Текст книги "Житие преподобного Паисия Святогорца"

Послушание до крови

В начале лета 1954 года исполнился год пребывания отца Аверкия в Эсфигмене. Сутками напролёт он то молился в келье, то был на богослужениях в храме, то трудился на разных послушаниях, почти не отдыхая. Целыми днями работая в столярной мастерской, он вечерами носил воду в монастырскую больницу, а потом шёл помогать в архондарик. Там накрывали ужин приезжим иностранцам, но те не торопились его закончить. «Мы, – говорили они, – у себя дома привыкли садиться ужинать не раньше десяти вечера». Поэтому отец Аверкий приходил к себе в келью перед полуночью.

В келье он на четверть часа ложился на койку и клал ноги на её спинку, чтобы они отдохнули от постоянной нагрузки. Потом он снова поднимался, вставал босыми ногами в таз с холодной водой (чтобы не уснуть) и начинал чётки келейного правила с малыми поклонами. Когда он заканчивал келейное правило, начинали звонить к полунощнице. Обычно у отца Аверкия оставалось полчаса-час, чтобы прилечь и поспать. К началу полунощницы он уже стоял в храме, а после окончания Литургии сразу шёл на послушание в столярку. В таком режиме день сменял ночь, за ночью же начинался новый тяжёлый день.

Однажды на утрене отец Аверкий ушёл из храма после шестопсалмия и пошёл в пекарню, потому что накануне вечером ему сказали, что ночью надо месить хлеб. В одиночку просеяв и замесив много муки, он позвал братию формовать хлебы, а когда братия вернулась на службу, один сажал эти хлебы в печь и доставал из неё. Когда он закончил в пекарне, было уже утро, и эконом послал его в монастырский огород собирать бобы. После огорода его отправили на хозяйственный двор за монастырём – тесать кипарисовые брёвна. Вот на этих-то самых брёвнах у него хлынула горлом кровь. В глазах помутилось, он потерял сознание. Слава Богу, что мимо хоздвора проходил один мирянин, который привёл отца Аверкия в чувство и помог ему дойти до монастыря.

Братия, увидев, в каком состоянии находится отец Аверкий, советовали ему лечь в монастырскую больницу, но он по духовной деликатности не хотел обременять больничара и пошёл к себе в келью. На следующее утро он, как обычно, был в храме и читал полунощницу. После службы старец Исидор чуть ли не за рукав тянул его в столярку и кричал: «Ты тут ещё и больным решил притворяться, чтобы не работать?» Однако ночью у отца Аверкия ещё трижды шла горлом кровь, он еле стоял на ногах. Игумен благословил срочно положить его в монастырскую больницу. Но и там кровотечения из горла продолжались. Отцы испугались, что у него началась чахотка, и отвезли его в Салоники на рентген грудной клетки. Врачи ужаснулись, увидев, что рёбра у него «торчат в разные стороны», как прутья у смятой корзины. «Перед вами великолепный образчик "поста, бдения и молитвы", коллеги», – сказал рентгенолог. Врачи прописали отцу Аверкию два месяца постельного режима.

Он вернулся в Эсфигмен, и его положили в монастырскую больницу. Там отец Аверкий страдал не столько от болезни, сколько от своей «тонкокожести». Он очень переживал, что ему прислуживал монах, годившийся ему по возрасту в отцы и даже в дедушки.

– Для чего я пришёл в монастырь? – со слезами на глазах спрашивал отец Аверкий. – Чтобы служить другим или чтобы другие служили мне?

– Ну что же ты так убиваешься? – успокаивал его старец Дорофей. – Бог попустил это, чтобы ты поупражнялся в смирении. Лёжа в больнице, тоже можно помогать братии. Молись за них по чёткам, чтобы Бог подавал им силу.

Однако лежать и молиться не удавалось: в больницу приходил старец Исидор и начинал кричать на отца Аверкия: «Да ты здоров, как лошадь! Быстро пошли со мной, надо с горной делянки брёвна возить!» – «Буди благословенно», – отвечал отец Аверкий, не желая расстраивать старца Исидора, поднимался и шёл вместе с ним.

Они поднимались в гору, но как только отец Аверкий нагибался, чтобы спилить сучья на бревне, у него опять начинала идти горлом кровь. Он был вынужден садиться.

– Чего расселся-то? – кричал отец Исидор. – Вставай и работай!

– Сейчас-сейчас, только вот кровь маленько перестанет, – отвечал отец Аверкий.

– Да, теперь так ты и будешь жить, – пускался в рассуждения отец Исидор. – То пойдёт кровь, то не пойдёт кровь, то перестанет, то не перестанет… Придётся помучиться, пока не помрёшь.

Наступила поздняя осень – время сбора оливок. Отец Аверкий ещё «лежал» в монастырской больнице. Однажды туда зашёл игумен и спросил его:

– Ты в состоянии пойти собирать оливки?

– Вашими молитвами я совсем здоров, – ответил отец Аверкий. На рассвете он пошёл в оливковые рощи, которые находились на значительном расстоянии от монастыря.

Когда он дошёл, трудившиеся там братия сказали, что в масличном прессе сломалась большая винтовая ручка, и спросили, сможет ли он вернуться в монастырь и сделать в мастерской новую. «Буди благословенно», – ответил отец Аверкий и вернулся в монастырь. Придя в мастерскую, он выбрал под ручку походящий обрезок дубового бревна со множеством сучьев, взял рубанок и приготовился работать. В эту минуту в столярку зашёл игумен и спросил отца Аверкия повышенным тоном:

– Вся братия оливки собирает! А ты что здесь прохлаждаешься?

– Меня прислали сделать деталь для пресса, – ответил отец Аверкий.

– Не тяни, сынок, не тяни! – сказал игумен. – Сделал деталь и бегом помогать братии на оливки.

Сделать большую и сложную винтовую ручку, тем более из древесины дуба, было делом нелёгким и небыстрым, быстрее, чем за три дня работы, успеть было невозможно. Но об этом отец Аверкий игумену не сказал. «Кто знает, – подумал он, – насколько голова геронды перегружена заботами по управлению монастырём… Обо всём же невозможно помнить». К вечеру того же дня новая ручка для пресса была готова. А отец Аверкий, выжатый до последней капли сил, неделю не мог даже встать с больничной койки.

Через неделю, подняв с койки голову и выглянув в окно монастырской больницы, он увидел, как монастырский привратник «воюет» с большим пнём, безуспешно пытаясь расколоть его топором. Привратник был пожилым и больным монахом, измученным постоянными кровотечениями. Он был настолько истощён, что спал, даже не снимая ботинок – не было сил развязывать и завязывать шнурки. Забыв о своей болезни, отец Аверкий побежал вниз, взял у старого брата топор. Помучившись, он расколол злосчастный пень. Кровь из горла снова полилась ручьём.

Старший в столярной мастерской

Когда отцу Аверкию стало немного полегче, игумен назначил его старшим в столярной мастерской. Старец Исидор к тому времени стал совсем уже плохо видеть и перестал даже попадать молотком по шляпке гвоздя. Когда отец Аверкий стал старшим столяром, братия потянулась к нему с просьбами и заказами. Одному была нужна скамеечка, другому – полочка, третьему – что-то ещё. Арсений никому не отказывал и быстро делал то, о чём его просили. Однако, узнав об этом, игумен его отругал: «Делать в общежительном монастыре вещи без благословения, чтобы показать всем, какой ты якобы добренький, – это своеволие! Только в идиоритмических монастырях так живут! Чтобы ни один монах к тебе не подходил ни с одной просьбой без моего благословения!»

Став старшим в столярной мастерской, отец Аверкий выполнял своё послушание, руководствуясь духовной свободой. Например, вечером в монастыре должны были служить всенощное бдение. С утра до самого начала бдения отец Аверкий работал в мастерской, даже без перерыва. Но на следующий день, храня полученное на бдении доброе духовное состояние, он мог вообще не ходить в мастерскую. Он не выходил из кельи и занимался деланием духовным: чтением Евангелия и святых отцов, молитвой по чёткам и поклонами. Если доброе состояние продолжалось, он мог не ходить в столярку ещё один или даже два, три дня. То есть всё зависело от его духовного состояния: бывали такие дни, когда он не выходил из мастерской по пятнадцать часов подряд, а бывали такие, когда по три дня подряд духовно работал в келье.

Монастырь Эсфигмен вообще отличался такого рода духовной свободой. Каждый из братьев любил обитель как свой родной дом, любил своё послушание, любил своё монашеское правило. В соответствии со своим духовным состоянием каждый брат с любочестием, максимально лучшим образом сам распределял время на послушание и на духовную работу над собой. Например, монастырский пекарь каждую субботу должен был отвозить в трапезную определённое количество готовых хлебов. При этом он самостоятельно решал, когда просеивать муку и когда месить тесто. И если, например, ночью на него обрушивалась брань помыслов, он мог спуститься в пекарню, взять сито и до самой службы в храме просеивать муку. «Так, – рассказывал преподобный позже, – брат тряс ночью ситом: и послушание своё выполнял, и помыслам не давал себя сотрясать».

Преподобный Паисий, на собственном опыте пережив пользу такого рода духовной свободы, советовал настоятелям общежительных монастырей взращивать в обителях этот дух. Он говорил, что духовная свобода помогает монаху в его преуспеянии: «Монах должен вести себя свободно. Эта свобода означает не своеволие, а то, что он с максимальной пользой использует своё время; использует любую возможность полностью отдать себя как работе на послушаниях, так и духовному деланию. Однако для того, чтобы такой дух жил в обители, необходимо возделывать послушание, любочестие, духовное благородство. Сердечный парус должен наполниться духом жертвенности, монах должен полюбить монастырь сильнее, чем родительский дом. Если этого нет, то дух свободы может превратиться в «душок» лени и расхлябанности. Я хочу сказать, что свобода – дело очень хорошее, но только в паре с любочестием. Если любочестия нет, то свобода опасна. Когда я жил в общежительном монастыре, то радостно умирал как на работах по послушанию, так и на духовном делании в келье».

Подвижнический путь в общежитии

Жизнь отца Аверкия всегда строилась по священной святоотеческой формуле: «Даждь кровь и приими дух».[133]133
  См.: Достопамятные сказания. Об авве Лонгине, п. 4; также Авва Дорофей, прп. Душеполезные поучения. Поучение десятое. С. 152.


[Закрыть] Пламя божественной ревности, пылавшее в нём с детских лет, в монастыре разгоралось сильнее и сильнее. Этот огонь побуждал отца Аверкия с большим осознанием того, что он делает, продолжать подвизаться по своему личному аскетическому уставу, тремя основными составляющими которого были пост, бдение и молитва.

Спал он по два-три часа в сутки. Но и для столь короткого отдыха ложился не на койку, а на цементный пол кельи. «В армии мы спали на снегу, – думал отец Аверкий. – Сюда я пришёл для жизни монашеской. Правда, в келье нет снега, чтобы на нём поспать. Зато здесь есть цементный пол!» Когда отец Аверкий заболел, он взял благословение и перешёл в другую келью, пол которой был покрыт необожжёнными глиняными кирпичами. Сравнивая потом цементный пол с кирпичным, преподобный старец говорил: «Надо признать, что кирпичи относятся к человеку более гуманно».

Монастырь Эсфигмен построен прямо на берегу, и часто морские волны били прямо в фундамент монастыря. От сильной сырости грибок и плесень чуть ли не гроздьями свисали со стен братских келий. Поэтому зимой отец Аверкий ставил в своей келье некое подобие палатки из толстого шерстяного одеяла и для недолгого сна залезал внутрь. Вместо подушки у него был пенёк с углублением, чтобы не скользила голова. «С 1953 года вместо подушки я подкладываю пенёк, – рассказывал преподобный впоследствии. – И знаете, сколько понадобилось пеньков, чтобы сделать из пенька – человека?»

Подвизался он и в отношении пищи. Вне трапезы никогда ничего не ел. В постные дни, когда в монастыре всего одна трапеза (в три часа пополудни), игумен благословлял братию при необходимости подкрепляться в кельях каким-нибудь сухарём. Но отец Аверкий никогда не ел в келье ничего до общей трапезы. Да и на трапезе он из общей кастрюли накладывал себе в миску совсем чуть-чуть. А если еда была уже разложена по тарелкам, он до начала трапезы откладывал в чистую миску большую часть, притворяясь, что не может съесть такую «огромную» порцию. Когда ему казалось, что пища выглядит вкусной, он добавлял себе в миску воды, чтобы «разбавить вкусноту». Всё это отец Аверкий старался делать так, чтобы никто из слабых здоровьем братьев не заметил его воздержания, не стал ему подражать и не заболел. Однако игумен, зная о его подвиге, часто помогал ему, назначая чтецом во время трапезы. После того, как вся братия ела и уходила, отец Аверкий мог поесть один, сколько считал нужным, или даже не есть вообще. Так, однажды он полностью воздерживался от пищи в течении пятнадцати дней. После такого воздержания у него на несколько дней пропал голос.

Когда наступил следующий Великий пост после болезни отца Аверкия, у него снова начала идти горлом кровь. Тогда игумен дал ему благословение взять в келью небольшой примус и после службы заваривать и пить шалфеевый чай. Примус отцу Аверкию удалось найти с огромным трудом. Во время этих поисков он убедился, что ни у кого из братии примуса в келье не было. Заварив пару-тройку раз шалфей в консервной банке, отец Аверкий вернул примус на монастырский склад, а банку выкинул. «Ни у одного из отцов такой роскоши нет, – подумал он. – Что же, я буду разрушать порядки общежития?»

В ту святую Четыредесятницу отец Аверкий совсем не принимал в расчёт своё здоровье. Он «натянул тетиву»[134]134
  См. Достопамятные сказания. Об авве Антонии, п. 13.


[Закрыть] своей аскезы с такой силой, что она звенела от напряжения и готова была лопнуть. Он был настолько истощён, что, когда поднимался в гору за древесиной, у него подкашивались ноги и он падал на землю. Отец Аверкий просил Бога помочь ему встать, чтобы никто из мирян, увидев его, не начал смеяться: «Погляди, что эти монахи вытворяют! Так перепостились, что аж на землю валятся». Аскеза отца Аверкия переживалась им как ежедневный мученический подвиг. Но Бог подавал ему укрепление. В ночь на четверг перед Лазаревой субботой он, как обычно, стоял в келье и молился. Внезапно его осиял некий Свет. Сердце его преисполнилось сладостью и божественным радованием. Глаза превратились в два изобильных источника слёз. Сладкий плач этот продолжался около получаса. Впервые в жизни отец Аверкий пережил посещение Божественной благодати в столь сильной мере. Это посещение благодати, эти божественные полчаса укрепили отца Аверкия настолько, что питали его духовно около десяти лет, пока в Синайской пустыне преподобный, как сам он потом рассказывал, не получил «иной опыт, в продолжение предыдущего».

В Эсфигменском монастыре преподобный отец впервые познакомился и с великим тайноводцем безмолвнической жизни, преподобным аввой Исааком Сирином. А произошло это так: его и ещё нескольких отцов послали на монастырский кона́к[135]135
  Кона́к – подворье афонского монастыря в Кариес или Дафни, где оно обычно представляет собой отдельную келью с храмом, или вне Афона (в Салониках или Афинах), где часто афонский конак – просто квартира в жилом многоэтажном доме.


[Закрыть] в Карие́с для каких-то работ. После работы отец Аверкий зашёл в одну из бакалейных лавок, чтобы купить селёдку. Бакалейщик завернул селёдку в лист, вырванный из журнала «Святогорская библиотека». Вернувшись на конак, отец Аверкий стал разворачивать рыбу, и взгляд его упал на промасленный листок с журнальным текстом. Это был отрывок из «Слов» преподобного Исаака Сирина.[136]136
  Возможно, это был выпуск № 190–191 журнала «Святогорская библиотека» за июнь-июль 1952 года, в котором опубликованы следующие фрагменты из 58-го слова преподобного Исаака: «Кто истинно смиренномудр, тот, будучи обижен, не возмущается и не говорит ничего в свою защиту о том, в чём он обижен, но принимает клеветы, как истину и не старается уверять людей, что он оклеветан, но просит прощения. Ибо иные добровольно навлекали на себя название непотребных, не будучи таковыми; другие же терпели именование прелюбодеев, будучи далёкими от прелюбодеяния, и слезами свидетельствовали, что несут на себе плод греха, которого не делали, и с плачем просили у обидевших прощения в беззаконии, которого не совершали, когда душа их была увенчана всякою чистотою и непорочностию. Иные же, чтобы не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими в тайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены божественною солию и непоколебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего святых ангелов имели провозвестниками своих доблестей»; «Доброе делание и смиренномудрие делают человека богом на земле»; «Если не имеешь дел, не говори о добродетелях». – Прим. греч. изд.


[Закрыть] Отец Аверкий высушил листок на солнце и прочитал. Как сам он потом рассказывал, прочитанное «сразило его наповал». Потом он читал и перечитывал этот небольшой текст в течение целого года. Спросив у отцов, кто такой святой Исаак, он узнал, что в монастырской библиотеке есть книга с творениями преподобного аввы. Но когда отец Арсений подошёл к библиотекарю, тот не дал ему авву Исаака. В те годы в монастыре Эсфигмен для того, чтобы решить, можно или нельзя давать «Аскетические творения» преподобного Исаака новоначальному монаху, должен был собраться Духовный собор. И обычно решение Собора по такому вопросу было отрицательным. Игумен и соборные старцы боялись, что, читая преподобного Исаака, новоначальный может впасть в прелесть и, не будучи к тому готовым, возжелать пустынного жития. Хотя, как писал об этом позже сам преподобный Паисий, «авва Исаак не советует ученикам начальной школы поступать сразу в университет, и не только начальной – средней тоже».[137]137
  См. Старец Паисий Святогорец. Письма. С. 68.


[Закрыть]

Уход из монастыря

Бескомпромиссно живя в общежительном монастыре, отец Аверкий желал «получить высшее монашеское образование» и поступить в «университет пустыни». Не следует забывать, что в первый же день своего прихода в обитель он открыл своё желание игумену, и тот согласился принять его в Эсфигмен, пока он духовно не оперится и не сможет на собственных крылах перелететь к блаженной пустыннической жизни. Как добрый послушник, отец Аверкий не переживал, что желание его откладывается. Он никуда не торопился, понимая, что десница Божия поместила его в общежительный монастырь как в школу духовного мужества и опыта. Здесь он подвизался, духом горя, Господу работая, скорби терпя.[138]138
  См. Рим. 12:11–12.


[Закрыть] Планов он никаких не строил, а давал Господу возможность включить его в Свой Божественный план и был готов оказать Ему послушание.

И вот однажды произошёл случай, который послужил поводом для его ухода из Эсфигмена. Отца Аверкия назначили старшим над бригадой рабочих, которым поручили снести часть старого здания на монастырской пристани. Рабочие трудились спустя рукава и говорили, что будут сносить лишь малую часть от того, что должны были. Отец Аверкий сказал об этом соборным старцам, и те велели заставить рабочих сделать всё как положено. Отец Аверкий вернулся на пристань, но рабочие заартачились. «Да я тебе в сороковой раз повторяю, что мы вообще леса только вот досюда установили!..» – крикнул один из них и в сердцах стукнул кулаком по стене полуразрушенного здания. От удара в стене возникла дыра, и, ко всеобщему изумлению, оттуда посыпались золотые монеты. Рабочий начал лихорадочно распихивать их по своим карманам. «Видишь, как вышло? – сказал ему отец Аверкий. – Если бы ты был человек послушный, то я бы ушёл в столярку и не стоял у вас над душой. Может, весь клад тебе бы и достался. А сейчас оставляй всё как есть, и пойдём к игумену».

Когда игумен узнал о происшествии, он велел произвести розыск и попытаться узнать, кому принадлежит золото. Узнав об этом, некоторые из отцов стали возмущаться и говорить, что надо без шума и розысков забрать всё найденное золото в монастырь. Отца Аверкия эти отцы тоже пытались склонить на свою сторону. Но он был с ними не согласен. Это происшествие его чрезвычайно расстроило, а также стало поводом для того, что тлевший в нём уголёк желания пустыннической жизни вспыхнул вдруг сильным пламенем. Ничто уже не могло его удержать. Он пошёл к игумену и попросил благословения немедленно уйти из монастыря. «От меня-то благословение есть, – сказал игумен. – Но сначала соберём Духовный собор. Как на Соборе решат, так оно и будет». – «Геронда! – взмолился отец Аверкий. – Все соборные старцы хотят, чтобы я остался! Кто из них даст мне благословение уйти? Хватит мне и того, что вы меня благословляете».

Итак, с благословения игумена отец Аверкий в тот же самый день ушёл из монастыря. Куда? Он и сам этого не знал. Он хотел пойти на Капсалу, к русскому старцу Тихону. Но иеромонах Савва попросил его этого не делать, чтобы соборные старцы не подумали, будто бы он попросил старца Тихона принять отца Аверкия.

Когда отец Аверкий вышел в неизвестность из монастырских ворот, с неба повалил снег с дождём. Шагал он всю ночь. Ботинки и одежда стали насквозь мокрыми, камилавка от дождя линяла, и по лицу стекали чёрные струйки. Изо рта шла кровь. На рассвете отец Аверкий увидел впереди монастырь. Это был Ватопед, который отстоял от Эсфигмена в трёх часах пешего пути. Отец Аверкий шёл до него всю ночь. Не заходя в Ватопед, он пошёл в сторону Кариес и к вечеру добрёл до монастыря Кутлумуш. Там он нашёл одного монаха, который какое-то время назад недолго жил в Эсфигмене, и спросил его, есть ли в округе опытные духовники. Этот монах посоветовал сходить к иеромонаху Кириллу в Кутлумушский скит святого великомученика Пантелеимона. Отец Аверкий услышал имя духовника с радостью и облегчением, потому что несколько лет назад, в первое посещение Святой Афонской Горы, познакомился с отцом Кириллом на корабле и с тех пор помнил, насколько сильное впечатление произвёл на него старец.

Он пошёл к отцу Кириллу, желая стать его послушником и остаться у него жить. Отец Кирилл принял его, но уже через месяц антипро́соп[139]139
  Антипро́соп – один из двадцати монахов, входящих в состав Священного Кино́та (верховного органа самоуправления Святой Горы).


[Закрыть] монастыря Эсфигмен, узнав, куда ушёл отец Аверкий, пришёл в келью старца Кирилла и закатил там большой скандал. Он говорил, что отец Аверкий якобы ушёл из монастыря без благословения (хотя это было неправдой – он взял на уход благословение игумена). Тогда рассудительный отец Кирилл сказал отцу Аверкию: «Сынок, эсфигменский антипросоп нас с тобой в покое не оставит. Вернись в Эсфигмен и скажи, что ты хочешь перейти в идиоритмический монастырь. Нет ли у тебя в какой-нибудь идиоритмической обители знакомого соборного старца?» Отец Аверкий ответил, что один из его родственников – отец Симеон – иеромонах в Филофее. Старец Кирилл посоветовал ему пожить какое-то время там. «В идиоритмическом монастыре, – сказал он, – ты будешь жить аскетично и тихо. А я буду за тобой духовно приглядывать и помогать тебе». Так отец Аверкий вернулся в Эсфигмен, прожил там ещё около месяца, после чего ему дали благословение перейти в идиоритмический монастырь Филофей.

Незадолго до кончины преподобный Паисий сказал: «Вот что я понял: если монах подвизается правильно, то он может достичь того, к чему стремится его душа, при любой форме монашеской жизни, будь то общежитие, идиоритм или пустынная калива. Если общежительный монах будет максимально использовать те духовные возможности, которые даются ему в общежитии, то для преуспеяния этого будет достаточно».