Текст книги "Мужское здоровье в объективе cтрессологии – за пределами привычного"

Другим важным принципом адаптации, нашедшим освещение у Hartmann, является изменение функции. Для оценки адаптативной значимости определённого поведения необходимо отличать существующую на данный момент функцию этого поведения от той, что была изначально при его возникновении. Функции поведения часто изменяются в процессе адаптации, и в конечном счёте поведение может служить целям, отличным от изначальных. Знание того, что функции изменяются, помогает избежать так называемой генетической ошибки, упрощённого допущения того, что поведение индивида в настоящем непосредственно проистекает из прошлого. Эта точка зрения подтверждает роль социальной среды в изменении генетически заложенной программы, т. е. «человек сам в состоянии выбирать какую-то часть своей судьбы и сам её корректировать». Изменение среды и изменение функций обеспечивают гибкость психической адаптации, без которой невозможна продуктивная полноценная жизнь.

Не меньшую роль в процессе адаптации играет механизм автоматизации, который обеспечивает, в противоположность гибкости, ригидность психической адаптации. Взаимосвязь и взаимозависимость психического и соматического в ходе эволюции человека и формирования здорового «Я» («Эго») проявляется в систематическом поведении и использовании телесных возможностей – соматической системы – для осуществления адаптации. Интеграция соматических систем, вовлечённых в действие, при постоянном их использовании автоматизируется; то же самое происходит и с вовлечёнными в действие умственными усилиями. С возрастанием тренированности какого-то действия его промежуточные шаги исчезают из сознания.

Объясняя этот механизм, Э. Кречмер (1922 г.) предложил закон «формульного сокращения» (formular abbreviation): не только моторному поведению, но также восприятию и мышлению присуща автоматизация (некоторая схожесть с привычкой). З. Фрейд (1905 г.) писал: «…такие процессы, разыгрываемые в предсознательном и ускользающие от внимания, с которым и связано сознание, можно назвать подходящим термином «автоматические». Местом этих автоматизмов в психической топографии является предсознательное, а не бессознательное («Ид»), и эти автоматизмы имеют отличительные свойства от автоматизмов бессознательного». Нас интересуют здесь целенаправленные достижения этих автоматизмов и их важная роль в схеме процесса адаптации. Автоматизация обладает, безусловно, экономическими преимуществами, и успех многих сложных достижений в центральных психических областях зависит от неё. В физиологии известно, что выработка автоматизма уменьшает метаболические расходы, ускоряет преобразование и сберегает энергию.

Как пишет Hartmann (2002 г.), «можно сказать, что автоматизмы, подобно другим психическим феноменам, также находятся под контролем внешнего мира, и при определённых условиях формульно-сокращённое поведение в большей мере гарантирует овладение реальностью, чем новая адаптация в каждом конкретном случае». В этом проявляется защитная роль автоматизмов предсознания, их стимульный барьер.

Таким образом, как гибкость, так и автоматизация (ригидность) необходимы и характерны для «Я». В психике действуют три группы функций: некоторые психические функции, принимающие гибкую форму, обеспечивают гибкость, пластичность её поведения и состояния человека; другие, принимающие автоматизированную форму, обеспечивают экономность расхода энергетических ресурсов и время (которое нередко является решающим фактором для адаптации), ускоряя преобразование энергии; и, наконец, третью группу составляют психические функции, комбинирующие первые две в различных пропорциях.

В сложной психической сфере человека мысль, воображение, воспоминание всё чаще стали играть роль фактора, «стрессора стрессоров», включающих механизм стрессогенеза, вызывая весь спектр вегетосоматического эффекта, присущего фазам ОАС. В результате психическая адаптация усложняется, расширяется, эволюционизируется, становясь отражением эволюции мира, в котором живёт человек, а также эволюции самого человека, его знаний, ценностей, желаний и смысла жизни. В ходе эволюции возникает «центральный регулирующий орган», обычно называемый «внутренним психическим миром», который находится между рецепторами и эффекторами. Этот внутренний мир (психический) строится постепенно, из-за наличия так называемого стимульного барьера, который позволяет воспринимать и передавать «лишь фрагмент первоначальной (стимульной)» реальности, в которой живёт человек (З. Фрейд, 1920).

Формируя свою «субъективную реальность», своё представление о мире вещей, других людях и своего положения, человек конструирует её на базе самооценки, которая колеблется от переоценки себя, своих способностей и возможностей до недооценки их. В результате он адаптируется не только (а порой и не столько) к объективной реальности, сколько к так называемой психической реальности, построенной им самим как интегративный «продукт», как фундаментальное интегративное образование воспринимаемого внешнего мира, окрашенного личностными переживаниями и личностными оценками. В результате создаётся «смысловая реальность», обогащённая и оформленная мыслями, чувствами, фантазиями, тревогами и подозрениями. В формировании этой реальности немалую роль играют события прошлого, воображение и перспективы, не говоря уже о бессознательных предиктах, формирующих установки.

Возникшая психическая реальность – это не та реальность, которую в большинстве случаев принято отождествлять с внешним миром и рассматривать её как «объективную реальность». Психическая реальность, при внимательном её рассмотрении, это цветная палитра различных интерпретаций мира внешних событий разными людьми, для каждого из которых «его реальность самая объективная», к которой он и адаптируется. Психическая реальность строится сквозь личный опыт, посредством которого воспринимается текущая жизнь. Например, человек, переживший травматическую ситуацию, сохраняет этот опыт, нередко воспринимает мир и действует в нём в настоящем и в будущем сквозь призму травматической реальности прошлого. Именно такой человек переступает порог кабинета врача, имея своё представление о болезни, сформулированную внутреннюю картину заболевания. Психическую реальность можно рассматривать как синоним внутренней и субъективной реальности. Все три термина: психическая реальность, внутренняя реальность и субъективная реальность – призваны ограничивать субъективный опыт индивида от мира физических объектов. Некоторые теоретики предпринимают попытки внести коррективы и разграничить психическую и внутреннюю реальность.

Психическую реальность они соотносят с внутренними источниками субъективного опыта, то есть с бессознательными фантазиями и представлениями, для которых ощущения, поступающие из внешнего мира, являются внешним источником субъективного опыта. Под термином же «внутренняя реальность» ими понимается наиболее общий феномен, отражающий тотальный субъективный опыт, основанный на интеграции представлений о воспринимаемом внешнем мире.

Подобно тому, как внутренняя реальность не является «чистым» продуктом фантазии, так и внешняя реальность имеет своё сложное строение. Внешняя реальность сводима к двум основным проявлениям: «фактическому» – объективно верифицируемому и подтверждаемому путём научного познания мира; и «искусственному» – интерсубъектно общепринятому «конвенциальному», состоящему из мира слов, мифов, традиций, межличностных и групповых форм поведения. Вышесказанное показывает многообразие факторов и ситуаций, которые способны вызвать состояние дезадаптации, тревогу, напряжение у современного человека и, как следствие, совершенствование и усложнение самой системы адаптации.

В структуре внешнего мира основная доля приходится на мир людей, и первостепенной задачей в повседневной жизни человека становится его способность адаптироваться к другому человеку, к другим людям – носителям индивидуальных психосоциальных «Эго», которые присутствуют с самого начала жизни и до последнего вдоха. «Человек – клубок взаимоотношений», – гласит древний философский афоризм. И этот вид адаптации является сверхзадачей и сверхцелью любого человека. К. Черри (1972 г.) полагает, что каждый акт общения людей между собой, каждое новое восприятие другого человека что-то добавляет к опыту и улучшает адаптированность. Общение с себе подобными – это уже подсистема социальных контактов, приводящая к расширению психической адаптации, которая на самом деле становится психосоциальной адаптацией. Л. Фейербах (1955 г.) писал, что отдельный человек «как нечто обособленное» не может заключать в себе человеческую сущность «ни как существо моральное, ни как мыслящее»; эта сущность «налицо только в общении, в единстве человека с человеком…». Таким образом, решающей адаптацией, которую приходится совершать человеку, является адаптация к социальной структуре и его участие в её строительстве (Бернфельд, 1931). Этот вид можно отнести к четвёртой форме адаптации. Таким образом, система психологической адаптации характеризуется многоплановостью самоорганизующих её подсистем, что и обеспечивает большую свободу и вариабельность выбора адаптации.

Механизмы СБА и СПА, определяющие жизнедеятельность человека, представляют собой чрезвычайно сложные структуры и состоят из множества подсистем, взаимосвязанных и взаимообусловленных. Н. П. Бехтерева рассматривала увеличение количества гибких звеньев в системе контроля психической деятельности как основной принцип усложнения мозговых систем. Она предполагала, что обеспечение психической деятельности осуществляется корково-подкорковой структурно-функциональной системой со звеньями различной степени жёсткости. Адаптационные возможности человека имеют наиболее широкий набор гибких звеньев, которые позволяют при взаимодействии с окружающим удерживать «существенные переменные» в физиологических пределах (границах). Это находит отражение в «межфункциональной» переорганизации всей структуры психической деятельности в процессе онтогенеза.

Системный адаптационный подход позволяет представить целостную картину человека в его онто– и филогенетическом развитии; в здоровье и болезни; картину, которая обусловлена психосоматическими взаимоотношениями между составляющими парадигмами – биологической и психосоциальной.

Историчность развития человека состоит в том, что сегодня мы имеем человека как сознающее волевое триединство (биологического, социального и психического), для которого смыслообразование становится ведущей потребностью. Смыслообразование – основная функция мозга, которая отличает человека от всего живого, и именно эта способность придавать средовым сигналам личностную значимость делает каждого уникальным и неповторимым. Именно смыслообразование чаще всего определяет поведение и деятельность человека. Но смыслообразование формируется нередко на аффективно заряженном зрелом либидо, поэтому приобретает характер навязчивости и зависимости. И в этих случаях никакая реальность и логика не в состоянии изменить или скорректировать базисные посылы «либидинозного смысла» поведения и деятельности человека. Забегая вперёд, отметим, что для этого состояния более подходит понятие «душа», а не «система», не «целостность», не «триединство». Только душа придаёт каждому человеку уникальность и неповторимость.

Пример: Рафаэля Санти свела с ума любовь к натурщице – модели для Психеи. Однажды мечтательный молодой человек прогуливался в парке, размышляя о том, где взять натурщицу для полотна «Амур и Психея». Неожиданно он заметил отдыхающую в тени прекрасную девушку. Таких чистых черт, такого ангельского лица он ещё никогда не видел. «Психея» с интересом посмотрела на ослеплённого ею Рафаэля. Ей было 17 лет. Звали её Маргарита Лути. Рафаэль сразу предложил ей стать натурщицей для образа Психеи. Живописец предложил ей золотое кольцо за десять поцелуев. На что она благосклонно согласилась. После чего Рафаэль совсем потерял голову от страсти. Рафаэль сходил с ума от прекрасной «форнарины» (итал. La Fornarina – булочница). Её нежное лицо с выразительными карими глазами, шёлковая кожа и пышные плечи заставляли его дыхание сбиваться. Но Форнарина оказалась не той, которой поклонялся Рафаэль. Юная любовница Рафаэля, хоть и жила с ним, но заводила романы с римскими богачами направо и налево, частенько возвращалась домой на заре. А что Рафаэль Санти? Он делал своё дело – писал картины, которые и составили часть золотого фонда мирового искусства. Прекрасная столь невинной прелестью, поразившей сердце художника, – стала обычной куртизанкой. Рафаэль сходил с ума от бесчисленных измен Маргариты, а в творчестве продолжал изображать тот идеал, который искал для образа Психеи. Самым знаменитым его творением стала написанная в 1512–1513 годах «Сикстинская Мадонна». Летящая в облаках Богоматерь с младенцем и сегодня трогает до глубины души. Моделью для образа Марии стала всё та же Маргарита Лути. Художник придал её лицу выражение, которое он хотел видеть и «видел»: материнскую любовь, страх перед утратой ребёнка, нежность. Он любил и писал ту, которую искал, которую полюбил и благодаря которой создал свои произведения.

Рисунок пациента

Приведённый пример помогает понять всё вышеописанное о человеке. Рафаэль жил в своём мире, сотканном из ценностей, желаний и символов. Его душа, страдая от реальности, замыкалась на творчестве и снова возвращалась в реальность. Страдал он невыразимо, выплёскивая свои скрытые переживания на холст или сырую штукатурку. Возможно, его произведения не были бы столь проникновенны, если бы его жизнь с Форнариной сложилась счастливо.

Соотношение понятий: «стресс», «эмоциональный стресс», травматический стресс (апэс)

Стресс. Впервые слово «стресс» встречается в английском языке в 1303 году, когда поэт Р. Маннинг пишет: «Манну небесную послал Господь людям, пребывающим в большом стрессе».

В конце XVIII века – начале XIX века Гойя, искусство которого отличалось страстной эмоциональностью и социальной направленностью, создал серию картин, назвав её «Десастрес». В эту серию вошли картины, отображающие человеческое горе и страдание, в частности: «Несчастная мать» (л. 50), «Я видел это» (л. 44), «Они другой породы» (л. 61), «Это худшее» (л. 37).

В биологию и медицину понятие «стресс» вошло с именем Г. Селье и применялось для обозначения неспецифической реакции организма на любое вредное, а в последующем и невредное воздействие как нормальной и необходимой для выживания и развития реакции организма. Сущность учения Селье состоит в открытии им трёхфазного общего адаптационного синдрома (ОАС).

Первая фаза (стадия), названная Селье «стадией боевой тревоги», включает в себя ориентировочный рефлекс, сопровождающийся перестройкой всего организма. Осуществляется в основном автоматическим нейробиологическим механизмом – симпато-парасимпатической системой БСА – и имеет биоэлектрическую природу.

Вторая фаза – стадия резистентности (напряжения), её ещё образно называют «стадией борьбы/бегства». Если во время первой стадии ситуация оценена как опасная и тревога как ожидание неопределённой опасности конкретизируется в некий «страх», то за счёт активации эндокринных желез развивается вторая стадия стрессорной реакции и в кровь поступают гормоны стресса. Разносясь кровью по орган/системам, они приводят организм в состояние готовности – либо бежать от опасности, либо вступить в борьбу (мышцы напрягаются, сердце учащённо бьётся, давление подскакивает, дыхание учащается). Организм переходит в режим самосохранения.

Весь этот комплекс – нормальный, необходимый эффект инстинкта самосохранения, одинаковый для обеих разновидностей поведения. Выбор поведения зависит от импульсивности и генетической программы, но у человека – чаще от приобретённого опыта реагирования в ситуации дезадаптации. Обусловливается он активацией трёх эндокринных осей. Эффекты вызываются только биохимическим или нейробиохимическим механизмом, который активирует гормонами соответствующие орган/системы.

Третья фаза – стадия астенизации. Г. Селье показал, что стресс сопровождает любую жизнедеятельность и соответствует, в определённом смысле, интенсивности жизни. Он увеличивается при нервном напряжении, телесных повреждениях, мышечной работе, инфекциях, в ситуациях радости или горя, даже при воспоминании о трагических событиях прошлого и приводит к сдвигу внутреннего состояния равновесия, к дезадаптации.

Весь процесс дезадаптации/адаптации можно обозначить одним словом – стрессогенез. Человек в течение всей жизни получает «стрессовые» прививки и нарабатывает стрессоустойчивость в виде поведенческих форм преодоления стрессового состояния, учится понимать и действовать в конструктивном направлении. Если этого не происходит, то начинают превалировать негативные характеристики стресса. Употребляя выражение: «Стресс – это вкус и аромат жизни», – не надо забывать, что он бывает разным, точно так же любимый аромат и вкус у разных людей разный. Классический вариант ОАС имеет дискретный характер и представляет собой единство трёх фаз, и в таком варианте он как «стресс» стал собственностью биологии.

В медицину открывшиеся возможности изучения и понимания происходящего в человеке долгое время пробивались с трудом – из-за отсутствия концепции «человек в медицине». На протяжении всего ХХ века медицина развивалась как помощь и оздоровление заболевшего организма, поэтому не будет ошибкой назвать её «организменной» медициной. Здоровье и болезнь человека рассматривались как структурные повреждения различных орган-систем под влиянием различных внешних факторов. Роль психической составляющей нивелировалась или полностью игнорировалась как в вопросах этиологии, этиопатогенеза болезней, так и в вопросах динамики, терапии и прогноза. Психологические принципы и законы, действующие в человеке, психосоциальная составная человека не учитывались из-за полного игнорирования медицинскими науками как психологии, так и социологии.

Этому способствовал господствующий принцип параллелизма в нейронауке. Исключением должна была бы стать психиатрия, но и она была биологизирована. В ней и до сих пор живы стремления психиатров найти биологический субстрат в мозгу как причину шизофрении, маниакально-депрессивного психоза, несмотря на принятое ВОЗ определение здоровья. По уставу ВОЗ, «здоровье является состоянием полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствием болезней и физических дефектов». Такое определение вызывает много вопросов, нареканий и критики, и оно нуждается в серьёзной коррекции и уточнении. Но это станет возможным тогда, когда появится понятие «человек в медицине», когда вопросы и психического, и социального здоровья будут рассматриваться с точки зрения концепции триады «человек как единство биологического, психического и социального».

Ещё И. М. Сеченов в 1861 г. высказал предположение, согласно которому организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен. Человек, таким образом, представляет собой систему с двумя сложными составными: «организм + среда». Поскольку в мире живёт не только один организм человека, но и живёт, действует, переживает и преодолевает жизненные сложности личность с душой, эту точку зрения И. М. Сеченова можно выразить следующей формулой:

Человек = О (организм) + Л (личность) + Д (душа) + С (среда) – и обозначить как ЦЕЛОСТНОСТЬ.

Внутри этой целостности составные взаимодействуют друг с другом через двустороннюю обратную связь. Среда (включая социум) воздействует на человека информационным потоком сигналов в виде:

• положительные – эустрессоры;

• отрицательные – дистрессоры;

индифферентные.

Среди раздражителей выделяются раздражители-сигналы, воздействие которых не вызывает нарушения внутреннего равновесия. Эта категория привычных сигналов составляет фон. Необычный сигнал среды вызывает ориентировочный рефлекс, который направлен на оценку среды с точки зрения угрозы организму.

Если фактор не несёт угрозы, система ОС продолжает функционировать в прежнем режиме. Если же фактор несёт в себе элемент угрозы, тревога, страх нарастают, включаются дезадаптационные механизмы стрессогенеза, организм входит в режим адаптационного состояния и переадаптируется. Таким образом, фактор, который содержит в себе угрозу, становится дистрессором, вызывая эмоциональный стресс.

Эмоциональный стресс. Термин возник, когда концепция стресса была перенесена из биологии на психические реакции, возникающие в критических условиях (тревога, страх) и сопровождающиеся сомато/вегетативными симптомами. Эти реакции получили название «эмоционального стресса», обусловленного симпато-парасимпатической нервной системой. Фактически под эмоциональным стрессом понимали аффективные переживания, отделяя их от когнитивной оценки и неспецифического стрессорного симптомокомплекса в виде физиологических изменений в организме человека. «Разум или чувства», «ум или эмоции», «давайте без эмоций» – неполный перечень широко используемых выражений, отражающих разное отношение к эмоциональности и разуму. Хотя нейрофизиология и открыла подкорковые центры эмоций в мозгу, однако согласиться с этим трудно. Недаром сердце считается органом эмоций, а мозг – органом разума.

Если быть более точным, то мозговой центр эмоций – это центр нейрохимии (гормоны) эмоций, это биологическая составляющая эмоций. Гормоны настраивают сердце, как скрипку, и оно воспроизводит всю гамму психического состояния человека, всю палитру трепещущегося сердца.

Гегель писал, что для разума «трудность состоит в том, чтобы освободиться от того разделения, которое он однажды допустил по своему произволу между чувством и мыслящим духом, и прийти к представлению, что в человеке существует только единый разум в чувстве, воле и мышлении». И в этом тоже сказался идеализм Гегеля, который уже тогда указал на диссоциацию единства в человеке. Но для его времени это было естественно – в желании облагородить человека, предупредить его дальнейшее изменение. Сегодня эта диссоциация налицо как естественный ход эволюции. Со временем термин «эмоциональный стресс» претерпел ряд трансформаций. Так, во второй половине прошлого века стали описывать психосоциальные модели стресса, модели ответа не только организма, а человека в целом, не только на изменение физической среды, но и на психосоциальные стрессоры. Речь идёт о поиске «медицинской» модели стресса (Wolff H., 1953), в которой пытаются объяснить связь между социальными изменениями и здоровьем населения. Эту закономерность в настоящее время считают универсальной. Социально-психологический подход к медицинской модели стресса представлен несколькими теориями.

Теория утраты П. Марриса (Marris P., 1974) исходит из того, что в каждом из нас существует некоторое фундаментальное и универсальное начало, которое направлено на поддержание всего того, что регулярно происходит в нашем окружении и придаёт всему происходящему субъективное личностное значение. Социальные изменения переживаются как утрата, нарушая структуру интерпретации окружения, и потому оказывают глубоко повреждающее воздействие на личность. Травмирующая ситуация наносит человеку психическую травму (от греч. trauma – рана) и вызывает бурю эмоциональных переживаний, часто в виде аффектов, поэтому традиционно психический стресс считается областью эмоционального. Такой взгляд на его природу обусловлен спецификой восприятия стрессора. В первый момент восприятия на первый план выступают тревога и страх, которые ограничивают суждение о происходящем, а гностический (от греч. gnosis – познание) и волевой компоненты незначительны. Обеспечивается это звено активацией нейронной автономной оси в виде биоэлектрического эффекта.

Описано несколько медицинских моделей развития эмоционального стресса: модель «биосоциального резонанса» Г. Муса (Moos G., 1973); формализованная модель влияния социальной дезинтеграции на здоровье, представленная Д. Доджем и В. Мартином (Dodge D., Martin W., 1970); лингвоструктуралистская теория Р. Тотмана (Totman R., 1979), теория салютогенеза А. Антоновски (Antonovsky A., 1979). Можно предположить, что цель всех этих моделей была одна: исследователи стресса пытались убедить людей, живущих в эпицентре стрессовой жизни, и профессионалов в медицине, а это в основном мужчины, в существовании зависимости здоровья и долголетия человека от психосоциальной структуры жизни и особенностей восприимчивости. В результате эмоциональные переживания перешли в разряд причин стресса. Так появился термин «эмоциональный стресс».

Травматический стресс. Это не просто терминологический калейдоскоп вокруг одного и того же феномена, это понимание разницы между различными эмоциональными, поведенческими, соматическими реакциями человека на разные стрессоры. Накопленные знания в области изучения стресса показали, что не всегда первостепенное значение имеет сила стрессора.

Лазарус и Фолькман (1988 г.), ограничивая поле последствий стресса, принимали во внимание только умеренный стресс. Разное понимание роли «интенсивности» стресса (лёгкий, умеренный и травматический) приводило исследователей к разным выводам. Более того, долгое время исследования постстрессовых расстройств у человека развивались независимо от исследований стресса. Вся проблема упиралась в тот стереотип подходов, который был усвоен как теория стресса, разработанная для организма, в то время как постстрессовые расстройства – это реакция личности, включающая в себя организм, психику, сознание и волю и душу. Человек реагирует на среду своим сознающим психо-телесным единством, и эффекты последействия представляют собой векторный сложный системный ответ на травматические события. Обобщение многочисленных исследований различных аспектов травматического стресса, описанных как: структура самости (Laufer), когнитивная модель мира индивида (Янов-Бульман), аффективная сфера (H. Krystal); неврологические механизмы, управляющие процессами научения (David A. Kolb), система памяти (Pitman), эмоциональные пути научения (Romanski & LeDoux) – наглядное доказательство того, что в постстрессовый процесс вовлечена вся сложная система человека с эпицентром «смыслообразования». Ведущим звеном является способность человека придавать смысловую значимость любому, порой даже индифферентному раздражителю (телефонный звонок, ночной телефонный звонок, особый стук в дверь, сон, крик вороны). Стресс становится «травматическим» тогда, когда смысловая значимость произошедшего для человека аналогично физической травме приводит к нарушениям в психосоматической сфере – отсюда и название (психическая травма, психический краш-синдром). Но, в отличие от физической травмы, психическая рана не видна, она не потрясает окружающих кровавым месивом из мышц, сосудов, нервов. Душевный краш-синдром – это «молчащий вулкан», способный прорваться в любое время, в любом месте, любым видом страдания и поведения.

В концепции травматического горя Линдемана (1944 г.) и «синдрома стрессорной реакции» стресса Горовица (1986 г.) особое место отводится фактору «времени» после травмы, в течение которого человек переживает психический дискомфорт, тревогу, агрессию, горе, состояние горевания. В результате появился термин «хронический стресс» наравне с острым стрессом. Под хроническим стрессом подразумеваются отдалённые последствия, появляющиеся после того, как исчезает воздействие стрессора.

Противники концепции единого механизма стресса и постстрессового расстройства, понимая сродство этих понятий, предлагают для корректности использовать термины «стресс» для обозначения непосредственной реакции на стрессор и «посттравматические психические нарушения» для отсроченных последствий травматического стресса. Такая «корректность» наносит больший урон пониманию единого процесса. В результате сравниваются абсолютно разные состояния, ибо стресс в его классическом понимании – это нормальная реакция организма на стрессор, а ПТСР – это заболевание. Обобщает их единый механизм – стрессогенез, который изменил свою функцию: функция защиты стала функцией разрушения. Именно здесь и возникает барьер «непреодолимости» увидеть единство стресса и постстрессовых расстройств, появление которых связано с тем, что стрессогенез как нормальная реакция адаптации становится патогенезом постстрессовых расстройств. Вспышки воспоминаний, воображение обусловливают переход острого стресса в хронический, лишая его основной особенности – дискретности, переводя в разряд перманентных процессов, что и влечёт за собой переход нормы в патологию.

В ранних работах (2002–2011 гг.) А. Тадевосян травматический стресс был описан под названием АПЭС – антропогенный психоэмоциональный стресс, тем самым подчеркивалась её специфичность как фактора, присущего только человеку, состоящего как из эмоциональной, так и когнитивной составной. Удельный вес каждой из составных меняется в зависимости от особенностей памяти конкретного человека, его личности, от особенностей восприятия, содержания состояния горевания его души и времени, прошедшего после травмы. Состояние дезадаптации в результате взаимодействия стрессора и психической уязвимости имеет ряд специфических, присущих только человеку особенностей, и этим оно отличается от эмоционального стресса. Человек, подвергшийся действию психически травмирующей ситуации сам, или будучи её свидетелем, переживает эмоциональный стресс как острое состояние. По существу, это первая фаза стрессорной реакции, как первая ступень ответа человека на травматическое событие, и она легко моделируется на животных. Когда стихает первый эмоциональный накал (шок) травматического переживания, человек начинает обдумывать произошедшее, включаются память, осмысление, оценивается прошлое, настоящее (когнитивный компонент психического аппарата), нередко с позиции количества и качества «потерь» для себя. Травма имеет категорию значимости для конкретного человека. «Значимость» травмы, её смысл являются результатом переработки всей прошлой жизни, настоящего и поиска «якорей» для будущего.

Нередко, чтобы человек осмыслил случившееся всесторонне, проходит довольно много времени, в течение которого выбрасываются «молекулы» эмоций разного количества, разной интенсивности и продолжительности. Многообразие эмоционального переживания этого периода зависит от того, что запомнил человек о событии, каково содержание его травматической памяти. Эмоциональная палитра в состоянии наедине с самим собой (стрессовый аутпрайс) очень динамична и разнообразна: от гнева, ярости до чувства вины и подавленного настроения. Течение часто бывает волнообразным: то усиливается эмоциональный накал, то ослабевает. Так обычно происходит эмоциональная разрядка, которая постепенно снижает деструктивную активность травмы, – «время лечит». Однако бывают случаи, когда параллельно с обдумыванием случившегося эмоциональное переживание всё время нарастает, в зависимости от добавления к факту потери личной роли, неприятия, случайного стечения обстоятельств, самообвинения. Самогенерация аффекта может привести к суициду, алкоголизации, психопатологии или к соматизации травмы. В процессе переработки случившегося возникает вторая волна эмоциональности, которая в ряде случаев может быть намного сильнее, чем в момент травмы. Этот этап включает в себя новый феномен эволюции – сознание и воображение.