Текст книги "Армия Трясогузки"

«ПТИЧКА» НА ЗАБОРЕ

Конопатый хорошо знал город и гордился этим.

– У меня глаз – как шило! – хвастался он. – Тык – и насквозь. Тык – и запомнил!

– Хватит! – одёргивал его Трясогузка. – Веди и не болтай!

– А я что? Не веду, что ли? – обижался Конопатый. – Самой короткой дорожкой! Раз – и там! У меня глаз – как шило! Кто бы другой этих ощипанных птах заметил?.. Я и сейчас их вижу! А вы, слепухи, видите?

Цыган и Трясогузка не видели никаких рисунков! Поблизости не было даже ничего такого, на чем можно нарисовать птичку. Улица кончилась. Дома остались позади. По бокам дороги – ровное поле без столбов и деревьев. Впереди – колокольня и старый двухэтажный дом с забором. До него ещё шагов пятьсот.

– Не ври! – сказал Трясогузка.

– Слепухи! – повторил Конопатый, и веснушки на его щеках поползли к ушам. – А я вижу! Глаз – как шило!

– Врёшь! – обозлился Трясогузка.

Конопатый гордо задрал голову и пошёл к старому дому. Когда они приблизились, Трясогузка переглянулся с Цыганом. Теперь и они увидели на заборе трех белых птичек.

– Стой! – скомандовал Трясогузка. – Давай пять! – Он крепко пожал Конопатому руку, похвалил: – Глаз у тебя – ничего!.. Дуй назад! Хрящу привет передавай! Скажи: за нами не пропадёт! Законы знаем!

– Лады! – Конопатый подмигнул рыжими ресницами. – Ни пуха… Может, покараулить? У меня глаз – как шило!

– Справимся! – сказал Трясогузка.

Оставшись вдвоём, мальчишки подошли к забору. Три Микины птички, радостно раскрыв клювы, смотрели на ребят меловыми точками глаз. Со двора долетали весёлые возгласы. Восторженно визжала девчонка, а другая напевала какой-то вальс и сама же отсчитывала такт:

– Раз-два-три… И раз-два-три…

– Мэричка! Душечка! – услышали мальчишки. – Как у тебя весело!

– В детдом попали в девчонкин! – прошептал Цыган.

Трясогузка не ответил и пошёл вдоль забора к воротам. Дверь была приоткрыта. Во дворе три девчонки танцевали с большими куклами: две увлечённо, а третья – так, для вида. Ноги её куклы волочились по земле.

– Мэричка! Вы не так! – поправила Мику Нина. – Ей же больно – куколке!

– Ничего ей не будет! – огрызнулся Мика, готовый натравить на девчонок овчарку.

Он не мог больше терпеть, но не знал, как избавиться от них. Хорошо, что ударил колокол. Нина сразу заторопилась, стала прощаться. Варе не хотелось уходить, но и оставаться было неудобно. Эта богачка может подумать, что она плохо воспитана.

Девчонки подошли к воротам, прижимая к себе бесценные подарки.

– Спасибо, Мэричка! – сказала Нина растроганно. – Я не забуду!.. Я буду самой верной тебе подругой!

– И я! – подхватила Варя.

– Ладно! – выдохнул Мика. – Заходите, реб… Тьфу! Вы же не знаете! Реб по-японски – девочки!.. Заходите, заходите, девочки!

Мальчишки не слышали этого разговора. Когда Мика провожал подружек, Цыган и Трясогузка спрятались за угол забора. Здесь лежали бревна. Забравшись на них и встав на цыпочки, они увидели весь двор.

Девчонка в шляпе, опустив голову, устало шла от ворот. Кукла, которую она все ещё тащила за собой, царапала по земле ногами. Дойдя до флигеля, девчонка широко размахнулась, швырнула куклу в открытую дверь и села на скамейку.

Трясогузка подал Цыгану сигнал. Они оба, стараясь не шуметь, перелезли с брёвен на забор, оседлали его и спрыгнули во двор. Им казалось, что они проделали все это бесшумно, как привидения. Но Чако в привидения не верил. Он выскочил из флигеля и, обнажив клыки, ринулся к мальчишкам.

Мика заметил налившиеся яростью глаза овчарки, успел крикнуть: «Место!» – и бросился наперерез. Послушный команде, Чако хотел остановиться, но не мог. Мика и овчарка столкнулись. Чако виновато проскулил, а Мика упал. Шляпка слетела с головы, волосы, завязанные на затылке в узел, рассыпались.

Только теперь Трясогузка и Цыган узнали своего дружка. И Мика, расплывшись в счастливейшей улыбке, узнал их.

Сколько нежных, ласковых слов было у него припасено для друзей, но он не произнёс ни одного. Подошёл, обнял их и спросил обыденно:

– Есть хотите? – и сам же ответил: – Чего спрашивать? Ясно – хотите! Бегу!

Подхватив шляпу, он вбежал в дом. Мальчишки услышали, как весело захлопали двери внутри особняка.

– Чего это он вырядился? – спросил Цыган.

– А ты забыл? – ответил Трясогузка. – Платайс сам сказал: нужно, чтоб был похож на девчонку… Задание, значит, такое!

Мика вернулся с хлебом и колбасой. Сели на скамейку у флигеля, обменялись короткими деловыми фразами.

– Без нас не зашились? – поинтересовался Трясогузка.

– Ничего и не начинали! – признался Мика.

– То-то! – самодовольно произнёс командир.

– Сейчас дело двинется! – сказал Цыган. – Только скажи, что надо?

Мика вздохнул.

– Если б я знал… Вожусь с девчонками!

– Это не трудно! – заметил Трясогузка.

– Не трудно? А ты попробуй! – возмутился Мика. – Они с поцелуями лезут!

– Дай по шее – и все! – посоветовал командир.

– Нельзя! Я же сам вроде девчонки! У них это не принято!

– А отец что делает? – спросил Трясогузка. – Он-то хоть не в платье бабском ходит?

– Нет… Гоняет на извозчике. Утром уедет – и до вечера! А я в куколки играю!.. Чтоб они сгорели!..

– Невесело! – посочувствовал командир и хлопнул Цыгана по плечу:

– Влипли мы с тобой! Придётся тоже в куклы играть!..

Вся армия Трясогузки теперь была в сборе. Не хватало одного – стратегического плана. И мальчишки долго обсуждали вопрос: с кем и как воевать их армии. Можно было вредить семеновцам так же, как они вредили колчаковцам.

Но Платайс? Ради него и Мики спрыгнули они с поезда, плыли ночью на сосне и с таким трудом пробрались в Читу. Для чего все это? Чтобы помочь Платайсу! Но как? И решили мальчишки выждать, притаиться. Ведь не могло так быть, чтобы они никогда не потребовались ему! А пока они не должны показываться Платайсу на глаза.

– Я придумаю, куда вас упрятать! – пообещал Мика. – Будете довольны и сыты.

Они договорились о тайной сигнализации. Мика повёл друзей к воротам, распахнул дверь и… увидел управляющего. Ицко был уже совсем близко: ни спрятаться, ни убежать. И тогда Мика отчаянно замахал руками и закричал противным визгливым голосом:

– Алексей Петрович! Скорей! Скорей!.. Воры забрались! Воры! Скорей!

– Бегите! – шепнул он остолбеневшим ребятам и снова завопил: – Чако! Чако! Возьми их! Возьми!

Трясогузка понял. Он оттолкнул Мику, перескочил через высокий порог. Цыган – за ним. Они побежали вдоль забора к пустырю. Сзади продолжал кричать Мика. Неуверенно лаял Чако, совершенно сбитый с толку противоречивыми командами. Мика кричал: «Возьми!» а шёпотом приказывал: «Место!»

– Успокойся, Мэри! Успокойся! – сказал Ицко, подходя к воротам. – Это не настоящие воры. Это беспризорники… Ты знаешь, кто такие беспризорники? Видела их в Японии?

Мика не собирался вступать в разговоры с управляющим. Это тебе не девчонки. Ему много не наврёшь. Прислонившись к воротам, Мика обмахнул лицо платком.

– Я так испугалась… пойду полежу!

Он медленно направился к крыльцу.

– Мэри!

Мике пришлось оглянуться. Управляющий стоял в дверях флигеля и держал в руке куклу.

– А-а!.. Уберите, пожалуйста! – попросил Мика. – Это мы играли с Ниной и Варей.

– С кем?

– Вы их не знаете?.. Нина – из церкви, а Варя – дочь трактирщика.

НА ИСХОДНЫХ ПОЗИЦИЯХ

Платайс был настолько занят, что виделся с Микой лишь поздно вечером в спальне, но и тогда они мало разговаривали, потому что управляющий мог подслушать. Платайс заметил, что Мика повеселел, приободрился и больше не жаловался на скуку. Отец объяснял это тем, что у сына появились подружки – Нина и Варя. Знакомство с девочками шло Мике на пользу. Он старался подражать им и в жестах, и в словах, и во многих других мелких деталях, отличающих девочку от мальчика. Другой помощи от сына Платайс и не требовал. Мика, как и Чако, был всего лишь своеобразным паролем, пропуском на въезд в Читу. Ни в какие секретные дела Платайс и не думал посвящать сына.

После встречи с друзьями у Мики завелись и собственные секреты. Он ничего не сказал отцу о Цыгане и Трясогузке. Мальчишки наивно боялись, что Платайс немедленно отошлёт беглецов в детдом. Они и не подумали, как мог сделать это Платайс, находясь в Чите, в тылу у семёновцев?

Чтобы пристроить друзей, Мика несколько раз встретился с Ниной и Варей. Он неплохо сыграл роль взбалмошной, странной, богатой девчонки, на которую нашла этакая жажда благотворительности. Мика вздыхал, то и дело вспоминал о несчастных беспризорниках, которые от голода пытались забраться в особняк за куском хлеба и, наконец, он попросил подружек помочь хотя бы двум бездомным мальчишкам: взять одного в церковь, а другого в трактир.

Девчонки не могли отказать Мэри…

Пока Варя вела Цыгана к отцовскому трактиру, она успела ему надоесть.

– Ты хоть что-нибудь умеешь делать, черномазый? – брезгливо спрашивала она. – Ложку от вилки можешь отличить?

– Могу! – отвечал Цыган,

– А гитара зачем у тебя?

– Играть.

– Неужели научился?

– Научился.

– Придётся переучиваться! Теперь на грязных тарелках играть будешь!

Перед входом в трактир Варя ещё раз окинула Цыгана брезгливым взглядом и бросила:

– Жди тут, черномазый!

Цыган присел на ступеньку.

Перед трактиром на площади маршировали солдаты. Губастый офицер надрывно подавал команды, заставляя солдат то рассыпаться в цепь, то выстраиваться в шеренгу, то сдваивать ряды.

Слева от трактира, отделённый от него узким тупиком, забитым дровами, стоял дом с решётками на окнах. У входа – два солдата. «Тюрьму краулят!» – подумал Цыган и удивился, что её устроили рядом с трактиром.

А в трактире решалась судьба Цыгана. Отец Вари, узнав, что это просьба дочери купца Митряева, сказал:

– Если б сам просил, а то – дочка!..

Варя вздёрнула плечики.

– Какая разница!.. Мэри обязательно скажет отцу, что ты отказал!

– И мы потеряем богатого клиента! – вставила своё слово мать Вари.

– Клиента! – возмутился трактирщик. – Да я от него и гроша ещё не получил!

– И не получишь! Клиентов нужно приманивать, а ты…

– Что я? Что? – гаркнул на жену трактирщик. – Этот подкидыш обворует нас, а то и прирежет ночью!

Перебранка происходила с переменным успехом. Трактирщица совала мужу в лицо подаренную Варе японскую куклу, и обе хором кричали, что Митряевы могут их озолотить. Не выдержав этой атаки, трактирщик громыхнул кулаком по груде подносов и пролаял дочери:

– Зови!

Цыган вошёл в комнату и смиренно остановился у дверей. Шесть глаз впились в него. За годы бродяжничества он научился разгадывать людей. Цыган и сейчас почувствовал, что трактирщика не проймёшь ничем, а на трактирщицу можно подействовать. Неуловимым, как у фокусника, движением он перекинул гитару из-за спины в руки и запел романс про душистые гроздья белой акации. И попал в цель. Трактирщица как-то заколыхалась всем своим тучным телом, чувствительно вздохнула и сказала мужу:

– Видишь?.. Он нам подходит!

Трактирщик выругался, дал Цыгану подзатыльник и проревел:

– Распелся, подкидыш!.. Ать – на кухню!

Цыгана приняли на работу…

Трясогузке повезло больше. Его не обозвали подкидышем и ни разу не стукнули по голове. Нина заранее поговорила с отцом, и тот не удивился, увидев перед собой мальчишку с кое-как приглаженными волосами, в рваных, но только что почищенных ботинках.

– В господа нашего Иисуса Христа веруешь, отрок? – баском спросил священник.

– Ещё как, батюшка! – елейным голосом ответил Трясогузка.

– Врёшь небось? – усомнился священник.

– Вот те крест, не вру! – Трясогузка обмахнул себя крестом, будто отогнал комариную тучу. – Я и сны-то одни божественные вижу.

Нина стояла сзади отца и грозила пальцем: не болтай лишнего.

Но священник заинтересовался снами отрока.

– Это какие же божественные?

Трясогузке пришлось врать до конца.

– А такие, батюшка… То богородица подойдёт – одеяльце поправит, то божья матерь с облачка спустится – в лобик поцелует, а то и сама царица небесная по головке погладит…

Нина зажмурилась, присела и спряталась за спиной у отца. В глазах у священника промелькнуло что-то непонятное, а голос вроде помолодел. Прикрыв рот ладонью, он произнёс в бороду:

– Да-а-а… Снизошла на тебя, отрок, божественная благодать!.. Но запомни: ежели просвиры или свечи пропадать будут, я тебя по головке не поглажу… Иди с богом… Нина все тебе покажет.

Когда они вышли, Нина прислонилась к церковной ограде и рассмеялась до слез.

– Чего? Чего ржёшь-то? – сердито спросил Трясогузка, но, узнав, что богородица, божья матерь и царица небесная – одно и то же, рассмеялся и сам.

– Почему же он меня не выгнал?

– Папа добрый, – просто сказала Нина. – Он ко всем относится одинаково. Говорят, без веры жить нельзя, а во что верить – это уж пусть каждый сам для себя выбирает.

– Что ж, он и к красным хорошо относится? – ввернул Трясогузка каверзный вопросик.

– Наверно, – так же просто ответила Нина. – А японцев не любит. Говорит, они готовы всю Россию в вагоны запихать и к себе увезти. Ненавидит грабителей!.. Я тебя прошу… Ты свечи будешь продавать… Не воруй деньги! Ладно?

Трясогузка только фыркнул с презрением…

Познакомив Трясогузку с несложными обязанностями церковного служки, Нина свела его на колокольню. Это было самое высокое в Чите строение. Внизу и чуть в стороне лежал весь город с кривыми улочками, с игрушечным вокзалом, с тонкой серебристой ниточкой реки Читы.

– А я видела, как она вас кормила! – неожиданно похвасталась Нина.

– Кто? – вырвалось у Трясогузки.

– Мэри… Вы вон на той скамейке сидели.

С колокольни был виден и флигель, и скамейка, и крыльцо особняка. Присмотревшись, Трясогузка заметил и овчарку, лежавшую у ворот.

– Дура – потому и кормила!

– Зачем ты так! – Нина укоризненно покачала головой. – Она хорошая, а ты ругаешься!

– С жиру бесится? – проворчал Трясогузка и отвернулся от особняка. – А там чего?

– Там склад.

За болотистой луговиной начиналась берёзовая роща. Среди низкорослых деревьев виднелись крыши навесов, под которыми лежали ящики. По углам забора из колючей проволоки стояли на высоких столбах сторожевые будки. От склада к железнодорожной станции шла хорошо наезженная дорога.

Трясогузка сел на перила и небрежно свесил вниз ноги…

– Упадёшь! – Нина схватила его сзади за ремень.

– А тебе, что – жалко? – усмехнулся Трясогузка.

Эта девчонка начинала ему нравиться все больше.

– Мне всех жалко, – сказала Нина.

БЕДА

Работы в трактире было много. Цыгану не приходилось скучать от безделья. Он убирал со столов грязную посуду, носил дрова на кухню, обеспечивал судомоек и поваров чистой водой. Хорошо ещё, что и вода и дрова были рядом: колодец – во дворе, а дрова – в тупике между трактиром и тюрьмой, как вначале думал Цыган. Но уже вечером первого дня он узнал, что этот дом – совсем не тюрьма. Одно из окон с железной решёткой выходило в тупик. Каждый раз, набирая очередную охапку дров, Цыган слышал какое-то стрекотанье. Когда стемнело, за решёткой зажёгся свет, и мальчишка рассмотрел за пыльным стеклом телеграфный аппарат и склонившегося над ним дежурного. Из аппарата беспрерывно выползала бумажная лента.

Задумавшись о своём открытии, Цыган перестарался – набрал такую охапку дров, что еле донёс её до крыльца. Тут он поскользнулся и рассыпал поленья у ног мужчины с палкой. Эта палка с серебряным массивным набалдашником тотчас опустилась на Цыгана – пониже спины.

Распахнулась дверь, и на крыльцо выскочила трактирщица.

– Входите! Входите! – затараторила она, раскланиваясь, и за ухо оттащила Цыгана от ступенек.

Мужчина, прихрамывая и опираясь на палку, вошёл в трактир, а Цыган принялся собирать рассыпавшиеся поленья. По тому, как трактирщица встретила посетителя, мальчишка догадался, что это приезжий, незнакомый человек.

Он небрежно, по-барски заказал обильный дорогой обед. Трактирщица отослала официантку и сама обслужила богатого гостя. Не переставая любезно улыбаться, она щебетала что-то приятное, готовая сделать все, чтобы ему понравилось в трактире.

– У вас отличный вкус! – восхищалась она выбором его блюд. – Вы очень правильно поступили, что пришли именно к нам! У нас самая лучшая в городе кухня!

Человек с палкой был не очень разговорчив. Рассеянно слушая её болтовню, он произнёс всего две или три фразы. Цыган, убиравший соседний столик, слышал, как он спросил о купце Митряеве. Трактирщица сделала трагическое лицо и со вздохом сообщила, что старший Митряев недавно скончался, но зато приехал из Японии младший Митряев с дочерью.

– Вот как! – удивился гость и не произнёс до конца обеда ни слова.

Щедро расплатившись, он ушёл, а через полчаса извозчик подвёз его к особняку Митряева.

Чако был на месте. Лай овчарки заставил управляющего выйти из дома, а Мика выглянул в окно.

– Папа! Какой-то хромоногий с тростью! К тебе, наверно! – предупредил он отца.

Это был один из тех редких дней, когда Платайс никуда не уезжал. Он с утра закрылся в кабинете и готовил к отправке первое донесение с весьма скудными сведениями, добытыми в Чите. Он хмурился, перечитывал короткие строки. Ему казалось, что эти сведения не соответствуют тем усилиям, которые придётся затратить на их доставку.

Путь небольшого клочка бумаги был очень длинный. Она побежит по цепочке: Платайс – Карпыч – Лапотник – партизанский штаб – партизанский телеграф – штаб Амурского фронта. Сколько людей с риском для жизни будут хранить эту бумажку и передавать её друг другу, как великую ценность! Может быть, надо подождать, когда удастся получить более важные сведения?

Платайс задумался. В это время Мика и предупредил его о приходе гостя.

Спрятав донесение, Платайс из-за шторы посмотрел во двор. Управляющий вёл к дому незнакомого хромого человека. Опираясь на палку, он шёл торопливо, нетерпеливо поглядывал на окна и улыбался, как улыбаются все люди, когда знают, что предстоящая встреча будет приятна и гостю и хозяину.

«Кто бы это мог быть?» – подумал Платайс, не чувствуя пока никакой тревоги.

– Господин Бедряков! – доложил управляющий, появляясь в кабинете.

– Бедряков? – переспросил Платайс и повторил несколько раз: – Бедряков… Бедряков… – Наконец он вспомнил: – Антон Бедряков! Какими судьбами!.. Просите!.. Хотя… От него одним часом не отделаешься, а мне бы хотелось поработать сегодня… Попросите зайти на следующей неделе… Лучше всего в среду, если он сможет.

К воротам Антон Бедряков шёл уже не так бойко и радостно. На лице застыло выражение недоумения и обиды. Он остановился у высокого порога, спросил у Ицко:

– В среду?

– Да, если вы не заняты.

– Ладно, передайте, что приду.

Чако шёл за ними по пятам.

– А ты потемнел, псина! – сказал ему Бедряков. – Ты потемнел, а хозяин твой почерствел!

– Потемнел? – насторожился управляющий. – Он был светлее?

– Это, конечно, очень важно! – раздражённо ответил Бедряков и посоветовал: – Мойте чаще!

Платайс и Мика видели из окна, как Бедряков перешагнул через высокий порог и сердито захлопнул дверь.

– Кто это? – спросил Мика.

– Это, сынок, беда! – тихо сказал Платайс. – Антон Бедряков знает в лицо и Митряева, и Мэри… Хорошо, что я вспомнил!..

Платайс мог забыть эту фамилию. Расспрашивая настоящего Митряева о знакомых, он только один раз услышал о Бедрякове. Этот человек жил в Японии, тайно спекулировал опиумом, изредка приезжал в Россию. В одну из таких поездок он выполнил просьбу младшего Митряева – побывал у старшего брата и передал привет и приглашение в гости.

Платайс никак не предполагал, что столкнётся с Бедряковым в Чите. Это действительно была непредвиденная беда. Любая случайная встреча на улице обязательно привела бы к провалу. Запереться в особняке – тоже не выход. Неизвестно, сколько времени пробудет Бедряков в Чите и сколько раз придётся отказать ему в приёме.

Мика ещё никогда не видел отца таким озабоченным. Мальчишка и сам понимал, какая опасность нависла над ними. Оставив отца шагать по кабинету, Мика пошёл в ванную комнату. Вода здесь нагревалась в большом кубе. В топку заранее была положена бумага и береста. Он зажёг спичку, и из трубы особняка Митряева выполз чёрный язык дыма.

Выполз и рассеялся – бумага и береста сгорели быстро. Но Трясогузка увидел сигнал. Мика сообщил ему: «Жди! Иду!»

Трясогузка ждал на колокольне. Место безопасное: не подслушают, не помешают. Звонарь никогда попусту не подымался по бесконечным крутым лестницам.

– Беда! – растерянно сказал Мика командиру.

– А ты поплачь! – рассердился Трясогузка и насмешливо хлопнул пальцами по нарядной шляпе дружка. – Совсем девчонкой стал!.. Говори толком!

От этих грубоватых слов Мике полегчало. Он рассказал, что видел, что слышал и о чем догадался сам.

– Ерунда! – небрежно произнёс Трясогузка. – Дуй домой!.. Придумаю!

– А мне что делать?

– Ждать!.. Кончится беда – кину во двор банку!

– Какую?

– А ты поглупел! Тебе надо срочно сбрасывать эти бабьи тряпки!.. Он ещё спрашивает, какую банку!.. Пустую! Жестяную! Ржавую! Понял?.. Знак! Понял?.. Дуй – не задерживай! У меня ещё иконы не надраены!

И Мика ушёл успокоенный, а Трясогузка сел под колоколами и честно признался себе, что никаких путных мыслей у него не было. Эти бравые словечки: «придумаю, жди, кину банку», – все они ничего не стоили. Он болтал, чтобы утешить Мику и показать себя командиром, которого не застанешь врасплох, а сам и не представлял, что можно и нужно сейчас делать.

Долго сидел он под колоколом и решил сходить к Хрящу. Не раскрывая никакой тайны. Трясогузка хотел с его помощью натравить всех беспризорников на Бедрякова и выжить из города. Но Хрящ ждал благодарности за то, что приказал Конопатому показать нарисованных на заборе птичек. С пустыми руками к царьку лучше не приходить. И Трясогузка под вечер направился к трактиру. Цыган около еды крутится. Неужели не сможет раздобыть что-нибудь?

Время было самое горячее. В трактире полно офицеров и солдат. Трясогузка часа два подкарауливал Цыгана и поймал у колодца.

– Еда нужна! – без всяких объяснений потребовал командир.

– Сколько? – деловито спросил Цыган.

– Ведро.

– Будет!

– Когда?

– Закрываем в час. Приходи ночью, во втором.

– Ты что – спятил?

– Раньше никак!

И Цыган умчался с водой, а ровно в половине второго, когда в трактире погасли все окна, снова вышел к колодцу с двумя вёдрами. В одном плескалась удивительная солянка из разных супов, не описанная ни в одной кулинарной книге. Другое ведро было наполнено не менее редкой смесью вторых блюд.

– Для кого? – спросил Цыган.

– Хрящу.

– Так я и знал! – улыбнулся Цыган. – Детдом открыть хочешь?

– Не отгадал!.. Армию хочу сколотить! Настоящую! Не из трех человек!

Цыган отнёсся к этому неодобрительно.

– Зачем? Влипнем с ними!

– И так почти влипли!

Пока они пробирались тёмными закоулками к заброшенному карьеру, Трясогузка рассказал Цыгану про Бедрякова.

– Хромает? – переспросил Цыган.

– Хромает… Нам от этого не легче!

– С палкой?.. Да?.. А на ней – серебряная штуковина? Да?.. Это он! – объявил Цыган уверенно. – Я его знаю!.. И палку – тоже! Гад порядочный!.. Но ничего – я ему ил-люзиончик устрою! – мальчишка рассмеялся. – Ты только сам ничего Хрящу не говори! Сегодня я проведу весь конферанс!..

Беспризорники проснулись от озорного голоса:

– Подъем!

В подвале зашевелились, закряхтели, заохали спросонок.

– Что за буза? – рявкнул Хрящ.

– Это мы! – крикнул Цыган. – Харч принесли! Знай наших! За нами не пропадёт!

Трясогузка снял с вёдер крышки и ударил громко, как в литавры. По подвалу разнёсся вкусный дразнящий аромат. Приглашать беспризорников к позднему ужину не пришлось. Вскоре весь подвал сопел и чавкал. Хрящу вместе с супом Цыган выдал большую мостолыгу и спросил:

– Где же твои салфетки?

– Какие?

– Которые с неба.

Хрящ стрельнул глазами.

– Где мой прибор?

Телохранитель метнулся куда-то в угол и принёс ложку, вилку и пачку листовок. Цыган незаметно отправил половину листовок к себе за пазуху и снова спросил у Хряща:

– Бинокль у тебя случайно не водится?

– А на что?

– Нужно! – внушительно произнёс Цыган. – Постарайся! А за нами, сам понимаешь, не пропадёт!

Хрящ отложил мостолыгу.

– Урки! У кого бинокль на примете имеется?

И опять, как и в прошлый раз, когда царёк спрашивал про птицу, встал Конопатый, вытер сальный рот, сказал:

– У меня.

– Чертяка глазастый! – одобрительно выругался Хрящ, – Наколоть можешь?

– Хоть завтра!..

Пока Трясогузка и Цыган вели ночные переговоры, третий из их армии – Мика – спал. Он так верил в своего командира, что после встречи на колокольне перестал беспокоиться за отца и за себя.

А Платайсу было не до сна. Появление Бедрякова срывало все планы. Платайс превратился в пленника, вынужденного отсиживаться в особняке. И это в тот момент, когда дорог каждый день и час!

Помочь могли только партизаны. Но и на это потребуется много времени. Пока Лапотник передаст сигнал бедствия, пока будет найден способ забросить в Читу двух-трех смельчаков, пока удастся разработать и осуществить операцию… И какую! На убийство идти нельзя – за что убивать Бедрякова? Его нужно похитить, что значительно труднее. И все-таки Платайс остановился на этом варианте.

Накинув халат, он зажёг свечу и пошёл в кабинет, чтобы в подготовленное утром донесение вписать просьбу о помощи.

В коридоре было темно и холодно. Выл ветер за окнами. Тревожно скрипела раскрытая дверь флигеля. Шумел во дворе одинокий кедр. Негромко, но беспокойно гавкал Чако.

Платайс хотел вынуть из тайника донесение, но что-то помешало ему. Он никогда не был мнительным, а сейчас все его настораживало и раздражало: и шум кедра, и скрип двери, и это окно, за которым ничего не видно. Он задёрнул штору и прислушался. Дверь все скрипела. Подвывал ветер. Чако не лаял, а точно подкашливал, как простуженный старик. И скрипела, безостановочно скрипела дверь.

Платайсу подумалось, что стоит закрыть её – и уляжется это противное чувство безотчётного беспокойства, почти страха. Он вышел во двор, постоял у крыльца – дал глазам привыкнуть к темноте и удивился, что овчарка не подбежала к нему.

– Чако! – тихо позвал он.

Собака вынырнула из темноты, лизнула ему руку и снова кинулась куда-то к забору.

Теперь Платайс не сомневался: кто-то бродил вокруг особняка. Скрипучая дверь перестала его раздражать. Он уже не слышал её. Быстро пересёк двор, отодвинул засов и распахнул дверцу в воротах. Он успел заметить тёмную фигуру, завернувшую за угол забора. Платайс бросился туда же. Обогнав его, метнулся к углу и Чако. Кто-то вскрикнул. Завизжала овчарка.

Когда Платайс добежал до угла, уже ничего не было слышно, только свистел ветер и по-прежнему шумел кедр. У груды брёвен лежал Чако.