Текст книги "Сны о чём-то большем. Сборник рассказов"

Панихида по апрелю

Холодный ветер пробирал до костей, несмотря на тонну теплой одежды. Определенно, это самый жесткий город из всех, в которых я успел побывать. Снегом замело все дороги, машин, кроме снегоуборочных, почти не было. Напоминает рассказ о бароне Мюнхгаузене, когда засыпало даже церковь. Линзы замерзли и треснули, видимость нулевая, боль адская. Несмотря на все, это идеальный город, дабы побыть вдалеке от цивилизации и получить немного вдохновения. Дело было в апреле, мне двадцать лет и я самолично отправил себя в ссылку.

Как всегда, дешевый отель, но на этот раз в нем не было и тени бюджетности. Я даже почувствовал себя человеком, впервые за долгое время. Спрашиваю у хозяйки, мол: «Почему так дешево?» На что получаю улыбку и нечто вроде: «Лучше вам не знать». В номере не было каких-то особенностей, дороговизны или вычурности, просто отлично выглядящий и крепко сбитый. Надежный. Теплый. Как раз, чтобы не чувствовать холод. Прекрасно, теперь это мой Дом. Очередной.

Не люблю тратить деньги на кафе, лучшая еда – домашняя. Но в этот раз, лень взяла верх и я направился в местную кофейню. Так уж вышло, что проходил через задний двор и увидел девушку, повара. Мы улыбнулись друг другу. В ней не было красоты. Крепкое, но не соблазнительное тело скрывала форма, длинные черные волосы. Подойдя чуть ближе, смог увидеть лицо. Пухлые губы сочетались с морщинами, сломанным, по всей видимости носом и обычными, ничем не примечательными карими глазами. Вроде, взгляду не за что зацепиться, да и выглядела она старше меня лет на шесть. Но нечто в ней притянуло меня. Я улыбнулся. Поймал улыбку в ответ. Показываю жестом, что направляюсь к ней в кофейню. Та кивнула и исчезла в дверном проеме.

Кафе было выдержано в деревенском стиле – повсюду элементы сельского обихода, плетеные стулья, пластиковые подносы с деревянной фактурой. Вообще, здесь правила балом древесина. Казалось, если кинуть спичку, то все здесь полыхнет. Ко мне подошла девушка, на бейдже надпись: «Стажер». Она скромна, неуклюжа, постоянно мнется и что-то бормочет каждый раз, когда я задаю ей вопрос по меню. Ей хотелось, дабы ее оставили в покое, быстро сделали заказ и дали побыть вдалеке от этой суеты. «У многих так в первые дни» – подумал я про себя – «Практически у всех».

Заказ сделан, девочка вздохнула и ушла. Со стороны кухни услышал её голос, просящий помощи. Я ухмыльнулся, вспоминая то время, когда сам был таким стажером. Веселые деньки.

Через пятнадцать минут мне принесли блюдо. Овощное рагу в томатном соусе с глазуньей пахло очень вкусно и соблазнительно. Оно было в сковороде, которую используют в деревнях, по крайней мере, так думали владельцы заведения. Только приготовленное, еще кипящее от масла и избытка соуса, желток успел лопнуть и начал окрашивать кроваво-красное блюдо золотистым цветом, смешиваясь в одной цветовой палитре, словно на картине художника. Засучив рукава и взяв ложку в руки, я съел первый кусок, как вдруг мою десну пронзила резкая боль. Я взялся за щеку, грязно выругавшись. Все посмотрели на меня с неподдельным интересом. Стараюсь нащупать причину неприятных ощущений. Вот, продолговатая, металлическая зараза. Я вынимаю из своего рта окровавленную скрепку от степлера. Администратор, молодой парень кавказской внешности, подбегает ко мне и неловко извиняется.

– Позовите сюда повара, который приготовил это.

Через минуту выходит она, виляя своими широкими бедрами в такт музыке. Ее лицо выражало только уверенность в своей правоте. Она снова улыбнулась, когда увидела меня и скрепку на столе.

– Это такой способ проявить внимание? – спрашиваю и не знаю, какие чувства внутри меня.

– Вполне возможно. Зато запомнилась.

Что правда, то правда. Мы болтали с полчаса, не меньше. Та даже в наглую села за столик.

– А тебя не выгонят с работы?

Она махнула рукой и рассмеялась.

– Нет, здесь работать некому.

В конце концов, мы договорились встретиться завтра в десять, после работы. Имя она решила не говорить. Мол, так интереснее.

Вечером не было сильной метели, просто медленно падали снежные хлопья. Сугробы окрашены в яркие, неоновые цвета постоянно меняющихся вывесок. Из динамиков на улице играет музыка. Кажется, это Стиви Уандер. Да, зима сильно затянулась. Молодой парень идет со своей девушкой, выгуливая двух собак. Те прыгают в каждый сугроб и зарываются в него с головой. Я ухмыльнулся. Парень отдает псов девушке и подбегает ко мне. Она с трудом удерживает верных животных.

– Извините, у вас папиросы не найдется?

Я посмеялся и достал ему штуку. Девушка кричит, одна собака вырвалась и побежала к хозяину.

– Ты почему убежал? Пошли обратно!

Пес-маленький, толстенький, рыжий, смотрел на меня счастливыми глазами, старательно виляя остатками купированного хвоста.

– Я поглажу? – спрашиваю я снимая перчатку.

Тот кивнул головой и прикурил сигарету. У него не выходит это с первого раза, да и держит ее так, словно курит совсем недолго. Собака лизнула меня. Когда-то и у меня была собака. Но это было довольно давно. Я улыбнулся, не знаю почему.

– Спасибо.

– Это вам спасибо, за сигарету.

Паренек побежал в объятия своей девушке, а пес прыгал в сугробы за ним.

– Травишь детей дешевыми сигаретами? Совесть не болит?

Ехидно сказала Она, подойдя сзади и поцеловав меня в щеку.

– Мое дело телячье – дать покурить и не болтать.

Та рассмеялась своим зычным голосом.

– Куда пойдем, княжна?

Она посмотрела на свою длинную, толстую шубу.

– Ах да. Север диктует свои условия.

Я улыбнулся и взял ее под руку. Девушка прижалась ко мне и сказала:

– Куда-то, где не готовят салат «Цезарь» и прочие стейки.

Клубы нам не нравились – слишком шумно, опиум для молодежи, безвкусица. Потому мы пошли в бар. Старый, советский, раньше был «рюмочной», а сейчас переделан под современный бар, но с антуражем «совка». Нам здесь понравилось. Настолько, что это стало нашим местом. Она была в черном платье, облегающем ее широкие, соблазнительные бедра, выставляя напоказ все ее прелести. Тем не менее, я смотрел исключительно на ее губы. Слушал. Она была вдовой, год назад, при невыясненных обстоятельствах, пропал ее муж. Тот любил ее побить, когда напьется. Мне до сих пор кажется, что та причастна к его пропаже и тот закопан где-то под гигантской сосной. Девушка привлекала меня все больше и больше, она либо смеялась над моими шутками, либо понимающе кивала головой. Из последующих разговоров стало понятно, что она бой-баба. Жестокое детство, вокруг одна пьянь, не сбывшаяся мечта уехать из города в восемнадцать лет, а в результате застряла здесь. Она часто говорила о том, как ей надоело здесь жить, как грезит уехать куда-угодно.

«Здесь меня знает каждая собака» – говорила Девушка. Злоба, боль, разочарование. После бара мы, порядочно веселые, поехали к ней. Старая девятиэтажка, бывшая общежитием, давно требовала ремонта, в лифте пахло мочой и старостью, мой нос непроизвольно дергался. Наконец, нужный этаж. У нее была маленькая, неуютная квартира. Все было без излишеств, лишь самое необходимое. Мы начали целоваться и раздеваться. Не из-за какой-то дикой страсти или безумного желания. Просто так должно быть, мы привыкли к подобному развитию. Вроде, мы попали в ритм, почувствовали друг друга, но на душе было пусто. Бессмысленные стоны не давали никакой информации. Я чувствовал себя животным. После секса на душе было погано. Я закурил, стараясь избавиться от этого гадкого чувства. Та посидела, положила голову ко мне на плечо и тихонько заплакала. Я молчал. Пусть поплачет. Мы были в одном положении и курили один табак на двоих. В этом было нечто особенное.

Так продолжалось какое-то время, месяц или два. Фактически, у нас был гражданский брак. Потом, набравшись вдохновения и материала, я уехал. Мы договорились, что еще приеду и найду ее либо здесь, либо на работе. Пытался приехать к ней в сентябре, но ничего не вышло. Переписки, да и какой-либо связи у нас не было. Ей казалось, что так интереснее. Правда, я пытался пару раз позвонить к ней на работу, но ничего путного не вышло, весь разговор был до убожества стандартен. Накопив деньжат, отправился к ней в феврале. Все повторялось: зима, смех, вино, плач каждую ночь. Я так и не спросил, почему она плачет. Тогда это казалось лишним, глупый вопрос, который мог мигом испортить все. Несмотря на то, что каждый день практически повторял предыдущий, мне не опостылели эти странные и несколько печальные отношения, я чувствовал необыкновенное спокойствие и умиротворение. Сплошное, подлинное удовольствие. И так на протяжении еще одного года. Мне была непонятна эта магия. Даже думал на время перебраться сюда, но обстоятельства вытащили меня из этого круговорота на полтора года. Когда я, наконец, смог приехать, мое Умиротворение исчезло. Совсем. С работы она ушла с диким скандалом. Кажется, плюнула в лицо гостю то ли за пошлую шутку, то ли еще за что-то. Потом выяснилось, что она выскочила замуж и уехала из городка. Куда? Неизвестно. Я пожил еще здесь, в тайне надеясь на ее возвращение, хотя и понимал, что «сажаю алюминиевые огурцы». Бессмысленные грезы. В конце концов, уехал и больше не возвращался. В моей памяти остались эти прекрасные зимы, плач и, самое главное, Умиротворение.

Флёр

Жить мне осталось полчаса, максимум. Коридор становится все уже. Рваная рана болит, но внутренние органы вроде не задеты. Идиот, вспомни курсы анатомии. Скорее всего, прострелена печень. Это я потихоньку осознавал, когда уже захлопнул дверь номера и немного оправился от шока. Возможно, я ее убил. Никогда не бил девушку. Особенно такую. Но когда маленький револьвер, приставленный к моему животу издает щелчок и разрывает живот в клочья, превращая печень в кашу, становится не до её красоты. Прекрасное, словно у Грейс Келли, лицо не выражало никаких эмоций, элегантная прическа потеряла свою форму и превратилась в огненно-рыжую копну волос, как у старой детской куклы из фарфора. Только когда я вошел в нее, она закатила глаза и тихонько вздохнула. Мы даже не стали раздеваться, её зеленое коктейльное платье, идеально подходящее к глазам, помялось и стало выглядеть неопрятно. Под стать номеру отеля. Солнечный свет пробивался через пыльные жалюзи, деревянная мебель облезла, кровать словна была взята из тюрьмы, настолько она отвратительна. Тусклый свет ламп худо-бедно осветил комнату до приемлемого уровня. Я полез к ней целоваться спустя всего пару минут, как мы сели на диван продолжить наш разговор. Никакого сопротивления, равно как и ответного влечения я не почувствовал. Полнейшая апатия, будто ей все равно. В душ она со мной тоже не пошла. Я старался побрить свою рыжую щетину, пытаясь унять дрожь в руках и не порезаться. Наконец, я закончил. Посмотрел на себя самого. Рыжие короткие волосы, одна скула раздроблена, из-за чего лицо стало терять былую красоту. Как же она на меня похожа. Особенно улыбкой до ушей. Это заводило меня еще больше. Одежду я оставил на полу ванной комнаты. Дешевый костюм, который старался выглядеть дороже, чем есть на самом деле. В какой-то мере, мой идеальный спутник. Но её не обманешь. Она знала, что у меня за душой ни гроша. Потому мы с ней и встретились. Все эти путешествия и веселья порядком истощили мой бюджет. Мы практически не говорили, пока шли по коридору. Я наблюдал за её виляющей классной задницей. В этом плане она была похожа на свою мать, которую я когда-то неплохо знал, а ноги, к сожалению, оставляли желать лучшего – толстые лодыжки и легкая кривоватость портили все впечатление. Когда мы брали номер, хостес радостно, но дежурно промолвила:

– Так приятно видеть воссоединение семьи.

– Мы не семья. – холодно отрезала моя спутница.

Скривив лицо, да отдала ключ. В кафе у всех был примерно тот же вид. Все глазели на нас так, будто мы некая экзотика. Я старался уговорить ее дать мне денег. Брал её за руки, целовал, говорил много слов, как оказалось, не в попад и не про то. Её лицо выражало замешательство, смешанное с презрением и радостью, что от нее зависит человек. Она хохотала над моими комплиментами, разбивала в пух и прах. все мои аргументы. Пока я думал, доставать козырь из рукава или нет, она размешивать сахар в своем американо. Она явно считала себя победителем. Ее надменный взгляд пробирал меня насквозь.

– Ты закончил? А то у меня не так много времени.

– Документы и фотографии.

Казалось, она уронит чашку. Шантаж не слишком честный, зато действенный способ добиться своего. Она внимательно выслушала меня и мои условия. Они были простыми – сто тысяч и одна ночь.

– Я не буду спать с тобой, ублюдок.

Я взял её за руку, та старалась убрать их. Я видел, что она сейчас заплачет. Возможно, это неправильно. Но мне было уже все равно. Надо урвать куш.

– Я все понимаю, зайка. Но это лишь одна ночь и все. А так, эти документы увидят свет. Её трясло. Как забавно, ведь каких-то полчаса назад она была совсем другой. Я стоял на пересечении двух улиц, затягиваясь дешевыми сигаретами. Легкий флёр парфюма с нотками персика проник к моему носу через стену табачной вони. Легкий, завлекающий, интригующий. Я мгновенно влюбился и запомнил его на остаток жизни. Зеленое коктейльное платье, туфли, цвета «Тиффани» и улыбка до ушей. Счастливая, до поры. Она надеялась на восстановление, новую страницу. Когда я ее увидел, то единственное, что мог сказать:

– Привет, доченька.

Вздохнув, она в последний раз ответила мне взаимностью, со словами:

– Здравствуй, папа.

Видеть прекрасные сны

В комнате с белыми стенами слишком светло. Несмотря на приличную мебель, красивый стол, мягкую кровать, А не чувствовала себя комфортно. Она вообще забыла значение этого слово, так давно та находится в напряжении. Единственное время, когда она могла более-менее расслабиться, это прогулка с парочкой друзей и рисуя очередную картину. И если первое начало приносить радость не так давно, то рисование давно стало для нее единственной отдушиной в мире религиозной деспотии родного брата. А перерисовывает какую-то рокершу с обложки книги, про панк-рок. Она скрыла эту книгу так глубоко и тщательно, что сама еле нашла. Ведь рок и подобная музыка для её брата, главы семьи, харам. В принципе, как и любая литература, кроме Корана, любая музыка и общение с кем-то, кроме членов семьи. Харам окружал всю её жизнь. Дабы не сойти с ума, А начала рисовать все больше и больше. После, поступив в университет, она узнала одну милую парочку, которую её брат точно назвал бы отвратительной. Но ей они таковыми не казались. Милые, умные, образованные, не сдерживаемые рамками религии. Нет, не атеисты, просто способные думать, говорить, размышлять. Дома такое не приветствовалось. Говорить о подобном А боялась, ведь все могло очень быстро закончится. В душе она понимала, что брат волнуется за нее и, по своему, любит её. Однако такая любовь заставляла А испытывать отвращение как к нему, так и к религии. Все чаще она думала о том, как не сгинуть здесь, сойдя с ума в этом Аду. Ей все же помогала та парочка. Особенно парень, постоянно поддерживая ее, вселяя надежду и оптимизм. Именно он сказал ей развивать свое хобби. «Авось, выйдет что-то. Не может же хотя бы это быть харамом». И та стала рисовать больше. Лучше. Надеясь, что все таки вырвется.

Через пару недель, брат сломал ее ноутбук, почти посадил А под замок и избил того парня. Ничего хорошего из этого не вышло – отношения ухудшились еще сильнее. Харам. Это слово она стала слышать чаще, чем свое имя. А стала часто сидеть в полном одиночестве, без еды и воды, думая либо о своей, либо о его смерти. На полном серьезе, когда брат опаздывал и не предупреждал ее, она надеялась, что тот попал в аварию и умер. Депрессия все больше и больше угнетала и затуманивала ее рассудок. Девушка, чей парень попал в больницу, не стала меньше с ней разговаривать, их отношения не ухудшились. Она даже стала поддерживать А, говоря, что парень не обижается, скоро выйдет из больницы, ничего жуткого не случилось. Но ей все равно было тошно от мысли, что из-за нее пострадал человек.

Прошла еще неделя. Жуткая, наполненная страхом и паранойей. А начала размышлять, а нормально ли это, мечтать о смерти брата? Хотя, не меньше она мечтала о том, как бы сбежать и стать кем-то вроде хиппи XXI века. Но тут, паренек вышел из больницы – веселый, жизнерадостный и оптимистичный, до зубовного скрежета. Брату все же досталось, за избиение подростка. Благодаря этому, А получила долгожданное спокойствие на небольшой срок. Она уже и забыла, какого это, чувствовать Умиротворение. Парочка советовала ей развивать свои навыки, оттачивать мастерство и выходить на более профессиональный уровень, выкладывать работы и так далее. В общем, идти к своей цели. А начала мечтать и рисовать. Линии стали четче, лица живее, а цвета интереснее. Она уже не думала о том, что у нее может не получится. Единственное, что ее волновало – творчество, которое может вытащить ее отсюда. Да, ей не стать хиппи. Но А твердо уверовала в то, что ее прекрасные сны об Умиротворении сбудутся.

Ноктюрн

Крема американо сели, показывая темную, практически черную поверхность кофе. Пар все еще шел от него, но уже было понято, что он остыл, испортился. Почему-то люблю именно такой американо – чуть кислый, теплый. В этой дешевой забегаловке делали хороший кофе, а все остальное лучше не пробовать. Неудобный красный диван из кожзама или чего-то в этом роде неприятно холодил задницу. Комфортом здесь и не пахнет – холодно, грязно, лампы не горели, посему сквозь окна пробивался холодный свет осеннего солнца. Прошло примерно полчаса с тех пор, как я здесь сижу. Я посмотрел на время. Сорок минут. Опаздывает, опять. Каждый раз, когда слышал звук открывающейся двери, я с надеждой смотрел, стараясь увидеть ее. Но это были лишь случайные посетители, которые не приносили ничего, кроме холода и грязи. Казалось, куда уж больше.

Наконец, спустя некоторое время, пришла Она. Красная, уставшая, пухлые губы посинели. Видно, что старалась успеть. Она села, скинув с себя шарф, шапку и куртку. Та итак выглядела старше своих лет, а сейчас я бы дал ей двадцать шесть лет минимум. Он подозвала неказистую и неуклюжую официантку, заказала коктейль и отправила.

– Итак, – начал я – Ты снова опоздала.

Она начала буравить меня взглядом.

– Оправдываться я не собираюсь. Сам знаешь, что я забываюсь иногда.

– Я все понимаю, но мы сидим здесь каждую среду на протяжении трех месяцев.

– Закрой тему или твой холодный кофе окажется у тебя на морде.

Я улыбнулся. Классический обмен любезностями. С М я знаком не так давно, около пяти месяцев, с тех пор как остановился в небольшом приморском городке. Даже моя память не удержала момент нашего знакомства, что уж говорить о её. Помню, я частенько приходил к ней на концерты. Фортепиано, скрипка, мне нравилось слушать ее игру на этих инструментах. Когда она бывала у меня, она играла мне на скрипке, а я читал ей свои рассказы. Творческие вечера, как мы их называли. Теплые воспоминания. Мне до сих пор не верится, что М школьница. Девятый или десятый класс, не помню. Не только и не столько из-за общения, сколько из-за ее внешности. Она выглядела на все двадцать – огромные глаза, пухлые губы, щечки, басовитый голос. Мне не нравилась её внешность, хотя в ней и было нечто притягательное. М частенько просила встретить её у школы, дабы весь класс смотрел на то, как ее забирает двадцатипятилетний парень. Так продолжалось около месяца. За ней и тогда наблюдались странности, но до явных заскоков не доходило. Потом, она начала забывать дорогу, нести околесицу. Ее диагноз мне крайне не понравился. Шизофрения, или нечто в этом роде. М начала постепенно меняться и забывать, кто она. Со временем, все стало только хуже.

В первом месяце ей выписали таблетки, которые хоть и делали ее ленивой и медлительной, но все же позволяли ей сохранять относительную остроту ума. Общение было более размеренным и равнодушным. Наступила глубокая апатия ко всему происходящему вокруг нее. Бесконечные попытки растормошить М привели к тому, что она отказалась вовсе оказалась от лекарств. «Сойду с ума, хрен с ним. Всяко лучше, чем быть мертвым овощем». Первое время ей удавалось скрывать тот факт, что не лечится. Даже нашла способ срубить немного деньжат на своей болезни, продавая таблетки тупым мелким бабенкам, желающим словить какой-то кайф. Но потом, она немного заблудилась – перепутала автобус, забыла где живет и уехала в соседний город. Я так и не узнал, как она попала домой. То ли вспомнила, где живет и доехала автостопом, то ли нашла знакомых, которые ее довезли. М забыла об этом в тот же день. Результат этого путешествия оказался один – ее посадили под замок, дабы не случилось еще чего-нибудь. В школу ее возила мать, встречала тоже она. Отсутствие нормального общения с кем-либо крайне отрицательно сказалось на ней. М заставляли принимать лекарства, хорошо хоть иного толка, те не делали из нее овоща. Она часто играла на фортепиано «Ноктюрн» Десятникова. Крайне грустное произведение, учитывая ее нынешнее состояние. Разговоры наши стали проходить все реже. Все это продолжалось еще месяц, пока ее состояние не ухудшилось.

Врач, в связи с ее состоянием, посоветовал матери выпускать ее в народ. Естественно, постоянно держа с ней связь и давая некоторые лекарства. Примерно с этого начались наши встречи по средам. В принципе, совет врача немного помог – общение пошло на пользу. Правда в течение следующих трех месяцев М стремительно менялась. Она стала грубее, замкнутее, все больше язвила и ерничала. В школе все чаще были проблемы из-за растущего асоциального поведения. Драки, торговля таблетками, секс в некоторых кабинетах. Непонятно, было это следствием болезни или ж растущего чувства отчаяния и безысходности. М было не узнать. Болезнь обнажила все ее плохие качества. Вот и сейчас, сидя в привычной обстановке, мне с трудом удавалось узнать в ней девушку, с которой я говорил почти полгода назад. Внешность тоже изменилась. «Я стала такой страшной. Как жалко» – говорила она, смотря в зеркало своей пудреницы. Мда, за эти месяцы ее изрядно потаскало: мешки под глазами, потрескавшиеся губы, странный взгляд, пропавшие щеки. Ей словно тридцать лет. Тридцать долгих и тяжелых лет.

Шизофрения практически неизлечима, особенно если с таким аутоагрессивным поведением. Вряд ли я мог ей чем-то помочь. Если говорить честно, то мне не особо хотелось, я лишь наблюдал за этим ужасным, но и в чем-то прекрасным процессом разрушения личности. Парадоксально. Она стала забывать всех и вся, в том числе меня. «Я помню только зеленые глаза, некоторые песни, которые ты мне пел. Вроде все. Теперь и ты для меня только пятно». Казалось, что скоро останется только оболочка. В последнюю нашу встречу в этом кафе она сказала, что жить в подобном состоянии, выбирая между полным безумием, забвением и апатичными бытием ей не хочется. Это была лишь мысль, сказанная вслух. Тогда мне не казалось это важным.

В следующем месяце она попыталась покончить с собой. Не выдержала, наглоталась таблеток. Мать вовремя вернулась домой, М откачали. Через неделю ее собирались отдать в психушку. М поняла, что там она сгниет. В последний раз я говорил с ней у ее постели, где она попросила об услуге. Я колебался. Внутри появилась мысль, что там ей смогут помочь. Она довольно резко отредактировала на предложение о лечении, сказав:

– Тебе не хуже меня понятно, что там все будет еще хуже, а жить так мне не хочется. Я хочу, чтобы это сделал ты. – М говорила с дрожанием в голосе – За тобой должок, красавчик. Ты наблюдал за тем, как я медленно подыхаю и ничего не сделал для меня. Так соберись и сделай то, что ты мне должен.

Через полчаса меня я собирал вещи и покупал билет на автобус.

В дороге мне виделось ее лицо. Хотелось бы думать, что я сделал полезное дело, как бы странно это не звучало. Синие губы, пустые глаза. Я старался уехать как можно быстрее, но этот образ я оставлю в памяти надолго. Возможно, что на всю жизнь. М и «Ноктюрн» Десятникова сопровождают меня в дороги. Мои постоянные спутники на долгие годы.