Текст книги "Сны о чём-то большем. Сборник рассказов"

С той стороны зеркального стекла

Отвратительный звон будильника раздался на весь дом, стены которого были столь тонкими, что каждый житель просыпался от него. Таким же громким был звук попадания будильника в стену, а после традиционные для всех, в этом Богом забытом месте, крики и проклятия. Никто уже не обращал внимания на это, проблем было по горло и без шумного соседа, да и связываться с безумцем все побаивались. Большинство проживающих здесь мужчин были семьянинами и старались поскорее заработать как можно больше и уехать со своей женой в более престижное место. Супруги их наводили порядок в доме, отводили детей в школу, да болтали со своими подругами. Обычная жизнь простых людей, полный быт которых описывать смысла нет. Единственный человек в бедном доме, чья жизнь коренным образом отличалась от всех прочих жильцов, был Человек с будильником. Многие за глаза так его и называли – Будильник. Из своей комнаты он выходил редко, из жильцов мало кто видел его. Один из соседей говорил, что якобы был у него в комнате, и та оказалась больше и богаче, чем у всех в доме. Другие же говорили, что он работает по ночам уборщиком, а эту комнату ему выдают вместо зарплаты и размером с мелкую подсобку. На самом деле, Будильник уже сам не понимал, на что он живет и откуда у него все. Для него все смешалось в один жутковатый фантасмагоричный сон, в котором он живет на протяжении десяти лет совершенно один, в практически пустой комнате, без всяких связей с внешним миром. Иногда Будильнику казалось, что к нему приходит молоденькая девушка. Миленькая, рыженькая, с веснушками и изумрудными глазами. Холодная и недоступная, но в то же время ласковая и добрая. Такие всегда нравились старому дураку, но он все больше сомневался в том, что она реальна. Несмотря на все это, Будильника устраивала его однообразная жизнь, ведь лучше так, чем выходить в новый уродливый мир. А здесь спокойно, тихо и одиноко. Обитель его была очень скудная: старый, но чистый диван, стол, с которого давно слез лак и кухня, по которой часто бегали муравьи, в попытках стащить что-нибудь из еды. В углу комнаты стоял новый проигрыватель винила и несколько пластинок. На столе стояла печатная машинка, такая же старая и разбитая, как сам Будильник. У него редко было вдохновение, а когда оно к нему приходило, то он садился за нее на несколько часов. После такого марафона, либо клал свое произведение на пол, где уже было много таких стопок бумаги, сшитых в подобие книги, либо выкидывал на улицу. Вопреки расхожему мнению, Будильник совсем не пил, дома у него было чище, чем у некоторых иных жильцов, да и девушек домой не водил. Тогда что же не так с этим старым человеком? На этот вопрос никто ответить не мог. Да и не хотели люди ворошить осиное гнездо, пусть все идет своим чередом.

Порой, на Будильник снисходило озарение, разум становился чистым, незамутненым. Он мог вспомнить, как оказался в этом жутком дне Сурка. Сначала он верил, что если завтра будет новый день, тогда совсем легко. Кажется, Будильник приехал в этот пятиэтажный городишко еще студентом. Должен был уехать вместо со всеми, но потом началась фантастическая череда несчастий, глядя на которые, Одиссей и сироты Бодлеры начали плакать. Вначале, автобус отменили. На следующий день, автобус не приехал. Уже второй день старец ночевал в номере, лелеял надежду вырваться из только начавшегося круговорота. Решив добраться через другой город, но там его остановила погода – мерзкая, дождливая, ветренная. Будильник был в отчаянии, экзистенциальный ужас стал посещать его довольно часто. Так прошла неделя. На вторую он попытался уехать на попутках, но был почти ограблен. В конце концов, Будильник потерял всякую надежду. Город сделал его своим заложником. По странной причине, общение не ладилось ни с кем, все обаяние, которым он когда-то обладал, испарилось в миг. Изоляция, великий ужас, порожденный осознанием тщетности всех попыток вырваться из фантасмагоричного круговорота сделали его тихим безумцем, который был способен лишь выливать все на бумагу, наслаждаться обществом девушки, понять сущность которой он был не в силах и смотреть на людей с той стороны зеркального стекла и с грустью осознавать, что сегодня тот же день, что был вчера.

Английский рассказ

Солнечный свет отражается в лазурном море и перебивается волнами. Холодный ветер качает одинокий корабль из стороны в сторону. Команда смотрит в сторону берега. Уже совсем скоро они окажутся дома, в родном английском портовом городе, где каждого ждет свое – кого-то крепкая семья и домашний очаг, а кого-то любящие женщины и забвение в пабе. Холодный морской ветер бросает капли в лица моряков и бьет их по щекам. Но этим людям не привыкать к подобному. Вся команда замерла в ожидании праздника, внутри нарастает рев, а в головах радостный клич: «Дом! Наконец!». Джон не был самым старым моряком, но он ходил в море достаточно давно, еще с войны. Ему трудно было понять энтузиазма молодых, которые так рвались на сушу. Море стало ему домом – холодным, промозглым, вечно неспокойным и непостоянным. Роднее воды ему уже никого и ничего не было. Даже семья, которая давно потеряла свое значение. Джон был далеко не единственным семьянином на борту: у Тома была беременная жена, фотографию которой он всегда носил собой, у капитана – больная младшая сестра, а у старого Джима – внуки. Для них все это казалось таким важным. Ради них они и работали, ходили в море. Порой, голову Джона посещали различные вопросы: а что важно для него? Почему он притворяется и кому это нужно? Однако, такое случалось лишь во время осознания, что они близки к суше. Мысли Джона прервала ругань баржевика Уилла – старый дед, некультурный пьяница, от которого часто бывали проблемы в других городах. Тот часто орал на еще зеленого паренька, который любил побакланить, за что часто получал от старших. Те частенько называли его Бацилой, хоть и не со зла. Многие еще помнили, как были такими же. В конце концов, жизнь в таком тесном пространстве сближает людей, какими-бы они не были. Все друг другу друзья и браться, какими-бы они не были.

После долгой работы в порту, команда отправилась в паб – прогуливать деньги на заслуженный отдых. Кто-то совсем немного, а некто практически все. В этом словно был смысл жизни, некий порочный круг, превращенный в обычную рутину, будто самозабвенная жизнь в Лимбе. Джон не прочь повеселиться, но во все тяжкие не пускался. Практически каждый паб был копией другого, зеркальные отражения мест, вмещающиеся в себя все человеческие качества вместе взяты: от наиболее отвратительных, до присущих лишь святым. Эль лился рекой, дамы вешались на старых моряков, травящих байки о далеких городах, разных странах и удивительных приключениях. Вроде уже мужики, а хвастаются так, словно они лишь постаревшие дети, так и не сумевшие повзрослеть. Джона всегда забавляла эта картина. Его взгляд упал на часы. Настроение мигом упало, суровая реальность нахлынула, словно волна на корабль. Надев свой монтикот, он вышел, окинув грустным взглядом паб и команду, застывшую в мгновении. Старый дом на окраине города ничем не выделялся. Джон стоял у входа около двух минут, которые казались ему вечностью. И все же, ее было недостаточно, чтобы собраться с духом и постучать в дверь. Вдох, выход и так еще пару раз. Наконец, моряк поднимает руку и стучит в старую дверь. Он заметил, как в окне мелькнули силуэты. Дверь открыла его жена – милая, симпатичная, простая ирландка, которая держится за Джона всеми силами. Ее лицо озаряется прекрасной улыбкой, которая когда-то грела молодого человека. Дети выбежали на улицу навстречу отцу, несмотря на холодную ветер. Джон снова вошел в привычный ему образ примерного семьянина, который он до жути не любил примерять. Абигаил отправила дочерей домой, говоря им накрывать на стол, а сама прильнула к мужу. Она порой сама удивлялась, как еще не забыла его сухое лицо. Они долго целовались. Никакой страсти в этом поцелуи не было, по крайней мере для Джона. В душе было пусто и одиноко, хоть он и находился в кругу семьи. Семейный ужин не отличался от других подобных. Дочери бесились, мать Абигаил старалась их успокаивать, а глава семейства молча наблюдал за происходящим. Ему до сих пор нравилась жена, но важной он ее не считал. Дочери тоже занимали мало места в системе ценностей моряка. Ему становилось стыдно от этих мыслей, потому и глушил их разными способами. Зачастую, это срабатывало, но ненадолго. Бросить семью и избавиться от этого якоря, державшего его в болоте Джону не позволяли совесть и воспитание. В глубине души, ему хотелось, чтобы она сама его бросила, тогда он будет снова свободен ото всех цепей, ходить в море, ощущать соленый морской воздух, чувствовать ветер на своем лице, капли воды попадающие в глаза и солнце, отражающиеся в волнах прекрасного моря, плавно превращающегося в бескрайний океан. Но сейчас, Джон за столом, наблюдает за семьей и старается обмануть себя. Уложив детей спать, несчастный моряк уединился с женой. Долгий поцелуй, прелюдии, нежности. Тело было прекрасным, рыжие волосы спадали на лицо Джона, а полные губы впивались в него. Все было чудесно, Джон на некоторое время забыл обо всем и даже спустя полчаса все еще находился в экстазе. Но потом, он почувствовал, что на него нахлынула тоска, которую тот был побороть не в силах. И так раз за разом. Джон посмотрел на свою красивую жену, которую так долго добивался когда-то. Ее красивая грудь поднималась с каждым вздохом, а длинные волосы захватили всю постель. Джон улыбнулся. В голове промелькнула мысль, что здесь хорошо, но это не его дом. Тогда, где же он? Пробыв с месяц дома, пришло время отправиться в путь. Снова, к великому счастью, Джон собирал вещи. Дочери уже давно перестали обращать на это внимание и провожали отца лишь потому-что так было нужно. Моряк не судил их, ведь по той же причине он возвращался домой каждый раз. Абигайл либо не понимала, либо не хотела понимать, что все уже давно потеряло смысл и по прежнему провожала в долгий путь своего мужа со всей искренностью и любовью. Долгие объятия и плачь, который стал для Джона совсем непривычным явлением. Они могли вывести его из комы, хоть и на совсем короткий промежуток времени. Он сказал, что любит их всех и пошел в сторону порта, стараясь скрыть свою радость, что снова будет в порту. – Отчаливаем! – услышали крик моряки. Снова в путь. Для Джона давно не имел значения пункт назначения. Быть в родной стихии, работать на борту бок о бок с давними друзьями, слышать крики чаек, видеть бескрайнее море, ощущать его солоноватый вкус во рту, чувствовать запах морской. Жить, словно ты и был рожден в воде. Джон видел солнце, окрашивающие море во все цвета и понял, что он Дома.

Встречи

«Посвящается удивительной Эльвире. Спасибо, за прекрасные вечера»

– Жан-Люк!

Молодой худощавый парень повернулся на крик. Кипа листов влетела ему прямо в лицо. Он даже увидел некоторые буквы, не успевшие сложиться в слова. Части рукописи унес ветер, улица покрылась многочисленными словами, словами, эпитетами и диалогами, попадая в лужи, растворяясь в ночном Париже, становясь его частью. Бенуэль поймал взгляд девушку. Безумный, полный злорадства, ненависти и обиды. Ее волосы играли на свету орихалковым цветом, словно описанный в древних трудах Платона. Острый, высоко вздернутый носик немного дергался. Все это было в течении секунды, еле уловимого момента, который, казалось, длился вечность. Она убежала прочь. Ей словно было четырнадцать лет. Будто маленький ребенок, исчезая за углом вприпрыжку, девушка покинула Жан-Люка, старающегося понять смысл этого жеста, а также причину, по которой ему обидно. Все началось с одного вечера. Бенуэль около месяца наслаждается самостоятельной жизнью в маленькой уютной квартирке недалеко от центра Парижа. Своеобразная изоляция от общества шла ему на пользу. Муза все также была с ним, не изменяя своим привычкам, что слегка надоело Жан-Люку. Ему хотелось чего-то нового, а не привычный вид на рыжую девушку. Однако, она стала навязчивее, что раздражало еще сильнее. День за днем, ничего не менялось. Только письма от Франсуа Лео могли скрасить вялотекущие дни. Истории об Англии. Как только закончил школу, сразу же уплыл. Трикстер, который попал именно туда, куда хотел. Бенуэлю было немного обидно, что у него не вышло уехать куда-угодно. Франсуа не писал много о своих аферах, по понятным причинам. Но общих слов было достаточно, что его жизнь разительно отличается от его повседневности. Жан-Люк читал письма и злился на себя. Правда, в этой цикличности он мог находить плюсы. Такого взрыва творчества у него не было. В день писал до пятнадцати стихов, иногда больше, иногда меньше. Но и это прошло. Работу найти было очень сложно, потому он продолжал вставать в десять, готовить, курить на балконе, глядя на суету людского бытия. Люди идут на завтрак, дети прогуливают школу, свет холодного солнца освещает улицы. Да, Париж красив, но дневное время суток нагоняло на него тоску. Бенуэль выкидывал сигарету и садился за чтение философских трактатов, стараясь впитать мудрость античных мыслителей. Однако, больше всего, он любил древнеиндийскую философию, особенно буддизм. Путь к Нирване, путем отказа от мирских забот и страданий. То, к чему ему так хотелось прийти, хотя Бенуэль и не понимал в полной мере того, что хотел достичь. Пока не понимал. Диалоги Платона ему нравились до умопомрачения. Легкие, понятные, но в тоже время имеющие такой мощный пласт мудрости и знаний, о котором многие люди могли только мечтать, в том числе и он. Следующий день мало отличался от предыдущих. Пробуждение в десять, взгляд на Музу, которая перестала вдохновлять, взгляд на дневной Париж, чтение Сократа, прогулка по вечернему городу, который был прекраснее всего, что он видел в жизни. Фонари освещали улицы из брусчатки, вокруг гуляли влюбленные парочки, молодые люди, кричащие что-то об искусстве. Кричащая интеллигенция, которые еще слишком молоды, дабы всерьез рассуждать о чем-то вечном. Их запал подогревал интерес Бенуэля к жизни. Ах, если бы не его сомнения и скованность, то он мог уже находиться в такой компании, крича об искусстве. Жан-Люк пошел к старой кирпичной лестнице, ведущей к давно замурованному входу в здание. Дорога в никуда. Спокойное место, где никого нет. Но сейчас, на холодных красных кирпичах, сидела девушка. Темные короткие волосы спали ей на очки, на ней был синий пиджак, темные брюки и бордовые туфли. В ней чувствовался стиль. Жан-Люка потянуло к ней. – Могу ли я сесть рядом? Она подняла голову и улыбнулась. – Да, конечно. Ее голос был средний, ничем не выделялся, но в нотках проскальзывало нечто странное. Он сел рядом и достал пачку. Она молча протянула свою нежную руку и взяла одну сигарету своими тонкими длинными пальцами. «Пианистка» – промелькнуло у него в голове. Она курила страстно и отрывисто. Затягивалась долго и быстро убирала руку. Как окажется потом, эклектичность ее проявлялось не только в этом. Девушка спросила: – Как вы относитесь к расстрелу бездомных собак? – Резко отрицательно. А вы? И почему? Она начала рассказывать, как сильно любит животных. Жесты, голос, мимика, собеседница была словно маленький ребенок, которому дали высказаться. Жан-Люк молчал, иногда посмеиваясь и комментируя происходящее. Вся эта беседа длилась около трех часов. Он спросил ее имя.

– Зови меня Эль.

– Жан-Люк.

Недолгое молчания, на улице подул ветер, поднимающий вверх весь немногочисленный мусор. Было принято решение разойтись, но встретиться завтра, в тоже время. После недолгих объятий, Жан-Люк, подпрыгивая, пошел домой, радостный и воодушевленный.

Следующий день несколько отличался, Музы нигде не было, однако Бенуэль начал строчить. Машинка трещала так, будто скоро сломается. Как не странно, Жан-Люк писал прозу. Маленькое эссе, постепенно превращающиеся в рассказ, который, незаметно для автора, трансформировался в роман. Жан-Люк не заметил, как время утекло сквозь пальцы, а на улице уже давно стемнело. Он начал новую пачку, с удовольствием втягивая никотин не выходя из квартиры. До этого дня Бенуэль никогда не позволял себе подобную наглость. «А почему бы и не попить кофе?» – подумал Жан-Люк и пошел на кухню, дымя сигаретой. Вечер обещал быть томным. Горячий кофе с тремя ложками сахара бодрил, заставляя мозг работать, а вкупе с сигаретой делал процесс создания романа быстрее. Он вышел на балкон. Ветер приятно и не сильно обвевал лицо. Пепел, никотиновый дым и пар от кофе полетели на право, в сторону кирпичной лестницы. Бенуэль вспомнил о встрече, выкинул и сигарету, и кружку. На улице звук разбитого стекла. Жан-Люк срочно надевает пальто и выбегает, но потом на секунду останавливает, машинально берет листки с недописанным романом и бежит, надеясь, что не сильно опоздает. Как оказалось, она еще не пришла. Бенуэль присел отдышаться. Посмотрел, не потерял ли он листки. Все на месте. Через пару минут, Эль пришла. Вернее, прибежала. Макияжа на ней не было, ориалковые волосы запутались, а в глазах горел огонь праведного гнева. Она достала две сигареты, подкурила обе и отдала одну. Поправив очки, Эль грязно выругалась.

– В чем дело? – спросил Бенуэль с присущим ему спокойствием.

– Они стреляют собак! Они бросают на улицах мусор! Они кричат мне и свистят! Ненавижу!

В ней была невиданная доселе экспрессия, с которой Жан-Люк сталкивался впервые. Жестикуляция, голос, резкие и отрывистые движения – все это забавляло и восхищало. Бенуэль не знал, как нужно успокаивать людей, особенно девушек, потому просто шутил, стараясь разбавить обстановку. У нее странный смех, который трудно описать. Бенуэлю он не нравился, но сильной антипатии тоже не испытывал. Ему была приятна компания, Жан-Люка тянуло к этой истеричной даме. Сигареты утекали постепенно. Мимо их убежища прошла девушка. В темноте было видно лишь то, что доев, она выкинула фантик на улицу. Эль тут же закричала:

– Убери за собой мусор, дура!

Дама не услышала и пошла дальше. Спутница Бенуэля побежала за фантиком и сама выкинула его. У Эли была забавная черта – она часто перескакивала с темы на тему, причем, иногда, в этом не прослеживалось никакой логики. Вот и сейчас, спутница Бенуэля затронула тему своего прошлого, хотя к ней, казалось бы, ничего не вело.

– Я не люблю вспоминать прошлое. Хотя, в последнее время делаю это все чаще и чаще.

– Почему же?

– Начинаю пропадать в нем, полностью погружаюсь. От этого становится мерзко.

– Настолько плохо все было?

– Меня изнасиловали когда мне было четыре года. Жан-Люк опешил от подобный слов. До этого дня он не сталкивался с подобным, хотя и считал, что для своих лет повидал многое.

– Не думаю, что ты хочешь подробнее говорить об этом. Та кивнула.

– Я часто вспоминаю своего жениха.

Эль начала свой рассказ. Шесть лет счастья. Как оказалось, она была слепо влюбленна. Любой человек, повидавший много плохого, всеми силами цепляется за счастливые и радостные моменты изо всех сил. Вот и она прилипла к человеку, который предал ее. Вот уже два года Эль не в силах отойти от подобного. Бенуэль не знал, как реагировать на подобное, потому просто молчал, взял ее за руку и слушал. Ее голос дрогнул.

– Иди ко мне, – сказал Жан-Люк и обнял ее. Она немного поплакала на его плече. Потом, они молча достали по еще одной и молча выкурили их. Бенуэль иногда шутил, стараясь поднять настроение лежавшей на его плече особе. У него получалось, настроение слегка улучшилось. Они бросили бычки на земле.

– Мне кажется, что стоит принести сюда пепельницу. А то мы за чистый город, а сами кидаем окурки. Эль посмеялась и кивнула.

– Что за листки у тебя?

– Ах, это черновик. Рассказа или книги. Думал, тебе отдать.

Она улыбнулась и обняла его.

– Перед тем, как мы разойдемся, скажи, что любишь меня.

– Зачем? – сказал Бенуэль с усмешкой, справедливо полагая, что это шутка. – Даже если не любишь, соври и скажи. Я люблю слышать эти слова.

– Только после вас, mein Madchen, – сказал Жан-Люк на немецком и сделал реверанс. Это единственный язык который он знал, помимо французского. Ему казалось, что это прозвучит уместно. Эль начала беситься, обозвала Бенуэля и ушла домой, подпрыгивая и крича что-то радостное. Жан-Люк воодушевился и пошел домой, наполненный различными мыслями.

В течение следующего дня Бенуэль делал пепельницу. Стеклянная банка, много акриловой краски различных цветов – Жан-Люк не был мастак рисовать, но все же смог создать нечто красивое – золотые узоры на красном фоне, немного синего и фиолетового – все цвета смешивались друг с другом, образуя замысловатую и необычную картину, в которой не было смысла. Также, он пошел с нужными инструментами к лестнице. Было непривычно смотреть на нее при свете дня, в ней уже не было какого-то шарма. Вокруг был мусор и дерьмо. Смотреть на это Бенуэлю было противно. Вздохнув, он принялся за работу. Вначале, убрал всю грязь, что заняло около часа. «Вот, уже другое дело» – подумал Жан-Люк глядя на плоды своих трудов. Потом, он взял инструменты и выдолбил в камне отверстие для пепельницы. Она стояла достаточно устойчиво, но и вынуть ее не составляло труда. Конечно, ему было страшно, что его творение могут украсть, но он решил не думать на этот счет. Решив все свои дела, Жан-Люк, довольный своей работой, отправился в царство Морфея, стараясь не представлять себе реакцию его подруги на облагороженное место. Уже третья встреча. Акцент сменился с ее историй, на жизнь Бенуэля, которому не очень нравилось высказываться. Он всегда было больше слушателем, нежели любителем поболтать.

– Что ты хочешь услышать, mein Mädchen? – сказал парень устало.

– Мне интересно, – сказала Эль игриво, – что это за фрукт, писатель Жан-Люк Бенуэль и откуда у него такие мысли.

– Хм, – задумался Бенуэль, – особо нечего рассказывать. Обычный, молчаливый парень, который любит побыть один и смотреть за людьми.

– Пассивный наблюдатель, – заметила собеседница парня. – Да, точно. С недавних пор живу один.

– И как, было сложно договориться?

– С кем? – недоуменно спросил Жан-Люк.

– С родителями, чтобы отпустили на вольные хлеба. Бенуэль посмеялся.

– Ну, мне никто и не разрешал. Я просто взял и ушел «по-английски». Они вместе посмеялись. Потом, молодой беглец спросил:

– Как тебе моя макулатура?

– Это я тебе напишу потом. Так интереснее. Жан-Люк не любил подобное поведение, но сейчас, его скорее позабавило это, чем разозлило.

– Кстати, мило ты тут все обустроил. Я тоже внесу свою лепту, – радостно произнесла Эль и достала из сумки табличку, на которой было написано «Место, для следующих за Жан-Люком», – пусть, это будет первый памятник тебе.

– Какая прелесть. Около часа они сидели в обнимку пару часов, смеялись, грустили, говорили, слушали. Бенуэлю хотелось поцеловать ее. Он уже не задумывался о Музе. Он спросил, преодолевая страх:

– Madchen?

– Да?

– Я могу поцеловать тебя?

Она ухмыльнулась.

– Попробуй. Он потянулся к ее губам. В последний момент девушка отвернулась и подставила щеку. Жан-Люк постарался еще раз. Тот же результат.

– Что-то не так?

– Я не пойму. Вроде и хочу этого, но не могу решиться. Она застеснялась. Бенуэль взял руками ее прекрасное лицо и потянул к себе. Ее мягкие губы, нежный поцелуй и реакция Эль запомнилась ему на всю жизнь. Она улыбнулась, слегка покраснела.

– Спасибо за настойчивость. Я бы не смогла сама. Они поцеловались еще раз.

– Зайдешь ко мне?

– Возможно, завтра днем. А теперь, пара спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Когда пара расходилась в разные стороны, Жан-Люк услышал ее голос. Эль бежала за ним, тряся в руках каким-то предметом.

– Держи письмо, – сказала она, отдав конверт и поцеловав Бенуэля. Долгие объятия, поцелуй, парень сжимал ее, стараясь не выпустить, прижимал к себе.

– Спокойной ночи, Жан-Люк.

– Спокойного сна. Она вновь убежала, подпрыгивая иногда, как маленький ребенок. Придя домой, молодой писатель раскрыл конверт и прочел письмо.

«Ты мне нравишься настолько, что это сводит с ума. Давно я не ощущала чувство волнения. Мне приятно или я в восторге и просто схожу с ума во время общения с тобой, и уж тем более от прикосновений. Пожалуйста, пару нежностей мне перед сном в следующий раз, милый, я так хочу прикосновений, ласк, кажется, даже тебя целиком»

И подпись внизу. Бенуэлю хотелось танцевать. От счастья, он заварил себе кофе и продолжил писать. Жан-Люк привык встречаться с Эль каждый вечер. Они открывались друг другу все больше. В один день, пара засиделась допоздна. Многие фонари уже выключили, жизнь перенеслась в квартитры соседних домов. В одном окне Бенуэль видел дерущихся брата с сестрой и то, как мать пришла их разнимать. В другом стоял человек и курил, из его квартиры играл Сатье. – Пойдем ко мне? – предложил Жан-Люк, боясь, что ему откажут. Однако, его спутница кивнула головой, мол: «Пойдем». Встреча, как и жизнь Парижа, перешла в дом. Эль понравилось внутреннее убраноство обители Бенуэля. Она обратила внимание и на печатную машинку, украденную молодым писателем из офиса его отца, и на уютную кухню, и на огромное количество кофе. В этот день у них был особенный разговор.

– Я не хочу жить. Я думала покончить самоубийством, однажды, у меня даже вышло. Но я слишком сильно боялась того, что меня ждет после смерти. Боялась Бога. Но сейчас, понимаю, что лишь существую последние два года. И это отвратительно. Я ничего не хочу. Если за полгода ничего не изменится, то я покончу со всем этим. Бенуэль молчал и слушал. Ему стало невообразимо грустно.

– Это твой выбор, Mädchen, – сказал Жан-Люк, понимая, что не стоит говорить банальностей, можно лишь обнять.

Настал момент, когда Бенуэль дописал свой роман. Подшитые, аккуратно выглядящие листы образовали небольшой томик. Он вышел на улицу, увидев таких же молодых писателей со своими повестями под мышкой. Придя к лестнице, Бенуэль, как это обычно и было, стал дожидаться своей пассии. Но шло время, а ее все не было. Молодой писатель помнил, что в последний раз они поругались, хотя и до сих пор не мог понять причину. Прождав час, Жан-Люк двинулся в сторону ее дома. Дверь была заперта. Бенуэль написал записку, с просьбой встретиться, простить его и прочесть роман. Жан-Люк постучал еще раз и ушел, так и не дождвашись ответа. На душе было погано и ему снова начало казаться, что его рыжая муза где-то за углом, ждет момента. На лестнице Бенуэль ожидал, не зная чего, выкуривая одну за другой. Наконец, ему надоело ждать. Он понял, что своими неаккуратными словами испортил прекрасные отношения. С разбитым сердцем и тоской на душе, юный писатель пошел прочь, однако выйдя из переулка и сделав несколько шагов, услышал голос Эль:

– Жан-Люк!

Счастливый, Бенуэль повернулся на зов. Как оказалось, радость была напрасной. Кипа листов влетела ему прямо в лицо. Он даже увидел некоторые буквы, не успевшие сложиться в слова. Части рукописи унес ветер, улица покрылась многочисленными словами, эпитетами и диалогами, попадая в лужи растворяясь в ночном Париже, становясь его частью. Разочарованный Жан-Люк поймал взгляд девушки. Безумный, полный злорадства, ненависти и обиды. Ее волосы играли на свету орихалковым цветом, словно описанный в древних трудах Платона. Бенуэль невольно испытал восхищение, словно в первый раз. Острый, высоко вздернутый носик девушки немного дергался. Все это было в течении секунды, еле уловимого момента, который, казалось, длился вечность. Она убежала прочь. Ей словно было четырнадцать лет. Будто маленький ребенок, исчезая за углом вприпрыжку, девушка покинула Жан-Люка. Он еще долго стоял и смотрел куда-то вдаль, слыша голос смеющийся рыжей музы, в глазах которой читалось: «Я так и знала». Опечаленный Бенуэль был рад ее видеть вновь, несмотря на ситуацию. Придя домой, разочарованный, печальный и разбитый Жан-Люк скинул вещи. Он не стал поднимать листы романа. В нем уже не было того задора, радости и неподдельного счастья. Ему хотелось перепечатать роман, сделать его правильным, искренним и неподдельным. Бенуэль сел за машинку и начал описание. Не долго думая, он написал первые строчки: « – Жан-Люк!

Молодой худощавый парень повернулся на крик.»