Текст книги "Ванильный запах смерти"

– О-ой, так я и знала! Я предвидела весь этот кошмар! О-ой! – заблажила Непопова, качаясь на стуле.

– Ну завела, коровушка! – фыркнула Столбова и, закинув с вызовом ногу на ногу, пояснила: – Мы приехали вызнать всю правду о смерти нашего друга, кумира и вообще человека великого дарования – Глеба Архиповича Федотова. Как есть! Как надо!

В этот момент Паша поставил перед следователем «образ» актера, который он долгое время держал в руках, как козырную карту.

– Прелестно! – оживился Рожкин, взглянув на фото. – Вы хорошо знали Федотова?

– Мы его поклонницы уже двадцать пять лет. И мы не верим, что народный артист и выдающийся человек мог отравиться наркотиками. Он никогда не принимал никаких этих препаратов, – пламенно высказалась Жози.

– Ага, отличненько. А что еще вы знаете о вкусах, пристрастиях, врагах и друзьях покойного?

– А вы даже этого не вынюхали? – скривилась Нина.

– Что мы узнали – не ваша забота. Следствие интересуют в данный момент ваши показания, – прищурился Рожкин, порозовев.

Список недругов Федотова оказался внушительным. Похоже, половина актерского и киношного мира терпеть его не могли. К недругам же принадлежала и бывшая жена Глеба Архиповича, с которой он развелся пятнадцать лет назад, и их сын – тридцатидвухлетний Максим Федотов – единственный наследник всех сбережений и недвижимости звездного отца. С ним Рожкин беседовал на следующий день после трагедии. Сынок примчался ни свет ни заря и с агрессивной настойчивостью требовал отдать ему труп отца, который можно будет наконец похоронить и заняться наследственными делами. Ни горя, ни подавленности даже ради приличия Максим Глебович не выказывал.

Доброжелателей же у артиста набралось в разы меньше. Всего несколько имен назвали поклонницы: четыре женщины, двое мужчин. Все фанатичные поклонники лицедея. Мелкая служащая, соцработница, две пенсионерки, приятель детства и фотограф. Его имя показалось Люше знакомым. «Ну конечно! – вспомнила она. – Один из престарелых геев, что дал скандальное интервью телеканалу. Стоп! Уж не Кудышкину ли он давал интервью?!»

– А что вы можете сказать о сексуальной ориентации Федотова? – выпалила сыщица.

Тут началось светопреставление. Подруги обрушили на головы дознавателей ушат проклятий, перемежающихся яростными опровержениями «гнусных слухов».

– Хорошо, довольно! – поднял руки Рожкин, будто намереваясь сдаваться, и тетки притихли. – Подумайте, кто ненавидел вашего кумира настолько, что мог подсунуть ему смертельное зелье? Угрозы, быть может, борьба за роль, ревность, иные мотивы. Да уж… – поиграл бровями следователь.

– Никто! Никто не мог! – пылко выкрикнула Жози и всхлипнула. На нее раздраженно махнула Нина и рявкнула:

– Максик!

Она впилась своим змеиным взглядом в следователя, будто тот являлся тайным сообщником сына Федотова.

– Это само собой, еще кто? – откинулся Геннадий Борисович на спинку стула, ежась под немигающим взором «кобры».

– А еще Глебушка, в смысле Глеб Архипович, получал несколько лет назад анонимные письма с угрозами.

– Да это Витька Бреев шутил, коллега его, они в одной гримерке сидят, – горячо запротестовала Непопова.

– Говорила я с Виктором Ильичом! – рыкнула на подругу Нина. – Не писал он писем! Нет, вот как есть!

– Подробнее, Нина Иванна, с этого места подробнее, – подвинулся к свидетельнице дознаватель.

Оказалось, что к машине актера, под дворники, несколько раз прикрепляли записки «самого мерзкого содержания». Мол, страшная расправа ему уготована или «За гибель детей ответишь, сволочь!». Эта фраза передавалась из уст в уста в театре.

– А какие же это дети? – удивился Рожкин.

– Преподавал Федотов в училище театральном несколько лет. Потом-то ушел, как раз тогда, лет восемь-девять назад. Слишком строгим оказался, всех бездарей выгонял. Как надо… – вздохнула Нина.

– Испортил жизнь актеру-неудачнику, и тот отомстил? – с сомнением посмотрел Геннадий Борисович на Люшу.

– Или отец неудачника. Тоже лицедей не слишком талантливый, – покачала головой Шатова, и вдруг они с Рожкиным одновременно вскочили и направились к двери.

Всё стало очевидным, и главное, на что досадовали сыщики, – упущенное время.

Сколько бы ни восклицал Василий вслед оперативникам, что у Левы нет никаких детей, бывших и настоящих жен и вообще он человек чистый и даже блаженный, Шатова старалась следовать завету Рожкина и верила фактам, а не эмоциям. А факты упрямо указывали на Гулькина. Молоток опознал – нехотя, изворачиваясь, злясь и всё отрицая поначалу – Самохин. Следователь «припер его к стенке», вернее, к стулу на кухне, и Феликс Николаевич, багровея, признался, что молоток принадлежит Леве, у него весь набор инструментов такой, с синими рукоятками.

У калитки гулькинского дома опергруппа столкнулась с соседкой мастера, тридцатилетней коренастой Машкой, которая шикала на цесарок, в смятении бегавших по двору.

– Ой, не знаю, что случилось, что и думать! – заголосила женщина, когда Рожкин протянул ей свое удостоверение. – Утром смотрю, а Левкины птицы носятся по моим грядкам и клюют все подряд. Подырявили капусту с салатом, гады, – замахнулась на серых упитанных птиц с крохотными головками Машка, у которой под глазом желтел застарелый синяк.

– А вы с хозяином-то общались сегодня?

– Так стучу ему и по телефону названиваю – нет Левки. Умотал куда-то. А птиц будто специально, зараза, подбросил.

Дом оказался заперт. Сараи, гараж и баня тоже. Паша приложил глаз к щели между досок – машина отсутствовала.

– Сбежал?! – спросила запыхавшаяся Люша.

Она увязалась за полицейскими и, попав на захламленный двор Левы, долго что-то рассматривала на земле у куста жимолости.

– Похоже на то, – сплюнул Рожкин.

– Подойдите сюда, пожалуйста, – позвала его Шатова.

Следователь подошел и уставился на маленький кусок коричневого картона, в который тыкала Люша.

– Ну, бумажка, мусор, тут его хватает, – пожал он плечом.

– А разве чемодан Пролетарской был не из прессованного картона, как в старые советские времена? – сыщица прихватила картонку пинцетом.

– Черт его знает. Может быть. – Рожкин взял из ее рук пинцет и поднес непонятный ошметок к глазам. – Да, такой мог отвалиться от какой-нибудь старой рухляди. И что теперь, каждую соринку рассматривать? Обыск всего хозяйства и так на целый день. Главное сейчас ориентировки разослать. Уехать далеко он не мог, возьмем к вечеру. Тоже мне, Рэмбо! – Рожкин крутанул головой и направился к дому подозреваемого, дверь которого уже взломали его коллеги.

На тумбочке в сенях в глаза бросился маленький молоток, ручка которого была выкрашена той же синей краской, что и у найденного в «Под ивой».

Позже в сарае обнаружились другие инструменты из похожего набора. Нашелся и ящик, к которому подходил оброненный под пионами ключ. Ящик оказался незапертым и, кроме старых квитанций, обрывков шпагата, скрученных восьмерками веревок и картонных коробочек неясного назначения, ничего в себе не содержал. Все это повергло Люшу в задумчивость. «Каким дураком надо быть, чтобы молоток не выкинуть? И ключ этот – совершенно бесполезный», – недоумевала Шатова. Она не стала дожидаться окончания обыска, а решила действовать по своему плану.

Мальчишки-ныряльщики кучковались на прежнем месте, у мостков. Сгрудившись, они что-то разглядывали. «Какую-нибудь дрянь в телефоне», – подумала Юля, спугнув своим появлением ребят. Один из них действительно спрятал за спину телефон.

– Так, господа, разговор есть, – придав голосу солидности, обратилась к мальчишкам сыщица. Двое, те, что постарше, тут же дали деру. Люша и глазом моргнуть не успела, как мимо нее сиганули две голенастые фигуры. Маленькие тоже попытались проскочить, но она успела схватить одного за футболку.

– Я не кусаюсь и не пытаю детей! Я расследую убийство! – попыталась донести мысль до извивающегося мальца Люша.

Но он ее не слушал, а истошно вопил:

– Я не брал! Это Славка подобрал телефон, это Славка все!

– Плевать я хотела на ваш телефон! Меня утопленник интересует! – рявкнула Шатова. Мальчишка уставился на тетку, перестав брыкаться.

– И чё? – спросил он настороженно.

– Тебя как звать?

– Тимоха, и чё?

– Не чёкай, а помогай, – тряхнула Шатова мальчишку.

Это был тот крикливый прыгун, белобрысый, с огромными синими глазами, в которых горели и страх, и вызов.

– Меня зовут Юлия Гавриловна, и я расследую преступления в отеле.

– Бандюки мочат друг друга, – со знанием дела сказал Тимоха. Видно, именно так и представлялось местным происходящее в «Под ивой», а потому сочувствия не вызывало.

– Во-первых, не бандюки, а во-вторых… – Люша отпустила Тимоху и вздохнула: – Значит, меня интересует, не видел ли ты или, может, слышал от кого-нибудь, что происходило тут вчера рано утром? Понимаешь, Тим, убит пожилой мужчина, врач, между прочим. Видимо, он сидел с удочкой, а к нему кто-то подошел, ударил по голове и сбросил в воду. Вот такая история.

Люша снова вздохнула, пытаясь и суровость сохранять, и с наведением ужаса не переборщить. Впрочем, мальчишку трудно было чем-то напугать.

– Не, не знаю, – сказал он равнодушно, запуская палец в нос.

– Значит, не хочешь помогать следствию, так и запишем.

– Наше дело – маленькое, – выученно буркнул Тимоха.

– А ты знаешь, что те, кто не помогает раскрывать преступления, сами являются преступниками? И сволочами, – рубанула рукой сыщица.

Тимоха зло посмотрел на нее и выпалил:

– Дед мой видел бабку!

– Какую бабку? – опешила Шатова.

– Дед на нашу сторону пришел, чтобы сети пораньше вытащить, ну, это неважно. А тут, говорит, на этом берегу бабка какая-то странная копошилась, будто что искала. А потом деда увидела и дунула вверх, вроде к отелю.

– Как дунула? Бабка побежала?!

– Я не знаю, так дед сказал! – Тимоха начал нетерпеливо перетаптываться.

– Так, за информацию о преступнике обещана награда. Веди к деду, он мне – показания, я ему – пятьсот рублей.

– А мои показания? – загорелись глаза Тимохи.

– Разберемся, – уклончиво сказала Люша, хватая прутиковую ручонку мальчишки.

Увидев сверкающую красную «Мазду», Тим с восторгом присвистнул и в мгновение ока устроился на переднем сиденье, вертя соломенной головой:

– А это автомат? А это кондиционер гудит? А музыка? А что вот это за стрелка? А у Мишки в «Форде» навигатор и прикуриватель. А где колонки?

Юлия терпеливо отвечала, с опаской продвигаясь по латаной-перелатаной дороге.

Постепенно Тимофей притих, сосредоточенно вертя пальцем в носу.

– Так! Сопли о сиденья не вытирать, – скомандовала, покосившись на пацаненка, Люша. – Что замер? Ешь свою козявку, небось не привыкать?

– Я козявки уже не ем! Что я – маленький? – оскорбился Тимоха, сжав пальцы в кулачок.

Шатова сунула руку в бардачок и достала бумажную салфетку:

– А не маленький, так на – вытрись и больше грязные руки к лицу не суй. Ни в нос, ни в глаза. Еще птичий грипп подхватишь, знаешь про такой? О-о, брат, это страшное дело. Тело покрывается волдырями, трясет от температуры, а потом все – летальный исход. В смысле – смертельный. Ну ладно, сейчас в России его нету, – успокоила вытаращенного Тимоху «воспитательница».

– Он в Америке? – с надеждой спросил тот.

– Да вроде в Китае.

– А-а, ну тада ваще по фиг.

– Всех людей жалко! Все одинаково страдают, мучаются и любят. Понял?

Тимоха с сомнением посмотрел на необычную тетку и вдруг завопил:

– Налево, давай налево!

– Тимофей, где твои манеры? Поверните налево, пожалуйста, тетя Юля, – пропела дознавательша.

Тимоха захохотал и приказал остановиться у старого дощатого дома в три окна. Синяя краска почти слезла с него, рамы, некогда белые, почернели, и искусные завитки из дерева казались недорисованными. Ни палисадника, ни огорода у входа в дом не наблюдалось: пыль да крапива.

Тимоха выскочил из машины и с воплем помчался к крыльцу:

– Де-ед, дед, тут пятихатку менты за этого утопшего дают!

Из дома появился тощий, настороженно прищуренный лохматый мужичок. Замахнувшись на орущего Тима, он вышел на дорогу к Юле, которая мгновенно собралась, чтобы выглядеть лицом официальным.

– Здравствуйте, вот моя визитка, я помогаю в расследовании местной полиции. Вы, насколько я поняла, обладаете важными сведениями о происшедшей вчера трагедии?

Дядька покосился на визитку и с сомнением выдохнул:

– Ох-тыть, обладаю…

Мужик оказался нестарым, лет пятидесяти, но изрядно потрепанным судьбой и, мягко говоря, духовитым: сыщица невольно отстранилась.

– Тимоха те навешает лапши! А наше дело телячье: поел и в закут. – Дед строго прищурился на внука, которого распирало от значимости происходящего.

– Про скромную награду ваш внук не наврал. Дело серьезное, правоохранительные органы готовы стимулировать местное население в даче показаний, – заговорила казенным тоном сыщица, зная, что он действует усмиряюще на подобных «дедов».

– Ох-тыть, награда! Наше дело петушиное. Пропел, а там хоть не рассветай, – снова фыркнул мужик.

«Ну, фольклорный кладезь!» – разозлилась Шатова и, не торопясь, достала из кошелька купюру, которой потрясла перед застывшим мужиком:

– Что за человека вы видели вчера утром на берегу реки? И вообще, поподробнее о своих наблюдениях, с художественными деталями!

– Ох-тыть, после пяти что-то… А может, и раньше. Не, после пяти! Видел бабку. Толстую, ну, крупную такую… в плаще сером, капюшоне и вроде очках. Но, тут-тыть – не разобрал. Да я не шибко-то и присматривался. А бабка что ж, высматривала что-то, ворошила траву, туда-сюда. А потом выпрямилась и на меня уставилась. Ну, и деру! – Мужик салютующим жестом поднял руку.

– Прямо-таки бодро побежала?

– Да, споро так, фьють – и уже наверху, у дома бандитского.

– Да кто вам сказал, что там бандиты живут? – всплеснула руками Люша.

Дед скроил непроницаемую физиономию:

– Наше дело маленькое – отзвонил и с колокольни долой.

Люша поджала губки, задумавшись.

– А рыбака, мужчину среднего телосложения с усами, не видели?

Свидетель категорично отмахнулся:

– Я был недолго. С сетями повозился минут десять и домой. На печку. Только вы уж, это… про сети-то…

Люша отмахнулась:

– Хорошо-хорошо. Спасибо большое э-э… вас как звать-величать?

– Леонид Ильич, – гордо ответил дед.

– Ох, тыть, – рассмеялась Люша. – Благодарю за сведения, «дорогой» Леонид Ильич, – и она протянула мужику купюру.

– Премного благодарны, – буркнул мужик, и их с Тимохой словно ветром унесло.

– Внука-то не забудьте отблагодарить! – крикнула вслед Люша и села в машину.

«Нажрется Леонид Ильич сегодня не по-детски, а Тимохе же и достанется. Вот дьявол! Где его мать с отцом? Чем они кормятся-живут? Вот тебе и «тыть – дело маленькое».

Впрочем, как ни кручинила Шатову судьба Тимофея, его белобрысый образ вытеснился из сознания непонятной «бабкой». «Имела она отношение к делу? Что искала? Или это Гулькин в перевоплощения начал играть? Вполне возможно», – решила Люша и прибавила газу, выбравшись на отрезок приличной дороги.

Даня Кулонов проел свой бизнес. Проел и пропил. В самом что ни на есть прямом смысле слова. Имея по протекции дядьки, Алексея Марленовича Пролетарского, пару автомоек на бойких местах, Даня жил на широкую ногу. Нет-нет, он не ездил в Альпы или на Тибет, не увлекался гольфом и спорткарами, был равнодушен к коллекционированию и без трепета относился к евроремонту. Он даже не удосужился обзавестись нормальными часами и дизайнерскими ботинками! Зато Даня каждый день ужинал в ресторане. Отдав в детстве дань шпротам и оливье, юный бизнесмен с алчным, провоцирующим биение слюны и дурманящим обонятельные рецепторы трепетом открывал для себя подлинные кулинарные изыски. Любимые блюда множились в геометрической прогрессии: ведь кухни мира оказались так разнообразны! А напитки?! Кулонова обескураживало, как убого проводили застолья родители и деды с неизменной совковой троицей – «Столичная», «Московский», «Арбатское». Даня к тридцати годам различал десятки сортов пива и слыл в своем кругу авторитетным специалистом по виски. На ту астрономическую сумму, что он прожрал и пропил с друзьями, можно было купить недвижимость в одной из европейских столиц, открыть счет и жить на проценты. Впрочем, Даниил ни о чем не жалел. Чего оно стоит – мифическое будущее, когда сегодня, вот здесь, в двадцати минутах езды, уготован «и стол, и дом»?

Все кончилось в одночасье: и деньги, и здоровье. Цирроз предотвратить удалось, возродить бизнес – нет. Спасибо Алексею Марленовичу – из долговой ямы вытянул и за услуги скромно, но платил. Благо талант свой уникальный Даня до конца не профукал. Конечно, память, интуиция и наблюдательность стали значительно хуже, чем в молодости, когда мог запоминать двадцатизначные цифры и воспроизводить страницы текстов по памяти, но все же для некоторых конфиденциальных поручений Кулонов вполне годился. Гигантскую роль играло обезоруживающее радушие буйволоподобного, с пшеничными кудрями и младенческим взором мужика, этакого сказочного Иванушки-дурачка. Вполне согласуясь с литературным каноном, Даня нес бремя образа, дурачком отнюдь не являясь. Наоборот! В ЕГО сети попадались надменные дурачки с дипломами, амбициями и капиталами. Кулонов выводил недругов дядьки на чистую воду из любви к искусству. Ему никогда не приходило в голову воспользоваться добытой информацией в собственных целях, ну, например, начать умника шантажировать. И вовсе не потому, что Дане это претило, просто не хотелось излишне напрягаться и рисковать. Словом, он довольствовался «синицей в руках».

К тому же радости прибавляла недавняя женитьба на обворожительной девушке-модели: доброй и смешливой Анюточке из Торжка. Не бог весть какая кулоновская «трешка» казалась Анюточке раем земным, и она с упоением вила семейное гнездо, готовясь осчастливить мужа наследником.

Бросать беременную жену страшно не хотелось, но родственные чувства понуждали Даниила Константиновича Кулонова закинуть дорожную сумку в сверкающий кроссовер и ехать наудачу в Подмосковье.

«Убийство стрекозы Адели! Да это ж уму непостижимо! С какого боку приступать к делу?» – ужасался Даня и понуро качал головой, держась за кожаный руль. О размещении в «Под ивой», конечно, речи не шло. «Но наведаться в качестве зеваки праздного необходимо сегодня же», – решил Кулонов, сворачивая к неказистой деревеньке.

У первого дома его ждала удача. За кривым штакетником румяная баба пропалывала грядку, упав перед ней на колени.

– Бог в помощь! – радушно приветствовал ее Даня.

Та зыркнула на него недоверчиво и буркнула под нос:

– Спасибочки.

– Комнатой не богаты, хозяюшка? – Даня вложил в голос всю возможную теплоту.

– Для кого – богаты, а для пришлых незнакомцев – нет.

Женщина встала с колен и начала складывать в ведро кучки выполотых сорняков, лежащих в проходе. Сочные загорелые груди селянки мерно колыхались в вырезе халатика.

«Просто буколическая романтика! Завораживающе…» – наблюдал за ловкими движениями «грации» Кулонов.

«А почему бы и нет?», – пискнула вдруг неотчетливая предательская мыслишка, и он пошел в наступление:

– Вот мой паспорт и визитка. Я человек серьезный, служивый. Да, видно, неудачливый. Приехал по наводке в глухой отельчик, чтобы побыть в полном одиночестве, а там… сами знаете. Уезжать же из ваших мест – ну просто невозможно! Райский покой, тишина, река, ни одного человека. Э-эх! – горестно вздохнул Даня.

Тетка выпрямилась и прищурилась, разглядывая из-под руки ласкового здоровяка. «Видный парубок, холеный, и кудри хороши, как у Вовки, чтоб ему пусто, ходоку, было», – подумала селянка, которую звали Еленой. Она скинула перчатки и подошла к заборчику. Даня протянул ей паспорт, в который предусмотрительно вложил две пятитысячные купюры. Женщина, увидев красные бумажки, замерла, но Кулонов подбодрил ее, настойчиво тыча паспортом:

– На самое первое время, хозяюшка, хватит?

Елена неловко взяла корочку, вытерев невзначай руки о сарафан. Ни имени, ни прописки, ни семейного положения она не увидела, глядя от волнения мимо неясных строчек, зато две гладенькие купюры ловко сунула в карман, прикинув, что за эти бумажонки она три недели высиживает в жарынь в станционной будке, торгуя билетами на электричку.

– Но у меня не отель, сами понимаете, удобства во дворе, – сказала хозяйка, пропуская постояльца в калитку.

– Главное – их наличие, – изрек Даня, и его круглое лицо расплылось в аппетитной улыбке.

Елена покраснела.

– Холодного молока с дорожки, может?

– Спасибо, не откажусь! – переступая порог избы, потер руки Кулонов.

Все оказалось, как он и предполагал: вполне чистенько и убого. Престарелое трюмо, тахта из семидесятых, бельевой шкаф с незакрывающейся дверцей, потертый оргалит на полу, алый ковер на стене, клеенка в подсолнухи на столе. В красном углу – святая святых – солидный телевизор под ажурной тряпочкой.

– Красота – нет слов! – резюмировал Даня и приблизился к смущенной хозяйке, держащей пол-литровую банку с молоком: – Вас как звать?

– Елена Сергеевна… Можно Лена.

Елена оказалась миловидной светлоглазой женщиной с утиным носиком, бровями вразлет и роскошными русыми волосами, которые она наспех скрутила в тугой пучок. «Да уж, есть женщины в русских селеньях», – всплыла в Даниной голове замусоленная школьная строчка.

– А мне Аленушка нравится, хорошо?

Женщина неопределенно пожала плечом, из чего жилец сделал вывод, что хорошо, и, слегка поморщившись, выпил молоко: оно оказалось козьим. Привкус его терпеть не мог Кулонов, но ситуация располагала к принятию нестандартных творческих решений.

– А меня зовите Даней, без церемоний.

– Живите, Да… Данила, в гостиной, а я в дочкиной перекантуюсь. Она на каникулах в Москве подрабатывает с подружками, в пиццерии. И комнату за копейки у бабки снимают – слава Богу! А что ж вещи ваши? – спохватилась Елена.

– Да, несу, моя госпожа! – проворковал Кулонов и поймал жаркую улыбку женщины, вновь подстегнувшую коварную, но все более заманчивую мысль: «Да почему нет-то? Один приятный моментик в череде отвратительных дел».

За яичницей и малосольными огурчиками («устриц не успела наловить», – пояснила, подавая обед, хозяйка, и Кулонов с удовольствием оценил ее нежданное чувство юмора) Даниил многое вызнал про отель, хозяев, работников и отдыхающих. Как он и предполагал, индифферентные на первый взгляд аборигены живо интересовались всем, происходящим в «Под ивой». По версии местных, актера убили либо как причастного к бандитским разборкам, либо ради грабежа. Все остальные преступления – следствие первого. Кто-то что-то увидел или узнал.

«Адель наверняка совала нос в то, что ее не касается. Но могла ли она протрепаться про книги? Навряд ли. Слово Леши для нее – закон», – размышлял Даня, нахваливая одновременно качество огуречного засола.

Отобедав, постоялец решил перевести дух и, рухнув на узкую Еленину кровать, предался размышлениям.

«Кто знал про доллары? А никто! Марленович сам кромсал раритеты. У, бесстрашный какой! Мать его не знала, охранник – тем более. Нет-нет, накручивает дядя версию с преследованием. Такие капиталы выгодно следствию на блюдечке с голубой каемочкой предъявлять, а не тырить втихаря.

Идем дальше: Пролетарские НИКОГО не знали в отеле. На это и был расчет Алексея Марленовича: Адель должна затеряться с миллионами в узком кругу случайных людей на время, пока он разруливает ситуацию со следствием. Конечно, ее принадлежность к семье сильных мира сего скрыть было невозможно, и что? Воровать старушкины тома – да кому так рисковать из горничных и садовников нужно? Вот кошелек стянуть или драгоценности – дело другое. Но бабка предусмотрительно взяла с собой бижутерию и мелочь. Значит, что-то увидела, вынюхала, явилась не вовремя и была убита. Чертовщина!»

Даня встал, закурил и уставился в окно, на клумбу календулы, устроенной в старой покрышке, «с выдумкой» выкрашенной в красный и синий горох. «Русский дизайн, зараза!» – ухмыльнулся Кулонов и вновь сосредоточился на главном.

«Но чемодан-то исчез, значит, о его истинной ценности кто-то все же догадывался. Кто мог заглянуть в чужие вещи? Хозяева – вряд ли, они над своим несчастным бизнесом трясутся из последних сил, по словам Марленовича. Значит, все же горничная! Поэтому первым делом знакомимся с этой особой. Но тут есть нестыковка: дядька говорил, что чемодан неподъемный, следовательно, у горничной был сообщник. Видимо, тоже работник отеля или человек, вхожий туда. И с ним также знакомство обязательно. Ну вот как-то так…»

Определившись с тактикой, Даня растянулся на кровати и мгновенно погрузился в тревожный сон, в котором ему приходилось пасти козу на лугу, огороженном покрышками в горох. Но вдруг из-за покрышек, превратившихся в непреодолимую стену, женский голос начал истошно кричать:

– Ленка! Ле-ен!!

Кулонов открыл глаза и понял, что кто-то зовет его хозяйку во дворе. Он подошел к окну и стал разглядывать посетительницу из-за занавески.

У калитки стояла мужеподобная особа в спортивной экипировке: кроссовки, треники, футболка, кепка. За спиной у нее висела потрепанная объемистая сумка, выдававшая род деятельности хозяйки. Это была почтальонша.

Елена выскочила на крыльцо и зашикала на крикунью:

– Что орешь, Ритка, чумовая? И так голова трещит, а тут прилечь не дают.

– О, разлеглася среди дня, – уличила ее почтальонша. – Левку в розыск объявили! Весь дом его вверх дном подняли. А он сбег, видать, ночью, с каким-то бесценным чемоданом. Он убил, он и ограбил, ты представляешь?! Конец света!!

– Да что ты брешешь?! – ужаснулась Елена.

– Да кто брешет? Кто брешет?! Машка чуть с ума не сошла. Цесарки Левкины бегают по ее двору, самого Гулькина след простыл, а менты ее по третьему кругу пытают.

– Как пытают?!

– Ну, опрашивают. Что, когда, чё сказал, как посмотрел. Конец света, говорю! А я так и всегда его подозрительным считала. – Ритка брезгливо сплюнула.

– Да что ты брешешь? – никак не могла переварить услышанное Елена.

– Вот задолбала – брешешь, брешешь. А что он все бобылем, никого в дом, никаких друзей, ни выпить, ни закусить. Иуда продажный!

– Да кого он продал-то?! – замахнулась на товарку Елена. – Велосипеды твоим соплякам чинил, взаймы давал, работал день-деньской, а теперь в убийцы заделался! Ага, спихнули всё на самого безобидного. Нашли козла отпущения. Иди ты! – снова замахнулась Елена, у которой запылали щеки.

– Сама иди! – завопила истошно почтальонша. – Вот когда к тебе менты придут, посмотрю, как запоешь. Я-то молчать не буду, скажу, что к тебе амбал столичный на джипе-то приехал аккурат в день Левкиного побега! Уж весь поселок об этом гудит.

– Ах ты тварь старорежимная, стукачка-надзирательница! – Елена выскочила за калитку и, похоже, готова была вцепиться в волосы почтальонше, но та помчалась по проселку, выкрикивая проклятия, логическим завершением которых стал расхожий народный приговор: «Расстрелять!»

«Неужели найден вор с чемоданом?» – Даня, выскочив в сени, поймал в объятия мечущую громы и молнии Елену.

Выслушав с сочувствием всё, что она думает про ведьму Ритку, ее мать, детей и сожителей, Кулонов подробно расспросил хозяйку о сбежавшем Гулькине. Образ, нарисованный Аленой, получался интеллигентным и даже трепетным.

«Впрочем, от таких, не от мира сего, сильных поступков и жди», – подумал Даня и отправился «обозревать местные красоты».

Полицейский «уазик» и рядом новенький «Форд Фокус» Даня заметил издалека, свернув на соседнюю улочку, которая называлась, согласно табличке, «Передовой». Неспешно гуляючи, достигнув нужного участка, Кулонов увидел оперативников «при исполнении». Один парень сидел с тлеющим окурком в руках у поленницы, вяло затягиваясь и сплевывая под ноги, другой курил, уставившись в кучу перегноя.

– Моя полиция меня бережет, ити их, – изрек кто-то из праздных наблюдателей, расположившихся на пятачке напротив «нехорошего участка». Местом посиделок служило бревно, отполированное штанами двух поколений и окруженное островками семечковой лузги.

Потоптавшись, Даня с достоинством двинулся к мужикам, доставая из кармана «Парламент». Местные с нарочитой скукой смотрели сквозь незнакомца. Их было трое: два жилистых, с печёными лицами старика (один в кепке, другой – в очках) и моложавый толстяк в шортах, сияющий бронзовым загаром. Казалось, дядька состоял из тугих, лоснящихся под солнцем шаров, самый крупный из которых помещался на животе.

– Доброго здоровьичка, огоньку не найдется? – Даня простодушно улыбнулся, подойдя к аборигенам.

– Хорошему человеку что ж не найтится, – протянул ему спички дед в очках.

– Угощайтесь. – Даня в ответ предложил старикам отведать его сигарет.

Толстый брезгливо отвернулся, он не курил, а старики со стеснением, аккуратно взяли по штучке.

Под ободряющие взгляды селян Даня поместился на бревне. В молчании сосредоточенно задымили.

– Меня Данилой зовут, мужики. Вот, случайно оказался в ваших местах. С машиной проблемка: глохнет что-то, стерва.

Дядьки с пониманием покивали.

– А тут слышу, у вас ЧП районного масштаба.

– Да уж до Москвы скандал докатился! – фальцетом выкрикнул толстый и с привычным остервенением и яростной лексикой пересказал уже известную Кулонову историю.

– А мне Ленька-генсек рассказал, что на ментов еще частная сыщица работает: маленька такая, вертлявая девчонка. Пять сотен ему сунула за информацию. Ага! – пресекая скептические взгляды, закивал дед в кепке.

– Вот думаю, чтоб ей меня спросить? Я бы на целую тыщу небылиц наплел.

– Да самозванка небось. Не будет полиция с частным детективом дело иметь, – провокационно заметил Кулонов.

– Да кто их знает. Может, кто из сродников убиенных нанял. Бабку-то порешили знатную, мать какого-то туза. Только сыщица та все больше, говорят, у отеля трется, купается, загорает. Вроде даже живет она там, – это внук Ленькин говорит.

– Художественный свист! Допился генсек до белочки, ему теперь сериал мерещится в жизни, – высказался толстый, и у Дани от его высокого, надсадного голоса окончательно заложило уши.

Мужики философски повздыхали: мол, всякое возможно.

– Ой, что это? Смотри, кучу навозную копать начали, подохнуть, – засмеялся толстяк.

Но полиции было не до смеха: опер-«копальщик» вдруг истошно крикнул кому-то в доме:

– Борисыч, есть!!

Второй полицейский, подбежав к коллеге, заглянул в раскоп, не видимый с бревна, присвистнул и, перехватив заинтересованные взгляды мужиков, замахал на них и приказал отправляться по короткому и ясному адресу.

– Оно нам надо – говенные находки рассматривать, – фыркнул очкастый, и мужики с достоинством разошлись.

«Ничего, – успокаивал себя Кулонов, направляясь в сторону отеля, – маши не маши, а к вечеру все подробности обыска будут известны в округе».

Геннадий Борисович Рожкин без трепета относился ко всякой мистической чепухе вроде посещения церкви или чтения Священного Писания, но содержимое чемодана, который оперативники нашли закопанным в кучу перегноя, покоробило даже его.