, сидевшие рядом, оборачивались, взглядами выражали неодобрение. – Париж уже не тот, что раньше. Слишком много развелось экскурсоводов, распускающих слухи о лучших местах в городе. Квартал заполонили презренные туристы. Если так и дальше пойдет, придется перебраться куда-нибудь в другое место.

Женевьева изумилась:

– Ты ведь не уедешь, правда?

– Конечно нет, шери. На самом деле, нет. Что случилось? Что-то не так?

Женщина со вставными зубами и серой чешуйчатой кожей повернулась и зашикала на них. Лулу скорчила рожу.

– Ты получила мои письма? – шепотом спросила Женевьева.

– Да, да.

– Тогда почему ты мне не ответила?

– О, я не слишком обращаю внимание на почту. – Лулу беспечно махнула рукой. – В конвертах никогда не приходят хорошие новости.

– Лулу! Ты что, даже не читала?

– Ах, милая моя. – Она пожала плечами. – Я не слишком люблю читать написанные слова.

Услышав это, Женевьева пришла в ярость.

– Если бы ты удосужилась прочитать письма, узнала бы, как отчаянно я хотела вернуться. Ты поняла бы, как отвратительно сидеть в доме, переполненном ужасными воспоминаниями, пытаться найти нужные слова для огромного количества визитеров, которые бесконечно повторяли, что за чудесная женщина была моя мать. А на самом деле она вовсе ею не была.

– Виви, – Лулу коснулась ее руки, – мне так жаль. Наши судьбы такие разные. Семья… долг… Я никогда не знала, что это такое. Мне трудно понять, что все это значит. Но я все-таки попробую, я обещаю. Давай уйдем отсюда и отправимся туда, где мы могли бы спокойно поговорить?

– Я не могу избавиться от воспоминаний! – Женевьева сплела пальцы в замок. – Когда я вернулась туда, все снова предстало в ярком свете… Есть еще кое-что…

– Что? Что это, Виви?

– Будьте так добры, поговорите где-нибудь в другом месте, – снова раздался голос женщины со вставными зубами. – Шоу в самом разгаре, или вы не заметили?

– Шоу? – Лулу вскинула безупречно очерченные брови и наклонилась вперед. – Ты хочешь увидеть шоу, старая ящерица? Ты хочешь увидеть шоу?

Уродливое лицо женщины скривилось, она отвернулась. Женевьева расхохоталась. Похоже, то, что ее беспокоило, снова отступило на задний план.

– Итак, – сказала Лулу. – Так о чем мы говорили, прежде чем нас так грубо прервали?

После шоу на нижнем этаже выставили вино и прохладительные напитки. Клиенты бродили вокруг, разглядывали разодетых манекенщиц, продавщиц, которые давали советы по поводу уместности нарядов и отдавали распоряжения, если кто-то из клиенток желал приобрести понравившуюся вещь. Лулу вынашивала планы выпить как можно больше вина и съесть как можно больше канапе, а Женевьева пыталась воспользоваться подвернувшейся возможностью. Вскоре у нее появилась собственная продавщица, крошечная женщина с жидкими волосами и розовым, словно воспаленным черепом, она носилась туда-сюда, отвечала на множество вопросов о платьях. Нет, у них нельзя приобрести платье для тенниса из китайского шелка. Они не делают серебряные сандалии на ремешках. Но, возможно, ее интересуют купальные костюмы? Как насчет пляжных накидок?..

– Женевьева, дорогая! – Появилась графиня де Фремон в абсолютно не идущем ей сиреневом наряде, за ней по пятам следовала личная продавщица, – тащила несколько доверху набитых одеждой пакетов. Бедняжка едва переводила дух. – Как приятно встретить тебя здесь!

– Вайолет! Как я рада. – Женевьева посылала взглядами сигналы SOS Лулу, но ее закадычная подруга медленной беспечной походкой удалялась от них. Лулу слыла большой мастерицей «исчезать постепенно».

– Я слышала о том, что произошло с леди Тикстед. Мне очень жаль. Ты, должно быть, очень переживаешь. – В голосе графини прозвучала непереносимая, чрезмерно преувеличенная жалость.

– Благодарю… – Желая сменить тему, Женевьева опустила глаза и взглянула на ноги графини. Четырехдюймовые каблучки, тончайшая сетка блестящих черных ремешков, оплетающих ступню, прекрасная, искусно сплетенная клетка.

– Мои новые туфли от Закари. Что скажешь?

Женевьева вздрогнула, словно в глаза резко ударил яркий свет. С тех пор как два месяца назад она покинула его магазин, унося с собой красные бархатные туфли и свою тайну, она больше не слышала его имени. В Англии попыталась сделать все возможное, чтобы изгнать из мыслей образ Закари, внушив себе, что это была еще одна ошибка, вторая нелепая интрижка в ее жизни. Как и в первый раз, она никому не обмолвилась ни словом о том, что произошло. И так же, как в первый раз, внушила себе, что это не должно повториться. Это не должно повториться.

Но Закари не походил на Монтерея. Это было нечто совершенно другое. Снова и снова она вспоминала, как его губы прижимаются к ее спине. Снова и снова она ласкала его грудь, ощущала вкус его кожи, задыхалась от наслаждения, прижимаясь к его шее. Это были самые яркие и чувственные воспоминания ее жизни. Снова и снова она просыпалась от них в своей постели или, что еще хуже, рядом с Робертом. Ее преследовало чувство вины.

– Как ты думаешь, это правда, что Закари готовит специальные туфли для ручного леопарда Жозефины Бейкер? – послышался нахальный голос Вайолет.

– Откуда мне знать? – Женевьева прижала руку к голове. – Я ведь была в отъезде. Хотя, как бы ни обстояли дела, мы с ним едва знакомы.

– Ну, конечно, моя дорогая. – Вайолет пристально смотрела через плечо Женевьевы. – Подумайте, кого я вижу! Я сама могу пойти и спросить его об этом.

– Так он здесь?

Но Вайолет уже исчезла, она энергично пробиралась через толпы людей, преследуемая по пятам своей продавщицей.

Закари стоял к ней спиной, но она никогда не спутала бы его ни с кем другим. Он расположился в дверях и беседовал с мадам Элен. На нем были светло-серые брюки и белоснежная рубашка, казавшаяся полупрозрачной, что еще больше подчеркивало широту его плеч и сильную стройную спину. Он жестикулировал, что-то объяснял своей собеседнице.

Женевьева поднесла бокал к губам, попыталась скрыть дрожь в лице.

– Это Паоло Закари. – Продавщица Женевьевы вцепилась в ее руку.

– Да. Что он здесь делает?

– Думаю, у него какие-то дела с мадам Элен, – ответила та. – Он не присутствовал на шоу. – Затем с ноткой зависти в голосе добавила: – Вы знакомы с ним?

– Немного. Он сделал для меня туфли. – Стоило Женевьеве произнести эти слова, как Закари обернулся и посмотрел прямо на нее. Темные, непостижимые глаза… У нее перехватило дыхание. Женевьева быстро отвела взгляд.

– Я бы все отдала за пару его туфель. Позвольте мне принести вам еще вина, мадам. – Женщина выхватила пустой бокал из рук Женевьевы и исчезла, прежде чем та успела вымолвить слово.

«Я не должна больше смотреть на него, – приказала она себе. – Необходимо уйти отсюда как можно быстрее». Но куда запропастилась Лулу? Прежде чем она успела остановить себя, снова взглянула на него. Черт побери, теперь рядом с ним оказалась Вайолет! Она разговаривала с ним, касалась его руки, а он пристально смотрел ей в глаза. Даже отсюда Женевьева смогла различить подчеркнуто интимный тон, ужасный легкомысленный смех.

– Ты слышала, твой приятель Закари делает туфли для питона Марчезы Касати? – раздался рядом голос Лулу, раскрасневшейся от вина.

– Он мне не приятель.

– Неужели? – Ее движения и выражение лица были несколько преувеличены. – Мне кажется, ты немного… запала на него!..

– Неужели? – в тон ей ответила Женевьева, изобразив полное безразличие. – В любом случае у змей нет ног.

– Возможно, они мечтают о ножках, – откликнулась Лулу. – А вдруг это их тайная фантазия?

– У змей нет ни мечты, ни фантазии.

– У змей – да, но не у женщин. – Лулу задумчиво погладила подбородок. – Бизнес Закари, а возможно, и вся его жизнь построены на женских мечтах и фантазиях. Ты ведь знаешь об этом, шери?

Женевьева снова взглянула на дверь. Вайолет де Фремон все еще стояла и болтала с мадам Элен, но Закари исчез.

В разгар вечера Лулу нетвердой походкой удалилась куда-то в компании смуглого незнакомца с прекрасными глазами и сильными руками, а Женевьева направилась домой. Она обнаружила Роберта на кушетке в форме пироги, он лежал с книгой и курил. Пару дней после возвращения домой Женевьева вела себя с ним довольно резко, и он чувствовал себя виноватым. Она не понимала, почему все время пыталась придраться к нему. Он был сама доброта. Сегодня все произошло как обычно, стоило ей войти в дверь, он одарил ее теплой, ласковой улыбкой.

– У тебя болят ноги, милая?

Туфли от Феррагамо все-таки натерли пятку, она слегка прихрамывала.

– Иди сюда.

Женевьева прилегла вместе с ним на кушетку и закрыла глаза, он массировал ее ступни, неумело, но с большой нежностью и любовью. Массировал тыльную сторону ее стопы, разминал кончики пальцев. Она пыталась заставить себя не вспоминать о других руках, ласкающих ее ноги, о других прикосновениях…

– Наши ступни – невероятно сложная система, – спокойно произнесла Женевьева. – В стопе больше костей, чем в какой-либо другой части человеческого тела.

– Это правда?

– Возможно. – Она тосковала по прикосновениям Закари. Жаждала его. Как ей избавиться от этого томления? Она так хотела, чтобы случилось чудо, чтобы в ней пробудился бы интерес к Роберту.

– Я рада, что ты не принадлежишь к богеме, – задумчиво произнесла она.

Роберт перестал массировать ее ступни.

– Это правда?

Печальные глаза с небольшими мешками, усы, которые ей никогда не нравились и которые он упорно не хотел сбривать, большие мочки ушей… Она привыкла к нему, эта привычка прочно связывала их. Так было всегда. Но этого недостаточно для брака.

– Ты твердо стоишь на земле, – продолжала она. – Это очень хорошо.

Роберт похлопал ее по ноге.

– Я рад, что ты так думаешь. Я не уверен, что так было всегда.

– Я знаю, но теперь многое изменится.

– Действительно?

Она глубоко вздохнула.

– Я много думала. Я понимаю, насколько важна для тебя семья…

Он резко выпрямился, весь превратился в слух.

– Да?

– Это нелегко для меня. Но все же…

– Женевьева, ты имеешь в виду…

– Принесешь мне выпить?

– Конечно.

Она видела, как он взволнован и как изо всех сил старается взять себя в руки. Он не хотел испугать ее своим пылом, черт его побери, но тем не менее его поведение все равно напугало ее.

Роберт направился к облицованному слоновой костью бару.

– Чего желаешь?

– Я не знаю. – Она смахнула слезу. – Я не знаю.