Текст книги "О возвышенном"

Дошедшее до нас сочинение «О возвышенном», обращенное к какому-то Постумию Терентиану, ученику автора, направлено против Цецилия. Автор напоминает Терентиану, как они недавно вместе читали сочинение Цецилия, доставившее им одно лишь разочарование. Далее он указывает на основные ошибки Цецилия и высказывает свои соображения.

Записки Цецилия «О возвышенном» не сохранились до нашего времени, но были хорошо известны в Античности. Напротив, анонимное сочинение дошло до нас, но не вызвало никаких откликов в Античном мире. Оно не изучалось в античных и средневековых школах. Упоминания и ссылки на него почти отсутствуют. Причины молчания неясны, судьба трактата неизвестна. Быть может, в этом виновен сам автор, который, возможно, преподнес свой труд Терентиану в подарок. В таком случае рукопись не была размножена, а в качестве фамильного раритета сохранялась в семье Терентиана. Второе рождение трактата произошло в Византии в X в., когда какой-то писец, переписав популярнейшие в то время «Физические проблемы», приписанные тогда Аристотелю, чистые листы пергамена, оставшиеся в конце рукописи, заполнил текстом трактата «О возвышенном». Каков был оригинал его рукописи и куда он делся, неизвестно. Ничего не знаем мы также о составленной писцом книге до того времени, пока она не попала в собрание Иоанна Ласкариса, известного ученого и собирателя античных рукописей. В 1453 г., после падения Константинополя, Ласкарис бежал в Италию, захватив с собой наиболее ценные рукописи. Итак, трактат попал во Флоренцию, где стал переходить от одного высокопоставленного владельца к другому. В канун XVI столетия рукопись оказалась во Флоренции, где затем была подарена Екатерине Медичи, а спустя еще некоторое время как собственность французских королей, облаченная в новый переплет с гербом и вензелем Генриха IV, заняла почетное место в Парижской национальной библиотеке (Codex Parisinus, 2036). Еще до того, как она оказалась в Италии, кто-то при неизвестных обстоятельствах повредил ее: там, где был написан текст трактата «О возвышенном», в шести местах были вырваны листы, пропал конец рукописи, последняя фраза оказалась оборванной в середине. Таким образом, из пятидесяти страниц первоначального текста теперь уцелело в общей сложности всего тридцать.

Однако плачевное состояние единственной рукописи трактата не охладило интереса к нему. За первые сто лет со времени прибытия рукописи в Западную Европу ее многократно переписывали, от этого периода сейчас уцелело десять списков, причем один из них был увезен в Англию.

Писец первой рукописи имел значительные преимущества перед всеми теми, кто переписывал и изучал трактат «О возвышенном» в XV и XVI вв. Самое главное – его оригинал содержал полный текст. Но все же одно обстоятельство роднило его с поздними коллегами: подобно им, вероятно, и он ничего не знал об авторе трактата. Первому из переписанных им сочинений гарантией ценности служило имя Аристотеля. В принадлежности «Физических проблем» знаменитому философу писец не мог усомниться, так как только в XIX в. была окончательно доказана непричастность Аристотеля к этому сочинению, составленному в традициях его школы. Вопросы авторской атрибуции не были первостепенными для просветителей XVI–XVII вв., которые спешили ознакомить читателей с максимальным количеством античных текстов. Поэтому кто-то из них, прочитав в начале трактата имя «Дионисий Лонгин», приписал его знаменитому ритору III в. н. э. Кассию Лонгину, славившемуся своей разносторонней ученостью. Кассия Лонгина называли в древности «живой библиотекой»: он был филологом, оратором, критиком, последователем и почитателем Платона. Не меньший интерес вызывала также трагическая судьба Лонгина. Советник и первый министр пальмирской царицы Зиновии, Лонгин, будучи в очень преклонном возрасте, возглавил освободительное движение против Рима. Когда же в 273 г. борьба с Римом закончилась поражением Пальмиры, император Аврелиан приговорил старика Лонгина к смертной казни. От сочинений Лонгина дошло немного фрагментов, хотя он, по свидетельству древних, был очень плодовитым и разносторонним писателем. Поэтому, несмотря на то что в рукописи был указан Дионисий Лонгин, а имя этого Лонгина было Кассий, трактат «О возвышенном» в качестве единственного уцелевшего произведения приписали ему.

В 1807 г. итальянец Амати заметил в заглавии одного из списков трактата союз «или» между обоими именами, а затем установил, что в оглавлении старейшей Парижской рукописи рукой писца был поставлен тот же разделительный союз. Стало очевидным, что автор был неизвестен и писец предложил альтернативу: либо Дионисий, либо Лонгин. Отсутствие союза в заглавии, возможно, было вызвано простой опиской писца, который, не желая портить рукопись, исправил свою оплошность в оглавлении. Амати сразу же предпочел первое имя второму и назвал автором Дионисия Галикарнасского. Однако содержание трактата никак не отвечало взглядам Дионисия, и признавать его авторство можно было бы при условии, что в этом сочинении ему пришлось заниматься самокритикой. Но второе имя также не подходило для автора этого сочинения. Если бы Кассий Лонгин был автором трактата «О возвышенном», то среди произведений его времени подобное сочинение оказалось бы совершенно уникальным. Никаких параллелей в литературном наследии III в. н. э. оно не имеет, мало того, в нем нет ни одного имени или события, переходящих рубеж I в. н. э. Невероятно, чтобы человек, который так живо и непосредственно жил впечатлениями и интересами двухсотлетней давности, с полным безразличием и молча прошел мимо людей, событий и идей своего времени.

Откуда же возникла версия о двух авторах, зафиксированная в старейшей рукописи трактата? Любой ответ на вопрос гипотетичен. Автор мог не указать своего имени, поскольку его произведение не было предназначено к опубликованию, а адресату и его близким имя и без того было хорошо известно. Когда же об авторе все забыли, спустя очень длительный срок, кто-то, кем мог вполне быть писец Парижской рукописи, нашел и прочел трактат. Содержание прочитанного настолько понравилось ему, что он решил выразить свое восхищение, а заодно и привлечь внимание читателей. Первое переписанное им сочинение принадлежало Аристотелю, т. е. автору, пользовавшемуся тогда огромной популярностью, а Дионисия Галикарнасского и Кассия Лонгина считали в то время авторитетнейшими греческими филологами и критиками древности, поэтому писец, не зная, кому отдать предпочтение, написал оба имени, предоставив выбор читателям. В дальнейшем было выдвинуто немало гипотез о предполагаемом авторе, но ни одна не имела преимущества перед другими по аргументации, поэтому имя, которое так хотелось бы все же назвать, скорее всего утрачено навсегда. Не изменяя традиции, оставим анониму имя Псевдо-Лонгина, так как имя Лонгина ему пришлось носить дольше всех прочих; последняя попытка сохранить его за ним, предпринятая в конце прошлого века немецким филологом Ф. Марксом, оказалась совершенно несостоятельной.

В настоящее время доказано, что сочинение «О возвышенном» возникло в Риме в середине I в. н. э., скорее всего в 40-х годах. Его автор был современником Тацита, Петрония, Квинтилиана и Плиния. Он – грек, возможно, простой учитель риторики; положение, занимаемое им в Риме, отнюдь не приниженное: к римлянину Терентиану он относится без подобострастия, как старший к младшему другу, развитому и способному, но еще недостаточно опытному. Открыто он нигде не обнаруживает своего превосходства, но не теряет и достоинства. Скромно говорит он о своих других книгах: «О порядке слов в предложении»,

«О Ксенофонте», «О пафосе» и др. Есть предположение, что сочинение «О пафосе» шло сразу же за трактатом «О возвышенном», в котором автор неоднократно затрагивает вопрос о пафосе, а в конце говорит: «…и перейти к тому самому пафосу, о котором я обещал выше рассказать в специальном сочинении. Доля пафоса в любом произведении, преимущественно в возвышенном, как мне кажется…» Здесь трактат обрывается.

Ученость автора поразительна. Он не только прекрасно знает греческих авторов, цитируя их зачастую по памяти и без указания имен, но и свободно обращается к литературе Рима и Востока. Число цитируемых им авторов превышает 50. Трактат написан по-гречески, но его автор свободно владеет латинским языком, о чем свидетельствуют специальные термины, переведенные с латинского на греческий; он увлекается Цицероном, но предпочитает ему греческих авторов; он знает Библию и цитирует книгу Бытия, сравнивая Гомера с Моисеем. Его сочинение – не сухая академическая речь позднеантичного ритора, каким был Кассий Лонгин, а задорная и страстная полемика с готовым к отпору противником. Подобное сочинение утратило бы всякий смысл, если допустить, что оно возникло спустя много десятилетий после смерти Цецилия. Вопросы, волновавшие нашего автора, были актуальными на всем протяжении I в. н. э. Отголоски споров о характере ораторской речи звучали у Дионисия Галикарнасского, Цецилия, Сенеки Старшего, Персия, Тацита и у других авторов этого времени. Вопрос об упадке красноречия и литературы, которым завершается трактат, дебатировался столь же часто и разбирался, например, у Сенеки Старшего и Сенеки Младшего, у Петрония, Тацита, Веллея Патеркула, Квинтилиана и Плиния Младшего. Подобно Тациту, Псевдо-Лонгин говорит о политических причинах упадка литературы, рассуждает о значении демократических свобод для развития красноречия, о соотношении литературы и монархии. Прославление республиканских институтов, благоприятствующих развитию писательской деятельности, составляло предмет горячих споров I в. н. э., но в обстановке сложившейся монархии и забвения демократических свобод, в условиях длительного и почти постоянного упадка, характерных для III в. н. э., подобные рассуждения совершенно лишены своей злободневности.

Как свидетельствует заглавие, темой трактата является возвышенное (ὕφος). Этот термин применен здесь для определения того стиля, которому, согласно античному учению, отвечает «величественный» стиль. Но одновременно под «возвышенным» в трактате подразумевается некая категория эстетики, которая характеризует особые качества явлений литературы. Возвышенным названо все наилучшее, что было создано в поэзии и в прозе. Сам Псевдо-Лонгин не определяет возвышенное и воздерживается от всякой его дифференциации, он ограничивается только метафорическими описаниями. Более того, у него нет даже постоянного термина: возвышенное называется «высоким», «великим», «величественным», «величавым», «мощным», «удивительным» и, наконец, просто «возвышенным». Автор однажды уже назвал возвышенное «отзвуком величия души» и «высотой и вершиной произведения»; теперь он намерен привести читателей к восприятию возвышенного на конкретном материале, а не путем отвлеченных теоретических рассуждений. Он показывает возвышенное в гекзаметрах Илиады и в рассуждениях Демосфена, в страстных строках Сапфо и в репликах Платона. Иногда его собственные речи становятся примерами возвышенного, которое, как он считает, не знает никаких жанровых ограничений.

Преклоняясь перед художественным мастерством Платона, Псевдо-Лонгин не признает платоновскую философию, особенно в ее отношении к литературе и искусству. Его мировоззрение в значительной степени определено взглядами грека Посидония (конец II – начало I в. до н. э.), который пытался сочетать классические греческие и современные ему методы философской мысли и обосновать принцип мировой непрерывности. Посидоний учил, что между человеком и богом, природой и богом, природой и обществом, между человеком и животным, рабом и свободным, мышлением и ощущением не существует непроходимой пропасти. Это материалистическое в своей основе положение Посидоний эклектически связал с платоновским учением о бессмертии души, с его помощью объясняя переходы между вышеназванными категориями. Он допускал существование некоего «божественного духа», благодаря которому возможна «симпатия» всего вышеуказанного.

Псевдо-Лонгин во многом разделяет воззрения Посидония, очень распространенные в эллинистическом мире того времени. Но в исходном пункте своих представлений он скорее близок к Аристотелю. Подобно Аристотелю, он также считает природу той объективной реальностью, образ которой художник непосредственно выражает в своем творчестве: «Природа лежит в основе всего, как нечто первое и изначальное» (II, 2). Но если в изобразительном искусстве основное – подражать действительности («в статуях обычно ищут сходства с человеком», XXXVI, 3), то искусство слова не ограничивается подражанием, а идет далее, приближаясь к раскрытию самой сущности бытия («…в речах… следует искать то, что возвышает их над повседневной человеческой жизнью»; «…должны поражать нас… произведения природы… величием»). Тем посредником, который дает человеку возможность приблизиться к сущности природы и выразить бытие, оказывается язык («…только одному человеку от природы свойствен дар речи»).

Таким образом, теорию подражания, на которой вырастает основной эстетический критерий Античности, автор сочинения «О возвышенном» в отличие от своих предшественников распространяет лишь на изобразительные искусства, признавая ее несостоятельность в отношении искусства слова.

Правда, в своих попытках внести поправки в теорию подражания Псевдо-Лонгин ограничивается толкованием литературы как наиболее совершенного художественного выражения величия мыслей и чувств богоподобного человека. Однако уже в неудовлетворенности традиционным пониманием и в стремлении пересмотреть его, в решительном размежевании памятников изобразительного искусства и литературы огромная, никем в Античности не превзойденная заслуга автора нашего трактата.

Далее в трактате выдвигаются два непременных условия для создания подлинно великих произведений. Первым из них является природная одаренность, которая проявляется в величии мысли и в силе чувств, благодаря чему человек постигает величие окружающего его мира. Второе составляет искусство художественного мастерства, т. е. те профессиональные навыки, которые приобретаются практикой и учением и сводятся к системе определенных правил, выработанных для каждого отдельного случая. Мастерство помогает художнику слова передать свои знания другим и раскрыть перед ними то, что постиг сам.

Ошибку Цецилия и подобных ему риторов Псевдо-Лонгин видит в том, что они ограничивались перечислением и описанием правил художественного мастерства.

Псевдо-Лонгин, единственный из всех теоретиков античности, убежден в том, что литературное произведение вырастает из творческих потенций автора, которые он считает объективными факторами: они «заложены природой», а не «черпаются из недр собственной души». В этом, между прочим, принципиальное отличие нашего автора от позднейших последователей романтизма, которые провозглашали великого поэта прежде всего гениальным одиночкой.

Высокоодаренный поэт, владея законами стиля и художественного мастерства, создает великое произведение: «…всегда и везде мастерство подобает призывать на помощь природе. Лишь в их обоюдной взаимосвязи возможно рождение совершенного произведения» (XXXVI, 4). Последнее предназначено увлекать за собой в сферы возвышенного, так как «человеческая душа по своей природе способна чутко откликаться на возвышенное» (VII, 2). Стремление к возвышенному Псевдо-Лонгин провозглашает особым свойством всех людей. «Природа, – говорит он, – сразу и навсегда вселила нам в душу неистребимую любовь ко всему великому, потому что оно более божественно, чем мы» (XXXV, 2).

Возвышенная мысль, благодаря своей глубине и тем средствам, которыми она художественно выражена, проникает в сердце, подобно звукам музыки. Но слово обладает большей силой, так как, выражая величие человеческой мысли, помимо эмоционального воздействия, свойственного музыке, оно пробуждает душу. «Музыка с ее воздействием всего лишь искусственно заменяет то истинное убеждение, для которого обязательна сознательная человеческая деятельность… сочетание слов и предложений тоже представляет собой гармонию, но не гармонию звуков, а слов – того дара, который свойствен лишь людям. В гармонии слов… заложены разнообразные виды того прекрасного и благозвучного, чем мы наделены от рождения и с чем навсегда породнились» (XXXIX, 3). Возвышенное «мощно и неизгладимо запечатлевается в нашей памяти» (VII, 3). Оно утверждается в его абсолютном масштабе, не связанное литературным жанром, не ограниченное языком или эпохой. Порожденное вечной природой, оно представляется автору столь же вечным и неизменным. Возвышенное постоянно, как и суждение о нем, и таковым оно останется,

 
Воды доколе текут и пышно леса зеленеют.
 

(XXXVI, 2)

Критерием творчества и достоверности возвышенного Псевдо-Лонгин, подобно Горацию, провозглашает общность человеческих суждений. Вкусы одного человека могут быть субъективными, поэтому он предлагает: «Считай прекрасным и возвышенным только то, что все и всегда признают таковым» (VII, 4). Подлинно возвышенное, получившее всеобщее признание, становится, в свою очередь, абсолютным критерием ценности литературного произведения.

Историческая ограниченность автора трактата «О возвышенном», обусловленная его временем, эклектичностью мировоззрения и столь характерным для греков той эпохи стремлением к обобщениям и абстракциям, особенно четко проявляется в том споре о причинах упадка истинно возвышенного, которым завершается трактат. Как представитель культуры порабощенного римлянами греческого мира, Псевдо-Лонгин скептическим взглядом смотрит на все социально-политические связи и находит утешение в сознании своего культурного превосходства над победителем, в том могучем воздействии, которое оказали на римскую идеологию литература, искусство и философия греков. Для Псевдо-Лонгина характерно унаследованное им от Древней Эллады преклонение перед человеческим разумом, позволяющим назвать человека богоподобным. Он верит, что «нашим мыслям тесно в ее (т. е. вселенной. – НМ.) пределах, и если кто-нибудь поразмыслил бы над всем ходом человеческой жизни, насколько в ней во всем преобладает великое и прекрасное, то ясна станет цель нашего рождения» (XXXV, 3). Отсюда он сам ищет причины упадка возвышенного не в изменении политического строя и не в гибели демократических свобод, как считает его собеседник, неизвестный «философ», а объясняет отсутствие подлинных талантов испорченностью нравов, развращенностью и духовным убожеством общества. Об этом он уже говорил в начале своего сочинения (см. гл. VII), в конце он вновь вернулся к этой же мысли, раскрыв ее в художественной форме спора с эрудированным противником.

Взгляды оппонента Псевдо-Лонгина, объяснявшего упадок современной ему литературы отсутствием свободы творчества в политической обстановке Римской империи, не были оригинальными. Их главными выразителями были в то время иудейско-греческий философ Филон и впоследствии римский историк Тацит. Возможно, они были связаны с теми событиями, которые разыгрались в начале 41 г. и способствовали возрождению надежд на восстановление республики. 24 января был убит император Гай Калигула. Его смерть повсюду была воспринята как падение тирании.

Римский сенат единодушно высказался за республику. Со всех уст не сходило слово «свобода». Воцарение Клавдия быстро положило конец всем спорам, колебаниям и разногласиям. Но, вопреки арестам и жестоким репрессиям, отзвуки республиканской оппозиции еще долго раздавались в общественной мысли того времени.

С кем бы ни вступил в спор Псевдо-Лонгин, рассуждает ли он сам с собой, как вслед за одним из первых комментаторов считают некоторые, или же опровергает реального противника, как думают другие, стремясь раскрыть личность философа, ясно, что взгляды своего собеседника автор не разделяет. Более того, он относится к ним как к несерьезным и банальным. Явная ирония сквозит в его словах о том, что «давно уже привыкли люди легко и бездумно бранить все, что связано с современной им жизнью» (XLIV, 6). Такова вся антиисторическая концепция Псевдо-Лонгина, характерная для греческой мысли того времени. Не политический кризис и не монархия, а коррупция общества, преимущественно высших его классов, является причиной отсутствия подлинных талантов, с ней связана деградация искусства слова. Как можно искать величие мысли и силу чувств там, говорит он, где «все мы, как верные рабы, прислуживаем собственной выгоде… Кто из нас рискнет предпочесть заботу о настоящей пользе и подлинный труд личной славе и минутным удовольствиям?!» (XLIV, 9 и 11).

Автор сам не претендует на роль врачевателя общественных пороков и поэтому не останавливается специально на этом вопросе. Он только изложил два мнения, из которых первое, вероятно, отвечало настроениям римского общества и было распространено в среде, к которой принадлежал молодой Терентиан, второе же, созвучное взглядам самого автора, было характерным для эллинистической мысли того времени.

Псевдо-Лонгин не ставит своей целью исправление нравов. Он констатирует прискорбные факты, в которых видит досадные преграды, стоящие на пути овладения возвышенным и восприятия его. Вдохновителем его является Демосфен, который, обличая пороки своих противников, сделавшие их прямыми предателями родины, создает вдохновенно-возвышенные речи (гл. XV, XVIII, XX, XXXII и др.).

Главная задача автора – объяснить сущность, происхождение и воздействие возвышенного, изложить свое отношение и понимание, чтобы раскрыть подлинное богатство и глубину великих памятников литературы. Этой задаче способствует последовательно разработанная структура сочинения, ясная и четкая, даже несмотря на значительные лакуны в нашем тексте.

В первых шести главах, составляющих введение, основная тема трактата перемежается с рассуждениями о стилистических погрешностях и ошибках, в результате которых создается ложное представление о возвышенном.

Следующие тридцать четыре главы посвящены анализу основных «источников», или «частей», возвышенного. Порядок глав обусловлен ролью «источников» в создании возвышенного произведения. Первое место отводится величию мысли и силе чувств. Последняя названа в сочинении пафосом, и автор обещает рассмотреть его в другом месте, поэтому этот второй источник в трактате специально не разбирается. Величие мысли и сила чувств свойственны человеку, и ими он наделен от природы. Три прочих «источника» необходимы для того, чтобы суметь выразить возвышенные мысли и чувства и приобщить к ним других людей. Величие замысла автора и сила его чувств раскрываются с помощью художественного мастерства, которым можно овладеть в результате изучения и закрепить практикой после длительного и упорного труда. В мастерстве проявляется искусство художника слова, его профессионализм, обозначаемый греческим словом. К нему Псевдо-Лонгин относит: а) умение пользоваться фигурами мысли и речи, б) «благородство» фразеологии и лексики, в) величественную композицию, единую как для всего произведения в целом, так и для всех составляющих его частей, включая отдельные слова и предложения.

Эти три источника, в отличие от двух первых, подчинены определенной системе правил, выработанных теорией и практикой риторических школ и подкрепленных многовековой традицией.

Автор трактата вступает в борьбу с теми стилистическими излишествами, которыми злоупотребляли писатели и ораторы I в. В поисках новых путей литературы он обращается к славному прошлому своей страны, не забывая, однако, ни на минуту о литературных нормах и потребностях своего времени. Он прекрасно знаком со всеми модными течениями греческой и римской литературы. Он высмеивает напыщенность и выспренность азианцев (III, 1–3), наивную «ребячливость» аттикистов (XII, 4), приводит примеры неуместной патетики (III, 5), разбирает нелепые стилистические причуды (IV), говорит о злоупотреблениях ритмом, заставляющим слушателей вспоминать о плясовых напевах (XI), о неуместной лаконичности и излишнем многословии (XII), о нелепом просторечии (XIII).

Призывая следовать за теми, кто овладел секретами мастерства, которое помогает отличать истинное от ложного и распоряжаться своими природными данными, автор исследует основные приемы мастерства. Обращаясь, например, к учению о фигурах, он не только, подобно своим многочисленным современникам, перечисляет их различные варианты, но стремится установить общую функцию фигур, отыскать их психологическую основу, благодаря которой они привлекают к себе человеческие чувства (XVI, 3; XXII, 4). По-новому подходит он и к вопросу об отборе слов. О природной красоте слова писал Дионисий Галикарнасский, изучая его форму и звучание. Псевдо-Лонгин связывает красоту слова с его значением, а древнее учение о магической силе слова сводит к способности живой речи оживлять бездушные предметы (XXX, 1).

В введении к своему сочинению Псевдо-Лонгин указал наиболее характерные отклонения от общих правил художественного мастерства и продемонстрировал плачевные результаты пренебрежения искусством. Параллельно разбору технических погрешностей стиля он разбирает в заключение вопрос о том, почему в литературных произведениях часто отсутствуют подлинное величие мысли и сила искренних чувств. Стилистические ошибки наносили вред общему впечатлению, но возвышенного не разрушили и были легко устранимы тогда, когда создавались по-настоящему великие произведения, творцами которых были гениальные художники слова. Теперь же, в условиях современного автору испорченного общества, возникновение подлинно возвышенного произведения, как и появление настоящих талантов, стало уже невозможным.

Этой рамочной композицией, возвращающей читателя к начальным главам трактата, автор еще раз подчеркнул глубокие причины, заставившие его обратиться к разбору возвышенного, и отделил их от частного повода – ошибочных положений Цецилия, считавшего основой и сущностью возвышенного нормативные стилистические законы и правила.