Текст книги "Учитель. Кем бы ты ни родился, всегда есть шанс изменить свою судьбу"

Глава 25

Следующие несколько дней были как в тумане. Я чувствовал себя как приговоренный к смерти – будто от меня ничего не зависит, но при этом надо мной сгущаются тучи. Я был уверен почти полностью, что Лили не сможет предать свою семью. Иначе отчего бы у нее было такое отчаяние на лице? Она не борец и точно никогда не пойдет по головам ради своей выгоды.

Когда настал день похорон отца Лили, Гепард остался дома. Он тоже сильно за нас переживал, но старался этого не показывать.

– Мне кажется, она сейчас в каком-то ступоре, – сказал он про Лили, почесывая затылок. – Нужно принять хоть какое-то решение: ведь по завещанию старик-Орхидея отвел ей две недели на раздумья. После этого срока она должна дать ответ Альстромерии. Иначе – все, денежки уйдут. А она теперь, по правде говоря, почти невменяемая.

– Я тоже сейчас невменяемый, – роботически пробормотал я.

– Ох, и свела же вас судьба таких нежных и нерешительных. Рысь, нужно что-то делать! Нужно что-то предпринимать!

– Ты не понимаешь, Гепард, – хрипло сказал я. – Все уже решено. Просто никто первым не решается сказать об этом вслух. – Я грустно вздохнул.

– Ну не знаю! Я слышал от ее кузена, что Лили говорила, будто намерена как-то это решить.

Я посмотрел на него как на фантазера.

– Нет, нет… – сказал я. – Это все только слова.

Я понял, что нужно перестать мучить себя и Лили и действительно предпринять решительное действие. Я решил завтра написать ей телеграмму, осознавая, что просто не смогу сказать это в лицо. Попросил Гепарда по дороге на работу позвать к нам почтальона Стэна, чтобы он забрал у меня телеграмму. Сам я отправиться на почту не мог, так как не был уверен, что буду в состоянии дойти потом до дома.

С утра я был инертен, как сомнамбула, и почти ничего не чувствовал. Когда пришел Стэн, я передал ему заранее подготовленный текст.

В телеграмме я написал, что это будет невозможно – оставить семью Лили без наследства, а потом жениться на ней и жить как ни в чем не бывало. Хоть я ее очень люблю и жизни без нее себе не представляю, Лили должна принять правильное решение и позаботиться о своей семье. Я хорошенько все обдумал и понял, что другого выхода, кроме как смириться с таким положением вещей, нет.

«Навсегда твой, Рысь» – прибавил я в конце.

Словно в тумане, я отдал телеграмму Стэну. Сам не мог поверить, что я это делаю. Как только за Стэном захлопнулась дверь, я рухнул на лавку и обхватил голову руками. Какая-то невидимая сила согнула мое тело пополам стягивающим ощущением в районе живота. Едва дыша, я разразился судорожными, конвульсивными рыданиями. Все было кончено.

Мне понадобилось очень много времени, чтобы я пришел хоть в сколько-нибудь стабильное состояние. На собственном опыте я кое-что узнал о любви: чем сильнее твое чувство, тем сильнее будет боль при расставании. Я по очереди винил сначала отца Лили за то, что он составил такое завещание, потом ее – за то, что вовремя не рассказала мне о проблемах с отцом, а затем матушку-природу – за то, что сделала оборотней и растений такими разными, – и так по кругу.

Работать я не мог совсем и сказал Шанхольцам, что болен. Думаю, они были обо всем в курсе, и сильно не допытывались, что именно у меня произошло. Был риск, что я могу потерять работу, но это было последнее, о чем я тогда думал.

Мне физически не хватало Лили. Я уже так привык быть с ней рядом, дремать возле ее камина и все время ощущать ее присутствие: слышать ее дыхание, чувствовать тепло ее тела, прислоняться своей головой к ее голове… Я просыпался в своей одинокой постели и в первые секунды искал Лили, потому что она мне снилась. Понимал, что у себя дома, и мне становилось тоскливо и одиноко.

Гепард меня жалел, ему тяжело было на меня смотреть. Я его за это не виню – иногда тяжелее наблюдать страдание со стороны, чем самому страдать. Он просто не мог подолгу находиться со мной и часто куда-то уезжал по делам. Привозил мне еды и рассказывал разные новости из города, но никогда не говорил о ней.

Большую часть времени меня мучили приступы грусти и отчаяния. От этого я становился словно парализованным и мог лишь неподвижно лежать на постели, свернувшись калачиком, и бесшумно плакать. Таким сломленным я себя не чувствовал еще никогда. Даже когда узнал узнал о гибели родителей – тогда все же было полегче.

Говорят, время лечит, но я не знаю… День на десятый мне стало не то чтобы лучше, а по-другому. Приступы отчаяния стали случаться реже и чередовались с состоянием какого-то болезненного равнодушия. Это такой вид равнодушия, от которого у тебя словно все щиплет внутри. Как будто душа в коме и оцепенела, и ты не можешь ее дозваться, чтобы она оживила твое тело.

Только примерно через три недели я уже мог провести целый день без того, чтобы испытать прилив скорби или отчаяния. В более спокойном состоянии я смог разобраться, что же во мне вызывало эти приступы. Мне становилось хуже, если я по какому-то поводу вспоминал Лили или время, что мы провели вместе. Я не знал, можно ли эти воспоминания контролировать, но стал теперь сознательно избегать всего, что могло мне напоминать о ней. Не сидел с той стороны стола, где сидел в день, когда она пришла к нам домой. Убрал из шкафа костюм, в котором был на дне рождения у Шанхольцев. Наконец-таки снял с запястья разноцветный браслет и убрал его на самое дно сундука, что стоял у меня под кроватью.

В газетах напечатали заметку о том, что Лили и наследник Альстромерий теперь помолвлены. Гепард думал меня оградить от этой новости, но он, видимо, забыл, что в горной пустоши тоже продаются газеты. Я увидел заголовок на стенде, когда вышел погулять. (Теперь я мог хотя бы выходить из дома.) На снимке Лили была очень красивой, но совершенно безрадостной. Из глаз ее ушла вся теплота. Она хоть и улыбалась уголками сомкнутых губ, но улыбка была деланой. Я никогда не видел наследника Альстромерий ранее. Он был слишком высокого роста для растения – почти на голову выше Лили. Ростом примерно со среднего оборотня. Лицо его было утонченным и породистым, я бы даже сказал – красивым. Но самым определяющим в его облике был взгляд: жесткий и неприступный, как скала. Он тебя сразу останавливал на входе в его мир, словно говоря: «Даже не надейся – ты ничего обо мне не поймешь».

От этого снимка мне стало больно. Вот так это и будет: она будет страдать в своем браке, а я буду вынужден наблюдать за этим со стороны. Я только надеялся, что он окажется сносным мужем. У меня сердце сжималось при мысли о том, что он может ее чем-то обидеть, а я не смогу ее защитить.

После новости о помолвке, после которой через три-четыре месяца должна была последовать свадьба, Гепард заговорил о том, что, может быть, ему лучше больше не работать на Водную Лилию.

– Ты знаешь, я сказал ей, что хочу уйти. – Он впервые за эти недели заговорил со мной о Лили. – Она как-то расстроилась. Я в первый раз за месяц увидел у нее хоть какие-то эмоции на лице. – Гепард поводил ладонью у себя перед носом, словно собирался снять маску. – Мне кажется, она не хочет обрывать эту последнюю ниточку связи с тобой, но так будет правильно, учитывая обстоятельства… Она ведь теперь переехала туда и появляется в конторе только по делам. В общем, она сказала, что все понимает и что я могу поступать как считаю нужным. Так что я сразу уволюсь, после того как они поженятся.

Гепард выдал мне всю информацию о Лили сразу, чтобы потом не возвращаться к этой теме. Признаться, я испытал облегчение, узнав, что он скоро не будет там работать. Возможно, наша с ним жизнь вернется к тому укладу, который у нас был до знакомства Гепарда с Лили. Хотя у брата теперь большие связи – скорее всего, он сможет найти работу где-то еще.

О своей работе я пока еще не мог думать. Слишком много с ней было всего связано. Гепард меня не попрекал и не торопил, чтобы я возвращался к Шанхольцам. Я ему был за это благодарен.

Глава 26

Пока что я по-прежнему в основном домоседствовал и заживлял свои душевные раны. Однажды поздним утром в дверь моей комнаты кто-то постучал. Я думал, это Гепард, но тот, кто стучал, не заглянул сразу же внутрь, как это делал Гепард, чтобы посмотреть, сплю я или нет. Робкий стук раздался вновь.

Я встал и нехотя открыл дверь. На пороге стояла Санита. Увидев, в каком я ужасном состоянии, она прослезилась. За все это время я сильно исхудал, а глаза были опухшими от слез.

– О-о, Рысь… – она протянула ко мне руки. Мы обнялись. Я прижался к ней с отчаянием существа, которого долго мучила жажда и которому наконец-таки принесли попить.

Впервые за долгое время мне стало очень хорошо и спокойно. Жизненные силы устремились внутрь моего тела, наполняя его энергией. Я почувствовал тепло Саниты, и мне вдруг в голову пришла безумная мысль. Мне захотелось отыскать своими губами ее губы и страстно ее поцеловать. При мысли об этом ко мне подступило беспамятство. Тут я понял со всей неприглядной ясностью суть своего отношения к Саните: мое чувство к ней было подобно радуге, бледной и невыразительной по центру, но яркой и насыщенной по краям. Мое чувство к Саните было так же противоречиво.

С одной стороны, оно было предельно целомудренно и уважительно. Я видел ее только как разумное существо, как душу. С другого же конца спектра, это была ослепляющая, лишающая рассудка страсть. Я до смерти боялся этого чувства. И я не мог сделать так, чтобы эти два полярных чувства встретились посредине. Я предвидел, что два наших темперамента, сложенные вместе, приведут к какому-то дикому, безудержному желанию. Тогда все пропало – тогда я предам свою любовь к Лили. Мое чувство к Лили было как раз той золотой серединой. Всеобъемлющей, насыщенной и полноценной. Если я сейчас впаду в страстное беспамятство, то не смогу более испить из чистого родника нашего с Лили чувства – он окажется отравленным.

Изголодавшийся по душевному и физическому теплу противоположного пола, я был легкой добычей для ослепляющих чувств. Но я понял, что тогда не смогу никогда посмотреть Лили в глаза. К тому же, как сказал один философ, «будущее способно изменить прошлое». Оно способно либо перечеркнуть все то прекрасное, что было в прошлом, либо озарить светом мрачные свершившиеся события. Немного дрожа от напряжения, я отстранился от Саниты, хотя мне очень не хотелось этого делать. Я знал, что принял верное решение.

– Пойдем в гостиную, – предложил я. – Я очень рад, что ты пришла.

Я сделал ей чаю и внимательно на нее посмотрел. Радостное веснушчатое лицо Саниты напомнило мне о другой ее стороне, за которую я ее и любил, – она была как друг детства, c которым тебя связывают самые светлые, невинные воспоминания. Я решил больше никогда не попадаться в эту ловушку и не думать о Саните как о потенциальной любовнице.

Я был ей очень благодарен, что она пришла несмотря на то, что я когда-то сделал ей больно. Сочувствие и беспокойство за меня победили в ней обиду и эгоистичные интересы. В высшем обществе взбудораженно обсуждали нашу с Лили историю. Откуда-то все были в курсе помолвки и того, как именно мы расстались. Кто-то нам сочувствовал, а кто-то (в основном это были существа, которые нас не знали) принимал сторону отца Лили и считал, что тот поступил правильно.

Но Санита не хотела много говорить о моем несчастье. Она сменила тему, видимо пытаясь меня приободрить.

– Представляешь, Джэду недавно нехило так подфартило! – сказала она, шумно потягивая горячий чай. – М-м-м… – она кивнула головой. – К нему в студию пришел какой-то человек, работает на Краутов. – (Семейство Краутов входит в десятку самых богатых домов нашей страны, как и Шанхольцы.) – Ему было нужно что-то конкретное… Вроде бы фетровая шляпа редкого цвета. Он ее заметил на витрине. Так вот, рассмотрел он, значит, Джэдовы модели, и так они ему понравились, что он решил у него заказать кучу одежды. Для себя и для кого-то из Краутов! Здорово, скажи?

– Да, – ответил я и с удивлением обнаружил, что даже улыбаюсь уголками рта – впервые за все это время. Глядя на Саниту, я вдруг испугался, что она опять внезапно исчезнет из моей жизни.

Неожиданно для самого себя я сказал:

– Санита, давай поклянемся друг другу…

– Поклянемся? – удивилась она.

– Да, поклянемся быть друзьями навек. Не оставлять друг друга в беде. Не прогонять друг друга… – тут я запнулся, потому что почувствовал, что снова подкатывают слезы. Я быстро потер глаза кулаками. Нервы у меня все еще были ни к черту.

– Хорошо, хорошо, – быстро ответила она. – Ты только так больше не раскисай! Не могу на тебя смотреть, когда ты такой!

Я улыбнулся сквозь слезы и дотронулся указательным пальцем до кончика ее носа. То же самое сделала и она. Этот жест скреплял нашу клятву.

Глава 27

Санита вернула меня к жизни. С ее приходом меня как будто переключили в другой режим.

В алисси́йской культуре есть учение о Та́-Ри́. По сути это тайное знание о двух противоположных началах. Первое из них, Та́, – это энергия жизни, движения, созидания и тепла. Второе, Ри́, несет в себе энергию небытия, неподвижности, разрушения и холода. Для нормального функционирования жизни нужны обе энергии, но плохо, когда в чем-то или в ком-то они не сбалансированы.

В Саните явно преобладала энергия Та́, то есть энергия жизни и созидания. Я же в последние несколько недель был в плену энергии Ри́ – силы угасания и разрушения. Я потихоньку разбирал созданный в моей душе храм любви, который я воздвиг для Лили. От этого во мне образовалась зияющая пустота. Приход Саниты помог мне заполнить этот вакуум жизненной силой.

Санита уговорила меня вернуться к работе. Теперь я чувствовал, что смогу это сделать. Теперь мне это было даже полезно, так как не пришлось бы сидеть дома один на один со своими мыслями.

Однако я не мог больше ходить на работу в своем синем пиджаке с вышивкой. С ним было связано множество воспоминаний о Лили и о счастливых, безвозвратно ушедших временах. Прежде чем снова приступить к работе, я пришел поговорить с Мари. Она меня приняла очень тепло, словно понимала, в каком я был состоянии.

– Видите ли, мадам Шанхольц, – сказал я, – со мной кое-что произошло, и мне тяжело это вспоминать. Если все будет как прежде – тот же дом, те же люди, тот же я в той же одежде, – это плохо скажется на моем здоровье. Позвольте мне приходить на работу в чем-то другом. В противном случае, боюсь, я не смогу снова приступить к работе.

Мари задумалась, что-то просчитывая и взвешивая у себя в голове. В итоге она сказала:

– Хорошо, господин Танэльс. Думаю, для вас мы можем сделать исключение. – При этом она приободряюще мне улыбнулась.

Я купил себе черно-белый кардиган с крупным плетением и стал его носить поверх рубахи в прохладную погоду. Это помогло мне как бы провести грань между прошлой жизнью, в которой нас было двое, и новой жизнью, в которой я был один.

Все шло довольно-таки неплохо, пока однажды не представился случай проверить, насколько зажили мои душевные раны, на практике. Что ж, когда-то это должно было произойти…

Прошло уже несколько недель с тех пор, как я вернулся к работе. Я снова научился улыбаться. Хотя наедине меня все еще иногда одолевала тоска по Лили, большую часть времени я пребывал в ровном, умеренно тревожном состоянии, которое мне свойственно.

Однажды мы с Санитой прогуливались в районе ее дома, неподалеку от станции Эноль. Я был в хорошем настроении, потому что меня им заряжала Санита. Вроде бы мы над чем-то смеялись, когда вдруг в отдалении я услышал до боли знакомый голос… Иногда я сам не рад, что у меня такой острый слух. Этот нежный, колокольчиковый голос мог принадлежать только одному существу – Лили.

Я огляделся вокруг и увидел её с ненавистным Альстромерией на противоположной стороне улицы. Ну конечно же! Район Эноль – рай для богачей, посещающих модные салоны. Я здесь был скорее аномалией, случайно забредшим аутсайдером, и только потому, что здесь жила Санита. Почему я раньше не подумал, что могу столкнуться здесь с Лили!

От резкого ускорения сердцебиения у меня слегка заложило уши, как под водой, а перед глазами пошли темные точки.

Я замер на месте и не мог оторвать от нее взгляд. Хоть я слышал тон ее голоса, было не разобрать, о чем она говорит. Лили выглядела утомленной. Что у нее теперь на душе? Здорова ли она, не болеет ли? Я пытался это определить по ее внешнему виду. Словно почувствовав, что я на нее смотрю, Лили вдруг стала оглядываться, пока не поймала мой взгляд на противоположной стороне улицы.

На короткое мгновение мне приоткрылся манящий и гипнотизирующий мир ее души. С момента нашей последней встречи он ничуть не изменился – при виде меня в глазах у Лили вспыхнул свет, как когда-то на празднике у Шанхольцев. Но тут же она словно опомнилась, и я почувствовал, как радость в ней сменилась болью. Я нахмурился. Она отвела взгляд и кивнула Альстромерии, который, видимо, предлагал ей сесть в машину. Как мне хотелось пойти сейчас туда, вытащить Лили из машины и увести ее с собой! Исчезая из виду, Лили изменилась в лице, и мне показалось, что у нее задрожали губы.

– Ай! – Это Санита больно ущипнула меня за руку выше локтя.

– Извини. Просто ты сейчас был похож на зачарованную кобру. Не на что тут смотреть. Лучше пойдем.

Я беспокойно попытался разглядеть лицо Лили в проезжающей мимо машине, но она сидела с другой стороны автомобиля, и ее не было видно.

– Уехали, – разочарованно пробормотал я.

Случайная встреча с Лили в городе, такая неожиданная, перевернула мое недавнее настроение вверх дном. У меня разгуделась голова, я никак не мог успокоиться. Я понял, что мне нужно побыть одному. Я извинился перед Санитой и решил отправиться в наш с ней любимый трактир. Я хотел забыться и почувствовать себя лучше. Мне было так паршиво!

Санита хотела пойти со мной, но я сказал, что мне правда сейчас нужно немного личного пространства.

– Ну, как знаешь! – сказала она, разочарованно пожав плечами и глядя на меня с некоторым беспокойством.

Я не хотел идти в трактир с Санитой еще и потому, что боялся с расстройства наделать глупостей, особенно если мы станем вместе пить эль. Я чувствовал странное желание окончательно испортить свои отношения с Лили, сжечь все мосты, чтобы уже не было никакого шанса на возрождение каких-либо отношений с ней в будущем. Пусть обо мне говорят плохие вещи и пусть она больше никогда не захочет меня видеть! Но я понимал, что мысли эти исходят от отчаяния, и знал, что никогда их не претворю в реальность. Тогда бы мне не за чем было жить на белом свете.

Не помню, как я дошел до трактира, – все было как в полусне. Не помню, как заказал выпивку. Я был полностью погружен в свои мысли и ничего не замечал вокруг. Произошедшее потом вспоминается урывками. Помню, как изливал душу случайному незнакомцу за барной стойкой. «И главное – я абсолютно ничего не могу с этим поделать! Вот что мне делать? Что?» – допытывался я у него, забрасывая риторическими вопросами. Как я уже говорил, мне нельзя пить. Мне очень мало нужно, чтобы сильно опьянеть. Мои глаза быстро стали тяжелыми, и меня стало клонить в сон. Душа наконец-то раскрепостилась, когда с нее спали оковы разума и в ней воцарилось химически обусловленное успокоение. Мне вдруг стало легко и хорошо.

Как раз в этот момент чья-то тяжелая рука легла мне сзади на плечо. Я прекрасно знал эту хватку – это был Гепард.

– Брат! – радостно приветствовал его я и полез к нему обниматься.

– Так, думаю, тебе хватит, – строго сказал он. Гепард заплатил за меня бармену и вывел меня на улицу.

Не помню, как именно мы добирались домой. Мне было очень тепло и хорошо – тепло и на душе, и в теле. Помню, как дремал в поезде, прислонившись щекой к прохладному окну.

Когда мы вышли в горной пустоши, мне в ноздри вдруг бросился едкий запах городской пыли и машинного масла – пронесшаяся мимо электричка накрыла нас дурно пахнущей аэродинамической волной. Я понял, что меня сейчас стошнит. Соскользнув с Гепарда, который поддерживал меня своим плечом, я отвернулся от него, насколько это было возможно, и сделал свое неприятное дело.

Гепард только вздохнул на это с досадой, но ничего не сказал.

У меня в голове немного прояснилось. Приятное состояние забытья сменилось относительной трезвостью. Я начал с тяжелым сердцем вспоминать, зачем вообще решил напиться. Выпивка не решала проблемы: за блаженным состоянием охмеления следовало грубое пробуждение, отчего становилось еще горше.

Когда мы кое-как поднялись на гору к дому, Гепард затолкал меня в душ и включил прохладную воду. Нужно отдать ему должное – вода не была ледяной. Но мне, разгоряченному, она показалась отвратительно холодной, и я инстинктивно попытался от нее защититься, накрыв голову руками. Гепард сделал воду потеплее, и я постепенно пришел в чувство.

– Выходи, – сказал брат, так как я уже собирался уснуть в душе. Он замотал меня в полотенце и подвел к теплому вентилятору климат-контроля, чтобы высушить волосы.

– Как ты узнал, что я буду там? – спросил я его.

– Санита сказала, – ответил он.

Больше мы ни о чем не говорили. Гепарду было жаль меня – он уже было думал, что я оправился от потрясения после расставания с Лили. Мне же было стыдно, что я его разочаровал и заставил беспокоиться.

Когда я остался один в своей комнате, меня одолели пьяные слезы. Я зачем-то сел на пол, достал из-под кровати свой сундук и отыскал на дне разноцветный плетеный браслет, который мне повязала на руку Лили в день помолвки. Я отчаянно припал к нему губами, словно пытаясь дотянуться до своей возлюбленной.

«Ну, хотя бы это у меня от нее осталось», – подумал я.