Текст книги "Ванильный запах смерти"

– Стерва Жозька испугалась и не дала ему сзади графином. Тварь повар, кажется, убил эту любопытную девчонку. Он всех тут прикончит, как есть!

Быстров доломал дверь, вызволив ногу Столбовой, и бросился к полуобморочной Жозефине, связанной простыней и лежавшей на полу, подпирая головой биде. После освобождения она не могла сказать ни слова, лишь хватала ртом воздух и терла руки и шею.

– Где Юля? Что он сделал с ней? – бросился Сергей к активной Нине. Но та уже лежала поперек кровати, беззвучно плакала и выстукивала дробь зубами. – Соберитесь, расскажите коротко, что произошло! – взмолился Быстров.

И Столбова выпалила:

– Юля ваша пошла на кухню, а он вскоре вышел оттуда, Феликс этот, фашист, с жуткой такой ухмылкой, нож упер мне в живот. Заставил нас сюда подняться, начал меня связывать, я-то не молчала, как эта корова Жозька. Она сидела и выла. Дура, как есть! – Женщина сильно закашлялась и больше не могла сказать ни слова.

Быстров, сбегая с лестницы, вызвал «скорую» в отель и позвонил в местный отдел полиции, коротко доложив о происшедшем, благо номер он предусмотрительно забил в телефон.

«Значит, Самохин уехал вместе с Юлей или уже…» Отгонять страшные мысли не получалось, как Быстров ни старался. Пот заливал шею, спину, руки, которые еще и тряслись, как с перепоя.

«Прекратить бабью истерику и просто делать что должно!» – процедил Сергей и рванул на своем «Рено» от «Ивы».

Дорога шла до развилки около километра, потом приходилось либо сворачивать к просеке, что вела к автостраде, либо ехать через эстакаду на другой конец реки, к соседней деревушке. Интуиция подсказывала следователю, что Самохин должен где-то избавиться от Люши или спрятать ее. «Нет! Никаких трупов!» – взял себя в руки Быстров и свернул к эстакаде. Проехав мост, он увидел согнутого пополам ветхого деда, пасшего такую же старую, как он сам, козу.

– «Жигули» белого цвета не проезжали? – крикнул Сергей.

Дед поозирался и, сощурившись, гаркнул:

– А?! Какоя?!

– Говорю, мужчина с белыми усами на старых «Жигулях» не проезжал?! – что есть мочи заорал следователь.

– Не! – авторитетно замотал головой дед. – Тока Феликс-кулинар просвистел куды-то. Такой задавака стал, что ни здрасьте, ни пока. Катьку чуть не сшиб. – Дед дернул козу за веревку, привязанную к ее шее. Катька повернула голову и от удивления округлила квадратные зрачки.

– Спасибо, дед!

Быстров почувствовал уверенность. Значит, прятаться будет Феликс, жаться к деревне.

– А что после деревни?! Куда дорога выведет?

– Куда… Поле бывшее колхозное, потом овраг, а там к селу и трассе.

– Овраг можно объехать?

– Како-оя! – заулыбался дед, демонстрируя единственный желтый зуб. – Его и пехом не пролезешь. Хотя Севка-машинист спьяну на спор на брюхе прополз и хвастал. Но с него станется: соврет – недорого возьмет. А кому охота была за ним в овраге шнырять, я-то сказал…

Сергею некогда было выслушивать элегические воспоминания, поэтому он, салютовав вытаращенной Катьке, вдавил педаль газа и услышал рокот мотора над головой. Это в поисках особо опасного преступника барражировал вертолет. После звонка полковника Быстрова на захват Самохина были подняты внушительные силы. Помимо вертолета, отряд быстрого реагирования, несколько опергрупп и даже волонтеры из местных, от которых скрыть что-либо не представлялось никакой возможности.

Белые «Жигули», брошенные у оврага, обнаружили с воздуха в то время, когда Сергей пробирался по узкой меже через иссохшее необихоженное поле. «Ничего, еще чуть – и овраг. Далеко он не мог убежать», – уговаривал себя Сергей, поглядывая в лобовое стекло на грозовые тучи. Они стремительно сгущались, наползая на местные деревушки под порывами резкого ветра. Первый, пока еще далекий раскат грома заставил его поморщиться: «Не вовремя, это страшно не вовремя».

Он успел подъехать раньше оперативников. Брошенные «Жигули» стояли, уткнувшись мордой в земляничный пригорок. Быстров, выскочив из машины и сжимая в руке пистолет, которым он ни разу в жизни не пользовался, рванул на себя правую заднюю дверцу колымаги. Пусто…

Нервы сдали, Сергей стал звать как ненормальный Юлю, перемежая крики бессвязными угрозами в адрес убийцы. Ветер относил его голос от оврага. Вдруг молния растрепанной огненной ниткой прошила небо, и грозовой раскат взорвался над самой головой.

– Багажник! Быть может…

Он сунул пистолет в карман и рванул дверцу багажника – не заперта! Сергей чуть не рухнул от радости, увидев скрюченную знакомую фигурку. Но потом, потом он бессильно застонал, беря на руки Люшу: у нее было багровое лицо и страшные, отвратительные синие пятна на шее.

Опустив Юлю на землю, Быстров склонился над ней, приложил руку к изуродованному горлу и, казалось, почувствовал едва приметное биение. Нет… показалось… А вдруг?!

Сергей начал делать искусственное дыхание, массаж сердца, тереть щеки, руки. Все было бесполезным.

– Убью я тебя, теперь я точно убью тебя. – Его беспомощная слезная угроза потонула в разрыве грома. Ливень обрушился вмиг, кромешным потоком, который будто сбил Сергея, и он сел рядом с телом неугомонной правдоискательницы, что так глупо, так нелепо влезла…

Вдруг хриплый, едва различимый в шуме дождя голосок что-то спросил. Быстров метнулся к Люше.

– То душат, то топят – дикие люди, – просипела она, не в силах открыть глаза под режущими потоками воды, и снова впала в забытье.

Дождь нарушил весь план. Превосходные ищейки, немецкие овчарки Альма и Рыжий, растерянно рыскали по краю оврага. Следы безвозвратно смывало дождем. Приходилось тщательно прочесывать глубокую расщелину. Вертолетчики уверяли, что ни единой души ни у оврага, ни в поле не наблюдалось и к селу никто не двигался. В самом селе уже работала опергруппа, но мужчины с приметами Феликса Самохина местные не видели. Значит, приходилось под ливнем осматривать каждый куст и дерево.

Сержант Андрей Ермаков, соскальзывая по раскисшей земле, с силой схватился за ветку орешника и дернулся вверх, пытаясь удержаться на ногах. Немигающий, бешеный взгляд человека, притаившегося в шаге от полицейского, будто прошил сержанта, парализовав на считаные мгновения. Самохин кинулся на застывшего полицейского с ножом. Лезвие рассекло щеку, и оперативник, крикнув от боли и беспомощно взмахнув пистолетом, подскользнулся, подсек невольно убийцу, и они оба кубарем скатились на дно оврага, закрываясь руками от веток.

– Стреляя-аай! В ноги ему стреляй! – раздался сверху крик.

Но Ермаков, едва не лишившись глаза, напоровшись на ощерившийся сучок, выронил пистолет. Впрочем, он тут же вскочил и кинулся на Самохина, который не сразу пришел в себя после удара головой об остов ржавой кровати. Некогда колхозники использовали овраг как свалку ненужных вещей. Дно пестрело боками проржавевших чайников, бидонов и осколков бутылок: Самохин уткнулся взглядом в выцветшую этикетку портвейна «Агдам», «победоносный» символ рассыпавшейся в прах эпохи.

На шум уже бросились собаки. Альма оказалась проворнее своего подростка сына и, выбрав кратчайший путь до преступника, в несколько прыжков оказалась возле него, вцепившись в предплечье. Повар закричал нестерпимым фальцетом. Тут уж Ермаков проявил расторопность и защелкнул наручники на запястьях убийцы, который после усмирения Альмы сам скалился по-звериному и бессвязно бормотал что-то о справедливости и мести, сглатывая струйки воды, все слабее бьющей по лицу. Ливень кончался, грозу уносило к Москве.

– Он меня еще и уронил, когда к машине тащил, – пожаловалась Люша на неаккуратность повара. У нее то пропадал, то появлялся голос. Если, конечно, этот вымученный сип можно было назвать голосом.

Сергей, сидя рядом с сыщицей у больничной койки, выслушивал «исповедь идиотки» – так Люша сама называла себя. Быстров мысленно соглашался с этим определением.

– Я не знаю, зачем я все ему выложила. Видимо, не могла душой поверить в такие зверства добряка-повара. Да и сейчас с трудом верю, хотя… – Юля дотронулась до забинтованного горла.

– Как он тебя не додушил? Просто чудо!

Спаситель пытался поить Люшу чаем с деревенскими сливками, но она пила через силу, крохотными глотками и, уставая, откидывалась на подушку.

– Я так испугалась, что, видимо, потеряла сознание раньше времени, ну он и отпустил меня, думая, что уже прикончил. Опыт-то у Феликса в деле удушения невелик. Он же распылялся, менял стили, ну и…

– Ага, шути давай, шути. Жутко смешно. Особенно вытаскивать твой труп из багажника – ну просто умора! – Быстров поставил чашку на тумбочку и полез в карман. – Все-таки я позвоню Саше и вызову его сюда. Пусть выпорет жену и заберет.

Шатова в ужасе схватила Быстрова за руки:

– Тогда ты мой враг навек! Я не шучу. Ты заберешь меня отсюда, и вы со Светкой потерпите меня дней пять. Ну вроде я приехала навестить вас и свалилась с ангиной. Умоляю! – дознавательша сложила молитвенно ладошки. – Вот чем хочешь поклянусь, что больше не сделаю ни одной глупости, буду только молчать и зыркать. Молчать и зыркать. Как подобает истинной ищейке.

Тут Люша сильно закашлялась, и Быстров бросился поправлять ей подушку. Сев повыше, она продолжила прерванный рассказ о своем спасении:

– Я пришла в себя, когда Самохин вернулся в кухню за сумкой, чтобы бежать. Он так странно, сморщившись, посмотрел на меня. Так смотрят на полудохлую муху, которая еще трепыхается у окна: и вреда от нее большого нет, и прибить надо бы для порядка. Тогда я, хоть и соображала не лучше той мухи, но пробормотала: «На кой черт вам труп женщины, приятной во всех отношениях? Если уйдете – так уйдете. Если поймают – за меньшее число трупов отчитаетесь. Вон, привяжите меня, если опасаетесь, что в полицию сообщу». А он усы пожевал, и вдруг глаз у него загорелся. Видимо, мысль какая-то изуверская пришла в его голову больную. Теперь-то я не сомневаюсь, что повар – конченый параноик или что-то вроде. Ну вот, схватил он меня и на плечо взвалил. Я как тряпка на заборе повисла, не могу двинуть ни рукой, ни ногой.

– В заложники взял – ясное дело. – Сергей плеснул чаю из термоса в пластиковый стаканчик и выпил залпом. После чего с неудовольствием поморщился: чай с молоком, да еще без сахара, он не жаловал.

– Если бы ты не подоспел, думаю, в багажнике нашли бы… – У Юли прервался голос, задрожал подбородок, и она отвернулась к стене.

В эту минуту в палату вошел Геннадий Борисович Рожкин. Как всегда насупленный, с обличающим несовершенство мира взглядом. Брякнув связку бананов на тумбочку и приветственно дернув Быстрова за руку, он уставился на вздрагивающие плечи Шатовой.

– Тут уж волков бояться – в лес не ходить. Что уж!

Покрутив головой и потоптавшись в смущении, он сел на придвинутый Сергеем стул и старательно откашлялся.

– Я, собственно, с отчетом. Если, конечно, это кому-нибудь тут интересно.

Люша тут же развернулась и, утерев углом пододеяльника слезы, обратила к следователю горящий взор.

– Раскололся упырь?! – просипела она.

– Как есть! Как надо – выражаясь словами этой ужасной Столбовой. С подругами, кстати, полный порядок. Уехали, очень довольные пикантным приключением. Да, собственно, все разъехались-разлетелись. Включая вашу протеже Абашеву. Итак! – Рожкин потер свою гуттаперчевую шею. – Наш убийца давил на несознанку и кивал на соучастника Гулькина недолго. До тех пор, пока Саня-опер не брякнул, что водолазы нашли главное орудие убийства – топор в реке. Тут Самохин и размяк. И Гулькина поминать перестал.

– Вот это чудеса с топором! – разинул рот Быстров.

– Ну, пока не нашли. Каюсь! – развел руками следователь и задвигал плечами. – Просто Саня ткнул пальцем в небо удачно.

– А Лева? Что, задержан? – у Шатовой прорезался квохчущий голосок.

– Это загадка так загадка! Даже московские в обалдении. Деревенский мастер ушел похлеще резидента американской разведки. Ни одной зацепки, – развел руками Геннадий Борисович.

– Отсиживается у кого-то. И потому – либо рано или поздно засветится, либо драгоценности всплывать начнут, – предположил Сергей.

– А вот с этим незадача. В книжечках-то заныкал подследственный чиновник доллары. Да-с… И на них господин Гулькин может жить-поживать не один годок.

– Значит, ограбление и убийство Пролетарской все же иная история и Самохин к ней вовсе не причастен? – Люша села на кровати с деловитой озабоченностью, из чего Сергей сделал обнадеживающий вывод, что пострадавшая идет на поправку значительно быстрее, чем предполагалось.

Длинная череда вопросов, ответов, уточнений и восклицаний позволила Юлии наконец ясно и подробно представить картину одного умышленного убийства, превращенного чередой роковых совпадений в адскую цепь преступлений.

Впрочем, Рожкин закончил свое повествование на оптимистичной ноте:

– Кстати, мы связались с отцом Щипковой – этим бессовестным делягой Резуном, по словам повара. Он, оказывается, несколько лет выплачивал Самохину для своей дочурки крупные суммы денег. Денежки племянницы он, ясное дело, прикарманивал.

– Гнида, – процедила Люша.

– Зато теперь у Иды и стол, и дом. И родитель ласковый. Хоть у кого-то хеппи-энд, черт его дери. Да уж!

И Рожкин впервые за все время расследования широко улыбнулся. Лицо у него при этом комично сморщилось, и Люше вспомнился мультик про Антошку, который не хотел копать картошку, но всем нравился в силу природного обаяния и естественности.

Когда все волнения остались позади и сыщица окунулась в родную стихию дачных хлопот, ей пришло на ум написать отчет о проделанной работе. Так в толстой тетради в клетку с огненным «Бугатти» на обложке появилась первая запись.

3 августа 2012 г. Дело № 3. «Ива»

Фиксацию предыдущих двух дел Люша решила отложить на потом из-за отсутствия времени и вдохновения. Не ставя литературной задачи, сыщица ограничилась сутью и принципиальными для нее, как для набирающего опыт детектива, деталями.

Дело интересно обилием версий и тремя линиями, по которым велось расследование.

Линия экономической конкуренции за отель оказалась ложной. Драматические события с Василием Ивановичем Говоруном (1984 года рождения) и его супругой Дарьей Орлик (1986 года рождения) не имели связи с убийствами.

Линия грабежа раритетов постоялицы развивалась параллельно и также напрямую не была связана с убийствами.

Подлинной версией убийств оказалась личная месть.

Феликс Николаевич Самохин, 1950 года рождения, шеф-повар, москвич. Скрывал от супруги, дочери, родственников и знакомых наличие сына, Дениса Феликсовича Ломукова, 1983 года рождения. Матерью ребенка была официантка московского ресторана «Куркума и роза» Ломукова Надежда Ивановна, хроническая алкоголичка, умершая в 2000 году от цирроза печени, осложненного пневмонией. Не признавая сына официально, Самохин помогал ему материально. Когда юноша окончил школу и поступил в Театральный институт им. N, проявив незаурядные актерские способности, отец стал часто видеться с ним.

В 2001 году Денис Ломуков, учась на втором курсе, уступил домогательствам мастера курса – народного артиста СССР Глеба Архиповича Федотова (1946 года рождения), который покровительствовал самому яркому ученику. Не будучи гомосексуальным по природе, Ломуков предельно тяжело переживал зависимость от преподавателя, издевки и недружественность студентов. Со своим товарищем, Александром Власовым, он пристрастился к наркотикам, перестал ходить на занятия, получил в сессию неудовлетворительные отметки практически по всем предметам, кроме актерского мастерства.

В зимнюю сессию 2002 года по инициативе мастера, у которого Ломуков и Власов вымогали деньги, угрожая уголовным преследованием за «насильственные действия сексуального характера» (132 ст. УК РФ) и разглашение в СМИ гомосексуальной ориентации народного артиста, был отчислен из вуза.

В августе 2002 года Денис Ломуков скончался от передозировки наркотиков, смешав два препарата разных групп: каннабиоидов и опиатов.

После смерти сына Самохин дважды подбрасывал актеру письма угрожающего содержания, но серьезных последствий это не имело.

В 2003 году Феликс Николаевич перебрался из Москвы в Подмосковье – он тяжело переживал утрату Дениса. Самохин признан вменяемым, вполне здоровым человеком для своих лет. Видя убийцу лицом к лицу в момент совершения преступления, я не могу не усомниться в постановке психиатрического диагноза.

Соседом Александра Власова (1982 года рождения) по подъезду московской квартиры был подполковник ВВ РФ, военврач Бултыхов Степан Никитович, 1947 года рождения, по первому образованию токсиколог. Он помогал купировать ломки у соседа, дважды спасал его от смерти. Именно он посоветовал молодому человеку изменить жизнь, вырваться из привычной среды. Власов переехал в деревню Др. Б-ого района по приглашению Феликса Самохина, который после гибели сына, по его словам, чувствовал особое расположение к его другу. Изредка в деревню приезжал и Бултыхов, когда Власов (прозванный в деревне «Сашкой-укурком») входил «в штопор». По словам его любовницы, Иды Щипковой, Власов ненавидел деревенскую жизнь и «впадал в тоску от вида дороги, заляпанной коровами».

Ида Ивановна Щипкова, 1981 года рождения, племянница Самохина, никогда не видела, чтобы дядя общался с Александром. Впрочем, Власов и слышать не хотел о поваре, которого недолюбливал и считал насквозь лживым из-за официального непризнания сына.

14 июля 2012 года в отель «Под ивой», где Самохин работал поваром, приехал на двухнедельный отдых его заклятый враг Глеб Федотов.

Феликс Николаевич решил, что сама судьба отдает виновника гибели сына ему в руки, и в голове мстителя возник план убийства.

Федотов никогда не видел Самохина, не догадывался, кто он, и потому ничуть не усомнился в благорасположении поклонника при поднесении коробочки с «секретом». Самохин знал дилера, поставлявшего Сашке-укурку зелье, и без труда купил у него необходимые препараты. Убийца узнал о болезни сердца актера и к тому же сделал безупречный психологический расчет: Федотов всю жизнь пускался во все тяжкие и славился поразительной порочностью даже в родной богемной среде. Месть рисовалась в голове убийцы как мастерски срежиссированный спектакль в духе древнегреческих трагедий. Этакое символическое возмездие – точная копия мучительной гибели сына.

Если бы дело дошло до расследования (чего самоуверенный повар не допускал), все бы указывало на Сашку-укурка: и мотив, и возможность. Впрочем, самого Сашку, которого повар также винил в гибели Дениса, Самохин тоже приговорил.

Первой роковой случайностью стал приезд Бултыхова в отель. Подполковник знал историю Дениса и знал, кто его отец. Сашка вызвал доктора, переживая тяжелейшую ломку. Состояние его было критическим, и врач, «прокапав» пациента, решил остаться в отеле – заодно любимой рыбалкой заняться и отвлечься от тяжелых дум о своем смертельном недуге. «Сувенир» к тому времени уже был преподнесен, и Самохин не знал, когда актер воспользуется им. Он боялся разоблачения врача, который первым мог заподозрить связь повара и самокруток. В то же время он не хотел доверяться Щипковой, глупой и ненадежной по его мнению, потому он решил выкрасть наркотики сам, поймав подходящий момент. Время было упущено, и трагедия произошла именно в тот вечер, на который повар наметил кражу. Он не успел! Снова роковая случайность…

Свидетелем смерти Федотова и пострадавшим стал случайный человек – журналист Эдуард Кудышкин (год рождения уточнить?). Предполагая, что выживший журналист может знать со слов актера, кто подарил ему наркотики, Самохин в панике попытался избавиться от свидетеля и свалить вину за это убийство на любовницу Кудышкина Зульфию Абашеву, редактора, 1971 года рождения. Он проделал хитроумнейшую комбинацию: ранним утром, пользуясь отсутствием в номере Бултыхова, находящегося традиционно на реке, выкрал у него нембутал (пусть подозревают еще и врача!) и вколол смертельную дозу при помощи шприца в пакет с соком. О вкусах Эдуарда «сердобольный» повар узнал у Абашевой. Зульфия покупала сок, сладости и фрукты у Даши в баре. Отвлекши ее погоней за мифической крысой, якобы заведшейся на первом этаже, Самохин подменяет пакеты, пользуясь полотенцем. Никаких отпечатков – лишь неразличимая дырочка в крышке – вот вам и месть обманутой любовницы. А может, любовницы и ее воздыхателя – доктора. На сегодняшний день Эдуард Кудышкин находится в ЦКБ РАН в состоянии глубокой комы.

Следующим роковым эпизодом стал звонок Бултыхова Самохину. Изначально врач, по-видимому, подозревал Сашку-укурка, которому сам «сдуру» рассказал о Федотове, поселившемся в отеле. Но после покушения на Кудышкина считал, что повар и наркоман действуют заодно, тандемом «неуловимых мстителей». Зачем врач звонил убийце? Воззвать к совести, припугнуть, шантажировать? Скорее всего, им двигал страх. Он не мог не понимать, что смертельная опасность нависла и над ним, поэтому пытался задобрить убийцу. В то же время он вовсе не был уверен в своих обличительных выводах.

Но опасения его оказались оправданны. Самохин планировал избавиться от всезнающего Степана Никитича ночью, вколов ему роковую дозу того же нембутала – смерть больного человека по неосторожности. Для этого он положил в смородиновую настойку, которой хотел щедро угостить за ужином Анжелику Травину (1964 года рождения) и Адель Пролетарскую (1936 года рождения), относительно легкий транквилизатор феназепам, который имелся в его аптечке. (Бултыхов спиртного принимать не мог из-за болезни.) Лика домашним вином угостилась, а Адель Вениаминовна лишь сделала вид – сладкое пойло ей, видно, не понравилось.

Феликс Николаевич хотел безбоязненно взобраться по лестнице именно тем способом, что я и предполагала (подложив доску под балкон Федотова и подбросив «на всякий пожарный» Левин ключ в кусты). Проникая с балкона на балкон, он должен был попасть к Бултыхову. Но план этот пришлось применять позже, так как подполковник вздумал проявить инициативу и позвонил.

Самохин уверяет, что пытался у реки заключить джентльменское соглашение с врачом, но тот вновь совершил роковую ошибку, желая перестраховаться. Вскользь упомянул «любопытного свидетеля, которому не спалось, и он дышал на балконе воздухом». Бултыхов не осознает, что Самохин готов смести со своего пути и трепещущего врача, и ничтожного свидетеля. Вернее, свидетельницу – он прекрасно понимает, что речь идет о Травиной, которая соседствует с Бултыховым. Заодно он подбрасывает на тумбочку еще одну «улику» – Зулину невидимку, которую припрятал, когда тащил пьяную страдалицу в дом. Лишь в момент страшного убийства, приблизившись к кровати жертвы, он видит на ней старушку. Впрочем, какая ему разница – кто опасный свидетель, над которым занесен топор? Передвижения с топором на рассвете, конечно, были чрезвычайно опасны, но Самохину повезло. Вернувшись к реке, чтобы выбросить топор и найти мобильный телефон Бултыхова, который выпал во время попытки бегства жертвы, он видит мужика на противоположном берегу в момент, когда уже собирается ретироваться. Не слишком трезвый местный житель Леонид Ильич (фамилию и возраст требуется уточнить) видит не более полуминуты копошащуюся бабку на противоположном берегу.

Необычайной удачей становится для убийцы пропажа какого-то ценнейшего чемодана, о котором он слыхом не слыхивал. По признанию Алексея Марленовича Пролетарского (1955 года рождения) – сына убитой постоялицы Адели Вениаминовны, саквояж содержал около миллиона долларов. (Следствие предполагает более крупную сумму.) Прекрасный мотив убийства для Гулькина, выкравшего чемодан у вдовы! Лев Семенович Гулькин (1957 года рождения) до сих пор не обнаружен. Пустой чемодан найден в куче перегноя, на что указывал ошметок прессованного картона, обнаруженный мною неподалеку (!).

Молоток Гулькина (выпачканный свиной кровью) подложен Самохиным в тумбочку номера на третьем этаже, когда туда заселились две подружки-театралки – Нина Столбова и Жозефина Непопова (отчества и возраст уточнить). Попасть на третий этаж Самохину из кухни – проще простого. Кстати, он готов был свалить вину и на Иду, которую следствие начинает подозревать после кровавой находки.

Я уверяюсь в виновности Иды после «самоубийства» Сашки-укурка. Предполагая, что именно она (возможно, в сговоре с Гулькиным) помогала заказчику преступлений – фирме, заинтересованной в покупке отеля «Под ивой». Факты также говорили в пользу Щипковой: у реки в момент убийства врача что-то искала некая бабка (а быть может, женщина, одетая бабкой и нацепившая очки?), высокий рост и мужская сила, близкое знакомство с Власовым, доверявшим горничной, опасность, исходящая от неизвестного мужчины, которого Щипкова заметила у дома Сашки. Вывод мой был логичен: спасая себя, горничная решила свалить вину на Власова – нанесла увечье Даниилу Кулонову (1979 года рождения, племяннику А.М. Пролетарского, приехавшему искать чемодан) и инсценировала самоубийство Сашки, подбросив записку.

В эту версию не укладывался психологический портрет Щипковой. Я видела, что она действительно привязана к пропащему возлюбленному и не столь умна, чтобы выстраивать преступные схемы. Допуская, что женщина могла огреть по голове незнакомца, я категорически отвергала ее хладнокровное участие в убийстве близкого человека.

Все расставил по местам телефон. Обнаружив связь между Сашкой и Бултыховым, я предположила возможную связь врача еще с кем-то из местных. Что искала бабка у реки? Что разглядывали мальчишки в тот же день, на том же месте? Телефон. Возможно, убитого врача. Ценнейшую улику. Поэтому очками для поисков мог пользоваться человек, которому РЕАЛЬНО, а не для маскарада нужны были диоптрии. Щипкова обладает отменным зрением – я видела ее и за мелкой, и за масштабной работой без очков. Лева, Дарья, Василий, Лика, Зульфия – никто не пользовался очками. Но я ясно вспомнила, как, находясь в кухне по приглашению Самохина, застукавшего меня у пионов, ела пирожки, глядя на старомодные очки в темной оправе, лежащие на комоде. У Самохина могла быть дальнозоркость, и для кропотливой работы ему требовались очки! Значит, он мог искать телефон Бултыхова в траве, напялив женский плащ и платок, которым прикрыл пол-лица (не сбривать же усов!). К сожалению, первый, кому я поведала о своих предположениях, оказался он сам, серийный убийца. Нетерпение и спешка – мои главные враги. Это еще свекровь мне двадцать четыре года назад говорила, называя «суматошной торопыгой». Когда я усвою, что в мнении недоброжелателей, как правило, заключается малоприятная истина?????????????

Решение немедленно избавиться от Сашки-укурка приходит к Самохину спонтанно, когда он видит из своей машины, возвращаясь с Дарьей Орлик с рынка, незнакомого мужчину, прогуливающегося возле дома Власова. Высадив хозяйку и перепоручив заботы о продуктах спешащей к отелю от Сашки Иде, Самохин под предлогом срочного похода домой (взвинченная Дарья не помнит, чем именно отговорился Самохин) бросается к Власову, входит бесшумно в избу и оглушает незнакомца поленом. Сам Сашка в этот момент находится в подполе, так как все же замечает Кулонова, топчущегося на пороге. «Укурок» боится не только полиции, но и всевозможных приятелей, как местных, так и московских, которым должен огромные деньги, спущенные на наркотики. В неприметном погребе Власов отсиживается частенько, ныряя в него «как Маугли» (по выражению Щипковой). Оглушив Кулонова, Самохин раскрывает погреб и вытаскивает Сашку за горло (чтоб не орал), пережимая сонную артерию. Что-то подобное он пытался проделать, видимо, и со мной.

Инсценировав самоубийство «укурка», Самохин левой рукой, коряво пишет «Не могу так» на листке, достав записную книжку из кармана. Он торопится и боится, потому совершает ошибку – не заботится об отпечатках и следах на полу, которые на следующий день обнаружит следователь Геннадий Борисович Рожкин. По его словам, если бы я не влезла раньше времени в дело, Самохина полиция задержала бы через день-два. По следам подошв в избе, отброшенному в крапиву полену, орудию убийства и жирным отпечаткам пальцев на «предсмертной записке».

Я же корю себя лишь за то, что следов не разглядела, орудие убийства не искала и действовала слишком рисково с предполагаемым убийцей. Но кто не рискует, тот не пьет шампанское, которое я, впрочем, терпеть не могу. Аминь!» (последние две фразы заштрихованы)

Дарья приехала в пустой отель перед рассветом. Приехала втихаря, лазутчицей, лелеющей план возмездия. Она могла довериться только своей лучшей подруге Соне, у которой была старенькая «Шкода». Соня, окатив номера грязью, поджидала Орлик, съехав к реке. Для «операции» требовалась тщательная маскировка: глаза и уши найдутся всегда даже в деревенской глуши. Впрочем, ни единой души, ни малейшего звука не нарушало безмолвную идиллию короткой ночи.

Вот и насупленный прямоугольник дома. Войдя в холл и включив маленькую лампочку у бара, хозяйка окинула взглядом пространство, всегда казавшееся ей уютным, наполненным светом и воздухом. Сейчас оно представало поруганным и удушливым. Неделю назад постояльцы в спешке покидали «Иву»: рваный целлофановый пакет валялся у лестницы, ворох скомканных газет топорщился посреди гостиной. На столике у дивана, на барной стойке возвышались пирамидки грязных чашек и стаканов. Прилавок «украшали» обертки от сэндвичей и пиццы. Последние дни расследования все питались тем, что разогревалось в микроволновке, чтобы не переступать порог кухни.

Даша заглянула за стойку – да, она так и не нашла сил на мытье пола, на который пролила бутыль персикового сока. Пятно застыло клейкой бурой массой. Орлик вздрогнула и отвела глаза: сколько времени должно пройти, чтобы она не вспоминала кровавых пятен, ужаса, страха?

«Что ж, довольно!» – женщина в бешенстве потрясла кулаками. В одной руке она сжимала маленький пульверизатор, в другой – крохотную, в волос толщиной, проволочку, которая блеснула под лампой.

К «операции» она подготовилась основательно. Изучила вопросы электропитания и различные случаи возгораний проводки в домах. Поначалу Дарья сникла. Короткие замыкания, приводящие к пожару, сегодня бывали крайне редкими, так как все современные системы защищались автоматами, выбивающими пробки, а значит, мгновенно обесточивающими жилье. Но, поразмыслив, Орлик решила рискнуть. Следователи знали, какой хаос творился в «Под ивой» после нападения на Васю, и могли посмотреть на сломавшийся автомат сквозь пальцы. Дарья уже отрепетировала монолог для страховой компании и вероятного дознания: «Я не собиралась покидать отель надолго. Да мне и в голову не приходило отключать электричество и вообще беспокоиться по этому поводу! Знаете, мне все было “до лампочки”: даже эта роковая лампочка – простите уж за тавтологию. Я не отходила от мужа, а “Иву” лишь проклинала. Не знаю, может, мысли и вправду материализуются? Что вы, как я могла оказаться в отеле той ночью, если жила у подруги, чтобы не оставаться в одиночестве? Да, и Соня, и муж ее подтвердят».