Текст книги "Армия Трясогузки"

ХРЯЩ

Был за Читой карьер, в котором добывали песок, а рядом – лесопилка. Она уже не работала. Оборудование увезли. Крыша и стены обвалились. Уцелела только бывшая котельная. Она служила для читинских беспризорников пристанищем. Здесь они ночевали, здесь делили добычу.

Руководил ими бывалый беспризорник Хрящ. Особой силой он похвастаться не мог, но был похитрее, поумнее других и лицом выделялся. Угловатое, сухое, оно, казалось, состояло из одних хрящей. Глаза серые, но выразительные, властные и часто страшные. Он мало говорил. Взглянет

– и все понимают, что приказал Хрящ.

Следуя за маленьким беспризорником, Трясогузка с Цыганом подошли к царству Хряща.

Среди торчавших во все стороны балок лесопилки кто-то промелькнул и спрятался за обвалившейся трубой. Трижды раздался тонкий предупреждающий свист.

– Служба у них поставлена хорошо! – похвалил караульного Трясогузка.

– А сколько их? – с тревогой спросил Цыган. – Изобьют ещё!

– Накормят! – уверенно ответил командир, будто шёл к старым и добрым друзьям.

Больше никто не появлялся на развалинах, но, когда мальчишки подошли поближе, из всех щелей, как муравьи, поползли беспризорники и плотным кольцом окружили незваных гостей.

– Здорово! – по-свойски приветствовал их Цыган.

Никто не ответил, но и никто пока не лез драться. Все ждали Хряща. Как он скажет – так и будет.

Круг разомкнулся. Из пролома в стене вышли два высоких и сильных парня. Они вынесли плетёное кресло. За ними, не спеша, появился и сам Хрящ в мятом, похожем на гофрированную трубу цилиндре и в чёрной поддевке. Сел в кресло. Телохранители встали по бокам.

– Здорово! – повторил Цыган.

Хрящ даже не взглянул на него. Он смотрел на гитару, шевелил хрящеватым носом. Перевёл взгляд на правого телохранителя, спросил:

– Что за артисты?

– Пожрать бы! – сказал Трясогузка. – А потом и поговорить можно…

Тонкие губы Хряща чуть раздвинулись, и вся толпа беспризорников захохотала. Царёк перестал улыбаться, и все умолкли. Короткий кивок головы – и правый телохранитель пошёл на Трясогузку, но отлетел, наткнувшись на встречный удар. Царёк взглянул влево – на второго телохранителя. Теперь уже два парня пошли на Трясогузку.

Несдобровать бы ребятам, если бы не гитара. Цыган сдёрнул её с плеча, ударил по струнам и запел тоскливым, отчаянным голосом:

 
Ах, где мой табор, маманя с батей?..
 

Это было так неожиданно, что все замерли. А Цыган прошёлся пальцами по струнам, заставил гитару заплакать и пропел, точно пожаловался на свою горькую судьбу:

Пришли солдаты да на закате…

 
Разжались кулаки у беспризорников.
И грянул выстрел!
 

– с болью пел Цыган.

 
Второй и третий!..
И сиротою рассвет я встретил…
 

Погасли злобные огоньки в глазах беспризорников. Гитара рыдала, а Цыган пел – рассказывал о горе, о сиротской жизни. Хрящ надвинул на глаза мятый цилиндр и, когда Цыган замолчал, глуховато объявил:

– Обед!

Потом он подозвал Трясогузку и Цыгана и грязным пальцем с длинным ногтем указал на самое почётное место – у своих ног.

Лужайка перед развалинами превратилась в столовую. Для гостей на земле постелили салфетки – листовки, которые днём лётчик сбросил с аэроплана. На эти салфетки телохранители выложили хлеб, колбасу и даже сахар. Цыган с Трясогузкой набросились на еду. Жевал что-то и Хрящ, и телохранители, и все беспризорники, рассевшиеся вокруг кресла царька. Никто не разговаривал. Слышалось чавканье и тихое всхлипывание.

Трясогузка оглянулся, но не увидел, кто плачет.

– Кто это? – спросил он у Хряща.

– Малявка! – с презрением ответил царёк.

Услышав своё прозвище, из-за груды битого кирпича выглянул тот малыш-беспризорник, который пытался стащить мясо.

– Ты чего? – крикнул Цыган. – Руки болят?

Малявка замотал головой и жалобно заморгал глазами. На грязных щеках белели промытые слезами извилистые полосы.

– Есть хочу! – пропищал он.

– Не заработал! – изрёк Хрящ.

Цыган подмигнул Малявке, вскочил на ноги и разыграл всю сцену, которая произошла у походной кухни. Он был то Малявкой, то кашеваром. И голос у него менялся. Он то пищал, как Малявка, то рычал и ругался, как тот солдат. Беспризорники хохотали. Улыбался и Хрящ тонкими губами. А Цыган, показывая, как Малявка вылетел из ворот, несколько раз перевернулся в воздухе через голову и попросил у царька:

– Накорми ты его!

Хрящ повелительным жестом вытянул руку. Телохранитель вытащил из кармана большой кусок сахару и положил ему на ладонь. Сахар полетел через головы беспризорников. Малявка поймал его, спрятался за груду кирпича, и оттуда сразу же долетел громкий хруст.

За обедом Трясогузка поднял листовку и прочитал первую строку:

– «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!..» Откуда это у тебя? – спросил он у Хряща.

– С неба! – усмехнулся царёк.

– Спрячь подальше, а то сам на небо попадёшь!

– Ты не пугай! – нахмурился Хрящ. – Поел и отвечай: кто такие, зачем притопали?

Ссориться с царьком было невыгодно, и Трясогузка сказал уважительно:

– Помощь твоя нужна. Без тебя – амба!

– Амба! – подтвердил польщённый Хрящ и выжидательно произнёс: – Ну-у?

– Ищем мы птичку! – понизив голос, таинственно сообщил Трясогузка. – Мелом нарисована… Вот так нужно! – он чиркнул по горлу пальцем. – Позарез!.. Не видал где-нибудь в городе?

– Может, и видал! – неопределённо ответил Хрящ и наклонился к Трясогузке. – А мне отколется?

– Законы знаем! – многообещающе прошептал тот.

– Урки! – повелительно, крикнул царёк беспризорникам. – Кто птаху видал? Мелом намалёвана…

Минуту длилось молчание. Потом встал один мальчишка, проглотил комок творога, вытер руки о штаны и сказал:

– Видал… Мелом… Три штуки… И крылья – в стороны.

– Иди сюда, Конопатый! – приказал Хрящ. – Где?

Мальчишка подошёл. И лицо, и шея, и даже уши у него были густо усыпаны веснушками. Из-под рыжих и каких-то пушистых ресниц хитренько поблёскивали быстрые глаза.

– Где? – переспросил он и зажмурился. Распахнув рыжие пушистые ресницы, он проговорил отрывистой азартной скороговоркой: – Домина там – во! Крыши не видать! И собака – морда страшенная! Сунулся – она на меня! Я – ходу!.. А пожива там есть! Фраер один туда въехал – богач из Японии! С дочкой! Шляпа – зонтик!

– Ты про птицу, про птицу! – напомнил ему Трясогузка.

Конопатый зажмурился, подумал и выпалил:

– На заборе… Справа от ворот… Пятая доска… Три птахи сидят.

– Отведёшь их завтра! – приказал Хрящ и добавил, грозно взглянув на Трясогузку: – Помни!

– Законы знаем! – повторил Трясогузка. – За нами не пропадёт!

ТУЧИ

Каждое утро к мрачному особняку Митряева подъезжал Карпыч, неторопливо слезал с козёл, раза три стукал кнутовищем в ворота и, услышав лай овчарки Чако, забирался на облучок и терпеливо ждал. Выходил управляющий и говорил, будет сегодня работа или нет. Чаще всего Карпыч приезжал не напрасно. У Платайса, вполне освоившегося с ролью Митряева, поездок было много. Он осматривал склады с товарами, доставшиеся ему по наследству, съездил на кладбище к могиле старшего Митряева, делал визиты представителям городских властей, встречался с деловыми людьми, вёл переговоры о продаже имущества.

Во время этих поездок Платайс подробно расспросил Карпыча и понял, что положение крайне сложное. Семеновская контрразведка зверствовала. Особенно отличался подполковник Свиридов – хитрый и дальновидный офицер. Аресты следовали за арестами. Одних расстреливали, других выселяли из Читы. Кроме Лапотника, Карпыч не мог назвать Платайсу ни одного человека, которому можно довериться. Конечно, в Чите были честные и смелые люди, но, чтобы найти их, требовалось время. А у Платайса его – в обрез.

Готовилось наступление красных. К этому моменту Платайс должен был разведать расположение семеновских войск и передать все сведения советскому командованию. В первый день наступления ему предстояло во чтобы то ни стало вывести из строя железную дорогу, чтобы семеновцы не могли отступить в Маньчжурию. Для одного человека это непосильная задача. Вот почему Платайс каждый день разъезжал по городу, заводил знакомства и искал, искал людей, на которых можно опереться.

В то утро Платайс уехал с Карпычем очень рано. Чуть позже ушёл и управляющий. Он похудел за это время, стал совсем тощий. Его мучили сомнения. Когда умер старший Митряев, управляющий почувствовал, что у него появилась возможность быстро разбогатеть. Он знал, что у его хозяина в России нет родственников. И вдруг пришла телеграмма от младшего Митряева. Это был удар. Рухнули мечты о богатстве.

Присмотревшись к новому хозяину и его дочери, управляющий решил, что рано отказываться от надежды разбогатеть. Он пока ещё не мог объяснить, когда и почему зародилось у него подозрение в том, что приехал не Митряев, а кто-то совсем чужой. С каждым днём это подозрение усиливалось. «А что, если сходить к подполковнику Свиридову?» – подумал управляющий и сам испугался. Риск был большой. Если это действительно Митряев, то за клевету придётся расплачиваться. У контрразведки расправа короткая. А если он все же окажется прав? Пусть самое ценное заберут японцы и семеновцы, но и ему, Алексею Ицко, останется достаточно.

Вышел управляющий за ворота, но ещё не знал, дойдёт ли до красного кирпичного здания контрразведки или передумает и вернётся обратно. Шорох за забором заставил его скосить глаза. Он увидел, как приоткрылся и быстро захлопнулся потайной глазок. Эта странная девчонка следит за ним. Но как она узнала, что в заборе есть глазок?

Неосторожность Мики сделала своё дело. Управляющий больше не колебался.

У подполковника Свиридова во всем были свои правила. Около дома контрразведки всегда дежурили часовые. Но они не останавливали входящих. Попасть в дом мог любой. Зато выйти из него было невозможно без провожатого – одного из помощников подполковника.

Управляющий подошёл к красному кирпичному зданию, подождал, пока ближайший часовой не взглянул в его сторону.

– Разрешите…

– Можно! – сказал часовой почти любезно. – Не заперто.

Ицко вошёл в дом. Светлый коридор. Несколько дверей учрежденческого типа. Ещё трое часовых. Видя, что вошедший не знает, куда идти, один из них спросил:

– Вам?..

– Я к подполковнику Свиридову, – выдавил из себя управляющий, ошеломлённый неожиданной простотой.

– Последняя дверь, – услышал он и, уже раскаиваясь в том, что рискнул зайти в это пугающее внешней благопристойностью логово, добрёл до указанной двери и, холодея, приоткрыл её.

Это была приёмная перед кабинетом подполковника. За столом сидел пожилой офицер с погонами капитана.

– Пройдите! – сказал он. – Подполковник Свиридов ждёт вас.

– Меня? – вырвалось у Ицко.

– И вас, и каждого, у кого есть дело… У вас оно, вероятно, безотлагательное?

Капитан встал, приоткрыл дверь в кабинет. Управляющий и не заметил, как очутился в мягком кресле. Свиридов заканчивал телефонный разговор. Он добродушно и подслеповато щурился. Мягкие пшеничные усы ещё более подчёркивали добродушное выражение лица. И голос его звучал задушевно и тепло.

– Да, да! Пожалуйста! – говорил он в трубку. – Приводите в исполнение… Только очень вас прошу – подальше от города.

До сознания Ицко с трудом дошёл смысл этих слов, а когда он все-таки понял, что Свиридов приказал кого-то расстрелять, ему захотелось бежать из этого уютного кабинета. Но подполковник улыбнулся гостю и спросил:

– Разрешите узнать, с чем пожаловали?

И тут Ицко почувствовал, что ничего конкретного сказать не может. Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, он молча протянул Свиридову телеграмму о приезде младшего Митряева. Подполковник прочитал её, положил на стол, разгладил ладонью и произнёс:

– Понимаю… С этой телеграммы все и началось. Не так ли?

– Именно так! Так, господин подполковник! – подхватил Ицко и торопливо начал рассказывать о приезде наследника с дочерью.

Свиридов умел слушать, умел схватывать самое главное и принимать быстрые решения. Он только один раз прервал Ицко и, извинившись, вызвал в кабинет капитана. На оборотной стороне телеграфного бланка Свиридов аккуратно написал три вопроса:

1. Отношение японцев к господину Митряеву.

2. Куда он выехал из Владивостока – прямо ли в Читу.

3. Порода, масть и кличка собаки.

Передав телеграмму капитану, подполковник попросил:

– Постарайтесь в самом срочном порядке.

Адъютант прочитал текст телеграммы, вопросы, написанные Свиридовым, и спросил:

– А приметы людей, господин подполковник?

– Не стоит. Если… Вы понимаете? То о внешнем сходстве людей там позаботились, а про собаку могли забыть.

Капитан вышел. Ицко продолжал свой сбивчивый рассказ, а подполковник внимательно слушал и изредка задавал вопросы, короткие, цепкие.

– Не сохранились ли в доме фотографии младшего брата?

– Нету ни одной. Уничтожены ещё в русско-японскую войну.

– А образец почерка?

– Братья никогда не переписывались.

– Господин Митряев знает японский язык?

– Никак нет. Говорит, жена переводит.

– Наследство большое?

– Значительное.

Ицко был осторожен и старался скрыть то основное, ради чего он пришёл в контрразведку. Но подполковник хорошо знал таких людей. Он понимал, что не любовь к Семёнову или к японцам привела управляющего в его кабинет, а надежда поживиться, оторвать кусочек от наследства старшего Митряева. Оно должно быть богатым, не случайно младший Митряев бросил свои дела в Токио и приехал в охваченную пожаром Россию.

Чем больше говорил Ицко, тем любезнее становился подполковник. Дело начинало интересовать его по-настоящему.

Свиридов лучше других разбирался в военной и политической обстановке. Он не строил иллюзий и знал, что ни японцам, ни семеновцам не удержаться в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Рано или поздно, но их обязательно вышвырнут из России. И он готовился к безбедной обеспеченной жизни где-нибудь в Китае.

У атамана Семёнова под Читой стоял всегда готовый к вылету аэроплан с драгоценностями. У многих высших офицеров были специальные вагоны, в которых хранилось награбленное добро. Подполковник Свиридов аэроплана не имел, а вагоны считал опасной бессмыслицей.

Наступление красных могло быть неожиданным и таким стремительным, что некогда будет думать о вагонах. Свиридов хранил один небольшой чемодан, куда постепенно складывал крупные купюры в твёрдой иностранной валюте. Чемодан пока не был наполнен, и превращённое в деньги наследство купца Митряева могло туда вместиться. Лишь бы японцы не помешали. Младший Митряев – из Токио. Кто знает, какие у него там связи?

Это опасение подтвердилось. Контрразведка работала быстро и чётко. Ицко ещё находился в кабинете Свиридова, когда с телеграфа вернулся капитан с длинным мотком бумажной ленты. На ней в том же порядке, в каком были заданы вопросы, следовали ответы, которые подполковник счёл нужным прочитать вслух:

– «Первое. Личный друг генерала Оой. Второе. Выехал с дочерью в Читу с десятидневной остановкой на станции Хайлар в Маньчжурии. Третье. Овчарка. Светло-серая. Чако».

Ицко позеленел и сник. В ушах снова прозвучал приятный баритон подполковника: «Пожалуйста, приводите в исполнение… Только прошу вас – подальше от города». Но ничего страшного не произошло.

– Вижу, что все совпадает, – произнёс Свиридов. – А собака?

– И собака, – пролепетал управляющий. – Овчарка… Чако… Но… но не светло, а просто серая…

– Простите меня, но очень уж это тонко. Вам она кажется серой, а кому-то светло-серой. Восприятие цвета индивидуально и зависит от освещения.

– Что же… Как же мне теперь? – еле шевеля губами, спросил управляющий.

Свиридов молчал. Он не хотел ссориться с генералом Оой, который командовал японскими оккупационными войсками и мог сместить не только подполковника Свиридова, но и самого Семёнова. И все-таки управляющий вселил в подполковника смутное недоверие к Митряеву. Стоило ли сразу отказываться от этого дела?

Свиридов думал, а управляющий переживал страшные минуты. Наконец он не выдержал:

– Вы… вы отпустите меня?

– Что за вопрос! – воскликнул подполковник. – И вот вам мой совет: будьте внимательны к мелочам… Ну, а вход к нам, как вы убедились, всегда открыт…

Капитан вывел Ицко на улицу, а Свиридов долго сидел за столом и смотрел на опустевшее кресло. Подполковнику, как и управляющему, было жалко расставаться с мыслью о наследстве купца Митряева. Но подступиться к нему трудно, хотя и возможно. Если в Читу приехал подлинный Митряев, то надо дать ему возможность распродать все имущество, а затем… Затем – привычная для контрразведки операция. Митряев исчезает вместе с деньгами, а генерал Оой получает очередное донесение о зверствах забайкальских партизан, осмелившихся похитить его личного друга.

Если же это не Митряев, а советский разведчик, то ещё лучше. А как это проверить? Подключить к делу японскую разведку? Но можно ли тогда рассчитывать на пополнение чемодана?

Свиридов позвал адъютанта.

– Установите, пожалуйста, наблюдение за домом Митряева.

– Круглосуточное?

– Нет. Днём не надо. Будем считать, что Митряев умный и осторожный человек…

ПОДРУЖКИ

Они были очень разные и все-таки дружили. Варя – толстенькая, пухленькая девочка, завистливая и злая, вся в отца – хозяина самого большого в Чите трактира. Нина – дочь священника, задумчивая, добрая и застенчивая. Она никогда не приходила к подружке в трактир – боялась шума и пьяного гомона. Они встречались где-нибудь около церкви, ходили вместе купаться на речку или забирались на колокольню и подолгу смотрели сверху на город.

С колокольни хорошо был виден и дом Митряева. Во дворе всегда бегал пёс. Часто выходила девочка в модном платье, в лёгкой широкополой шляпе.

– Знаешь, кто это? – спросила как-то Варя. – Мне папа говорил. Это дочка одного богача из Японии… А мама днём и ночью думает, как бы их заполучить к себе!

– Заполучить? – не поняла Нина.

– Да! Чтобы они столовались у нас.

– А зачем?

– Какая ты смешная!.. Выгодно – они же богатые!.. Вам хорошо – церковь одна, никакой конкуренции! Они, наверно, самые дорогие свечи покупают?

– Они у нас ещё ни разу не были, – ответила Нина.

– Вон она! Вон! – крикнула Варя. – Погулять вышла… А платье опять новое! Сколько их у неё!..

Мика не предполагал, что за ним наблюдают с колокольни, но он уже привык держать себя в руках даже тогда, когда, казалось, никого поблизости не было.

Обмахиваясь японским веером, он погладил подбежавшего Чако и сел на скамейку у флигеля. Ему было скучно. Отец не брал его с собой и не рассказывал, куда ездит. Мика ничего не знал и удивлялся: если так работают все разведчики, то лучше и не быть разведчиком. Страху много – толку мало. Они уже который день торчат тут, в Чите, а ничего пока не сделано. Хоть бы произошло что-нибудь необычное!..

Чако, спокойно сидевший у ног Мики, вдруг коротко прорычал и сорвался с места. Сразу же у ворот кто-то испуганно завизжал. Мика оглянулся. Визжали две девчонки, а Чако мчался к ним огромными скачками. Сейчас набросится и разорвёт! Забыв обо всем, Мика сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Чако резко остановился, проехал на задних ногах по земле, обиженно проскулил и неохотно вернулся. Мика уже осознал свой промах: так свистят только мальчишки. Он разозлился и на себя, и на этих девчонок, из-за которых произошла грубая ошибка. Но тут же он допустил и вторую: как о штаны, вытер пальцы о голубое шёлковое платье. Чувствуя, что совсем выбился из колеи и делает все не так, как надо, он грубо спросил у девчонок:

– Вам кого?

Нина попятилась, но Варя взяла её за руку и поклонилась.

– Мы хотели познакомиться с вами, только собаки боимся.

– Она не тронет! – пробурчал Мика. – А познакомиться – это можно. Меня зовут Мэри.

Он присел, как учила тётя Майя, и обмахнулся веером. Ему и в самом деле было жарко.

Девчонки тоже назвали себя. Варя – громко и важно, Нина – чуть слышно.

– Как хорошо вы свистите! – воскликнула Варя. – И собака вас слушается превосходно!

– В Японии все хорошо свистят! – ляпнул Мика и подумал, что опять получилось плохо. Но врать – так врать! И он продолжал: – Там даже совсем могут не говорить: просвистят – и все понятно! – Он вытянул губы в трубочку и засвистел: – Фи-фу-фи-фи-фу…

– Что же вы сказали? – спросила Варя.

– Я сказал… Тьфу! Отвыкла от русского!.. Я сказала: очень приятно видеть вас! Идёмте!

Девочки радостно заулыбались, а Мика яростно размахивал веером и ругал себя за эту оговорку. Они подошли к флигелю и сели на скамейку.

– Какая чудесная вещь! – прощебетала Варя, зачарованная ярким веером.

– Дарю! – Мика сунул веер ей в руку и спросил у Нины: – А тебе подарить?

– Что вы!

– А ты не бойся! – Мика полез в карман, вынул небольшое зеркальце с перламутровой ручкой. – Держи!

Девочки восторженно рассматривали подарки.

– Вам не жалко? – робко спросила Нина.

– Ха! – вырвалось у Мики. – У меня этой дряни по горло!

– Какая вы счастливая! – Варя с завистью посмотрела на Мику. – И все-то у вас есть! И все такое дорогое! И шляпка, и платье, и туфельки!

Мика подтянул ноги под скамейку, но Варя со скрытым злорадством успела отметить, что туфли у этой богачки больше, чем у неё. Невинно улыбнувшись, она спросила:

– Скажите, Мэричка! Правда, что у японок ножки малюсенькие?

– Было! – сказал Мика.

– Что было?

– Мода такая была… А потом император запретил! Теперь все наоборот!

– Разве это красиво – когда большие ноги? – удивилась Варя.

– Зато удобно! – ответил Мика и, чтобы навсегда покончить с опасным разговором, сказал: – У женщин они ещё не очень выросли, а у мужчин – во какие! – Он развёл руки на целый метр. – Лыж не надо! Забираются на Фудзияму… Это гора такая со снегом… И шпарят вниз без всяких лыж – на сапогах с толстыми подмётками.

Нина наивно заморгала глазами, а Варя не поверила.

– Я видела японских солдат – у них…

– То солдаты! – перебил её Мика. – А я про богатых говорю!

Теперь Варя поверила. Богатые – не как все люди! Чего только не придумают! Ей даже стало обидно, что её собственные ноги такие маленькие, бедняцкие. Она позавидовала большим туфлям Мэри. Везёт же богатым: побывала в Японии и – пожалуйста – какие ноги отрастила!

– А вы долго жили в Японии?

– Родилась там!

– Мэричка! – Варя стыдливо потупилась. – А мальчики там красивые? Умеют они ухаживать?

– Мальчики? – переспросил Мика, не ожидавший такого вопроса. – Дрянь.

– Что вы говорите?

– Дрянь! – повторил Мика. – И девчонки русские лучше японских!

Варя подумала, что эта похвала в первую очередь относится к ней, и с благодарностью чмокнула Мику в щеку.

Он вскочил и промычал какую-то неразбериху. Боясь выдать себя, он побежал к дому и уже с крыльца, одумавшись, крикнул:

– Ждите! Принесу кое-что!

Ждать пришлось довольно долго.

– Странная она и очень добрая, – сказала Нина.

– Все богачи странные! – пояснила Варя. – Ты бы посмотрела, что они в трактире делают! Лампы побьют и жгут деньги, чтобы светло было! С ума сойдёшь!.. Или карнавал устроят: женщины – в мужских брюках, а мужчины – в платьях. До того перепутаются, что и не разберёшь!..

Мика вернулся с тремя куклами. Девчонки дружно ахнули. Это было чудо! Не куклы, а маленькие гейши с настоящими чёрными волосами, с закрывающимися глазами и с мелодичным перезвоном. Нарядные, стройные, высокие – Мике по колено. Живые феи из волшебной страны прекрасных карликов.

– Вам на память! – объявил Мика. – По штуке!

Он надеялся, что, получив эти подарки, девчонки убегут домой. Но они закружились с куклами в руках по двору. И Мике пришлось включиться в этот танец. Он прыгал, сердито подталкивал куклу коленом, и она звенела громко и жалобно. Этому веселью, от которого Мику мутило, как от касторки, не видно было конца.