Текст книги "Саперы"

Вот устанавливать мины нас учили обычным способом. Противотанковые мы ставили на расстоянии 1–2 м друг от друга, следующий ряд в шахматном порядке. Противопехотные нас учили устанавливать на расстоянии в 1 м, также в шахматном порядке. На фронте мы обязательно приносили схему установки мин с указанием ширины, глубины поля и основных ориентиров. Причем такие карты делались у нас обязательно в двух экземплярах, один оставляли себе, второй передавали командиру стрелковой части.

Щупом нас учили пользоваться капитально, у меня всегда с собой он был на фронте. Кроме того, мы также носили всегда с собой маленькую такую проволочку, чтобы, когда разминируешь наши мины, там есть специальная дырочка, я должен туда вставить эту проволочку, а потом спокойно снимаю мину, вытаскиваю взрыватель, выбрасываю толовую шашку, капсюли вывинчиваю и складываю в каску. Кроме собственно саперного дела, стрелковые занятия у нас проводились, но мало, вообще же мы все там были фронтовики, сами умели стрелять. Также на учебе нам рассказывали о такой кирасе, которую нам выдадут для защиты от пуль, но саму ее мы так и не увидели.

Обучали ли вас навыкам механического, огневого и электрического способов взрывания?

Нам давали электрический способ взрывания только в теории. Вот если где-то заряд, к нам идет шнур, и мы поворачивали ручку, далее должен был следовать взрыв. Но нам давали его только в теории, на войне мне также не пришлось применять электрический способ. А вот огневым и механическим способами мы постоянно пользовались.

Учили ли вас подрыву дотов и дзотов?

Да, нам давали специальные удлиненные заряды, и это был сложный момент, потому что надо близко подойти. Тяжело пришлось нашей бригаде на Сапун-горе, там оказалось очень много таких укреплений. Но так мы их редко встречали. Во время учебы ни в каких приближенных к боевой обстановке операциях мы не принимали участия. Нам просто объясняли, что вот дзот, вот там сидит пулеметчик, так надо подползать, близко нельзя, не пустят, значит, заранее снайпер должен приготовиться, чтобы снять пулеметчика. И заряд делается максимальной длины, мы стремимся подойти максимально близко. Мне вот пришлось применить эти навыки прежде всего против немцев, которые засели в зданиях в Будапеште, но там проще, чем с дотами, так как с зарядом ты мог подползти со всех сторон. Учили этому очень тщательно и притом долго, до тех пор, пока ты не научишься по-пластунски нормально ползать, пока все отделение не выполнит задание, не уходили с полигона. И наблюдатель был специальный, за всем следил: и как командир взвода командует, и кого командир учебного отделения назначает в группу подрыва. Обычно такая группа состояла из двух человек, и заранее определялось расстояние, на которое надо поднести заряд. Все это мы изучали капитально.

Изучали ли вы устройство немецких мин-«сюрпризов»?

Нам рассказывали самые различные способы такого минирования. Могли подбросить даже еду с подрывным зарядом, к примеру тюбик с сыром, солдат хватает его, и все, там рядом взрыв, и готово, использовали они всякие ручки красивые, флягу, котелок немецкий, эти вещи немцы любили минировать. Даже оружие надо было, остерегаясь, подбирать. Этому нас учили. На фронте у меня было два случая, когда наш батальон столкнулся с такими «сюрпризами». В первый раз это было во время Яссо-Кишиневской операции, я лично не видел, но командир взвода Эдемский рассказывал, что наши стояли около Кицканского плацдарма за Днестром, он был размером примерно 10 на 15 км, и когда ребята только подошли к немецким окопам, вот там нарвались на такие сюрпризы. Один нарвался на флягу, думал, что там спирт, взрывом был только ранен, но очень серьезно, и его увезли. Кстати, это был не наш, а стрелковый сапер, он минировал передний край, тот самый, который нам потом так трудно пришлось разминировать. А второй такой случай произошел под Мелитополем, перед тем как я попал в 60-й батальон, тогда наши ребята подошли к окраине города, и там валялись всякие «сюрпризы», но там комбатом был еврей Серпер, ставший впоследствии Героем Советского Союза, его Булатов потом сменил. Так вот, он все четко организовал, не позволил рыться в немецких вещах, и потому многие спаслись.

Обучали ли вас разминированию мин замедленного действия?

Нет, и я с такими на передовой не сталкивался. Но вот с донным взрывателем пришлось столкнуться на фронте, особенно на противотанковых минах, но когда срок назначали нам, что до темноты надо разминировать, мы сначала лазили туда, а потом уже и рискуешь. По идее, мы должны были отвинчивать взрыватель, потом привязывать шнур, отходить и, потянув за веревку, взрывать такие мины, но это очень долго, времени надо много, просто некогда было этим заниматься. Поэтому я тихонечко поднимал мину, подрывал землю, всех так учили, кстати, и меня также. И только поглубже подрыл, чтобы рука прошла, чувствуешь, что колышек забит, снимаешь его тихонько, а раз он снят, то мина не сработает. Потом ее снимаешь спокойно и вывинчиваешь донный взрыватель. И основной также вывинчиваешь.

После обучения мы прибыли на какую-то железнодорожную станцию перед Новоалексеевкой, там нас очень хорошо накормили, мы подъехали под вечер к Новоалексеевке, здесь приказ:

– Выходи!

А снаружи идет мокрый снег с дождем, мы же без оружия, ничего нет, построили нас, был ведь большой эшелон, нас было очень много, целая саперная рота, около 200 человек, и из других учебных заведений, т. е. всего около тысячи человек стояли, и вот нам говорят:

– Вы все идете в 12-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, знаменитую. Они штурмовали Мелитополь, сейчас на Сиваше стоят, мы идем туда. Отправляемся в путь, как только стемнеет.

А уже вечер, до темноты совсем немного осталось, нас только успели накормить, и мы пошли. Хоть поели хорошо: американские консервы, второе было, в общем, после запасной бригады шик и блеск. Идем, идем, конец октября, с неба снег с дождем, идем, уже шинель в три раза тяжелее стала, все обмундирование промокло, кошмар. Пошли пешком до села Громовка, располагавшегося недалеко от Сиваша в 5–6 км. Через 2 дня пришел приказ строить мост через Сиваш. Это легко сейчас сказать, а вот сделать было далеко не так просто. Тем более, что мост должен был быть не обычный понтонный, а свайный. Господи, ведь до крымского берега целых 3 км, так выбрали место, где остров Русский поближе, чтобы к нему можно было провести, потом от острова до берега тоже сваи забить, там было всего 700 метров, но от нашего берега до острова 2 км. Слушайте, вся бригада строила этот мост, начальником строительства был командир бригады полковник Павлов Петр Павлович. Мы тогда еще не знали, что он болгарин по национальности, что с 1923 г. в СССР, эмигрировал после неудачной революции в Болгарии, учился в нашем инженерном училище, потом на русской женился, все это я позже узнал. Проект моста подготовил одессит капитан Симоновский и ст. лейтенант Белявский, его утвердили, мост должен был быть деревянным, но идея была необычная, т. к. настил должен был быть на 5–7 см ниже поверхности воды, чтобы сверху немцы не могли разглядеть его. И вот 1-го или 2 ноября мы начали строительство, ничего же нет, вода в Сиваше соленая, еще более соленая, чем везде, температура воды не больше 8–10 градусов, мы делали сваи и все для того, чтобы подготовить опоры моста, но ничего не получается, они уходят в Сиваш, и все. Сколько ни мучились, не получается, тогда пришла идея разобрать узкоколейку в Херсонской области, которая служила для перевозки огромной массы зерна колхозов, чтобы делать это не на машинах, а прямо по железной дороге, и через полобласти от элеваторов шла узкоколейка. И вот, не спрашивая разрешения ни у кого из начальства, мы стали разбирать и делать специальные железные козлы, т. е. сваривали две рельсы вместе, делали такую своеобразную огромную сваю, и знаете, пошло дело. Мы стали строить очень быстро, тут же накладывали деревянные части сверху. Немцы бомбили стройку каждый день, за исключением туманных. В 3,5 км выше нас на Сиваше строили дамбу, тоже длиной 3 км, он, конечно, неглубокий, но что такое возвести дамбу, это сколько надо засыпать земли, чтобы она получилась хотя бы односторонней шириной в 4 м. Тысячи людей возили тачками и засыпали землю, рыли ее там и засыпали. А немцы бомбили и бомбили, зенитное прикрытие наших работ было колоссальным, каждый день сбивали 1–2 вражеских самолета, но летают-то 9–18 штук. С немецкой точностью они обычно прилетали в 12 часов дня, и туман вроде к тому времени рассеивался. И вот было 10 ноября, комвзвода у нас был ст. лейтенант Костовский, уже мост на две трети сделан, даже немного больше, мы побежали, это километр, думаем, что к половине двенадцатого мы уйдем. Но тут немцы впервые нарушили время и прилетели в 11 часов, назад бежать было километр, мы просто не успели бы, нас разбомбили и наверняка уничтожили бы, впереди вода, и виднеется остров Русский, тогда Костовский приказал:

– Ложись!

Павлов (Панчевский) Петр Павлович, ГСС, командир 12-й ШИСБр. Румыния, 1945 г.

Немцы обычно целились не по краям, а в середину моста, и мы настолько любили своего командира, что все бросились на него, накрыли своими телами, он орал, кричал: «Что вы делаете?» Но все 35 человек не поднимались. Вообще в стрелковом отделении на передовой было обычно по 7–8 человек, а в саперном отделении по штату должно быть 11, у нас отделения также были неполные, но по 35–40 человек во взводах было, конечно, не считая больных и раненых. Мы лежим, а немцы бомбят, мы были для них ориентиром, потому и несколько бомб разорвалось недалеко, но только двое были ранены, в плечо и в мягкое место. Они вскрикнули и упали в воду, но мы их вытащили, и все обошлось. Я хочу сказать, что это неписаный закон войны, конечно, в уставе записано любить и беречь командира, но не написано какого, хорошего или плохого. Были и плохие, чего там говорить, редко, но были. Таких мы бы не закрыли телами, это неписаный закон войны. Человек внутренне, конечно, был благодарен нам, кто его знает, что случилось бы, попади в группу бомба.

Как строилась работа по прокладыванию моста?

Работали мы быстро и энергично, шуму было очень мало, раздавались только команды. К примеру, Костовский скажет: «Быстро, поднести настил», или «Где там скобы, давай, давай, неси быстрее». Спокойно и споро мы все делали, температура воды была 8–10 градусов. Только 30 минут проходит, он уже кричит: «Все, закончили работу, готовься, очередной взвод». Мы уходим, на наше место уже бежит замена. Там был большой косогор на Сиваше, метров 20, и вот внутри были сделаны и заранее готовы землянки. Там рядом находился штаб батальона, сидели наши девчонки, санитарки, телефонистки, им особенно тяжело на войне было, господи. Это я сейчас понимаю, тогда не совсем осознавал. Там же батальонный врач сидела и командир роты Ярошевский, он был сам из Куйбышева, как раз он распределял очередность взводов. После работы мы заходили в землянку, здоровая такая, нары двухэтажные, а посредине огромная железная бочка с водой, докрасна раскаленная соляркой, мы тут же раздевались: брюки на себя, а рубашку и все это дело сушили. Полчаса сушим, а полтора часа отдыхаем. Представляешь, потом команда: «Подъем!» Мы выскакиваем почти в сухом уже, и все то же самое повторяется. И так 15 дней мы строили этот мост, его строили все батальоны. Мы работали каждый день. Сильно помогало то, что кормили великолепно, но вдруг в землянках завелись вши, тогда нас построили, мы перешли на крымский берег, там уже плацдарм был глубиной 10–15 км, а потому саперы в походном порядке, пока туман, перешли через свой родной мост на херсонский берег, там уже развернулся банно-прачечный батальон. Была даже специальная прожарочная машина, все разделись, нам намазали подмышки и пах какой-то зеленоватой мазью, и все волосы улетели, говорили, что это «персидская» мазь. Постригли нас, помыли. Новое белье выдали, обмундирование было свое же, но уже прошедшее прожарку, никаких вшей, ничего не осталось. Появились вши только через 15–20 дней, тогда один наш «старичок» из взвода говорит мне:

– Слушай, сынок, ну чего ты мучаешься. Пойди, порви индивидуальный пакет, сними все с себя, с ног до головы обмотайся бинтом, потом одень белье. Через 3–4 часа разденься снова, останутся вши на бинтах.

Я так сделал, и вот был результат – на обмундировании и белье ни одной вши, чисто, все они на бинтах. Я тут же, стоя около костра, снял бинты и бросил их в костер, все там затрещало страшно. Оделся после и две недели ходил без всяких насекомых.

Наша армия заняла боевые позиции на плацдарме, немцы только летали и бомбили, часто устраивали артобстрел, но не показывались вживую. Но мы окопались капитально, кухни даже так были замаскированы и врыты в землю, что их совершенно невозможно заметить было. Топили только ночью, утром рано кушали, и поздно вечером. В бригаде все штабы были в первом эшелоне, смотрели и изучали вражескую передовую линию, особенно размещение противотанковых полей немцев и противопехотные мины, и проволочные заграждения. У нас было в каждом батальоне подразделение управления, в него входили разведчики, они все излазили и осмотрели. А мы в это время рыли окопы, отдыхали и спали. Но были также постоянные тренировки. Подумайте, мы стояли в 10 км от передовой, а все равно тренировались, как разминировать, как минировать. И тут разведка постаралась, нам уже доложили, где и что у немцев расположено, какие минные поля. Все мы уже отлично знали. Все это время стояло затишье, но я помню, как у нас забирали двух раненых, прилетели 2 «кукурузника», двоих как уместили, не представляю, но посадили на один. И в это время прилетел немецкий самолет и начал за нашими «кукурузниками» гоняться. Один, который с ранеными, сразу сел. А второй самолет начал водить за собой немца. Скорость у «кукурузника» маленькая, ну 120–150 км/ч, а немецкий истребитель летал на скорости не меньше 400–500 км/ч. Но представляете, «кукурузник» выкручивался, то резко изменял направление полета, а то раз – и сбавит скорость, и как-то он очень низко летел над землей. И вот вдруг резко спустил еще ниже, немец не рассчитал и врезался в землю. Боже, что творилось на земле, мы же все видели произошедшее, орали «Ура!». Оба «кукурузника» больше рисковать не стали, ушли под вечер. Вот это мне сильно запомнилось.

Дамбу, кстати, тоже построили, и по ней пошли танки, одновременно работали понтоны, на которых перевозили танки и тяжелую артиллерию. Наступление было запланировано на 30 марта, за день перед ним мы должны были выдвигаться на передовую, разминировать свой передний край, а потом во второй половине дня разминировать передний край противника, ночью в проволочных заграждениях сделать проходы. А это 40–50 м от боевого охранения противника. Мы спим, вдруг холод такой, кошмар какой-то, ужас, я спал рядом с Юркой Поплавским, поднимаю плащ-палатку, снег. За ночь выпало сантиметров на 30 снега, ужас, тут же приказали: «Немедленно идти на передовую и помогать откапываться!» Там же все в окопах сидели, мы пошли, стали откапываться, и в 150 м немцы также откапывались, вы можете себе представить, ни та сторона, ни наша за все 4 часа работ не сделала ни одного выстрела. Опять неписаный закон войны, здесь никакой команды не надо было давать, все понимали. Хотя с точки зрения тактики нам было это выгоднее, ведь мы наступающая сторона, и благодаря откапыванию засекли все опорные точки немцев. Но наступление отодвинули на 8 дней.

И вот пришло время разминирования для саперов, свой край ничего, быстро, мы боялись только за эти маленькие противопехотные мины ПМД-6 и ПМД-7, они ведь пролежали в земле несколько месяцев, корпусы деревянные, в каком они там сейчас состоянии, никто не знал. Нас, конечно, предупреждали, но это дело такое: надо разминировать, а они на волоске висят, там чуть тронешь, и взорвется. Но я должен сказать, что ничего, все прошло удачно.

Поплавский Юрий, боевой друг и соратник

Впереди немецкие минные поля, мы щупами находим и разминируем, тут миноискатель не поможет, ведь с ним надо вставать, немец сразу тебя на землю положит. А так ползешь ужом, быстренько, кроме того, нам сильно помогло то, что из стрелковых полков нам перед выходом выдали приблизительные карты немецких минных полей, которые были выявлены их саперами. Мы все изучили, но заранее послали несколько человек, перепроверили. И я не помню, чтобы в это время кто-нибудь подорвался. Кстати, что у наших, что у немецких разведчиков в минных полях были специальные проходы, которые они использовали для вылазок. Но мы не знали даже своих путей, категорически запрещалось туда нам идти, там единое минное поле, и все. А разведчики знали, они устанавливали флажочки при вылазках, потом уходили и снимали их, так что мы все равно не знали этих тропинок.

Обычно мы делали такие проходы в минных полях, шириной приблизительно так, чтобы можно было пройти танку, и по человека три слева и справа от танка, т. е. такой проход должен был быть метров 10–12 шириной, не меньше. Но здесь делали сплошное разминирование, ведь впереди большое наступление, оставлять мины нельзя было.

И вот мы дошли до проволочного заграждения, тут стало по-настоящему страшно, это был ужас, немцы рядом. Я до сих пор считаю, что наша артиллерия достигла уже такой плотности, что от этих проволочных заграждений и даже от тех же мин, которые стояли внутри между проволокой, ничего не оставалось. И мы зря туда ходили, только теряли людей. Но для верности надо было, война. Очень часто там подрывались, потом немцы же вешали на проволоку всякие пустые консервные банки, только до нее дотронешься, сразу дребезжание разносится по передовой. Поэтому при подходе мы всегда старались в первую очередь снять эти банки, при малейшем движении они тут же срабатывали. Кроме того, немцы ведь всю ночь пускали осветительные ракеты, что создавало дополнительные трудности. Так что я сейчас считаю, что в редчайших случаях такая тактика нужна была, но в основном заграждения спокойно убирались артиллерией. В нашей бригаде под Сивашем мы потеряли человек 10, для саперов очень много, ведь нам ошибаться нельзя было, тут только один раз в жизни ошибешься, и все, мы были очень осторожны. Наше отделение сработало четко и проделало в проволочном заграждении проход шириной 10 метров, кстати, это была обычная длина для таких проходов. Но не везде все прошло так гладко. У нас был один в роте пулеметчик казах, он не расставался с ручным пулеметом, его послали вместе с группой разминировать передний край противника, это от проволочных заграждений еще 50–100 м. Но видимо, немцы ожидали, мы слышали этот страшный бой, тут запросто струсить и испугаться. Этот казах, недолго думая, расставил ручной пулемет и начал бить, тут же немцы моментально прекратили стрельбу, замкомвзвода приказал немедленно отступить, в итоге был ранен только один сапер. Этот казах получил орден Боевого Красного Знамени. Досадно сказать, но позже он погиб под Будапештом.

И вот 8 апреля наступление началось с мощнейшей артиллерийской подготовки. Господи, мы сидели на брустверах окопов и уже не знали, думали, вдруг шальной недолет будет от наших снарядов, так много их было. Когда «катюши» дали залп, тут уже как сигнал, все артиллерия и минометы, как 80-мм, так и 120-мм, 76-мм пушки нового образца, гаубицы, все начали стрелять по окопам. Полтора часа все длилось по первой линии, и на полчаса перенесли огонь на вторые и третьи траншеи.

И вот когда мы пошли вперед, вы знаете, мы живых немцев не увидели, но, с другой стороны, видимо, немцы знали о том, как мы будем готовиться к наступлению, и поэтому оставили мало солдат в первой линии. Мы с Курской дуги научились сразу переносить огонь на второй эшелон и дальше, где и были скопления немцев. Конечно, немцы нас ожидали, но как тут создашь нормальную оборону, когда такая махина ударила по тебе, и поэтому уже через два часа даже мы, саперы, были во второй линии траншей, а пехота к тому времени ворвалась в третью линию, немцев там уже не было. Но мы шли четко сзади передовых частей, как только стрелки кричат «мины!», мы тут же должны заняться разминированием. Но вот чтобы немцы свои блиндажи минировали, я таких случаев не помню. Вот наши огнеметчики шли вместе с нами, и когда немцы в каком-то месте засели и продолжали сопротивляться, тогда из огнеметов по ним как фуганули, расстояние небольшое, всего 30 метров, но эффект был страшный, все горело, ужасно. Тут же немцы сбежали. В итоге мы прорвали оборонительные позиции и стали преследовать отходящие немецкие части. Вы знаете, немцы сильно сопротивлялись в Армянске, где наши шли со стороны Перекопа, 2-я гвардейская армия, здесь же немцы уже не сопротивлялись сильно, а предпочитали отступать. Но знаете, картина была, конечно, интересная, немцы двигались на машинах и повозках в основном, а мы пытались их нагнать пешком.

Стали подходить к Джанкою, развернулись цепью, видимо, немцы там установили батарею, и она дала по нам несколько залпов, одним из снарядов я был ранен в ногу. Причем так получилось, что мы шли, расслабившись, цепью, километров 10 до Джанкоя оставалось. Ничего не предвещало стрельбы, и вдруг взрыв, мне показалось, что оторвало ногу. Я упал, дикая боль! Представьте себе, коленка на левой ноге, ею даже куда-нибудь стукаешься, уже больно, а тут попал осколок величиной с мизинец, врезался и даже вылез с противоположной стороны. Я катаюсь по земле, прибежали ко мне ребята:

– Что такое с тобой, Азат?

– В ногу, – еле выдавил я, – ранен.

На мне уже были проваренные сапоги вместо тех ботинок, смотрю, торчит такой кусок, и второй, видимо, тоже в ноге, боль постепенно утихла, но нога распухла сразу. Не то что ходить, я на нее ступить не могу, командир роты Ярошевский распорядился вызвать санитара, надо же меня вести куда-то, тут ротный говорит:

– Григоряна в медсанбат!

А он находится на той стороне моста около Херсона, ротный спрашивает молодого парня сержанта-санинструктора:

– Ты же знаешь где?

– Знаю, конечно.

Взвалил меня на плечи и потащил, потом попадалась по дороге какая-то повозка, он посадил меня на нее и сам довез до переправы, волок опять меня на себе. Притащил, спустился вниз, надо через мост, а как тут пробраться, когда вся 51-я армия, столько повозок, машин, и все идут на крымскую землю, а мост односторонний. Никого туда не пускают, санитар попытался было объяснить, что раненый, но кто там слушать будет, какой раненый. В это время идет понтон, танк переправляют, только к берегу привели, танк сразу вжик и пошел дальше. Санитар спрашивает у солдат:

– Раненого возьмете, ведь все равно пустой пойдете?

– Садись. – Сели мы, на тот берег переправились, дальше сержант опять меня тащил. И так долго тащил, потом уже стало темно, он говорит:

– Слушай, подожди, мы что-то не так делаем, я же знаю, что вот здесь должен быть медсанбат. Я уже могу тебя волочь, ты хоть на палочке можешь?

Я попытался, ну ничего не получается, нога уже втрое больше обычного стала, он говорит:

– Сиди здесь, отсюда никуда не уходи. Ориентир – 100 м Сиваш, справа то-то, слева еще там. И никуда, иначе и сам потеряешься, и ногу потеряешь. А то я вижу, что у тебя там нагноение уже, надо что-то быстро делать. До утра сиди, если я не найду!

И пошел сержант. Не помню, конечно, сколько я сидел, наверное, часа три, уже или 12 часов, или 1 час ночи, вдруг я услышал крик:

– Григорян! – Я в ответ как заору:

– Я здесь! Я здесь! – чтобы он на голос шел.

– Молодец, спасибо! – Этот сержант меня старше был на год. Пришел, опять меня на плечи, и говорит:

– Ты знаешь, недалеко, полтора километра всего!

Хорошее дело, полтора километра тащить меня надо! Я говорю:

– Да давай отдохнешь хоть!

– Нет-нет, надо идти.

И он меня тащил эти полтора километра часа 3, и уже светать начало, к 5 или 6 часам мы были в медсанбате, где не было никого из наших раненых. Только одного меня привели. Немцы драпали капитально, меня тут же в палатку, две медсестры и врач. Обработали рану, ничего пока не делали с осколком, потом медсестры о чем-то со мной заговорили, я уже не напрягаюсь, и, видимо, врач в это время так дернул осколок, что я потерял сознание. Пришел в себя, когда уже в эту дырку бинт с ливанолью засовывали, и уже закрывали и перевязывали. Он мне показывает:

– Смотри, – а там такой осколок. – Твое счастье, что он попался не заржавленный, а чистый.

Письмо, направленное матери с Днестровского плацдарма

Все, дали костыли, и мы здесь были три дня, палатки стояли, спокойно, немцы никаких налетов не организовывали. Потом нам разрешили на машинах переправиться через Сиваш. Я вот тут как-то впервые заметил, что мы, оказывается, до острова Русский где-то метров 100 недостроили, потом понтоны сделали, видимо, не хватило или досок, или железных свай. И машины идут, понтон пускают, все отлично, прошли мы через родной мост, привезли нас в Джанкой, а 13 апреля наши взяли Симферополь, туда пошел один 58-й батальон, а наш медсанбат и ансамбль песни и пляски пришел туда 16-го числа.

Письмо, направленное матери с Днестровского плацдарма

В июне вернулся в часть. В роте осталась от первоначального состава, когда мы наступали от Сиваша, одна треть. Мне присвоили звание «мл. сержант», назначили командиром отделения, сели мы в эшелоны в Каче и в Бахчисарае, каждый эшелон вез по батальону, я все так же был в 60-м отдельном ШИСБ. Проезжаем через всю Украину, но нигде не останавливаемся, Одесса уже освобождена, половина Молдавии освобождена, в итоге разгружаемся на ст. Раздельная. После пешком идем до с. Слободзея, на этой стороне Днестра, и на другой стороне реки такое село с тем же названием Слободзея, только там живут молдаване, а здесь и молдаване, и русские. Короче говоря, километрах 30 от Бендер, километрах 25 от Тирасполя. Впереди река Днестр, там наши уже форсировали реку и взяли плацдарм еще с апреля месяца. А тут август на дворе, они там сидят 5 месяцев, получается. Стоят в обороне и немцы, и наши, но плацдарм шириной 15 км, а глубина около 10–12 км. Тогда у нас в бригаде принимают решение создать сводный комсомольский батальон, со всех батальонов берут хороших ребят, комсомольцев, коммунистов, я уже кандидат в члены. В итоге меня назначили командиром отделения, в котором, кроме меня, еще 10 человек. Мы здесь в Слободзее тренируемся, к тому времени мы приблизительно уже знаем, как и чего у немцев выстроено. И тут нас отправляют на разминирование своих мин, которые на нашей территории размещены. Мы все разминировали полностью, очень хорошо получилось, потерь не было, все нормально, вдруг командир взвода говорит:

– Все, нам надо идти к пехотинцам, будем на передовой в окопах сидеть! Я не знаю, почему такой приказ, но, видимо, скоро наступление.

Полгода стоим друг против друга, немцы у себя подготовили поля глубиной до 150 метров, и наши здесь сидят в 25–50 метрах до еще не разминированных передовых полей, и у немцев от передовых позиций по 25–100 метров до полей, и вот мы сидим и ждем. Вдруг командир взвода говорит:

– Тебя вызывает командир стрелкового батальона. Иди, он тебе задание даст.

Этому батальону был придан наш взвод, я спрашиваю взводного:

– Что такое?

– По-моему, то ли через дня два, то ли уже завтра наступление.

Нам никто ничего не говорит, но уже немцы листовки бросили, там были такие слова: «Мы уже знаем, что 20 августа у вас наступление». А нам не говорят, и все. Пошел я к комбату, в маскхалате, вхожу, докладываю:

– Товарищ старший лейтенант, младший сержант Григорян, командир саперного отделения, прибыл по вашему приказанию.

– А, ну давай, подходи. Так, ты знаешь, где наши передовые минные поля?

– Приблизительно знаю, но вы мне сейчас точно на карте покажете.

Он в ответ говорит:

– Давай. В картах разбираешься хоть?

– Так точно, разбираюсь.

– Тогда смотри, вот батальон, 250 метров занимает участок обороны, вот здесь противопехотные мины (а это было всего 20–25 метров от наших позиций), дальше противотанковые мины, все это надо разминировать. Если ты мне хоть одну мину, черножопый, оставишь в земле, я не знаю, что с тобой сделаю!

Он, в общем, прав, но меня это так вывело из себя, так оскорбило, я молчу, а комбат продолжает:

– Каждый капсюль-детонатор в каске принесешь, я не скажу, сколько там мин. – И стучит пальцем по столу.

– Я и так знаю, – ответил ему, – у нас лежит карта минирования.

– Тем более, все.

– Можно идти?

– Можешь идти.

Я повернулся к нему и говорю:

– Нас пойдет 11 человек, там три черножопых, я не знаю, сколько из нас вернется, потому что вы сказали идти днем разминировать, под носом у противника. Мы выполним приказ. Но я посмотрю в наступлении, где вы будете, товарищ старший лейтенант. Вы меня оскорбили, я этого не забуду! Капсюли-детонаторы принесу.

– Как!

– А вот так, вы сказали: так вот, … мать. Понял? Я уже два раза ранен, а ты тут меня оскорбляешь. Ты не человек, ты собака. – Вышел и закрыл за собой дверь. Оборачиваюсь, смотрю, а землянка сделана в три наката, сам приготовил автомат и отхожу. Думаю, если он выскочит с пистолетом и начнет кричать, то расстреляю его, и все, черт с тем, что будет. Но знаете, я сразу понял, что если землянка сделана в три наката и он там сидит, мне понятно, что это за человек.

Я вернулся в наше расположение, тут же собрались командиры стрелковых рот, так по-человечески пожалели нас, потому что мы ведь должны идти на виду у противника, все 4 отделения, а это 44 человека, идут разминировать, мне дали 60 метров на 11 человек, а это ведь по 5–6 метров на человека. И так каждому. Документы мы отдали командиру взвода, офицеры, и те все понимают. У нас был такой Деденко из Запорожской области, такой добряк, он был таким же командиром отделения, как и я, говорит:

– Ну, Азат, давай, пока! – Мы все обнялись, целуемся, тем временем командиры рот и сказали своим пулеметчикам:

– Взять на прицел этих фашистов, чтобы никто не стрелял по саперам!

Все приготовились нас защитить. И сотни людей на передовой оказались в сто раз умнее, чем тот придурок. Но, к сожалению, и на фронте такие были.

Потом началось разминирование, во время которого из моего отделения погиб один узбек, подорвался на своей собственной мине ПМД-6, видимо, надавил в области живота или груди, естественно, взрыв. Вытащили его тело, между прочим, стрелки, которые нас прикрывали, потому что это же было днем. И я слышал его крик, когда узбека тащили через траншеи, когда мы уже закончили и вернулись, я увидел его мертвым. Только в моем отделении четверо были ранены, одному оторвало стопу, второму кисть – ранения остальных не помню. Но больше всего врезалось в память то, что со мной случилось в это время. На меня это подействовало, когда ребята подрывались, и я слышал крик моего узбека. И вдруг во время разминирования я почувствовал под локтем небольшой бугорок, или это мне показалось так, не знаю. Я же делал все очень быстро, потому что до вечера надо было закончить, ведь такую задачу поставил командир. Потом в темноте я ничего не увижу. Командир батальона в принципе правильно говорил, но в ужасно грубой форме, оскорбил меня. Так вот, я поднял локоть, щупом проверил, точно, деревяшка. Открываю дерн, там мина противопехотная, обычно все делал быстро, капсюль буквально отбрасывал, а здесь все сделал по всем правилам, установил чеку, маленький щупик, и вытащил, очень осторожно делал. Но потом позабыл и опять полетел, ведь время прижимает. Попадались и румынские двойные мины, на донную установку не проверял уже. В итоге полностью разминировал свой участок.