Текст книги "Убежище 3/9 (сборник)"

XIV. Детеныш

– Петр Алексеич!

– М-да?

– Петр Алексеич, а можно, я его буду Ваней называть, новенького мальчика?

– Зачем?

– Ну, я знаю, конечно, что это не его имя… Но очень уж он на внучка моего похож – а того Ваней зовут… Можно?

– Да зовите как хотите. Ему это, я думаю, решительно все равно.

– Спасибо, Петр Алексеич.

– Ну, здравствуй, Ванюша!

XV. Детеныш

Костяная вернулась в дом. Из заготовленного еще накануне теста стала лепить пирожки для Мальчика.

– Интересно, какие он больше любит? – прошамкала она себе под нос. – С повидлом или с мясом? Наверное, с мясом… Мясцо-то, оно вкуснее…

Она потянулась к миске с фаршем, ткнулась длинным носом в желтовато-красное, ароматное.

– Свеженькое еще…

Разложив пирожки на противне и засунув их в печь, Костяная уселась рядом с Мальчиком.

Она смотрела на него долго, не отрываясь.

От этого взгляда – и, может быть, еще от запаха горячего масла, мяса и сдобы – Мальчик проснулся.

– Ну, здравствуй, Ванюша.

Мальчик посмотрел на старуху, на мутно-белую кость, торчавшую у нее из-под юбки, и беззвучно заплакал. Не сон. Значит, все это вовсе не сон.

– Я… где я? – пропищал он сквозь слезы.

– В нашем лесу, Ванюша, – ответила Костяная. – Пирожок хочешь?

– Я не Ванюша!

– Ну, давай я буду называть тебя Сынок, – сказала старуха. – Или Детеныш. Или, может быть, все-таки Ваня? Ванюша, а? Как тебе больше нравится? А ты зови меня мамой.

– Вы не моя мама.

– Да так ли уж это важно? – ласково прошамкала Костяная. – Здесь все дети называют меня мамой.

– Вы мне не мама! Не мама! – закричал Мальчик. – Где моя мама? Когда она меня заберет? Я хочу к маме!

– Твоя мама отдала тебя нам, – сказала старуха. – Она не собирается тебя забирать. Да ты не плачь, не плачь, сынок. Вот, хочешь пирожок? Вкусный. Только что испекла. Не плачь. Тебе будет здесь хорошо. Мы научим тебя жить по нашим законам. По нормальным, не по людским. Мы научим тебя всяким фокусам и чудесам, детеныш. Не плачь. Здесь очень интересно. И весело. Я познакомлю тебя с нашими детьми. Я все тебе здесь покажу. Не плачь…

Костяная открыла скрипучую дверь и вывела Мальчика на порог.

– До обеда, если хочешь, погуляй, – сказала она. – Но только смотри, не уходи далеко. Потом, как пообедаем, я тебе сама все покажу. Да, и, пожалуйста, аккуратнее! Не споткнись, не сломай себе чего-нибудь. Ты нам нужен целеньким… Здоровеньким… А то туман здесь бывает знаешь какой – сам черт ногу сломит! Что поделаешь… Такой климат… Такая местность… Эх, такая жисть…

Заборматывая последние слова, Костяная удалилась обратно в дом.

Мальчик отошел на несколько шагов от избушки и действительно сразу оказался в сером, холодном облаке тумана. Огляделся по сторонам – почти ничего не видно.

Осторожно, маленькими шажками, вытянув перед собой руку, он пошел вперед. Вскоре рука прикоснулась к чему-то твердому, шершавому. Забор. Мальчик подошел поближе и пригляделся. Забор этот был сделан из непонятного материала. Совершенно точно – не из дерева. Из каких-то странных грязно-белых палочек, склеенных между собой. Палочки были разной длины и толщины – от совсем коротеньких и тоненьких, размером с детский пальчик, до больших, странно изогнутых, как ноги в коленках, как ноги в коленках, как… кости!

Мальчик пронзительно, по-девчоночьи взвизгнул. Кости. Человеческие кости. Забор из человеческих костей.

Суетливо спотыкаясь, он пошел вдоль забора. Где-то здесь должен быть выход. Должно быть что-нибудь вроде калитки… вот. Вот она.

Туман тем временем стал еще гуще. Мальчик вслепую нащупал что-то – не то ручку, не то дверной засов – и дернул. Закрыто. Дернул еще раз, содрогнувшись от смутного омерзения – ручка была обтянута сверху чем-то холодным, гладким и… мягким, что ли. Какой-то кожей необычной выделки… Дверь по-прежнему не открывалась, но, как показалось Мальчику, все же немножко поддалась.

Он обхватил ручку плотнее (указательным пальцем нащупал на ее кожаной поверхности какой-то выпуклый, твердый кружочек – кнопка? Нет, не кнопка… А рядом еще один кружочек, поменьше, и еще…) и стал трясти и дергать изо всех сил.

Что-то хрустнуло – и калитка с визгом и стоном распахнулась, а холодный гладкий предмет остался у мальчика в руке. Довольно тяжелый предмет. Машинально он поднес его к глазам, чтобы получше рассмотреть.

Это был отломанный кусок человеческой ноги – колено и все, что ниже. Зеленоватая безволосая кожа. Черные, короткие – почти круглые – ногти. Это было здесь вместо засова…

Мальчик молча выронил обкромсанную конечность на землю и с полминуты простоял над ней, совершенно неподвижно, молча.

А потом побежал. Выскочил в распахнутую калитку и побежал что было сил – спотыкаясь и падая, не разбирая дороги, совсем ничего не видя из-за тумана и из-за едких слез, залепивших глаза.

– Ваню-ю-ю-ша! – услышал он за собой срывающийся, испуганный голос старухи.

Она бежала за ним, задыхаясь и нелепо прицокивая своей костью. Топ-тук, топ-тук, топ-тук…

– Кто-нибу-у-удь! Остановите его-о-о! Задержите егоо-о! Держите детеныша! Убье-е-ется!

Мальчик оглянулся – ничего, ничего не видно! – и побежал быстрее. Постепенно старуха отстала. Голос ее слышался теперь едва-едва – где-то далеко позади.

А потом, пробежав еще немного, он вдруг наткнулся на что-то и упал, больно проехавшись по земле локтями и коленками и ткнувшись лицом в мокрую густую траву.

– Ну вот и попался! – сказал противный скрипучий голос. Знакомый голос.

Мальчик съежился, свернулся на земле клубочком и застыл.

Чья-то сильная жилистая рука взяла его за шкирку, подняла с земли, грубо встряхнула.

– Давай-ка я тебя все-таки съем, – сказало волосатое существо, дыхнув Мальчику в лицо водочным перегаром.

Топ-тук, топ-тук, топ-тук – снова послышалось совсем рядом.

– Я т-те съем, Лесной! – пыхтя, сказала старуха. – А ну отдай детеныша! Забыл, что ли, чего Бессмертный сказал?

– Да подавись ты! – Лесной неохотно разжал пальцы и выпустил Мальчика.

– Пойдем, Ванюша. – Костяная повертелась в тумане и ловко вцепилась своей когтистой пятерней в безвольно повисшую руку Мальчика.

– Тьфу ты, твою мать! – сплюнул им вслед Лесной.

– А ну не ругайся при детях, – процедила Костяная, не оборачиваясь.

– Баба-Яга, костяная нога! Жопа жилена, манда мылена! – заорал Лесной и захохотал гнусаво и хрипло.

– Алкаш! – сварливо выкрикнула Костяная.

– Я хочу домой, – тихо сказал Мальчик. – Пожалуйста. Я домой хочу.

– Домой?.. Ну так мы и идем домой, Ванюша… Сейчас кушать будем. Я борщик сварила… И пирожки еще остались – с утра. Идем, сынок. Идем.

Топ-тук, топ-тук, топ-тук…

XVI. Путешествие

Он позвонил мне где-то через неделю, директор интерната.

Он позвонил и сказал:

– У меня для вас хорошая новость. Ваш мальчик сегодня вышел из комы.

Может быть, две-три секунды – две-три секунды между этими его словами и следующими его словами – и были моим счастьем? Бесконечным, оглушительным, беспримесным счастьем, которое по-настоящему, которое один раз в жизни?

– Я могу его забрать?

– Да, но… вы должны понимать, что «вышел из комы» – еще не значит «пришел в сознание».

– Что… что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что ваш ребенок теперь может шевелиться, самостоятельно принимать пищу, возможно, даже ходить… Но – по крайней мере, пока – он как бы совсем не воспринимает окружающую действительность.

– Но он… он хотя бы узнает меня, если я приду?

– Боюсь, что нет. Я же объясняю вам: сейчас он ничего не воспринимает.

Мне захотелось повесить трубку.

– Так вы придете? – словно почувствовав это, забеспокоился директор.

– Да, конечно.

– Сегодня?

– Да. Думаю, да.

Я не пришла. Ни в тот день, ни после. Никогда.

Чтобы не видеть, во что он превратился. Чтобы не знать, какое у него стало теперь лицо, и какое выражение – если есть хоть какое-то… – застыло в его глазах, и какие звуки он теперь издает… Чтобы не видеть, какие он строит гримасы, и как он раскачивается из стороны в сторону, и как он теперь улыбается.

Чтобы не видеть. Не знать.

XVII. Детеныш

– Покушал? Ну вот и молодец, – сказала Костяная, после того как Мальчик, давясь и плача, съел суп и пирожки. – А теперь – тихий час. Ложись спать, Ванюша.

– Я не буду спать, – сказал Мальчик.

– Как это не будешь? Почему? – удивилась Костяная.

– Не хочу.

– А чего же ты хочешь?

– К маме хочу.

– К маме, к маме… Вот заладил. Хорошо. Не хочешь спать – не надо. Так уж и быть. Но только сегодня – в порядке исключения. Дальше у нас будет тихий час строго по расписанию.

– Дальше? – переспросил мальчик.

– Ну да. Дальше. Пока ты здесь будешь жить.

– И сколько же я здесь буду жить?

– Ну, – старуха зажмурилась, что-то прикидывая, – по закону до восемнадцати лет.

– По какому закону?

– По вашему, сынок, по вашему. По человечьему… Ладно, рано тебе еще про такие вещи думать. Пойдем лучше. Давай руку.

– Куда пойдем? – отшатнулся Мальчик.

– Познакомлю тебя кое с кем.

– Я не хочу, – сказал Мальчик и вцепился обеими руками в бревенчатый стол.

На всякий случай. Если она вдруг попробует тащить его силой.

– И что же ты будешь здесь делать? – поинтересовалась Костяная.

– Сидеть и ждать маму.

Старуха разразилась противным квакающим смехом:

– Много же лет ты…ык… так просидишь… ык… ой… так насмешил – аж икота напала! Пойдем со мной.

– Не хочу.

Старуха вдруг перестала смеяться. И икать перестала.

– Придется, – сказала она. – А то…

Что-то в ее лице изменилось. Нос, и без того крючковатый, заострился и как-то странно побелел. И губы тоже побелели. И приоткрылись – нет, скорее, оскалились, обнажив длинный гнилой зуб… клык.

– А то сожгу, – прошипела старуха и указала когтем на печь. – Пирожок из тебя сделаю, Ваня… Терпенье мое не бесконечно. Ты меня лучше не зли, сынок. Ну?! Пойдешь со мной?

Мальчик отпустил стол, медленно протянул Костяной свою дрожащую руку и испуганно сказал:

– Пойду. Хорошо, я пойду с вами.

– Не «с вами», Ванюша, а «с тобой», – Костяная мгновенно подобрела и расплылась в беззубой улыбке. – Мы с тобой будем запросто – на ты.

– Пойду с тобой, – послушно повторил Мальчик.

– И еще – называй меня все-таки мамой, а? – елейным голосом попросила Костяная.

– Вы мне… ты мне не мама, – прошептал Мальчик.

– Я же уже говорила тебе – это не важно. Здесь все детишки меня так называют. Ну?

Мальчик молчал.

– Давай я тебе помогу, – затараторила Костяная. – Давай… я тебе говорю: сейчас мы пойдем кое с кем познакомимся, сынок. А ты мне скажи: хорошо, мама. А то…

– Хорошо, мама, – глотая сопли и слезы, сказал Мальчик.

– Ну вот и славненько, – взвизгнула Костяная и погладила Мальчика по мокрой щеке. – Пойдем. Да ты не смотри на меня так, Ванюша… Я же на самом деле добрая… Я редко из себя выхожу… Ну – не бойся…

Костяная слегка подтолкнула Мальчика к массивной темно-коричневой двери.

– Иди. С ним тебе нужно встретиться в первую очередь.

Мальчик сделал несколько шагов и остановился в нерешительности.

– Постучать? – спросил он.

– Необязательно, – сказала она. – Можешь просто войти. Он ждет тебя.

– Он – кто?

– Тот Кто Рассказывает, – ответила Костяная. – Тот Кто не Может Есть.

– А ты пойдешь… мама? – спросил Мальчик.

– Нет. Я подожду тебя здесь.

Мальчик взялся за тяжелое бронзовое кольцо на двери и потянул на себя. Дверь со скрипом открылась. Он шагнул внутрь.

Там было просторно и светло. Через всю комнату тянулся огромный стол, накрытый ослепительно белой скатертью. Он был сервирован на множество персон.

От удивления Мальчик раскрыл рот. На этом столе были все, абсолютно все лакомства, которые только можно было себе представить. Курица-гриль в чесночно-сметанном соусе, утка с яблоками и грецкими орехами в винной подливке, поросенок на вертеле, жаркое, шашлыки и отбивные, сыры с дырками, сыры с плесенью, сыры, истекающие нежными солоноватыми каплями влаги… Салаты, винегреты, рагу… Блины со сметаной, блины с вареньем, блины с черной икрой и блины с красной рыбой. Пирожки с яблоками, с капустой, с картошкой, с черносливом… Торты, пироги, фрукты, пудинги, мороженое, конфеты… Все. А еще в больших хрустальных чашах – жидкий, тягучий, цвета янтаря мед и пиво, темное как нефть. С густой и белой, точно деревенская сметана, пеной.

Во главе стола, на старомодном стуле с изогнутыми ножками и высокой спинкой, сидел человек средних лет. Все остальные стулья пустовали.

– Садись, угощайся, – сказал человек приятным грудным голосом.

Мальчик переступил с ноги на ногу.

– Не стесняйся, – снова позвал тот. – Кушай.

Мальчик сел за стол. Положил себе на тарелку кусок утки, салат и оливки и стал есть, украдкой поглядывая на хозяина.

У него было странное лицо, у этого человека. Очень умное, очень худое, изможденное и неухоженное. Густые неопрятные усы, почти полностью скрывавшие рот, плавно переходили в длиннющую бороду-веник. Буйная растительность на лице была измазана чем-то блестящим и липким. Жесткие кудрявые волоски склеивались в подозрительные застарелые сосульки.

– А вы не будете кушать? – спросил Мальчик.

– Нет, – грустно произнес человек. – Не буду. Я – Тот Кто не Может Есть. Я – Тот Кто Рассказывает.

– Почему вы не можете есть?

– Не могу глотать, – ответил Тот. – Ты, Ваня, бери, бери себе еще. А я пока расскажу тебе одну историю. Вернее, начало одной истории. Называется «Светлый промежуток».

Мальчику понравилось название. Он взял пару блинов с черной икрой и приготовился слушать.

Светлый промежуток

Начало одной истории

Жил-был на свете мальчик, и звали его Ваня. Однажды Ваня вместе с мамой пошел в Чудо-Град – тот, что в Парке Горького, – кататься на аттракционах. И вот, когда он катался на маленьком смешном красном кресле в Пещере Ужасов, с ним произошел несчастный случай. Он очень сильно ударился головой. Так сильно, что у него пошла кровь из носа и из ушей, и он потерял сознание.

Некоторое время он так пролежал, а потом приехала «скорая», и Ваню повезли в больницу.

В машине мальчика положили на жесткую, трясущуюся от езды банкетку, накрытую вонючей оранжевой клеенкой, сделали ему четыре укола в вену, потом поставили капельницу, а глубоко в горло затолкали трубку, чтобы ему было легче дышать. Чтобы он вообще мог дышать.

К тому моменту, когда Ваню привезли в больницу, его пульс стал очень медленным. Он совсем не шевелился.

Мальчику сделали рентген и компьютерную томографию. Потом еще уколы. Наконец к Ваниным родителям, которые все это время ждали в коридоре, вышел нейрохирург и сказал, что будет делать операцию. Еще он сказал: «умеренная кома», «прогрессирующая внутричерепная гипертензия», «внутричерепная гематома», «трепанация черепа», «поставьте ваши подписи здесь и здесь»…

– Кстати, ты знаешь, что такое трепанация черепа? – спросил Тот Кто Рассказывает.

– Нет, – помотал головой Мальчик. – Что это?

Ему совсем не нравилась эта сказка.

– Когда делают дырку в черепе. Это… очень древняя традиция. Давным-давно, в эпоху неолита, маленьким детям делали эту дырку, чтобы через нее вылетели плохие духи, а внутрь проникли хорошие. Тогда еще не было ни больниц, ни медсестер, ни общего наркоза, ни скальпелей. Ребенку давали выпить напиток из трав, а потом делали операцию кремниевым скребком. Большинство детей после этого умирали. Но те, кто оставался в живых, обретали мистическую силу. Они вырастали и правили другими людьми, потому что умели делать всякие волшебные вещи. А после смерти из их черепов вырезались амулеты…

Родители поставили свои подписи. Мальчика побрили налысо и отвезли в операционную. Во время операции сердце у Вани стало биться совсем редко, а потом и вовсе остановилось. Но после электрошока забилось снова. Это была клиническая смерть. Не настоящая.

Через три дня в отделение реанимации, где лежал Ваня, пустили его маму.

Она его не узнала.

Ваня по-прежнему находился в коме. Его голова была плотно забинтована. Вся правая сторона лица превратилась в один огромный зелено-фиолетовый синяк. Изо рта и носа торчали какие-то трубочки. Глаза были закрыты.

Врач – тот, что делал мальчику операцию, – отвел ее в свой кабинет, дал стакан воды и, когда она перестала всхлипывать, стал говорить о надежде. Он говорил, что нужно ждать. Он говорил, что головной мозг имеет очень высокие компенсаторные и адаптационные возможности. Он говорил, что о реальных последствиях травмы можно судить только после окончания острого, промежуточного и отдаленного периодов травматической болезни мозга. И что при тяжелых черепно-мозговых травмах эти периоды длятся несколько лет.

– Он будет таким несколько лет? – спросила мать и снова заплакала.

– Нет. Скорее всего, нет. В ближайшие дни он должен прийти в себя. Я надеюсь.

– А… пока он такой… он… как он ест?

– Мы кормим его через зонд. Вводим пищу прямо в желудок. Дробно, пять-шесть раз в сутки, в виде питательных смесей. У вас ко мне есть еще вопросы?

– Да… нет. Вот, – она положила на стол конверт с деньгами, – пожалуйста, все, что ему понадобится. Любые лекарства, процедуры, любые… господи… смеси.

Врач, который делал Ване операцию, был неплохим человеком. Он действительно надеялся, что Ваня поправится. И он искренне не подозревал, что если Ваня не поправится, то из-за него. Из-за того, что он совершил ошибку.

Тот Кто Рассказывает умолк и погрузился в задумчивость.

Мальчик поерзал на стуле и отодвинул от себя подальше тарелку. Ее остывшее содержимое мерзко пахло сдобой и рыбой.

– Какую ошибку?

Тот Кто Рассказывает пододвинул к себе две чаши – с медом и пивом. Через тонкий хрусталь он грустно смотрел на мед цвета янтаря. Наконец он снова заговорил.

…Большую ошибку. Он пропустил светлый промежуток. Тот, что наступает через некоторое время после удара, но еще до того, как гематома разрастается и сдавливает мозг. Иногда во время светлого промежутка человек приходит в сознание. Иногда нет. Тогда это называется «стертым светлым промежутком». В любом случае хороший врач должен распознать светлый промежуток и срочно сделать операцию. Потому что потом делать ее практически бесполезно. А врач, который оперировал Ваню… он упустил момент. У Вани был «светлый промежуток», но тот его не заметил.

Одним словом, Ваня так и не пришел в себя.

– Он умер? – спросил Мальчик.

– Нет, – ответил Тот. – Физически – нет. Но он не мог больше видеть живых, слышать их и говорить с ними. Он не умер. Он переместился.

– А духи?

– Что – духи?

– Ну, те, хорошие духи? Они вошли в него через дырку в черепе? Он получил мистическую силу?

– О да, – вяло отозвался Тот. – Что ж… Вот и сказочке конец.

Он помолчал немного.

– И я там был. Мед-пиво… эх!.. – Тот Кто Рассказывает поднял чашу с медом, отхлебнул из нее большой глоток и закашлялся. Бледное его лицо побагровело. Шея напряглась так, что, казалось, кожа, обтягивающая вены и сухожилия, сейчас лопнет.

Жидкий ароматный мед цвета янтаря вылился обратно изо рта Того Кто не Может Есть, медленно потек по усам.

– Уходи, – сказал Мальчику Тот, отдышавшись. – Позже я позову тебя снова и расскажу еще одну сказку. А сейчас – иди. Не смотри. Мне надо кое-что закончить.

Тот Кто не Может Есть взял в руки чашу с пивом цвета нефти.

Мальчик соскочил со стула и, не попрощавшись, кинулся к выходу.

Закрывая за собой дверь, он услышал бульканье, хрип и надсадный кашель.

XVIII. Детеныш

Она действительно была не такая уж злая, эта старуха. Она очень вкусно готовила – причем именно те блюда, которые Мальчик любил. И вообще старалась ему всячески угодить. На ночь, перед сном, она приятно расчесывала ему волосы черепаховым гребешком и даже пыталась петь песенки своим надтреснутым голосом. А если он наотрез отказывался спать после обеда – она не настаивала. Через несколько дней Мальчик даже стал думать, что это была просто шутка такая – насчет печки. Просто уловка – в воспитательных целях.

Однажды утром, когда Костяная возилась на огороде, он подошел к ней и робко сказал:

– Отпусти меня, пожалуйста.

– Что, Ванюш?

– Отпусти. Меня. Ну пожалуйста. Отпусти.

– Ты опять за свое? – наморщила желтый лоб Костяная.

– Опять…

– Куда ж тебя отпустить?

– К маме.

– Это невозможно, сынок.

– Почему? Ну почему невозможно?

– Потому что, во-первых, отсюда пока нет дороги. Для тебя. То есть – ты можешь попробовать разные наши способы, но этому еще придется учиться… Во-вторых, твоя мама и сама не очень-то хочет, чтобы ты к ней вернулся…

– Неправда!

– Правда, правда, Ванюша.

– Нет, не правда! Вы врете! Ты врешь! Зачем ты врешь?!

– Да не вру я, Ванюша. И перестань, пожалуйста, плакать. Ну что ты, ей-богу, как девочка? Мама сама тебя нам отдала. И очень хорошо сделала. А вернуться ты к ней не сможешь… Но если очень захочешь – можешь попробовать ее к нам как-нибудь…

– Сюда? Она может прийти сюда?

– Ну, не совсем сюда… В другое место. Мы туда все, наверное, пойдем.

Мальчик перестал плакать и посмотрел на старуху – пристально, по-взрослому.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Вот и хорошо! – обрадовалась почему-то Костяная. – Хорошо, что не понимаешь. Тебе еще рано такие вещи понимать.

– Я все равно убегу, – упрямо сказал Мальчик и шмыгнул носом.

– Сопли вытри, – Костяная протянула ему мятый шелковый платочек.

Мальчик шумно высморкался.

– Все равно убегу, – повторил он.

– Ну что ж, – устало вздохнула Костяная, – не хотела я всяких наглядных демонстраций… Да видно придется. Что ж… Беги.

– Что?

– Беги, говорю. Все равно обратно вернешься.

Старуха потрепала его по волосам – длинный коготь неприятно царапнул Мальчику голову.

– Больно, – обиженно отстранился Мальчик.

– Ой, прости, Ванюша, прости, радость моя, – нервно засюсюкала Костяная, – что ж это я, дырявая голова… Забыла, что у тебя шов там…

– Что у меня… там?

– Шов, сынок, шов, – ответила она.

Мальчик вдруг вспомнил странную сказку, которую рассказал ему Тот Кто Не Может Есть.

…ты знаешь, что такое трепанация черепа?..

Костяная повернулась и молча уковыляла в избушку, оставив Мальчика одного.

Он оторопело поглядел ей вслед, потом провел по своей голове рукой. Действительно, там что-то было. Какая-то неровная длинная корочка…

…Он умер? – Нет. Физически – нет. Но он не мог больше видеть живых, слышать их и говорить с ними…

– Это не про меня, – сказал Мальчик. – Нет, это не про меня. Это не про меня. Я все равно убегу. Я убегу отсюда.

Тумана на этот раз практически не было. Быстрым шагом Мальчик пошел в сторону леса.

Никто не погнался за ним.

– Я убегу. Все равно убегу. Все равно убегу. К маме… – повторял Мальчик в такт собственным шагам.

Это задавало хороший темп:

– Я – убегу – все равно – убегу – все равно – убегу – к ма – ме…

Он шел уже очень долго – а лес все не кончался. Хотелось есть и пить.

Мальчик решил было набрать каких-нибудь ягод, но оказалось, что в этом лесу нормальных ягод не водилось. Не было земляники, черники, голубики… Висели, правда, какие-то большие бело-зеленые гроздья на засохших колючих кустах, но они совсем не казались съедобными.

Мальчик поискал заячью капусту – кисленькие такие трилистники – но и ее не нашел.

К вечеру стало холодно и спустился туман. Мальчик перестал бубнить себе под нос – и ритм шагов сразу нарушился.

Теперь он то тащился еле-еле, то вдруг бежал со всех ног, то метался туда-сюда и скоро совсем уже перестал понимать, с какой стороны он пришел и куда направляется.

Когда наступила ночь – темная, беззвездная, ледяная, – Мальчик присел под деревом и стал думать о том, что обычно случается с детьми, которые оказываются в лесу ночью одни. Что с ними случается? Конечно, их съедают волки. Волки со светящимися зелеными глазами. Или еще какие-нибудь хищники. Разрывают на части, жуют и чавкают. В крайнем случае, детей убивают разбойники. А если очень повезет – они умирают сами, от голода и жажды. А еще их могут заклевать летучие мыши. И совы… совы, у которых поворачивается голова… вокруг шеи… быстро-быстро… как карусель… и можно кататься на этой карусели… с бутербродом в руках… черный хлеб с вареной докторской колбасой… главное, не уронить… чтобы не вылетел…

Мальчик проснулся на рассвете, от холода, голода и жажды. Судорожно осмотрел себя – цел. Значит, волки не приходили.

Он поднялся на ноги и стряхнул со штанин налипшие еловые иглы и мокрые желтые травинки. Потом огляделся по сторонам. Небо висело низко, очень низко, как лист плотного серого ватмана, наколотый на острия елей. Туч на этом небе не было – но и солнца тоже… Забыли нарисовать.

Вокруг простирался лес. Все тот же лес: сырой, пустой, скучный – и, в общем-то, не страшный. Только вот… чего-то в этом лесу не хватало.

Звуков.

Птицы не пели. Не стрекотали кузнечики. А ветер не шевелил ветки деревьев. Тихо и неподвижно стояли березы, осины и елки.

Чтобы хоть как-то согреться, Мальчик пошел быстрым шагом. Просто вперед – бесцельно. Он еще даже не успел толком устать, когда услышал справа от себя далекий, но отчетливый плеск воды. Мальчик повернулся и побежал на этот единственный звук. К реке, к ручью, к болоту – не важно. В любом случае там можно будет попить…

Деревья постепенно редели. Там, впереди, уже совсем громко шумела река. Только вот бежать становилось все труднее и труднее. Подошвы странно прилипали к земле, увязали в рыхлой, усыпанной листьями почве – как будто он ступал по большой бурой жвачке. Мальчик остановился и посмотрел себе под ноги. Несколько раз моргнул, не веря: его ботинки медленно погружались в землю. Сначала только подошвы. Потом шнурки. Потом… Мальчик вскрикнул и со шмякающим звуком выдернул обратно одну ногу, затем другую. Это оказалось легко. «То есть, если это даже такое болото, – подумал он, – затягивает оно не слишком сильно».

Мальчик отступил на шаг, подождал. Та же история: ноги медленно погружались в землю. Он снова высвободился, осторожно побрел дальше к реке. Под ногами чавкало. Очень, очень странное болото… И цвета странного. Болото – оно ведь должно быть зеленое. А это – земля как земля… Или нет? Какая-то красная… Под листьями толком не видно… Мальчик наклонился, осторожно зачерпнул рукой странную слякоть, прикрытую подгнившей растительностью, и – продолжая идти, чтобы не увязнуть в этом по колено, – поднес к глазам.

У него на ладони лежал красно-бурый кусок чего-то мягкого, липкого, студенистого. С резким ягодным запахом. Как кисель…

Продолжая, раскрыв рот, изучать красный колышущийся комок, Мальчик шел вперед. Шел не глядя – пока нога его, в очередной раз отлепившись от вязкого берега, не ступила в реку. Ботинок мгновенно промок, и пальцам стало горячо. Мальчик стряхнул с руки комок и посмотрел прямо перед собой – на воду.

Это была не вода.

Белая теплая жидкость с громким журчанием текла перед ним. Кое-где она пузырилась и булькала, закручивалась в маленькие неглубокие воронки… Желтоватые маслянистые ошметки, точно грязные льдинки, всплывали тут и там на поверхность, а потом снова тонули или их уносило течение.

От жажды и отвращения у Мальчика свело живот. Он скрючился, присел на корточки и набрал полную пригоршню из этой реки. Осторожно попробовал на вкус. Молоко. Отвратительное кипяченое молоко с пенками. Сморщившись, Мальчик выпил всю пригоршню, набрал еще – выпил. А потом с ужасом обнаружил, что увяз уже по пояс в кисельном берегу.

Он засучил ногами, высвобождаясь. Здесь, у реки, почва была совсем мягкая, полужидкая. Он дернулся всем телом – слишком сильно, гораздо сильнее, чем стоило бы, – и выскользнул из красного месива прямо в реку. Хотел было подняться на ноги, но не почувствовал дна. Попробовал выплыть обратно на берег, но течение было слишком сильным.

Извиваясь в облаке сладкого пара, белая речка подхватила его и поволокла куда-то. Мальчик побарахтался немного – он умел плавать только по-собачьи, да и то еле-еле – и сдался. Повернулся на спину и закрыл глаза.

Теплые молочные пенки щекотали ему шею и щеки.

Он плыл весь день в болезненной полудреме и очнулся только тогда, когда понял, что течение вынесло его в крошечную мелкую бухту и он уже не плывет, а спокойно сидит по пояс в теплом молоке среди длинных пожухлых камышей.

Мальчик поднялся на ноги и легко выбрался из реки. Здесь берег был нормальный: песчано-глинистый, не липкий. Вокруг – все тот же лес; узкая прямая тропинка уходила вдаль, разделяя лес надвое. Поеживаясь от прикосновения к телу пропитавшейся молоком одежды, Мальчик пошел по тропинке, рассудив, что это единственный правильный путь: не в лес же идти? А тропинка хоть куда-нибудь да выведет.

Уже стало смеркаться, когда вдалеке показался домик. Мальчик обрадовался и прибавил шагу, чтобы успеть туда до темноты.

Тропинка вела от реки к домику – и больше никуда; она упиралась прямо в крыльцо и заканчивалась. Слева, справа и сзади наступал лес.

Мальчик остановился в недоумении: домик был необычный. Маленький, коричневый – вероятно, из глины, – украшенный разноцветными камушками. Сверху – что-то вроде соломенного настила. Но больше всего Мальчика удивило другое: стены, крыша и мутно-желтое окно были сплошь облеплены мухами. Такого скопления мух Мальчик не видел никогда, ни на одной городской помойке. Они деловито ползали по темной лоснящейся глине, сражались за место на оконном стекле, целыми стайками садились на разноцветные камушки и с нервным жужжанием кружили над соломой.

Когда мальчик подошел к домику поближе, мухи неохотно снялись со своих мест и дружным зеленоватым облаком повисли в воздухе, на безопасном расстоянии. Только после того, как они очистили стены, Мальчик понял: то, что он принимал за глину, было на самом деле подтаявшим шоколадом, разноцветные камушки при ближайшем рассмотрении оказались карамелью и орехами, вместо стекла в оконном проеме красовался большой квадратный леденец, соломенный же настил представлял собой ворох хрустящей сдобной соломки.

Пахло все это до тошноты вкусно. Мальчику очень хотелось лизнуть шоколадную стену или выковырять из нее пару орешков. Останавливало только то, что сладости были засижены мухами, а мухи – источник заразы, это Мальчик знал точно. Он несколько раз обошел вокруг домика, чувствуя, как его внутренности недовольно ворочаются и громко булькают от голода. Наконец он не выдержал: решил, что не будет думать про мух и поест немного. Лучше ведь заболеть дизентерией, чем умереть с голоду.

Дрожащим пальцем Мальчик дотронулся до желтого миндального ореха, заманчиво торчавшего из стены под окном, – миндаль сразу же послушно вывалился из неглубокой ложбинки в подтаявшем шоколаде. Мальчик уже хотел сунуть его в рот, когда услышал, что по ту сторону стены что-то зашевелилось и заскрипело.

Звякнула дверная цепочка; там, внутри, кто-то деловито возился с замком.

– Кто там ходит? – бодро поинтересовался из-за двери женский голос. – Кто грызет мой сладкий дом? – хозяйка неприятно картавила, и у нее получилось что-то вроде «гъызет».