Текст книги "Ванильный запах смерти"

«Зачем Гулькин резал книги?! – недоумевал следователь, раскрывая тома. – Мать честная! Да это же… это же… коробки! Дело в ценностях, которые хранили тут Пролетарские», – догадался он.

Безупречная логическая цепочка выстроилась в голове сыщика мгновенно. Следствие по делу о коррупции, в котором замешан чиновник, спрятанные и вывезенные его матушкой ценности, кража их Гулькиным.

Сообщники или случайные свидетели – Бултыхов, Федотов, Кудышкин. Почему нет? Если ценности велики, а они, судя по всему, очень велики (поди, золото-бриллианты!), то и народный артист мог позариться на этакое богатство, не говоря о докторе и журналюге.

Закончив подробный осмотр всех девяти томов, Рожкин с чувством исполненного долга выдохнул:

– Ну, ясно! Берем Гулькина, и дело закрыто.

– Абашева – сообщница? – поинтересовался Саня.

– Если и так, подставлял ее мастер-ломастер капитально. Вполне возможно, что дамочку придется отпустить.

Рожкин поддел ботинком кусок картона, на который обратила внимание Люша. Она оказалась права – «кладоносная» куча находилась в паре метров от ошметка чемодана. Похоже, интуиция не подвела Шатову и с вердиктом невиновности литераторши. «Да уж, хваткая блондиночка!» – подумал, крутанув головой, Рожкин.

Около семнадцати часов Василий вышел из налоговой инспекции бледный, злой и униженный. Брезгливое равнодушие, с которым юные инспекторши смотрели на заискивающих клиентов, взбесило его с первых минут стояния в очереди. Но когда в Дашиной декларации нашлись ошибки и бумаги вернули с несуразным комментарием (Вася не мог понять ни одного произнесенного девчонкой слова, будто она говорила шифром), он растерялся.

«Засунь свое самодовольство куда подальше и выспрашивай все до победного конца!» – твердил ему разум, а глупое стеснение и гордость вынудили деловито кивнуть, чертыхнуться на мифического «бестолкового бухгалтера» и вальяжно отойти от окошка.

Завернув за угол инспекции, в маленький дворик, Вася увидел акулоподобный «Мерседес», из которого вышел жизнерадостный молодой человек с внешностью старичка, маленький, кругленький и абсолютно лысый. Он сконфуженно подержался за дизайнерский галстук и, потупившись, протянул Говоруну руку:

– День добрый, Василий Иваныч! Проблемы?

Вася напрягся, но, выдавив улыбку, буркнул:

– Благодарю, все в порядке.

– Ну что вы, присаживайтесь! Все сегодня же уладим с вашим отчетом. Да не удивляйтесь, меня прислал ваш друг, Роман Романович.

– Костянский?! А с кем имею честь, простите?

Василий в недоумении отступил от трогательного, но настырного господина.

– Михаил Станиславович, заместитель директора… э-э, компании… Да вы присаживайтесь, я подвезу вас.

– Это не совсем удобно, – завел было Вася, но непонятный замдиректора с добродушной физиономией ловко толкнул его к задней двери, и Василий не понял, как оказался внутри прохладного салона, напоенного терпким древесным запахом.

– Мы действительно решим ваши проблемы. Все до единой, Василий Иванович, – грудной женский голос звучал начальственно.

На колено Говоруну опустилась крупная женская рука, и пассажирка, грузная женщина лет пятидесяти пяти, впилась оценивающим взглядом в бизнесмена. Василий попытался открыть дверь, но с ужасом обнаружил прижатый к его гульфику пистолет, маленький, будто игрушечный.

– Никаких резких телодвижений. Уверяю вас, это не муляж и не зажигалка. Это чудненький ПСМ. Мой самозарядный миниатюрный друг может, увы, наделать бед, – участливо сказала женщина, и у Василия парализовало голосовые связки, глотательные мышцы и… впрочем, мышцы, похоже, бездействовали все до единой.

Женщина удовлетворенно хмыкнула, и машина рванула с места.

Глава седьмая
Сплошные пропажи

Сергей Быстров не на шутку встревожился, получив информацию по адвокату Костянскому. Убийство в «Под ивой» народного артиста, имевшее столь сильный резонанс в СМИ, вполне могло иметь подоплекой глобальные коммерческие интересы, иными «проектами» Роман Романович не занимался.

Выкроив время в будничной суматохе, подполковник заперся в кабинете и, помаршировав от стола к двери, дабы сосредоточиться и выстроить разговор с упрямой Шатовой, взялся за телефон.

Сергей Георгиевич изменился за полтора года, которые знала его сыщица. Благополучная семейная жизнь с полноценными обедами и душевной устроенностью сделала из худого угловатого мужчины крепкого, внушительного в движениях главу семейства и требовательного начальника. Впрочем, холодность и педантизм в отношениях с сослуживцами были присущи сухарю Быстрову всегда. «Характер нордический», – посмеивались над белобрысым следователем опера. Но с людьми близкими Сергей Георгиевич проявлял завидную чуткость и такт. Люша принадлежала к «своим», и он всерьез беспокоился за нее.

Файв-о-клок в отеле отменился самостийно. Три постоялицы – Жози, Нина и Лика – отправились на прогулку в лес, дабы отвлечься, Василий укатил в налоговую с отчетом, а Дарья с Феликсом Николаевичем отправились за продуктами. В «Под ивой» остались горничная да сыщица. Ида намывала затоптанную гостиную, изредка тяжко вздыхая, а Люша сидела на террасе с ноутбуком. Она машинально листала страницы в Интернете, при этом мысленно сопоставляя факты и копаясь в мельчайших деталях запутанного дела. От размышлений ее отвлек телефонный звонок.

– Сережка! Неужели есть что-то интересное?! – радостно крикнула она на приветствие следователя.

– Да. Думаю, ты попала с Костянским в точку. Дядька серьезный. Работает в качестве адвоката с крупными компаниями. Проходил свидетелем по делу о захвате имущества очень крепкого предприятия, которое пытались разорить при помощи миноритарных, то есть мелких акционеров, шантажирующих крупных владельцев правовыми исками. В итоге предприятие все же обанкротилось, а территорию и здания пустили под торговые площади и… гостиничный бизнес.

– Говорун?! – вскрикнула Люша.

– Нет. Покойный Марк Иванович, с которым долгое время работал Костянский, был, как говорят наши подопечные, уже «не при делах». Он вообще несколько расслабился в последние годы, чурался серьезных дел и даже сентиментальничал. Вон, неизвестному брату отельчик подарил. Мелочь, а приятно.

– Ну ты и разведчик, Быстров! – восхитилась Шатова осведомленности Сергея.

– Да это все сущая ерунда для профессионала! – не без гордости отмахнулся от восторгов Быстров.

– Тут интересно другое. Зачем Костянскому и людям, на которых он работает, нужна эта «Ива» – избушка среди леса? Скорее всего, лесок-то попытаются превратить во что-то более волшебное. Ну, например, пустить под коттеджный поселок.

– Это ясно и без Костянского! Васе же намекали: уйди с дороги – отдай гостиницу.

– Ну, а вот теперь ты можешь с чистой совестью назвать следствию имя адвоката и его патронов – их данные я пришлю тебе по почте. Возможно, они и осуществляли «показательные» убийства. А раз так – твоя миссия выполнена и детектив может ехать к мужу на свою личную природу, которая ничуть, я думаю, не хуже той, что в «Под ивой».

Люша посопела и горестно изрекла:

– Не могу. Тут еще одна версия нарисовалась. Пропал один из сотрудников отеля с ценностями убитой старушки. И он ну никак не может быть сотоварищем Романа Романовича. Впрочем, это тоже надо уточнить. И еще нашли труп врача – отдыхающего, который, видимо, что-то увидел или узнал. Словом, мрак и ужас, Сереж. И я намерена первым делом узнать планы местной администрации относительно этой территории, а потом уж…потом не знаю. Может, Гулькина найдут.

– Итак, сбежал Гулькин, – сухо сказал Быстров.

Записав имена всех «игроков», Сергей Георгиевич дал отбой, надолго задумался, а потом принялся листать настольный календарь с карандашными пометками: требовалось выкроить дня два, чтобы вытащить не в меру активную сыщицу из смертельной опасности.

Усадить сто килограммов собственного веса на ветку липы – пусть и кряжистой, и крепкой, оказалось для Дани, забросившего тренировки в шестнадцать лет, делом трудновыполнимым. Если бы не идеальное расположение наблюдательной высоты, которую Кулонов «взял» с шестой попытки: влез-таки на дерево со складным биноклем, помещающимся в нагрудный карман, бросил бы он эту шпионскую самодеятельность к чертовой бабушке! Но место и впрямь оказалось бесподобным: весь отель как на ладони. Другое дело, что ничего интересного в «Под ивой» не происходило. Маленькая блондинка, видимо та самая сыщица, битый час сидела за ноутбуком, а толстая горничная хозяйничала в доме. Но больше ни единой души на территории не наблюдалось.

Даня приготовился к мучительному спуску, но вдруг заметил горничную, вышедшую из дома с большим пакетом в руке. Она что-то буркнула блондинке и пошла к воротам. Проследить главный объект подозрений Кулонов счел необходимым, поэтому довольно сноровисто сполз с дерева, почти не пострадав. Так, руки немного расцарапал.

Следовать за женщиной не составило особого труда. Она чесала, не оглядываясь по сторонам. Но вдруг, свернув к ветхому, казавшемуся заброшенным дому, оглянулась. Хорошо, что Даня держался на большом расстоянии и вовремя сориентировался: нагнулся, как бы завязывая шнурок на кроссовке. Когда выпрямился, тетки в проулке не оказалось.

«Ясно, шмыгнула в дом. Неужели тут может жить ее дядька?»

Забора не было, как, впрочем, и замка на двери. Из дома раздавались громкие голоса, женский и мужской. Слов Даня разобрать не мог, лишь расслышал приказной выкрик горничной:

– Да куда хочешь уматывай, чтобы проблем не огрести, дурила!

Кулонов подошел к домушке сбоку, где не было окон, и притаился в буйных зарослях кустарника. Вскоре дверь хлопнула и на тропинке показалась Ида, уже без сумки, с угрюмым лицом. Она быстро пошла назад, к отелю.

Даня заглянул в окно: темень и запустение. «Рассчитывать, что в такой халупе живет Геркулес, – глупо. Тут явно местный алкаш или старик обретается, а с этим контингентом особых сложностей возникнуть не может», – рассудил Кулонов и толкнул дверь. Судя по застоявшемуся запаху бомжатника, шедшему из недр избы, сыщик в своих рассуждениях не ошибся. Войдя, он увидел, что дом пуст. Даня в недоумении огляделся. Жилище представляло собой единственную комнату, из которой странным образом исчез хозяин. Обстановка отличалась предельным аскетизмом: печка-буржуйка, кровать с кучей наваленного тряпья, пара табуреток, стол с остатками еды на тарелках и грязными стаканами. Посреди стола возвышался пакет, принесенный Идой, и в нем несколько судков и термос.

«Подкармливает хозяина? Может, она просто опекает нищего старика. Но зачем тогда гонит его?» – подумал Даня и тут заметил над кроватью нечто, заставившее его вздрогнуть. Подойдя ближе, Кулонов разглядел на стене странный «коллаж»: небольшая фотография импозантного мужчины, снятого до пояса, была пришпилена к вагонке огромным охотничьим ножом, будто в грудь господина всадили лезвие, на котором улыбчивое изображение и крепилось. Присмотревшись, Кулонов обомлел: фотографии народного артиста Глеба Федотова, убитого в «Под ивой», не сходили в последние дни с телеэкрана, и ошибиться Даня не мог. Именно Глеб Архипович смотрел на него чувственным взглядом, «насаженный» на чудовищный нож. Никакой опасности Кулонов, увлеченный жутковатым зрелищем, почувствовать не успел, поэтому от сокрушительного удара по голове рухнул ничком на кровать, потеряв сознание мгновенно, без боли и страха.

Звонок мужа несказанно обрадовал Шатову. Саша горестно поведал, что приехать не сможет, так как заменяет на радио заболевшего ведущего. Люша повздыхала и пожурила супружника для виду, после чего со спокойной душой ринулась по адресу, продиктованному ей местным корреспондентом. Выведывать строительные планы в администрации представлялось ей очевидной глупостью, а вот пообщаться с журналистом районной газеты, посулив ему эксклюзивный материал от постоялицы отеля и очевидца преступлений, казалось делом перспективным. Адрес и телефон издания нашелся в Интернете мгновенно, а готовность бумагомарак раскрыть секреты местных афер в обмен на жареные факты превзошла все ожидания.

Через тридцать минут Люша, назвавшаяся по телефону Сусанной, парковалась на привокзальной площади, откуда просматривались все достопримечательности районного центра: бетонный памятник Ленину, золотоглавая часовня, недокрашенные ворота рынка и триколор над зданием районной администрации.

Под грохот электричек распаренная пестрая толпа, обильно высыпавшая из вагонов на перрон в час пик, скупала в ларьках пиво, шаурму и мороженое, а у бабок, оккупировавших платформы, – ягоды, семечки и зелень. Жара, гвалт и автомобильная вонь показались Шатовой, избалованной тишиной и свежестью «Ивы», нестерпимыми. Благо кафе «Захарыч» оказалось оборудовано кондиционером. Когда Юлия переступила порог сего сумрачного заведения, к ней навстречу из-за столика поднялся высокий худой парень. Он смотрел на Люшу настороженно-брезгливо, впрочем, мгновенно навесил милостивую улыбку на лягушачий рот и пригласил за столик. От спиртного сыщица отказалась и попросила воды без газа. А потом взяла быка за рога:

– Владимир, сразу хочу пояснить главное. Я – родственница хозяйки отеля, Дарьи Говорун, и мне небезразлично все, что происходит в её судьбе. А происходят вещи страшные и непонятные. У следствия своя версия, бытовая и удобная, и она вполне может оказаться верной, я же хочу проанализировать иные мотивы, которые напрямую касаются моих близких. Возможно, они мешают кому-то из местных осуществлять серьезные коммерческие планы.

Растянутый в улыбке рот корреспондента принял естественную позицию, и парень по-человечески посмотрел на Шатову:

– Разве Говорунов подпускают к участию в тендере?

Люша озадаченно нахмурилась.

– «Райский парк»! – Журналист разложил перед Юлией газету со статьей под названием «Кто сказал, что рай на земле не построить?».

Пробежав страницу глазами, Люша поняла, что в ближайшее время на территории «ивового» леса планируется строительство грандиозного места отдыха класса люкс. Яхты, гольф, рыбалка и сеть шале.

– Каковы условия участия в тендере? – спросила она, складывая газету.

– Сусанна, дорогая, – вновь расплылся Владимир в невообразимой улыбке, – я и так вам дал информацию. Шаг я, шаг вы. Шаг я…

– Понятно. Только давайте двинемся семимильными шагами.

И Юля красочно расписала ужасы преступлений, минимально характеризуя персонажей. Впрочем, в малосодержательную воду она бросила несколько фактов-кристаллов, самых безобидных, которые завтра и так будут обнародованы: о главном подозреваемом беглеце Гулькине, о возможной невиновности Абашевой, которую нарочито подставляли, о том, что именно она, Сусанна, видела несчастного Бултыхова последним. Этот кусок вышел особо душещипательным.

Видимо, рассказ свидетельницы вполне удовлетворил журналиста. Он даже плотоядно облизнул губы в предвкушении «аппетитнейшего материальчика» и выключил диктофон.

– Итак, вернемся к тендеру. Кто, когда, какие условия? – приступила к расспросам сыщица.

Владимир потупился, задумавшись ненадолго, а потом начал излагать кратко и по существу:

– Мероприятие намечено на осень. Дело ясное – с участием только своих, надежных и щедрых, и, конечно, безо всякой открытости. Тут существенно, что на трассу к «Парку» выделяются бюджетные деньги, словом – пили миллионы как хочешь. В фаворитах, насколько я понимаю, три очень крупные компании. – Владимир закурил, пока Люша доставала блокнот, а потом продиктовал названия.

Распрощались «информаторы» вполне довольные друг другом. Сыщица избежала темы Пролетарских, так как не хотела привлекать внимание к персоне Алексея Марленовича, которого держала на особом подозрении. А вдруг он через подставную фирму держит свой коммерческий интерес в отношении тендера, и убийство Адели просто факт отпугивания этой чиновной птицы? Да уж, адская мешанина из версий, и никакого просвета.

Владимир же остался доволен разговором вдвойне: и пикантные подробности для завтрашней статьи получил, и покровителя не выдал – такие названия несуществующих фирм сочинил, что едва смог их выговорить – хорошо спасительная сигарета у рта маячила. Тетка улыбки не заметила, сожрала лабуду, не поморщившись. Ну и прекрасно!

Вернувшись в «Под иву», Шатова застала там форменную панику. Василий не только не вернулся из «налоговой», но еще и телефон отключил. Самохин, Щипкова, Жози с Ниной и Лика бегали вокруг хозяйки с утешениями, со значением переглядываясь друг с другом.

– Но ведь еще всего девять вечера, Дашенька! Какие-то непредвиденные обстоятельства, сбой в электричках, какая-нибудь случайная встреча, – каждый считал нужным бросить Дарье свою версию, как спасительный круг.

Она «круги» отвергала и упорно твердила:

– Но он не мог выключить телефон. Он не мог.

– Разрядился, у меня это сплошь и рядом, – внесла свою лепту Люша.

Орлик страдальчески посмотрела на нее:

– Я зарядила его телефон рано утром.

Когда слова были исчерпаны, Дарья будто встрепенулась, вспомнив о своих обязанностях:

– Боже, ужин!!

Через четверть часа все в молчании жевали запеченную камбалу.

Даже Нина умудрилась не проронить за столом ни слова, лишь изредка вздыхала.

– Пойду прогуляюсь, – бросила трапезничающим Дарья, когда Ида начала подавать кофе.

Оставив тарелку с ужином почти не тронутой, Орлик пошла к воротам, набирая в очередной раз номер телефона.

– Бедная девочка, – с болью сказал Феликс Николаевич, провожая ее взглядом.

«Догнать? Пойти с ней?» – читался немой вопрос на лицах всех присутствующих. Впрочем, Люша вдруг заметила, как Лика, уставившись в тарелку, перебирает вилкой остатки салата, будто пытается придать им строгую форму, и чему-то улыбается!

Дарья стремительно шла к лесу. Распаренная земля отдавала дневной жар воздуху, тяжелеющему от влаги, обуздывающему ветреную порывистость. Орлик задыхалась, но не сбавляла темпа, стремясь скорее достигнуть заветной поляны, но на полпути остановилась, не в силах унять колотящееся сердце. Отдышавшись, она наконец решилась позвонить следователю. Геннадий Борисович довольно безучастно отнесся к сообщению о пропаже Говоруна.

– Еще не вечер, Дарья Александровна, как говорится. Подождем до ночи.

– А потом?! – Даша сорвалась на крик. – Потом что, до утра будем ждать, а затем до следующего вечера, а потом…

– Нервотрепкой делу не поможешь, что уж… – буркнул Рожкин. – Если, не дай бог, Василий Иванович не явится до утра, начнем розыск.

В ухо ему забили гудки отбоя.

Добежав до васильковой поляны, Дарья повалилась на траву и смогла наконец расплакаться, избавившись от мучительного кляпа-судороги, сводящей глотку, легкие, сердце. Нарыдавшись, она перевернулась на спину и, глядя в расслабленное небо, подернутое бязью перистых облачков в отсвете нежно-розового заката, сулящего знатную погоду следующему дню, поклялась: «Если они что-то сделают с Васей, я подожгу этот проклятый отель. Я спалю его со всеми адовыми тайнами, привидениями и кровью. Аминь!»

Поднявшись, она сорвала несколько васильков, дважды суеверно пересчитала их, чтобы число вышло нечетное – цветов оказалось семь, и, прижимая букет к груди, побрела в отель.

Для большинства обитателей «Ивы» ночь прошла без сна.

Юлия металась в сомнениях, рассказывать ли Дарье о тендере. Решила промолчать: известие о грандиозном проекте лишь усугубит ситуацию, у Васиных противников действительно имелся веский мотив для устранения несговорчивого собственника.

Люша не сомневалась, что Говорун не кинулся бы в этот псевдобизнес, зная о предстоящей застройке. Какой из него игрок на рынке большой недвижимости? Ни средств, ни связей, ни опыта – чистое самоубийство! А Костянский знал о тендере! Знал, деляга, но почему-то не предложил наследнику сразу же продать «Иву» в нужные руки. Был информирован о Васиной жажде предпринимательства? А может, и предложил, да Говорун заупрямился. Ясно одно: задачей (и довольно простой) было доведение собственника до разорения, давление на него со стороны местных властей и как результат – продажа гостиницы за бесценок. Кто же мог предположить, что Василий будет столь упрям?

И все же жертвы казались сыщице вопиюще избыточными.

«Рай на крови трех убитых – что-то не слишком заманчиво для отдыха класса люкс. Это вам не один несчастный случай как мера деморализации горе-бизнесмена. Да еще этот чемодан! Гулькин, сделав черное дело по указке боссов, смылся со сказочным богатством? Наверняка он уже пойман. Какое-то нагромождение бессмыслиц».

Юлия зажгла лампочку в изголовье кровати, откинула одеяло и решительно встала.

«Довольно! Пора все систематизировать. Сопоставить возможные и невозможные варианты, и решение придет. Должно прийти».

Затянув пояс на халате и засучив рукава, сыщица включила ноутбук. Увидев, что Быстров прислал ей письмо с данными на всех обитателей отеля, Юля выругала себя последними словами за потерянное в кровати время и принялась за работу.

Лика лежала в темноте, сжимая в руке небольшую записку: четверть страницы из школьной тетради в клетку. Улыбаясь, она подносила клочок то к глазам, то к губам и шептала: «Я знала… Я верила…» Слова, написанные на листке, она на всю жизнь запомнила наизусть:

«Я чист! Не верь плохому. Скоро все разрешится, и я заберу тебя. Л.».

«Какое счастье, – думала Травина, – что я отвязалась от этих сумасшедших поклонниц Федотова и пошла своей дорогой! У “художницы” была возможность подойти ко мне. И все прошло быстро и незаметно».

После истории с молотком перевозбужденные тетки, не находя себе места, решили отправиться на долгую прогулку в лес, хоть Жози и ныла о невозможности шагу ступить из-за полной деморализации. Нина схватила неподъемный доисторический плащ и пообещала уложить на него подругу в теньке под деревом при первой возможности. Лика, в смятении слоняющаяся по отелю, приняла приглашение фанаток прогуляться.

Выйдя за тараторящей Ниной из ворот, она заметила на тропинке, ведущей к реке, крупную пожилую женщину – в соломенной шляпке и очках, сидящую на раскладном стульчике и с блаженной улыбкой глядящую на речную гладь. «Заезжая художница», – почему-то решила Травина. Женщина оглянулась, внимательно посмотрела на Лику и вновь устремила взгляд на реку. Свернув к лесу, воспитательница осознала, что не может более слушать причитания Непоповой и скабрезные шуточки Столбовой, ойкнула и, скривившись от боли, пожаловалась на «подвернутую» ногу.

Вернувшись из леса на дорогу, она увидела «художницу», медленно бредущую ей навстречу. Поравнявшись с Ликой, женщина вдруг протянула к ней руку и, вложив в ладонь записку, сказала певуче, глядя в небо: «Анжелика, верьте своему сердцу. И не наделайте глупостей».

Пока Травина развернула листок, пока прочла строки, написанные бесспорно Левиным почерком, художницы и след простыл. Лика добежала до автосервиса, спросила о незнакомке сторожа, но тот лишь плечами пожал. До вечера растерянная, но окрыленная женщина, преисполняясь все бо́льшей радости, бродила по ухабистым деревенским улочкам, пугаясь брешущих собак и шипящих гусей. Она видела издали мужиков, сидящих на бревне, видела опергруппу, снующую по Левиному двору, видела со спины Иду, бегущую к отелю от домушки-развалюхи. Все это не имело теперь для Лики никакого значения. Она отринула страхи, сомнения и заботы о других. Отныне ей не было дела до жизней и смертей тех, кто вовлек ее мужчину в грязную, дикую историю. Она думала только о себе и Леве. Обретя твердую веру в то, что возлюбленный не обманет и не сможет причинить ей боли, она замкнулась и набралась терпения ждать приговора судьбы столько, сколько нужно.

Не в силах унять жажду движения, Травина подошла к эстакаде, соединяющей два берега реки. Автотрасса пестрела рытвинами, через которые с паническим грохотом переваливались большегрузные машины, и, преодолев препятствие, с натугой газовали, обдавая пешеходов, жмущихся к кромке, черной вонью. Оказавшись на другой стороне, воспитательница с болезненной улыбкой осматривала едва живую деревеньку, в которой преобладали заброшенные или сожженные дома. Их обгорелые остовы вонзались в сверкающее небо, и Лика испытывала от этого колющую боль в сердце. Возможно, она просто устала, перегрелась, измучилась.

В «Под иву» Травина пришла к ужину, застала растерянную Дарью и начала театрально ей сочувствовать, не находя в сердце подлинного сострадания, как не нашлось его ни у кого из обитателей этого места для ЕЁ Левы.

Поцеловав записку в последний раз, женщина приняла решение уничтожить улику. Слишком смущала ее востроглазая сестрица Дарьи, которая втерлась в доверие к следствию. Да, требовалось быть предельно осторожной и несентиментальной. И «не наделать глупостей». Она, как Левушка, сможет проявить завидную смелость и находчивость!

Травина встала, достала из тумбочки зажигалку, взятую ею незаметно с барной стойки накануне, и сожгла заветный клочок в пепельнице. «Вот теперь мы можем быть спокойны», – удовлетворенно подумала она и направилась в ванную, чтобы тщательно вымыть «жертвенник всесожжения».

Феликс Николаевич и Дарья сидели на террасе до рассвета. Они почти не говорили, лишь обменивались незначительными репликами, когда Даша испуганно вытягивала голову в направлении дороги, заслышав шум далекой машины.

Самохин выкурил пачку сигарет, конструируя в голове утешительные фразы, но так и не смог найти слов, чтобы отвлечь или хоть немного успокоить хозяйку. Дважды он ходил делать ягодный коктейль, добавляя спиртного чуть больше требуемого. Но Даша будто потеряла способность пьянеть. Она сидела прямая, отрешенная, оледенелая.

«Я не смогу сказать ей, что уеду немедленно после поимки преступника. Дочь приютит, а дом… Да продам я его рано или поздно. Мне здесь больше не жить. Иду жалко. Но это после, когда спадет напряжение. Что-нибудь придумается. Как-нибудь».

– Даша, все-таки надо лечь хоть на полчасика, детка, – сказал он под утро, когда на востоке над линией горизонта высветилась багряная полоса.

– Спасибо, Феликс Николаевич. Я очень вам благодарна за сочувствие и молчание. Подите, лягте. Что ж я вас мучаю? Завтрак мы отменить не можем ни при каких обстоятельствах. Так ведь?

– И обед, и ужин. И я очень надеюсь, что они будут праздничными, в честь возвращения Василия.

Орлик схватила руку Самохина и прижалась к ней лбом.

Повар погладил Дарью по голове, думая о своей дочке Томочке, такой же гибкой, сильной и гордой.

Жозефина чахла над молитвословом, ежась по временам от заливистого храпа Нины. Выронив книжицу из ослабевших, расслабленных рук, она вдруг осторожно поднялась и начала бесшумно складывать в сумку свои вещи. «Бежать! Бежать во что бы то ни стало!» – решила Непопова. Вспомнив под конец сборов о зубной щетке и глазных каплях, зашла в ванную, а выйти… не смогла: на пороге стояла, уперев руки в бока, взлохмаченная свирепая Нина.

– Крыса Жозька решила сбежать с тонущего корабля! Дурой была, дурр-рой и помрешь! Как есть.

Она пропустила скорбно-обреченную подругу в комнату и, усевшись на стул, пояснила:

– До Москвы не доедешь – с поезда снимут, как главную подозреваемую. Чего рот открыла? У кого молоток нашли? В тумбочке у Непоповой. Кто сбежал? Она.

– Да как же я могла? Меня тут не было, мы ведь… – залепетала Жози, валясь на кровать.

– Сидим тихо и выжидаем, чем дело кончится. Ясно?

Непопова замотала головой и закрыла лицо руками.

– Как надо! – удовлетворенно изрекла Столбова и, влив в себя пол-литровую бутылку минералки, завалилась спать. Через три минуты послышалось ее мерное похрапывание.

Ида просыпалась каждые полчаса. То комары, то жар от одеяла, то тени страшные в окно, то мысли. Вся жизнь ей представлялась чередой несчастий и обид. Мать-алкоголичка, отец-мерзавец, бабка-садистка, да и дядька – тот еще гусь, лживый и расчетливый. Приютил, благодетель!

Пашет она за троих, света белого не видит, так еще слова лишнего не скажи. Мрак, да и только.

Вот с Сашкой, когда трезвый, – хорошо. Но ведь это лишь деньки, жалкие мгновения, за которыми наваливаются недели мучительного забытья и боли. Проклятое зелье! Гори оно в аду вместе с теми, кто его варганит и продает. А теперь еще и эта беда – убийства.

Ида хотела верить Сашке и не могла. Наркоши лишь кажутся безумными, но они хитры, ох как хитры бывают и жестоки! Дядька говорит, что и шизики, когда надо, наврут с три короба, не подкопаешься. Запрут Сашку в дурдоме тюремном, сколько он ни отпирайся, сколько ни беги – все одно запрут. А ей передачи таскай пятнадцать лет?

«Это сколько ж мне тогда будет? – Щипкова уставилась в светлое пятно на потолке от садового фонаря и зашептала: – Тридцать один да десять – сорок один, да пять… о-ой, мамочки, как бабке, когда я к ней попала, – сорок шесть!» Ида зажмурилась, представив, как сутулая, раскрывающая рот лишь затем, чтобы побольнее уесть, бабка замахивается на внучку.

«Нет, лучше в речку одним махом. И вся недолга. И ладно… Чертова жизнь…» По щекам горничной потекли беззвучные едкие слезы.

Впрочем, не спалось в эту ночь не только обитателям «Ивы». Елена ждала квартиранта до полуночи, потом, надев кофту и ботики, вышла на улицу. Джип Даниила подмаргивал глазком сигнализации из-за лобового стекла, будто утешал: да ладно, погуляет, да вернется, никуда не денется.

«Уж лучше бы уехал подобру-поздорову. Что теперь делать, куда бежать?» – в растерянности думала женщина, медленно идя по улочке, то и дело оглядываясь. Тишина стояла мертвая, даже псы не взбрёхивали. Потоптавшись на развилке двух дорог: одна – к отелю, другая – к станции, Елена, отмахиваясь от комаров, повернула назад. «Что попусту кровопийцев кормить? Ясно, что мужик машину бы не бросил, да и вещи, ох какие добротные, – это уж она осмелилась, взглянула одним глазком в его сумку, – вряд ли оставил бы в подарок бабе случайной».

Сердце Елены болезненно защемило. «Значит, беда. А-ах!!» – Вдруг она схватилась за подбородок от пронзившей её догадки.

«Отель! Он говорил про “Иву”. Только не отдыхать он приехал туда, а разнюхивать что-то! Какая же я дура доверчивая! Это же бандит, ну, может, не бандит в прямом смысле слова (очень уж приятный мужик, эх…), но точно причастный к криминалу с какого-то боку». И Елена твердо решила с рассветом идти в полицию.

Но дома, задумчиво расчесывая волосы и заплетая их в рыхлую косу на ночь, она решение свое изменила.

Под утро Шатова спустилась на террасу с уже готовым планом действий. Она чувствовала себя виноватой перед Дарьей, которая не могла смотреть на сыщицу иначе как на беспомощную дилетантку-выскочку. Требовалось положить этому конец.

Орлик дремала в кресле, сморщив лоб от напряжения. В руке она сжимала мобильный телефон. Почувствовав легкое движение, тут же вскочила.